Кобыла нашел, от него не спрячешь. Особый знак работы Кобылякина – оставляет деньги. Сколько б ни просилось в руки, а он оставляет. Брезгует.
– Меня не он волнует, а возможность найти дорогу к убийцам Пахомова.
– Да, он может вывести на них. Сам на мокрое не ходит, но это пока. Случись нечаянный свидетель – Кобыла его пустит в расход. А мокрушников знает, хотя не уважает. Викинг, учти: Кобыла не так прост, чтоб довериться первому встречному, он обязательно устроит тебе проверку. Смотри не влипни.
Ничего не сказал Николай по поводу возможной проверки, решив про себя, что выдюжит любые испытания.
– Как там с моим делом? – поинтересовался.
– Сам видишь: ты на свободе. Но не радуйся.
– Понятно.
Он отбросил окурок и ушел в комнату Веры. Бесшумно разделся, думая, что она спит, осторожно прилег, а Вера вдруг прижалась к нему – теплая и пахнущая детством – она всегда пахла детством.
– Не спишь? – прижал ее к себе Николай.
– Не-а. Почувствовала, что ты вот-вот придешь, и проснулась. Колька, а давай сбежим куда-нибудь в тайгу? Будем жить одни, там нас не найдут.
– Эх, Вера, Вера... Тайга, конечно, большая, есть непролазные места. А и там люди ходят, все больше плохие, с ними лучше не встречаться. Были случаи, когда одиноких жителей тайги съедали беглые.
Вера ахнула, ужаснувшись, крепче прижалась к мужу. Он целовал ее губы и думал: будет ли еще их целовать?
А через пару дней его разыскал Фургон, встретил после работы:
– Кобыла зовет.
– Что так?
– Дело есть, а какое – не сказал.
Кобыла ждал их в квартире Сонетки за накрытым столом. А квартирка-то неплохая, большая, из двух комнат. Одет был Кобыла по-домашнему – в атласный стеганый халат, пригласил гостей разделить трапезу. И долго тянул жилы пустыми рассуждениями о том, что водку лучше закусывать не соленым огурцом, тем более не селедкой, а черной икрой, которая гасит жжение во рту и обволакивает его смачностью.
– Содержательная тема, – покривил губы в улыбке Николай, больше глядя на Сонетку, стоявшую за спиной Кобылы в красном (тоже домашнем) одеянии. И почему-то подумал, что от этой женщины жди беды. – Зачем позвал?
– Ты, Викинг, несешься вскачь. Артиллерию (блох) ловишь, что ли? Я покуда присматриваюсь к тебе. Вон Фургон, не всю ж ему жизнь по карманам на байданах тырить, пора академию проходить.
– Так ты опытом с ним собрался делиться? – усмехнулся Николай.
– Поделюсь. Я добрый.
У Фургона засветились глаза счастьем: сам Кобыла в подмастерья брал!
– Мне вроде твоя академия ни к чему, – сказал Николай.
– Хочу поглядеть, на что ты способен. Человек ты новый, а к нам затесался, кто ты, откуда – никому не ведомо. Мастерство покажешь, будешь гулять по свободе, ни одна шваль к тебе не пристанет, это я говорю.
– А я с приставалами по-своему воркую.
– Не о тебе сказ, Викинг. О нашем спокойствии. Пойдем вместе на дело, там и погляжу, чего можешь.
– А не подставить ты меня задумал?
– Викинг, не лепи горбатого (не оскорбляй), – заступился за Кобылу Фургон. – У нас правила такие.
Николай попал в щекотливое положение. Отказаться нельзя, должен пройти проверку, а согласиться – крупным преступлением пахнет. Тарасу не расскажешь, он, как честный человек, обязан будет предотвратить преступление, тем более что мечтает сцапать Кобылу с поличным. А что за проверка? Как ему придется доказывать свое умение?
– Моя доля? – Николай еще раздумывал, как ему быть.
– Двадцать процентов. Фургон на шухере постоит, по молодости ему и десяти хватит.
– Не густо, – опустил уголки губ вниз Николай.
– Так это за риск, – Кобыла прищурился. – За мой риск.
Николай предположил, что следует поторговаться, жадность – качество не последнее в воровской среде, он и накинул себе еще десять процентов, а сошлись на двадцати пяти исключительно «из уважения».
– Что за дело? Где и когда? – спросил он.
– Квартирка одна есть. Директор продовольственной базы ворует побольше нашего, а дубы (деньги) меняет на камешки. Завтра в десять. Его не будет. Лишнего не берем, мы не мародеры, а только то, что отнято у трудового народа.
Трудовой народ ложился спать с петухами и курами, да и вообще с наступлением темноты люди старались попрятаться по домам и носа оттуда не высовывать. Когда встретились, и тогда Кобыла не сказал, что предстоит делать Николаю. Молча дошли до старинного особняка, расположенного в запущенном саду за ржавой оградой.
Двухэтажный дом, выстроенный в стиле классицизма, имел парадный вход, но в таких домах обязательно был и черный ход. Вошли через парадный, Фургона оставили на лестнице, предупредив, чтобы не курил, а Кобыла с Николаем поднялись на второй этаж. Впервые шедшему на дело Николаю, который подавлял волнение, не зная, чего ему ждать, казалась странной неторопливость Кобылы. Ведь чистить квартиру следует в считаные минуты – это и без воровского опыта ясно. Но «ювелир» поднимался так, будто шел в гости на ужин, потом – опять же не спеша – он сделал небольшой массаж пальцев перед дверью и достал набор отмычек.
Началась работа. Замки несложные, но, когда их три штуки, время словно останавливается, а каждый посторонний звук вырывает сердце из груди. Кобыла работал спокойно, только по струям пота на висках можно было догадаться, что он тоже волновался. Настал миг, когда он распахнул дверь и улыбнулся, кивнув – заходи. В квартире Николай незаметно и с облегчением вздохнул, но тут его огорошил Кобыла:
– Ну, давай, Викинг, говори, коль ты вор, где лежат цацки?
Откуда ему знать? А надо выкручиваться. Импульсивно заработала память, возвращая его в лагерь, где заключенные держались группами по интересам. Ханурики часто друг перед другом бахвалились, мол, я нашел деньги там-то и там-то, а я вообще выудил их оттуда-то. Следует осмотреться, представить хозяина дома по обстановке, прочувствовать его, влезть в его шкуру и мыслить, как он. Николай прошелся по большущей комнате, заставленной старинной мебелью до тесноты. И беспорядок кругом. Неряшливость – не главная черта в данном случае. Беспорядок значил – хозяин квартиры человек бессистемный, тайник должен быть под рукой и в самом непредсказуемом месте. В ящиках бюро рыться бесполезно, богатств там не хранят. Николай подошел к каминной полке, наклонил гипсовую Венеру, но дыры в основании не было. Он, по-прежнему присматриваясь к предметам, заглянул за картины в поисках тайника, остановил взгляд на мягких креслах. Их было три, два стояли по сторонам этажерки, наверху которой возвышался бюст Сталина, а третье, накрытое пледом и с подушками, стояло в углу за диваном. Николай осмотрел дно бюста, потом указал на кресло в углу:
– В том седалище погляди.
Сбросив плед, Кобыла сначала нежно ощупал пальцами кресло, словно врач пальпировал живот больного, потом отрицательно покачал головой. Николай двинул на кухню, там осматривал банки с сахаром, пшеном, чаем. И Кобыла изучал всяческую тару на шкафах. Золото и бриллианты лежали в старом термосе, «ювелир» пересыпал все в холщовый мешочек, говоря:
– Знаешь наше дело, Викинг, знаешь. По моим данным, это не все. Ты осмотри здесь, а я там пошарю. Гроши не бери.
Николай не уловил подвоха. Когда же, осмотрев даже печь, вернулся в комнату, Кобылы там не было. Он бросился к выходу, а дверь заперта.
– Не дыши, Викинг, народ поднимешь, тебе это ни к чему, – тихо сказал за дверью Кобыла. – Сабля (дверь) подперта ломом, я его сюда сам притаранил. Есть десять минут, по окончании этого времени приедут мусорки, я вызову их. Если ты вор, то выберешься, а попадешься – не вздумай стукнуть.
Николай покрылся липкой испариной. Куда в первый момент бросаются, попав в ловушку? К окнам, разумеется, в крайнем случае, их можно выбить и вылететь на волю. На окнах стояли чугунные решетки. Николай кинулся к камину – и через трубу не вылезти: каминная шахта сужалась вверху. Камин старый, большой, Николай увидел, что на выступах изнутри можно какое-то время продержаться. Однако милиция наверняка заглянет сюда, значит, это не выход. Так что же делать? Вспомнил, что в таких домах имеются отдушины, а за отдушиной большие вентиляционные шахты. Николай кинулся на кухню, нашел решетчатое окошко у потолка, небольшое, но гораздо крупней, чем в многоквартирных домах, выстроенных после войны. Подставив стул, он заглянул за решетку – ничего не увидел. Тогда схватился за прутья и стал вырывать решетку, прикладывая все силы. Вырвать оказалось несложно, сложно пролезть через квадратное отверстие. Тут хоть уменьшись до размеров лилипута! А какой выход? Никакого.
Николай снял пальто и пиджак, кинул в шахту, затем сдвинул буфет к отдушине, таким образом закрыл осыпавшуюся на пол штукатурку, да и квадратный проем снизу стал незаметен. Николай залез на самый верх буфета, просунул ноги – пролезли. Затем развернул тело по диагонали и стал протискивать в шахту, главное – чтоб пролезли бедра и плечи. С невероятными усилиями получалось. Остались плечи...
На лестнице раздался шум, значит, милиция приехала. Николай схватил решетку, лежавшую на буфете, слегка согнул ее, чтобы поставить на место. Еще несколько нечеловеческих усилий – он влез в шахту, которая оказалась тесноватой для него, влез, порвав рубашку и ободрав плечи до крови. Упираясь сапогами в неровную кирпичную кладку, он вставил решетку, слыша топот ног. В последний момент Николай пригнулся, пряча голову. В кухню влетели двое.
– Нет здесь никого, – слышал переговоры.
– Через окна не сбежишь... Не похоже, что здесь побывали грабители, в вещах не рылись, а замки открыты. Посмотрите камин.
– В камине никого. Может, второй выход имеется?
– Нету второго. Видно, ушли или кто-то пошутил.– А вентиляция?
– Да кто ж туда пролезет?
– Ладно, квартиру опечатаем, хозяин вернется, узнаем, что унесли.
В наступившей тишине Николай откинул голову назад и шумно дышал, облизывая пересохшие губы. Почувствовав безопасность, он посмотрел под ноги, внизу покоилась груда щебня и кирпичей, значит, через низ не выйти. Карабкаться по кирпичной кладке вверх не было сил, остался тот же выход. Вылезти оказалось почему-то сложнее, Николай ободрал уже не только плечи, но и спину. Когда спрыгнул с буфета и посмотрел на проем отдушины... ему чуть не стало дурно: как он туда пролез? Поистине: жить захочешь – превзойдешь себя.
Он выпил стакан воды, потом второй, вставил решетку и на цыпочках подкрался к двери. Тихо. Николай толкнул дверь, бумажная лента, которой опечатали ее, порвалась, он выскочил на улицу. Только глотнув свежего, морозного воздуха, Николай почувствовал спад напряжения. Но мысль, что его подло подставили, привела в ярость. Он помчался к Сонетке, где, думал, потешался над ним Кобыла. Шел в порванной рубашке (пиджак и пальто остались на дне вентиляционной шахты), не чувствуя мороза, шел, скрежеща зубами и сжимая кулаки.
11
За ночь страхи Далилы уменьшились, но кто придумал зеркала? Увидела себя в зеркале и вконец расстроилась: скула опухла, нижняя губа разбита, глаз кровавый. Одно дело синяк на заднице – его никто не видит, а лицо – это афиша человека. В общем, вид законченной алкоголички, которую колошматили собутыльники.
– Лучше б он меня убил, – стонала Далила.
День она провела в номере, делая примочки, а в сумерках, чтобы не так видны были увечья, Игорь отвез ее в больницу. Он же купил очки с затемненными стеклами, да разве они скроют этот кошмар? Зять ждал тещу возле входа, Далила его расцеловала, словно он родной и ненаглядный, а Серафим начал с бестактности:
– Кто вас побил?
– Почему обязательно побил? – громко возмутилась теща, входя в больницу. – Как синяк, так только от кулака? В аварию попала.
– Вы после больницы к нам поедете?
– Нет, – замялась она. Впрочем, почему ее должно смущать присутствие Игоря? Она свободная, наличие мужчины в ее жизни естественно и никого не касается. – Мы остановились в гостинице. Серафим, у меня просьба: не говори Миле, что я приехала с Игорем.
– Не скажу. А вы пообещайте, что сегодня же поедете к нам на ужин, моя мать ждет вас.
– С такой ро... с таким лицом?
– Что в этом страшного? – он недоуменно взглянул на нее, остановившись у двери палаты. – Мама не ханжа, кстати, авария со всяким может случиться. Вот палата Милы, она лежит в одноместной.
– Можно я с дочерью наедине побуду?
– Конечно. Я подожду здесь.
Мила встретила мать спокойно, точнее, вяло, впрочем, она не эмоциональна. В отличие от родительницы, дочь удивительно закрытая девочка, в папочку. Далила выуживала из сумки апельсины, бананы, шоколад, курицу (купленную в буфете гостиницы), две банки красной икры для восстановления сил. При этом у нее что-то падало на пол, она поднимала, тут же роняя другое, в общем, суету мать привнесла дикую.
– Да сядь ты, ради бога, – сказала Мила. – Потом разберусь с продуктами. Скажи, с кем ты подралась?
Как интересно заданы вопросы на одну и ту же тему. Зять спросил, кто ее побил, Мила решила, что мать обязательно подралась.
– С твоим отцом, – не моргнув глазом, сказала Далила.
– Так я и поверила. А что у тебя с голосом?
– Простудилась.
– Где папа?
Тоже интересно, почему Мила спрашивает о папуле?
– Мы в разводе три года, – напомнила Далила. – Странно, что ты забыла.
– Странно, что ты еще не помирилась с ним. Прожить всю жизнь и... не понимаю. Отец тебя боготворит до сих пор.
И это говорит взрослая женщина! Если б не тяжкие обстоятельства, свидание закончилось бы ссорой.
– Вы с отцом любите меня воспитывать, а я трудно– воспитуемая, – обратила все в шутку Далила. – Как самочувствие?
– Неважно. Хотя физически сносно.
– Мила... – Черт знает, как утешить, когда перед тобой закрыты двери! – Я знаю, как тебе тяжело... И не знаю, как помочь.
– Да никак.
Ни слез, ни жалоб. А надо выплакаться, выговориться, потому что со слезами часть боли выходит, но дочь другого склада, эта черта у нее не от отца, но и не от матери. Нажимать на нее, как это умеет Далила, мол, ты ничего не исправишь, возьми себя в руки, – сейчас недопустимо, должно пройти время. В сущности, Мила держит себя в руках, а Далила первый раз очутилась в положении, когда все слова кажутся пустыми.
– Я могу побыть здесь, – только и предложила она. – Буду приходить каждый день... до вечера сидеть у тебя.
– Мама, ты ведь работаешь, а я не лежачая больная, мне уход не нужен. Меня обещали скоро выписать.
– Тебе не нужна моральная поддержка?
– Поддержка есть, Серафим почти все время проводит у меня. Поезжай домой и подлечи синяки. Не волнуйся, я в норме, правда.
Не получилось разговора по душам, собственно, другого Далила и не ждала. И подумала, что Мила не хочет находиться на глазах у кого бы то ни было, сейчас ей необходимо наедине с собой пережить горе. Наверное, так бы поступила и Далила, поэтому она вскоре попрощалась с дочерью, пообещав приехать позже.
Мать сменил муж. Он сел на край кровати, взял руки Милы в свои ладони, наклонился к ней, уткнувшись в плечо, и просидел молча до самого ухода. Именно молчаливое участие ей было необходимо, к тому же участие мужа. Конечно, они обменялись несколькими фразами, но и без них Мила чувствовала его понимание и любовь.
Когда он ушел, она достала из тумбочки баночку с водой, где растворила таблетки, проверила, поболтав банку, не осталось ли кусочков. Мила знала, что врачи будут отрицать факт подмены ребенка, но у нее есть способ все выяснить. Шприцем она набрала раствор, воткнула иглу сверху пакета с соком, выпустила туда снотворное. Операцию повторила несколько раз, по дозе досталось и двум апельсинам, потом терпеливо ждала, когда наступит отбой. Первая попытка была вчера, да ничего не вышло, есть сегодняшняя ночь и завтрашняя. Получится.
Поглаживая руль, Игорь косился на мрачную Далилу.
– Чего пригорюнилась? – толкнул он ее локтем.
– Ай, – отмахнулась Далила, мол, не спрашивай.
– С Милой плохо?
– Со мной. – И Далилу понесло: – Представляешь, дочь разговаривала со мной, как с чужой! Не поговорила ни о ребенке, ни о своих переживаниях, ни о самочувствии... И долбит про своего папочку, долбит. Я что, не имею права жить, как мне нравится?
– Имеешь, имеешь...
– Почему я должна всем угождать? – разошлась она, размахивая руками. – На протяжении многих лет я только и делала, что угождала им. Главное, ничего от них не требую, а от меня...
– Притормози, зять идет.
Серафим открыл дверцу и наклонился:
– Поезжайте за мной, это недалеко.
Недалеко! Час ехали. К тому же это было время, когда все мчатся с работы домой, выпучив глаза, правила не соблюдают ни водители, ни пешеходы.
– Я давно заметила: в крупных городах надо уметь летать, – ворчала Далила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Меня не он волнует, а возможность найти дорогу к убийцам Пахомова.
– Да, он может вывести на них. Сам на мокрое не ходит, но это пока. Случись нечаянный свидетель – Кобыла его пустит в расход. А мокрушников знает, хотя не уважает. Викинг, учти: Кобыла не так прост, чтоб довериться первому встречному, он обязательно устроит тебе проверку. Смотри не влипни.
Ничего не сказал Николай по поводу возможной проверки, решив про себя, что выдюжит любые испытания.
– Как там с моим делом? – поинтересовался.
– Сам видишь: ты на свободе. Но не радуйся.
– Понятно.
Он отбросил окурок и ушел в комнату Веры. Бесшумно разделся, думая, что она спит, осторожно прилег, а Вера вдруг прижалась к нему – теплая и пахнущая детством – она всегда пахла детством.
– Не спишь? – прижал ее к себе Николай.
– Не-а. Почувствовала, что ты вот-вот придешь, и проснулась. Колька, а давай сбежим куда-нибудь в тайгу? Будем жить одни, там нас не найдут.
– Эх, Вера, Вера... Тайга, конечно, большая, есть непролазные места. А и там люди ходят, все больше плохие, с ними лучше не встречаться. Были случаи, когда одиноких жителей тайги съедали беглые.
Вера ахнула, ужаснувшись, крепче прижалась к мужу. Он целовал ее губы и думал: будет ли еще их целовать?
А через пару дней его разыскал Фургон, встретил после работы:
– Кобыла зовет.
– Что так?
– Дело есть, а какое – не сказал.
Кобыла ждал их в квартире Сонетки за накрытым столом. А квартирка-то неплохая, большая, из двух комнат. Одет был Кобыла по-домашнему – в атласный стеганый халат, пригласил гостей разделить трапезу. И долго тянул жилы пустыми рассуждениями о том, что водку лучше закусывать не соленым огурцом, тем более не селедкой, а черной икрой, которая гасит жжение во рту и обволакивает его смачностью.
– Содержательная тема, – покривил губы в улыбке Николай, больше глядя на Сонетку, стоявшую за спиной Кобылы в красном (тоже домашнем) одеянии. И почему-то подумал, что от этой женщины жди беды. – Зачем позвал?
– Ты, Викинг, несешься вскачь. Артиллерию (блох) ловишь, что ли? Я покуда присматриваюсь к тебе. Вон Фургон, не всю ж ему жизнь по карманам на байданах тырить, пора академию проходить.
– Так ты опытом с ним собрался делиться? – усмехнулся Николай.
– Поделюсь. Я добрый.
У Фургона засветились глаза счастьем: сам Кобыла в подмастерья брал!
– Мне вроде твоя академия ни к чему, – сказал Николай.
– Хочу поглядеть, на что ты способен. Человек ты новый, а к нам затесался, кто ты, откуда – никому не ведомо. Мастерство покажешь, будешь гулять по свободе, ни одна шваль к тебе не пристанет, это я говорю.
– А я с приставалами по-своему воркую.
– Не о тебе сказ, Викинг. О нашем спокойствии. Пойдем вместе на дело, там и погляжу, чего можешь.
– А не подставить ты меня задумал?
– Викинг, не лепи горбатого (не оскорбляй), – заступился за Кобылу Фургон. – У нас правила такие.
Николай попал в щекотливое положение. Отказаться нельзя, должен пройти проверку, а согласиться – крупным преступлением пахнет. Тарасу не расскажешь, он, как честный человек, обязан будет предотвратить преступление, тем более что мечтает сцапать Кобылу с поличным. А что за проверка? Как ему придется доказывать свое умение?
– Моя доля? – Николай еще раздумывал, как ему быть.
– Двадцать процентов. Фургон на шухере постоит, по молодости ему и десяти хватит.
– Не густо, – опустил уголки губ вниз Николай.
– Так это за риск, – Кобыла прищурился. – За мой риск.
Николай предположил, что следует поторговаться, жадность – качество не последнее в воровской среде, он и накинул себе еще десять процентов, а сошлись на двадцати пяти исключительно «из уважения».
– Что за дело? Где и когда? – спросил он.
– Квартирка одна есть. Директор продовольственной базы ворует побольше нашего, а дубы (деньги) меняет на камешки. Завтра в десять. Его не будет. Лишнего не берем, мы не мародеры, а только то, что отнято у трудового народа.
Трудовой народ ложился спать с петухами и курами, да и вообще с наступлением темноты люди старались попрятаться по домам и носа оттуда не высовывать. Когда встретились, и тогда Кобыла не сказал, что предстоит делать Николаю. Молча дошли до старинного особняка, расположенного в запущенном саду за ржавой оградой.
Двухэтажный дом, выстроенный в стиле классицизма, имел парадный вход, но в таких домах обязательно был и черный ход. Вошли через парадный, Фургона оставили на лестнице, предупредив, чтобы не курил, а Кобыла с Николаем поднялись на второй этаж. Впервые шедшему на дело Николаю, который подавлял волнение, не зная, чего ему ждать, казалась странной неторопливость Кобылы. Ведь чистить квартиру следует в считаные минуты – это и без воровского опыта ясно. Но «ювелир» поднимался так, будто шел в гости на ужин, потом – опять же не спеша – он сделал небольшой массаж пальцев перед дверью и достал набор отмычек.
Началась работа. Замки несложные, но, когда их три штуки, время словно останавливается, а каждый посторонний звук вырывает сердце из груди. Кобыла работал спокойно, только по струям пота на висках можно было догадаться, что он тоже волновался. Настал миг, когда он распахнул дверь и улыбнулся, кивнув – заходи. В квартире Николай незаметно и с облегчением вздохнул, но тут его огорошил Кобыла:
– Ну, давай, Викинг, говори, коль ты вор, где лежат цацки?
Откуда ему знать? А надо выкручиваться. Импульсивно заработала память, возвращая его в лагерь, где заключенные держались группами по интересам. Ханурики часто друг перед другом бахвалились, мол, я нашел деньги там-то и там-то, а я вообще выудил их оттуда-то. Следует осмотреться, представить хозяина дома по обстановке, прочувствовать его, влезть в его шкуру и мыслить, как он. Николай прошелся по большущей комнате, заставленной старинной мебелью до тесноты. И беспорядок кругом. Неряшливость – не главная черта в данном случае. Беспорядок значил – хозяин квартиры человек бессистемный, тайник должен быть под рукой и в самом непредсказуемом месте. В ящиках бюро рыться бесполезно, богатств там не хранят. Николай подошел к каминной полке, наклонил гипсовую Венеру, но дыры в основании не было. Он, по-прежнему присматриваясь к предметам, заглянул за картины в поисках тайника, остановил взгляд на мягких креслах. Их было три, два стояли по сторонам этажерки, наверху которой возвышался бюст Сталина, а третье, накрытое пледом и с подушками, стояло в углу за диваном. Николай осмотрел дно бюста, потом указал на кресло в углу:
– В том седалище погляди.
Сбросив плед, Кобыла сначала нежно ощупал пальцами кресло, словно врач пальпировал живот больного, потом отрицательно покачал головой. Николай двинул на кухню, там осматривал банки с сахаром, пшеном, чаем. И Кобыла изучал всяческую тару на шкафах. Золото и бриллианты лежали в старом термосе, «ювелир» пересыпал все в холщовый мешочек, говоря:
– Знаешь наше дело, Викинг, знаешь. По моим данным, это не все. Ты осмотри здесь, а я там пошарю. Гроши не бери.
Николай не уловил подвоха. Когда же, осмотрев даже печь, вернулся в комнату, Кобылы там не было. Он бросился к выходу, а дверь заперта.
– Не дыши, Викинг, народ поднимешь, тебе это ни к чему, – тихо сказал за дверью Кобыла. – Сабля (дверь) подперта ломом, я его сюда сам притаранил. Есть десять минут, по окончании этого времени приедут мусорки, я вызову их. Если ты вор, то выберешься, а попадешься – не вздумай стукнуть.
Николай покрылся липкой испариной. Куда в первый момент бросаются, попав в ловушку? К окнам, разумеется, в крайнем случае, их можно выбить и вылететь на волю. На окнах стояли чугунные решетки. Николай кинулся к камину – и через трубу не вылезти: каминная шахта сужалась вверху. Камин старый, большой, Николай увидел, что на выступах изнутри можно какое-то время продержаться. Однако милиция наверняка заглянет сюда, значит, это не выход. Так что же делать? Вспомнил, что в таких домах имеются отдушины, а за отдушиной большие вентиляционные шахты. Николай кинулся на кухню, нашел решетчатое окошко у потолка, небольшое, но гораздо крупней, чем в многоквартирных домах, выстроенных после войны. Подставив стул, он заглянул за решетку – ничего не увидел. Тогда схватился за прутья и стал вырывать решетку, прикладывая все силы. Вырвать оказалось несложно, сложно пролезть через квадратное отверстие. Тут хоть уменьшись до размеров лилипута! А какой выход? Никакого.
Николай снял пальто и пиджак, кинул в шахту, затем сдвинул буфет к отдушине, таким образом закрыл осыпавшуюся на пол штукатурку, да и квадратный проем снизу стал незаметен. Николай залез на самый верх буфета, просунул ноги – пролезли. Затем развернул тело по диагонали и стал протискивать в шахту, главное – чтоб пролезли бедра и плечи. С невероятными усилиями получалось. Остались плечи...
На лестнице раздался шум, значит, милиция приехала. Николай схватил решетку, лежавшую на буфете, слегка согнул ее, чтобы поставить на место. Еще несколько нечеловеческих усилий – он влез в шахту, которая оказалась тесноватой для него, влез, порвав рубашку и ободрав плечи до крови. Упираясь сапогами в неровную кирпичную кладку, он вставил решетку, слыша топот ног. В последний момент Николай пригнулся, пряча голову. В кухню влетели двое.
– Нет здесь никого, – слышал переговоры.
– Через окна не сбежишь... Не похоже, что здесь побывали грабители, в вещах не рылись, а замки открыты. Посмотрите камин.
– В камине никого. Может, второй выход имеется?
– Нету второго. Видно, ушли или кто-то пошутил.– А вентиляция?
– Да кто ж туда пролезет?
– Ладно, квартиру опечатаем, хозяин вернется, узнаем, что унесли.
В наступившей тишине Николай откинул голову назад и шумно дышал, облизывая пересохшие губы. Почувствовав безопасность, он посмотрел под ноги, внизу покоилась груда щебня и кирпичей, значит, через низ не выйти. Карабкаться по кирпичной кладке вверх не было сил, остался тот же выход. Вылезти оказалось почему-то сложнее, Николай ободрал уже не только плечи, но и спину. Когда спрыгнул с буфета и посмотрел на проем отдушины... ему чуть не стало дурно: как он туда пролез? Поистине: жить захочешь – превзойдешь себя.
Он выпил стакан воды, потом второй, вставил решетку и на цыпочках подкрался к двери. Тихо. Николай толкнул дверь, бумажная лента, которой опечатали ее, порвалась, он выскочил на улицу. Только глотнув свежего, морозного воздуха, Николай почувствовал спад напряжения. Но мысль, что его подло подставили, привела в ярость. Он помчался к Сонетке, где, думал, потешался над ним Кобыла. Шел в порванной рубашке (пиджак и пальто остались на дне вентиляционной шахты), не чувствуя мороза, шел, скрежеща зубами и сжимая кулаки.
11
За ночь страхи Далилы уменьшились, но кто придумал зеркала? Увидела себя в зеркале и вконец расстроилась: скула опухла, нижняя губа разбита, глаз кровавый. Одно дело синяк на заднице – его никто не видит, а лицо – это афиша человека. В общем, вид законченной алкоголички, которую колошматили собутыльники.
– Лучше б он меня убил, – стонала Далила.
День она провела в номере, делая примочки, а в сумерках, чтобы не так видны были увечья, Игорь отвез ее в больницу. Он же купил очки с затемненными стеклами, да разве они скроют этот кошмар? Зять ждал тещу возле входа, Далила его расцеловала, словно он родной и ненаглядный, а Серафим начал с бестактности:
– Кто вас побил?
– Почему обязательно побил? – громко возмутилась теща, входя в больницу. – Как синяк, так только от кулака? В аварию попала.
– Вы после больницы к нам поедете?
– Нет, – замялась она. Впрочем, почему ее должно смущать присутствие Игоря? Она свободная, наличие мужчины в ее жизни естественно и никого не касается. – Мы остановились в гостинице. Серафим, у меня просьба: не говори Миле, что я приехала с Игорем.
– Не скажу. А вы пообещайте, что сегодня же поедете к нам на ужин, моя мать ждет вас.
– С такой ро... с таким лицом?
– Что в этом страшного? – он недоуменно взглянул на нее, остановившись у двери палаты. – Мама не ханжа, кстати, авария со всяким может случиться. Вот палата Милы, она лежит в одноместной.
– Можно я с дочерью наедине побуду?
– Конечно. Я подожду здесь.
Мила встретила мать спокойно, точнее, вяло, впрочем, она не эмоциональна. В отличие от родительницы, дочь удивительно закрытая девочка, в папочку. Далила выуживала из сумки апельсины, бананы, шоколад, курицу (купленную в буфете гостиницы), две банки красной икры для восстановления сил. При этом у нее что-то падало на пол, она поднимала, тут же роняя другое, в общем, суету мать привнесла дикую.
– Да сядь ты, ради бога, – сказала Мила. – Потом разберусь с продуктами. Скажи, с кем ты подралась?
Как интересно заданы вопросы на одну и ту же тему. Зять спросил, кто ее побил, Мила решила, что мать обязательно подралась.
– С твоим отцом, – не моргнув глазом, сказала Далила.
– Так я и поверила. А что у тебя с голосом?
– Простудилась.
– Где папа?
Тоже интересно, почему Мила спрашивает о папуле?
– Мы в разводе три года, – напомнила Далила. – Странно, что ты забыла.
– Странно, что ты еще не помирилась с ним. Прожить всю жизнь и... не понимаю. Отец тебя боготворит до сих пор.
И это говорит взрослая женщина! Если б не тяжкие обстоятельства, свидание закончилось бы ссорой.
– Вы с отцом любите меня воспитывать, а я трудно– воспитуемая, – обратила все в шутку Далила. – Как самочувствие?
– Неважно. Хотя физически сносно.
– Мила... – Черт знает, как утешить, когда перед тобой закрыты двери! – Я знаю, как тебе тяжело... И не знаю, как помочь.
– Да никак.
Ни слез, ни жалоб. А надо выплакаться, выговориться, потому что со слезами часть боли выходит, но дочь другого склада, эта черта у нее не от отца, но и не от матери. Нажимать на нее, как это умеет Далила, мол, ты ничего не исправишь, возьми себя в руки, – сейчас недопустимо, должно пройти время. В сущности, Мила держит себя в руках, а Далила первый раз очутилась в положении, когда все слова кажутся пустыми.
– Я могу побыть здесь, – только и предложила она. – Буду приходить каждый день... до вечера сидеть у тебя.
– Мама, ты ведь работаешь, а я не лежачая больная, мне уход не нужен. Меня обещали скоро выписать.
– Тебе не нужна моральная поддержка?
– Поддержка есть, Серафим почти все время проводит у меня. Поезжай домой и подлечи синяки. Не волнуйся, я в норме, правда.
Не получилось разговора по душам, собственно, другого Далила и не ждала. И подумала, что Мила не хочет находиться на глазах у кого бы то ни было, сейчас ей необходимо наедине с собой пережить горе. Наверное, так бы поступила и Далила, поэтому она вскоре попрощалась с дочерью, пообещав приехать позже.
Мать сменил муж. Он сел на край кровати, взял руки Милы в свои ладони, наклонился к ней, уткнувшись в плечо, и просидел молча до самого ухода. Именно молчаливое участие ей было необходимо, к тому же участие мужа. Конечно, они обменялись несколькими фразами, но и без них Мила чувствовала его понимание и любовь.
Когда он ушел, она достала из тумбочки баночку с водой, где растворила таблетки, проверила, поболтав банку, не осталось ли кусочков. Мила знала, что врачи будут отрицать факт подмены ребенка, но у нее есть способ все выяснить. Шприцем она набрала раствор, воткнула иглу сверху пакета с соком, выпустила туда снотворное. Операцию повторила несколько раз, по дозе досталось и двум апельсинам, потом терпеливо ждала, когда наступит отбой. Первая попытка была вчера, да ничего не вышло, есть сегодняшняя ночь и завтрашняя. Получится.
Поглаживая руль, Игорь косился на мрачную Далилу.
– Чего пригорюнилась? – толкнул он ее локтем.
– Ай, – отмахнулась Далила, мол, не спрашивай.
– С Милой плохо?
– Со мной. – И Далилу понесло: – Представляешь, дочь разговаривала со мной, как с чужой! Не поговорила ни о ребенке, ни о своих переживаниях, ни о самочувствии... И долбит про своего папочку, долбит. Я что, не имею права жить, как мне нравится?
– Имеешь, имеешь...
– Почему я должна всем угождать? – разошлась она, размахивая руками. – На протяжении многих лет я только и делала, что угождала им. Главное, ничего от них не требую, а от меня...
– Притормози, зять идет.
Серафим открыл дверцу и наклонился:
– Поезжайте за мной, это недалеко.
Недалеко! Час ехали. К тому же это было время, когда все мчатся с работы домой, выпучив глаза, правила не соблюдают ни водители, ни пешеходы.
– Я давно заметила: в крупных городах надо уметь летать, – ворчала Далила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34