– Это не место для леди, Дамарис!
Когда я повернулась от жертвы к убийце, в моем сердце боролись жалость и гнев. Шрам Гэвина выделялся на его лице, словно клеймо. Но если не считать этой огненной отметки, его лицо было так же бело, как и его рубашка. Правая рука все еще сжимала рукоять шпаги; другая ухватила раненую руку так крепко, что батист его рубашки топорщился под затянутыми в черный шелк пальцами. Его взгляд был прикован к поверженному противнику, и на лице было выражение горчайшего сожаления.
Под этим взглядом мой гнев растаял.
– Гэвин, Гэвин, не нужно горевать. Может быть, его еще можно спасти.
– Его можно спасти. Удар пришелся слишком высоко. Слишком высоко.
Гэвин откинул клинок резким движением, отчего тот, звеня, воткнулся между плитами.
– Дьявол превратил меня в полного дурака – удар пришелся слишком высоко!
Его глаза нашли мое лицо, и я отшатнулась от того, что я в них увидела.
– Господи боже, вы еще здесь? Убирайтесь. Забирайте своего недотепу любовника и отправляйтесь.
– Отправляться куда, Гэвин?
– Каслтон, Эдинбург, Лондон, мне нет дела куда. Просто убирайтесь вон.
– Вы хотите, чтобы я уехала из Блэктауэра, – тупо повторила я.
– Это место не годится для вас, Дамарис, – сказал он уже более спокойно. – Это место не годится ни для одной порядочной христианской души.
– Мое место рядом с вами, где бы вы ни были, – обреченно произнесла я. Мне было совершенно все равно, что меня могут услышат Рэндэлл или леди Мэри. При моих словах лицо Гэвина разгладилось и окаменело. Уголки его рта, обезображенного шрамом, приподнялись в неприятной улыбке.
– Ради бога, полагаю, что вчера вечером вы приняли мои слова всерьез, – воскликнул он. – Я недооценил свои собственные таланты!
Я почувствовала, как кровь отхлынула у меня от щек, но говорить была не способна. В это время его глаза осмотрели меня с головы до ног с невыносимо оскорбительным изумлением.
Наконец он заговорил:
– Если хотите, оставайтесь. Но, ради справедливости, прошу вас помнить, что я никогда не упоминал о женитьбе.
Я подняла руку и ударила его по лицу. Он отодвинулся на несколько шагов, чего не делал даже под ударами Эндрю. На его бледной щеке, той, что без шрама, проступили красные отметины от моих пальцев. Но его улыбка не изменилась.
Я отвернулась и обнаружила, что смотрю на измятые оборки рубашки Рэндэлла. Значит, он слышал... он слышал все. Но мне было все равно. Мне было все равно, даже когда он взял мою руку своей жирной рукой собственника и притянул меня к себе.
– Мальчишка ранен не так уж тяжело, – сказал он голосом, в котором слышалось удовлетворение. – Нужно позвать слуг, Дамарис, чтобы отнести его наверх.
– Он не найдет убежища в моем доме, – холодно заявил Гэвин.
– Он должен найти его здесь, нравится вам это или нет, – с насмешкой произнес Рэндэлл. – Если вы выставите его из дома, он может умереть, а если он умрет – святые небеса! – я прослежу за тем, чтобы магистрат выдвинул против вас обвинение в убийстве, сэр! Не беспокоитесь, мы все покинем ваш гостеприимный дом так быстро, как только сможем, не так ли, Дамарис?
Мы приблизились к леди Мэри, которая была близка к обмороку. Лицо, обращенное ко мне, показалось таким же старым, как и лицо миссис Кэннон.
– Он будет жить, – мягко сказала я. – А теперь пойдете со мной, а слуги позаботятся о нем.
В зале не было звонка, так что я подошла к двери, высунула голову наружу и изо всех сил своих легких стала звать Ангуса. Я подумала, что он должен быть где-то рядом – отвратительный старый упырь, – и, когда он обнаружил свое присутствие, я дала ему необходимые указания.
Леди Мэри со мной не пошла; она сказала, что не покинет Эндрю. Так что мы остались ждать, пока мужчины водрузили его тело на маленький тюфяк, чтобы было легче его перенести. Эндрю все еще был без сознания; его золотые ресницы были словно шелк на фоне его бледных щек. На его белой рубашке было ужасно много крови, но, поскольку и Рэндэлл и Гэвин в один голос заявили, что рана вовсе не обязательно окажется смертельной, я решила, что она выглядит страшнее, чем есть на самом деле.
Пока остальные суетились у импровизированных носилок, я смотрела, как Гэвин продвигается к двери. Одной рукой он опирался о стену, ноги его не слушались. Что-то больно повернулось у меня внутри, словно больной зуб после долгого затишья снова дал о себе знать. Я заставила себя отвернуться. Ему не было до меня дела. Он дал это понять совершенно ясно.
Рэндэлл тем временем обрабатывал рану мальчишки, его руки двигались с ловкостью, которая меня удивила. У Рэндэлла есть свои достоинства, это несомненно. Как жаль, что ни одно из них меня не интересует.
Когда мы наконец оказались в холле, Рэндэлл позволил себе глубоко вздохнуть.
– Что за сумасшедшая ночь! – весьма неоригинально заметил он. – Ты втянула нас в эту аферу, Дамарис, – ведь речь идет о мести! Ну что ж, сегодня мы можем отправляться в путь, как и планировали. Без всяких вопросив – в этом месте слишком много суматохи.
– Мы не можем покинуть этот дом, пока сэр Эндрю не уедет отсюда, – сказала я.
– Что? – Рэндэлл на мгновение разинул рот. А потом, демонстрируя значительно больше сообразительности, чем я ожидала, он проворчал: – Ты действительно думаешь, что Гамильтон... Черт побери все это, Дамарис, лично я не люблю подлецов, но он не может...
– Я не это имела в виду, – произнесла я, прекрасно зная, что лгу. – Но половина слуг сбежала, а остальные по большей части совершенно бесполезны; миссис Кэннон вообще ни на что не годна. Подумай, двое раненых мужчин и девочка-инвалид в доме – я не могу просто взять и покинуть их. Если вдруг что-то случится... Мне очень жаль, Рэндэлл. Отправляйся спать. Ты устал, я знаю.
– Боже, да. Могу хоть сейчас свалиться и уснуть. Может быть, на этот раз, – добавил он с мрачноватым юмором, который был для него нов, – мне позволят провести в постели хотя бы несколько часов. Доброй ночи, моя дорогая. Или лучше – доброго утра.
Он поцеловал меня в щеку, довольно безразлично, и неторопливо двинулся по коридору, почесывая голову; отправился, чтобы лечь в постель и уснуть, ему не было дела до чувств, более горьких, нежели обыкновенная досада. А я даже сомневалась, что буду в состоянии уснуть.
Но, во всяком случае, я сниму наконец свое платье. Оно давило на мои измученные суставы, словно доспехи, и я ненавидела его и на вид, и на ощупь. Когда-нибудь – после того, как я стану избалованной и богатой женой Рэндэлла, – я сошью себе другое бальное платье; может быть, даже бархатное платье. Но только не из зеленого бархата.
Я уже повернула в свою комнату, когда поняла, что четвертая от моей дверь по коридору открыта. И кто-то стоит в дверном проеме. Фигура попыталась спрятаться, но две тонких бледных руки вцепились в дверную раму так цепко, что даже ногти побелели. Аннабель!
– Он мертв? – прошептала она.
– Нет, о нет! Он не умер, он даже не слишком серьезно ранен. Но если бы он был убит, – сказала я, – это была бы твоя вина. Ты навлекла на него все это – ты была причиной дуэли. Если бы ты не пыталась сбежать...
Она подняла на меня глаза, слезы все еще текли по ее щекам.
– Одна из причин, по которым я тебя ненавижу, это то, что ты такая лицемерка. Ты знаешь, почему я вынуждена была бежать. Мой отец собирался сегодня же отослать меня в Эдинбург – с тобой и Рэндэллом.
Я застыла на полдороге – волокла ее в кровать.
– Я не знала! Он не сказал мне об этом ни слова.
– Ну и что, он все равно собирался это сделать. А теперь он не может. – Она хихикнула. – Ты не можешь уехать сегодня, в доме слишком большой переполох. А до того, как ты сможешь уехать, я придумаю что-нибудь еще.
Я уложила ее в постель.
– Делай как знаешь, – сказала я. – Ни ты, ни твой отец меня ни капельки не интересуете.
Оказавшись за дверью, я отерла со своего лица испарину – испарину, причиной которой была не только крайняя усталость. Значит, он намеревался отослать ее. Это объясняло все то, что он произнес на террасе в Глендэрри, и его поцелуи, от которых у меня слабели ноги. Он не мог отослать от себя Аннабель – разве что я уехала бы с ней. Мой отъезд все это время был частью его плана.
Я пошла по коридору, внутренне сопротивляясь тому, что, как я знала, должна была сделать. Ни одна душа в мире не сделала бы этого; никто, кроме меня, и не подумал бы сделать так. Из своих давних путешествий по дому я знала, где расположена комната хозяина. Я даже не постучалась. Я просто повернула ручку и вошла.
Это было ошибкой. Кое-кто еще видел лицо Гэвина, когда он нетвердым шагом уходил из зала. Ангус был здесь, явился, чтобы поухаживать за своим раненым хозяином.
Гэвин распростерся на стуле, с запрокинутой головой и свисающими руками. Казалось, он был без сознания, и я от всей души поблагодарила за это Небо. Очевидно, он добрался до комнаты и успел ухватиться за стул, прежде чем поддаться обмороку; и Ангус, вместо того чтобы перенести хозяина на кровать, оставил его в этом болезненном и неудобном положении. Старик расстегнул его рубаху и стащил ее с одной руки и с плеча. Когда я вошла, он совал в рану кусок тряпки. Похоже, помощь Ангуса пошла больному не слишком на пользу; обнаженное тело Гэвина было в крови и в разводах грязной воды, а под его свисающей рукой образовалась ужасного вида лужа.
Я думала, что слишком устала, чтобы снова испытать какое-либо чувство, однако я накинулась на Ангуса, словно фурия.
– Принеси горячей воды, – приказала я, выхватывая у него из рук грязную тряпку. – Горячую, я сказала! И простыню из кладовой. Поторопись, негодяй!
Я мало что могла проделать до тех пор, пока не вернулся Ангус, правда, я нашла свой платок и вытерла с руки большую часть грязной воды. На Гэвине все еще были эти проклятые черные шелковые перчатки. Правая перчатка намокла; я стащила ее и посмотрела на искалеченную руку. Она хорошо послужила ему сегодня, правда, может быть, не так хорошо, как он на это надеялся. Повинуясь некоему неясному импульсу, я взяла его другую руку – ту, которую никогда не видела без перчатки, и стянула покрывавшую ее ткань. На этой руке не было ни царапины.
Наконец из коридора до меня донеслись неторопливые, шаркающие шаги Ангуса. Я ничего не сказала, просто ждала в грозном молчании, пока он не поставит передо мной таз с водой и не положит одну из лучших простыней из кладовой. За все время перевязки Гэвин не сделал ни движения и не произнес ни звука. А потом я взглянула ему в лицо и встретилась с ним взглядом – он смотрел на меня открыто, он был в полном сознании, и я так перепугалась, что мои пальцы соскользнули с конца повязки.
– Я не знала, что вы пришли в себя, – запинаясь, произнесла я.
– Я полагал, что ты убежишь в добродетельном ужасе, если я заговорю, а, правду сказать, я предпочитаю твою помощь помощи Ангуса.
– Благодарю вас, – отвечала я.
– Это не слишком большой комплимент. Ты такая же неуклюжая, как и он, и я уверен, что ты всей душой меня ненавидишь.
– Я помогу вам добраться до постели, – сказала я. – Попытайтесь встать.
Ему это не понравилось; он бы предпочел дойти до постели сам, высокомерный и независимый. Но он был слабее, чем ему казалось, и вынужден был достаточно тяжело опереться о мое плечо.
Либо его обличительная речь отняла у него последние силы, либо он слишком устал изображать из себя неподвижный и безответный камень, пока я его обмывала, но, когда я закончила устраивать хозяина в постели, он притворился спящим. Этой ночью он пытался убить человека и не сумел только потому, что его умение не смогло соответствовать его намерению. Он научил свое собственное дитя ненавидеть его, и он бесстыдно одурачил меня. Но когда я стояла, глядя на этот бледный, жесткий профиль, мне на ум пришли слова, которые я произнесла на террасе в Глендэрри: “Чтобы вы ни делали, что бы вы ни сделали – я буду любить вас до самого дня своей смерти”.
Глава 13
– Мисс! Мисс Дамарис! Пожалуйста, проснитесь.
Мне показалось, что этот мрак и огонь я вижу во сне. Огонь оказался тонким пламенем свечи, которую держала в руках Бетти, она же настойчиво трясла мое плечо.
– Я должна немедленно упаковать ваши вещи, мисс. – В глазах Бетти отражалось пламя, они были ошалевшими от волнения. – Вы уезжаете через час! И мистер Рэндэлл тоже. – Бетти поставила свечу на стол и направилась к гардеробу. Кто-то заразил ее торопливостью; она ловкими, быстрыми руками выбрасывала из гардероба мои платья.
– Сэр Эндрю уехал, мисс. Обратно в Глендэрри. Мистер Гамильтон затолкал его в экипаж сегодня ночью, после того как вы отправились спать, волей-неволей и как попало, и отправил его из дома вместе с леди. Он говорит, что вам следует отправиться до рассвета. Мистер Рэндэлл уже собирает вещи.
В комнате было холодно. Огня не разжигали. Снаружи завывал ветер.
После памятной дуэли прошло три дня – сегодня было утро вторника. Сэр Эндрю все время лежал в постели, оставаясь нежеланным, немилым гостем, а леди Мэри неотлучно была при нем. Еду ей приносили в комнату; с того фатального утра я почти не виделась с ней. Но я не думала, что мальчишка в достаточной мере пришел в себя, чтобы решиться на переезд, даже и в карете. Во всяком случае, Гэвин не был бы Гэвином, если бы его это заботило. Что за план он придумал теперь?
Раздался легкий стук в дверь, и в комнату ворвался Рэндэлл, не ожидая приглашения войти.
– Еще в кровати? – зашумел он. – Поторопись, Дамарис. Что ты наденешь? На улице страшный холод. Шерстяное платье, я думаю, и твою самую теплую накидку. Господи боже, что за тоскливые одежды! Когда мы доберемся до Лондона, мы посмотрим, что можно сделать.
– Рэндэлл, присядь на минутку и расскажи по порядку. Что произошло?
– Мы уезжаем, – ответил он. – Ради бога, Дамарис, я никогда такого не видел – исключительно бессердечно, я бы сказал. Как только ты отправилась вчера вечером к себе, Гамильтон приказал готовить карету для Эндрю. Но парнишка не так плох, – добавил он едва ли не с завистью. – В любом случае сошел, вниз на своих двоих. А потом сел в карету и укатил!
Он снова принялся шагать по комнате.
– Поторопись, ну что ты?
– Я не могу одеться, пока ты здесь стоишь, – пробормотала я.
Рэндэлл подарил мне бессмысленный взгляд, потом до него дошло.
– О, черт, ну конечно. В таком случае я ухожу.
Я торопливо одевалась, зубы мои стучали от холода. Бетти, упаковав мои вещи, принесла мне завтрак. Я не могла есть, но горячий чай немного согрел мое озябшее тело. Но на мой замерзший мозг он не оказал никакого влияния.
Я еще не успела застегнуть все пуговички на своих ботинках, когда за моим багажом пришел Иан. Он был одет для улицы: в грубую шерстяную накидку с крючками – так одевались многие крестьяне. Я поняла, что нас повезет он.
В то утро солнца на небе не было. Когда я добралась до заднего двора, я попала в мертвый серый мир. Я быстро прошла к карете, надеясь укрыться в ней от ветра, и вдруг застыла на месте. В коляске уже кто-то был. В окне виднелось встревоженное розовое личико миссис Кэннон. За ним рисовался профиль Аннабель.
Я шагнула назад, натянув складки своей мантильи и перекрестив их на груди. Мне следовало этого ожидать. Это все время было желанием Гэвина.
Дверь дома рывком распахнулась, и вышел Рэндэлл. Он посмотрел на грозное небо и застонал:
– Слово даю, снег пойдет еще до вечера. А мне придется ехать верхом! Какого черта...
Подошел грум, ведя под уздцы его лошадь, и Рэндэлл выругался, погружая себя в седло. Появился Иан с тяжелым коробом, который он взгромоздил на крышу кареты и привязал веревками. Я заметила, что его лицо мрачнее, чем обычно. Но в то утро моя голова работала слишком медленно. Я уже поставила было ногу на ступеньку кареты, прежде чем кое о чем догадаться.
– Иан, – сказала я. – Когда ты собираешься вернуться сюда?
– Через неделю, мисс. Мне придется остаться в Эдинбурге.
Его деревянное лицо не изменило своего выражения, но взгляд был умоляющим.
– Я знать не знаю, мисс, что здесь затевается, но он отсылает всех – вас, и молоденькую девчонку, и старуху, и меня. Похоже на то, что...
Он замолчал, словно боялся говорить дальше.
– Что ж, – произнесла я. – Бетти не может здесь оставаться. Я посмотрю, что можно сделать.
Тут дверь, хлопнув, отворилась, и во двор выбежала Бетти. Она была одета в темную накидку, капюшон был плотно натянут на ее кудри, и она несла с собой коробку.
– О, Иан, мисс, я тоже еду! – воскликнула она, подбегая к нам. – Я буду горничной молодой леди.
Иан, подсадив свою любимую в карету так, словно она была знатной леди, посмотрел на меня:
– Хозяин хотел сначала поговорить с вами, мисс.
У меня не было никакого желания говорить с ним. Мне не хотелось ни видеть его, ни слышать его голос – этот низкий, грубый голос, который был столь незабываем и который был так не похож на голоса других мужчин. Но... Вскоре во двор вышел Гэвин.
Его голова была непокрыта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19