Графини в поле зрения не было; супруг, по всей видимости, успел предупредить ее о приближающейся угрозе ее чести и достоинству.Паола, подойдя, схватила его под локоть и зашептала в ухо:— Я нашла как раз то, что тебе нужно.«Путь к отступлению?»— съязвил он, правда, только про себя. Рядом с ней он кое-как сдерживался:— Что же?— Настоящего сплетника, первый сорт. Мы с ним в университете учились.— Кто? Где? — встрепенулся Брунетти, в первый раз за вечер заинтересовавшись окружающими.— Вон он, у балконной двери. — Она легонько пихнула его локтем и движением подбородка указала через всю комнату на мужчину, который стоял у средней створки стеклянной двери балкона, выходящего на канал. На вид он был одних лет с Паолой, но казалось, они прошли для него куда менее гладко. С такого расстояния единственное, что разглядел Брунетти, была небольшая бородка с проседью и черная куртка, с виду бархатная.— Пойдем, пойдем, я вас познакомлю, — уговаривала Паола и, дернув за локоть, потащила к балкону. При ее приближении мужчина улыбнулся; нос у него оказался приплюснутый, будто когда-то его ему разбили, а глаза— печальные, словно при этом не пощадили и сердца. Он был похож на грузчика, сделавшегося поэтом.— А, прелестная Паола, — произнес он и, переложив бокал в левую руку, взял ее пальцы в правую и склонился, целуя над ними воздух. — А это, — он повернулся к Брунетти, — вероятно, тот самый Гвидо, о котором нам все уши прожужжали столько лет назад, что я и со счета сбился. — Он крепко пожал руку Брунетти, с нескрываемым интересом вглядываясь в него.— Довольно, Дами, и перестань таращиться на Гвидо — он не картина в галерее.— Сила привычки, моя бесценная, — вглядываться и всматриваться во все, что вижу. Потом я обязательно отогну лацкан его смокинга и поищу автограф автора.Брунетти, решительно ничего не поняв, впал в некоторую растерянность, очевидно, заметную для обоих его собеседников, и мужчина поторопился объясниться:— Вижу, Паола не собирается нас знакомить — видимо, решила сохранить наше с ней прошлое в тайне. — И, прежде чем Брунетти успел отреагировать на прозрачный намек, представился: — Деметрио Падовани, бывший однокашник вашей красавицы жены, а ныне критик-искусствовед, — он слегка поклонился.Как и большинство итальянцев, Брунетти прекрасно знал это имя. Блестящий знаток современного искусства, гроза художников и музейщиков. И он сам, и Паола с удовольствием читали его статьи, но поди знай, что автор, оказывается, ее однокашник!Тем временем критик сграбастал очередной бокал с подноса у официанта.— Я должен попросить у тебя прощения, Гвидо — если мне будет позволено звать тебя «Гвидо» и использовать местоимение «ты», это свидетельство растущей социальной и языковой распущенности, — и покаяться, что я много лет тебя люто ненавидел! — Он словно любовался невольным замешательством Брунетти. — В те давние годы, когда все мы, студенты, были отчаянно влюблены в Вашу Паолу, нас терзала отчаянная ревность и, полагаю, ненависть к этому Гвидо, — свалился неведомо откуда на нашу голову и похитил у нас сердце Паолы! Сперва она желала все знать о нем, лотом — «А пригласит он меня на чашку кофе?». В конце концов она довела нас до того, что при всей нашей общей влюбленности в эту взбалмошную девчонку мы были уже готовы придушить ее темной ночью и бросить в канал, чтобы только избавиться от этого злого демона Гвидо и спокойно готовиться к экзаменам. — И продолжал, упиваясь явным смущением Паолы: — А потом она взяла и вышла за него. То бишь за тебя. К большому нашему облегчению, потому что ничто так не помогает от чрезмерной любви…— он замолчал, сделал глоток из бокала и закончил: —…как брак. — Очень довольный тем, что вогнал в краску Паолу и заставил Брунетти озираться в поисках официанта с бокалами, он изрек: — Ты и правда оказал нам неоценимую услугу, Гвидо, что женился на ней, — не то мы бы, как один, срезались на экзаменах, мы же все от нее прямо голову потеряли!— Только это меня и заставило на ней жениться, — ответил Брунетти.Падовани оценил ответ.— За такое благородство позволь тебя угостить.— Шотландский виски, нам обоим, — ответила Паола и добавила:— Только возвращайся поскорее. Надо поговорить.Падовани склонил голову в напускном смирении и бросился в погоню за официантом, рассекая толпу учтивыми и стремительными галсами, словно королевская яхта. В следующий миг он уже был рядом, с тремя высокими стаканами в руках.— Все пишешь для «Унита»? — спросила Паола, беря один стакан.При этом слове Падовани втянул голову и в притворном ужасе повел глазами по сторонам. Потом, театрально свистнув, знаком поманил обоих к себе и сообщил конспиративным шепотом:— Не смей произносить здесь далее имени этой газеты— не то твой отец велит слугам вытолкать меня взашей!В своем напускном шутовстве Падовани, как подозревал Брунетти, подошел значительно ближе к истине, чем мог себе представить.Критик выпрямился, отхлебнул из стакана и заговорил уже в полный голос, даже с некоторой мелодекламацией:— Паола, дорогая, может ли быть, чтобы ты изменила идеалам юности и больше не читаешь этот честный рупор Коммунистической партии? Прошу прощения…— Он поправился: — … Демократической партии левых? — Тут несколько голов повернулись в их сторону, а Падовани продолжал: — Только, бога ради, не говори мне, что смирилась со своим возрастом и теперь читаешь «Коррьере» или, хуже того, «Републику» — рупор зажравшегося среднего класса, презираемый последним как рупор зажравшегося низшего сословия?— Нет, мы читаем «Л'Оссерваторе Романо» — отвечал Брунетти, назвав печатный орган Ватикана, по сей день бичующий разводы, аборты и пагубный миф о женском равноправии.— Очень мудро с вашей стороны, — елейным голосом отозвался Падовани. — Но поелику вы читаете эти святые страницы, откуда вам знать, что я, грешный, являюсь художественным рупором борющихся масс— И, снова понизив голос, он продолжал, артистически передразнивая пафосный тон телеведущего, который сообщает в новостях об очередном падении правительства:— Я представляю ясный взгляд трудящихся. В моем лице вы видите сурового критика, чьи мозолистые пальцы нащупывают истинно пролетарские ценности в хаосе современного искусства, — Он молча кивнул кому-то из проходящих мимо гостей. — Такая жалость, что вы не знакомы с моими трудами. Может быть, прислать вам мои последние статьи? К несчастью, я не принес их с собой, но полагаю, и гению порой не зазорно выказать толику смирения, пусть и не самого искреннего. — Развеселить слушателей ему явно удалось. — Последний шедевр я написал с месяц тому назад— статья о выставке современной кубинской живописи— знаете, тракторы там и ухмыляющиеся ананасы. — Он умолк, состроив страдальческую мину, словно мучительно припоминая слова: — Я высоко оценил… — как это я выразился? — …«удивительную симметрию их изысканных форм и осознанную прямоту», — Наклонившись, он зашептал на ухо Паоле, но так громко, что Брунетти без труда мог все расслышать: — Я взял это из своей же статьи двухлетней давности, где писал о поляках с их деревянными кубиками и похвалил их, если память не изменяет, за «изысканную симметрию осознанной формы».— А что, — спросила Паола, выразительно глянув на бархатную куртку, — ты и на работу в этом ходишь?— Ты осталась все той нее очаровательной злючкой, Паола! — Он, засмеявшись, наклонился и чуть коснулся губами ее щеки. — Но я отвечу на твой вопрос, ангел мой, — нет, не думаю, что подобная роскошь будет уместна в обители рабочего класса. Направляясь туда, я облачаюсь в более подобающие одежды, как то: в ужасающие брюки, которые супруг моей горничной носить уже брезгует, и в куртку, которую мой племянник собирался пожертвовать нищим. И более того, — он предостерегающе поднял руку, — я отныне не езжу туда на «мазерати». Это может быть неверно понято, а к тому же в Риме теперь такие проблемы с парковкой. Эту проблему я было решил, одолжив «фиат» у горничной — на работу ездить. Но его буквально уклеивали квитанциями за незаконную парковку, и потом приходилось тратить уйму часов, обедая с комиссаром полиции и уговаривая его забрать эти бумажки обратно. Так что теперь я просто сажусь в такси возле дома, еду, выхожу за углом, а уж оттуда— пешком на работу, отношу свое еженедельное обозрение, клеймлю социальную несправедливость, — а потом возвращаюсь на улицу, там неподалеку есть маленькая уютная кондитерская, — и угощаюсь вызывающе роскошными пирожными. После чего еду домой, валяюсь в горячей ванне и читаю Пруста. «Ни там, ни тут для правды места нет» Сонет 138.

— процитировал он один из сонетов Шекспира, которым, в частности, отдал семь лет жизни, получив взамен оксфордскую степень по английской литературе. — Но ведь тебе что-то нужно, какая-то информация, дражайшая Паола, — сказал он вдруг с прямотой, не свойственной ему или по крайней мере тому персонажу, роль которого он теперь разыгрывал. — Сперва твой отец звонит мне и лично приглашает на сегодняшний прием, а теперь и ты ходишь вокруг меня, как привязанная, — не иначе как тебе от меня что-то нужно. А поскольку и дивный Гвидо тоже тут, все, что тебе может быть нужно от меня в его присутствии — это информация. Ну а коль скоро мне известно, чем Гвидо зарабатывает на жизнь, я посмею предположить, что речь идет о скандальной истории, сотрясшей наш город, оглушившей музыкальную общественность и одновременно удалившей с лица планеты a nasty piece of work Здесь: мерзкое создание (англ).

.Эта сознательно введенная английская идиома произвела тот эффект, какой и ожидался— оба собеседника раскрыли рты от изумления. Сам же он, заслонившись ладонью, довольно хмыкнул.—О Дами, ты все знал. Почему же сразу не сказал?Хотя Падовани отвечал вполне серьезным тоном, глаза его хитро поблескивали — то ли от выпитого, то ли от чего-то еще. Собственно, это не так уж важно, думал Брунетти, лишь бы он объяснил поскорей, на что намекает.— Ну, давай, выкладывай, — подбадривала приятеля Паола. — Ты единственный, кто, я уверена, наверняка все про него знает.Тот смерил ее взглядом.— По-твоему, я способен очернить память человека, чья могила еще не остыла?Еще как, подумал Брунетти.— Я вообще удивляюсь, что ты так долго молчал, — поддела Паола.Падовани не обиделся.— Ты права, Паола, Я расскажу тебе все— при том условии, что любезнейший Гвидо потрудится принести нам три больших-пребольших стакана виски. Если он не сделает этого, причем немедленно, я начну неприличными словами ругать жесточайшую скуку, которой твои родители в очередной раз чуть не уморили и меня и, что удивительно, добрую половину той публики, которая в этом городе считается известной. — Он повернулся к Брунетти. — Или вот что, Гвидо, лучше раздобудь-ка нам целую бутылку, тогда мы могли бы все трое пробраться в какую-нибудь из многочисленных дурно отделанных комнат, которых — увы! — так много в доме твоих родителей! — Тут он снова повернулся к Паоле, — И там-то ты, прибегнув к силе красоты, а твой муж— к чудовищным полицейским методам воздействия, сможете совместными усилиями выпытать у меня всю мерзкую, ничтожную, грязную правду. После чего, если угодно, мы с тобой потрахаемся… — Он замолчал и пристально глянул на Брунетти. —… и с тобой тоже, если хочешь.Так вон оно что, вдруг сообразил Брунетти и удивился, что благополучно прозевал все подсказки и наводки.Паола предостерегающе глянула на мужа — что было излишне: ему нравился этот человек, нравился этот перебор. Нет сомнений, что и его предложение, при всей своей дикой откровенности, совершенно искреннее, но сердиться на него невозможно. Лучше отправиться, как было велено, на поиски бутылки виски.По щедрости ли гостеприимного графа или по халатности прислуги, но бутылку «Гленфиддиша» Брунетти выдали без всяких возражений. Вернувшись к жене и Падовани, он застал их под ручку, шепчущихся, словно заговорщики. Шикнув на Паолу, Падовани объяснил:— Я просто спросил у нее, если я совершу какое-нибудь по-настоящему гнусное преступление, например, выскажу ее матери все, что думаю по поводу этих портьер, ты ведь потащишь меня к себе в участок и там станешь избивать, пока не вырвешь из меня признание, правда?— А каким способом, по-вашему, я добыл вот это? — Брунетти поднял бутылку.Падовани и Паола засмеялись.— Веди нас, Паола, — скомандовал критик, — в такое местечко, где мы сможем чебултыхнуть эту штучку, а то и…— он повел коровьим взглядом в сторону Врунетти, — друг дружку.Паола предложила непрошибаемо-деловито:— Можно пойти в рукодельную, — и выйдя из главной гостиной, повела спутников по анфиладам сквозь многие и многие тяжелые двустворчатые двери. Потом, подобно Ариадне, безошибочно свернула в нужный коридор, потом налево, в другой коридор, миновала библиотеку— и они оказались в небольшой комнатке, где с десяток изящных, обтянутых парчой кресел стояли полукругом перед гигантским телевизором.— Рукодельная? — усмехнулся Падовани. — Тут что, правда шьют?— Шили в до династический период Намек на увлечение американским телесериалом.

, — объяснила Паола.Выбрав кресло посолидней, Падовани повалился в него, закинул ноги в лакированных туфлях на резной наборный столик, и изрек: «Right, darling, shoot» Ладно, стреляй, дорогая (англ.).

, опускаясь до английского, несомненно, в силу одного только присутствия телевизора.Собеседники молчали, и он не вытерпел:— Итак, что же вы желаете знать о нашем покойном и далеко не всеми оплакиваемом маэстро?— Кому нужна была его смерть? — спросил Брунетти.— Вы, вижу, человек прямой. Понятно, почему вы столь стремительно сумели завоевать Паолу. Но предупреждаю, чтобы зафиксировать весь список, вам понадобится целая телефонная книжка. — Он умолк и подставил свой стакан.Брунетти налил как следует и ему, и себе, и — чуть поменьше — Паоле.— Вам в каком порядке? Хронологическом? Или по национальному принципу? А может, в соответствии с классификацией тембра голоса и сексуальной ориентацией? — Он поставил стакан на подлокотник кресла и неторопливо продолжил: — У него давняя история, у нашего Веллауэра, и причины, по которым его ненавидели, такие же древние. До вас, вероятно, доходили слухи о его нацистском прошлом. Пресечь их ему не удалось, и как истый немец, он решил их просто игнорировать. И никто вроде бы не возражал. Абсолютно. Теперь никому ни до чего дела нет, верно? Взять того же Вальдхайма.— Да, я что-то такое слышал.Падовани отхлебнул виски, обдумывая, как ему лучше начать.— Ладно, как насчет национального принципа? Я могу назвать вам по крайней мере трех американцев, двух немцев и с полдюжины итальянцев, которых порадовала бы его смерть.— Но это же не значит, что они его убили, — встряла Паола.Падовани кивнул, соглашаясь. Снял ноги со столика и поспешно подтянул их под кресло. Очернять вкус графини, видимо, вовсе не означало пачкать ее мебель.— Он был наци. Можете не сомневаться. Его вторая жена покончила с собой, чем есть смысл заняться подробнее. Первая бросила его через семь лет, и хотя ее папаша был одним из богатейших людей Германии, Веллауэр назначил ей довольно щедрое содержание. Тогда поговаривали о каких-то безобразиях, о какой-то мерзости— из области секса, но такое…— он снова отхлебнул виски, — …могли говорить только в те времена, когда в области секса еще оставались хоть какие-то мерзости. Но предвосхищаю ваш вопрос — нет, я не знаю, что это были за мерзости.— А если бы знал— рассказал бы нам? — спросил Брунетти.Падовани пожал плечами.— Теперь о профессиональном. Он был профессиональный сексуальный шантажист. Загляните в список исполнительниц, сопрано и меццо-сопрано, певших с ним: талантливые молоденькие девчонки—и вдруг ни с того ни с сего получают Тоску или Дорабеллу Одна из главных героинь оперы В.-А.Моцарта «Так поступают все женщины».

— и потом так же внезапно исчезают неведомо куда. Но великим подобные грешки сходят с рук. К тому же большинство не понимает разницы между великой певицей и просто хорошей, и мало кто обратил на это внимание, ну, была — и нет, невелика потеря. Я же готов принять на веру, что все они были певицами по меньшей мере хорошими. Некоторые из них в дальнейшем стали великими, но этого они наверняка добились бы и без его содействия..Все же для убийства это как-то слабовато, думал Брунетти.— Кому-то он помог, но скольким судьбы покорежил, особенно мужчинам моей ориентации. — Он сделал глоток из бокала и добавил: — И женщинам аналогичных взглядов. Покойный маэстро просто не мог поверить, что какой-то женщине он кажется непривлекательным! На вашем месте я бы предположил тут сексуальную подоплеку. Может, отгадка вовсе не в ней. Зато это— хорошая зацепка. А всё они, — он указал бокалом на гигантское око телевизора, — они сами всё и раздувают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27