Больше они о Мак-Келви не разговаривали.
Как на грех, в такое невеселое время приходилось думать об Овербруках.Эд Овербрук, товарищ Бэббита по университету, оказался неудачником. У него была огромная семья и плохонькая страховая контора на окраине Зенита — в Дорчестере. Сам он был седой, изможденный, незаметный. Таких людей обычно забывают познакомить с другими гостями, а спохватившись, знакомят особенно настойчиво. В университете Эд восхищался общительностью Бэббита, а потом всю жизнь восхищался его успехами в делах, его чудным домом, прекрасно сшитыми костюмами. Бэббиту это было приятно, хотя и налагало на него своего рода ответственность. На товарищеском обеде он увидел бедного Овербрука в потертом синем костюме, скромно сидевшего в уголке с тремя другими неудачниками. Бэббит подошел к нему, сердечно поздоровался:— А, Эд, дружище! Слыхал, что ты ведешь все страховые дела у себя в Дорчестере. Ты молодец!Они вспомнили доброе старое время, когда Овербрук писал стихи. Но Овербрук смутил Бэббита, стыдливо забормотав:— Слушай, Джорджи, обидно подумать, что наши пути разошлись. Хотелось бы, чтобы вы с миссис Бэббит пришли как-нибудь пообедать к нам.— Отлично! — загудел Бэббит. — Непременно! Только скажи, когда. А мы с женой рады будем видеть вас у себя!Бэббит совсем забыл об этом разговоре, но Эд Овербрук, к сожалению, не забыл. Несколько раз он звонил Бэббиту, приглашая его на обед.— Придется пойти, иначе от него не отвяжешься! — ворчливо сказал Бэббит жене. — И ты только обрати внимание, до чего этот горемыка не разбирается в самых простых правилах хорошего тона. Звонит мне без конца но телефону, вместо того чтобы жена села и написала нам настоящее приглашение. В общем, мы влипли! Беда с этими однокашниками, нянчись теперь с ним!Наконец он внял жалобным просьбам Овербрука и принял приглашение пообедать через две недели. Даже семейный обед, если он предстоит через две недели, не кажется таким страшным, но эти две недели пролетают с невероятной быстротой, и вдруг с ужасом видишь, что незаметно подкрался роковой час. Пришлось переменить день, потому что у Бэббитов обедали Мак-Келви, но в конце концов они нехотя отправились в Дорчестер к Овербрукам.С самого начала все было ужасно. Овербруки обедали в шесть тридцать, тогда как Бэббиты не садились за стол раньше семи. Бэббит позволил себе опоздать на десять минут.— Давай не засиживаться, — предложил он жене. — Постараемся удрать поскорее. Скажу, что мне завтра надо очень рано быть в конторе.Квартира Овербруков производила угнетающее впечатление. Она помещалась на втором этаже деревянного двухквартирного дома. Везде стояли детские коляски, в коридоре висели старые шляпы, пахло капустой, на столе в гостиной лежала фамильная Библия. У Эда Овербрука и его жены был все тот же забитый, жалкий вид, и к обеду были приглашены еще какие-то две жуткие семьи, чьи фамилии Бэббит не расслышал, да и не желал слышать. Но он был растроган и сконфужен похвалами Овербрука:— Мы гордимся, что наш дорогой Джордж сегодня с нами! Вы все, конечно, читали в газетах о его речах, обо всех его выступлениях, смотрите, какой он красавец! Но я-то всегда вспоминаю университетские годы: какой он был тогда компанейский парень, как замечательно плавал — лучше всех на нашем курсе!Бэббит пытался быть душой общества, он из кожи лез, но не мог найти ничего интересного в робком Овербруке, его тупых гостях и болезненно-глупой миссис Овербрук с ее большими очками, увядшей кожей и стянутыми в узел волосами. Он рассказал свой лучший ирландский анекдот, но анекдот провалился, как корка недопеченного пирога. Бэббит почувствовал, что его обволакивает какая-то муть, когда миссис Овербрук, выбиваясь из мрака вечной заботы о восьмерых ребятах, стряпни и уборки, вдруг попыталась завести светский разговор:— Наверно, вы скоро опять поедете в Чикаго и Нью-Йорк, мистер Бэббит?— Да, я частенько езжу в Чикаго!— Должно быть, там очень интересно. Вы, вероятно, ходите во все театры?— Нет, говоря по правде, миссис Овербрук, мне больше всего по душе хорошие сочные бифштексы в одном голландском ресторанчике на Лупе.Больше им говорить было не о чем. Бэббит немного расстроился, но ничего не поделаешь: обед не удался. В десять часов, с трудом стряхивая сонливость, навеянную пустым разговором, он сказал:— Боюсь, что нам пора идти, Эд. Завтра у меня с самого утра клиенты. — А когда Овербрук помогал ему надевать пальто, Бэббит сказал: — Приятно вспомнить старые времена! Надо нам с тобой вместе позавтракать не откладывая в долгий ящик!На обратном пути миссис Бэббит тяжело вздохнула:— Ужасная скука! Но как мистер Овербрук тобой восхищается!— Да! Бедняга думает, что я сусальный ангелочек и самый красивый мужчина в Зените.— Ну конечно, это преувеличение, но все ж… Кстати, Джорджи, неужто нам придется пригласить их обедать?— О-ох! Надеюсь, что нет!— Я тебя всерьез спрашиваю, Джордж! Неужели ты как-нибудь намекнул мистеру Овербруку, что мы их позовем?— Да нет же! Господи! Конечно, нет! Я нарочно сказал, что мы с ним вдвоем где-нибудь позавтракаем.— Ах, так… Боже мой! Мне очень не хочется их обижать! Но я просто не представляю себе, как можно еще раз выдержать такой вечер! И представь себе, вдруг к нам зайдет доктор Ангус с женой, когда у нас будут эти Овербруки, еще, чего доброго, подумают, что они наши друзья!Целую неделю Бэббиты беспокоились:— Право, следовало бы пригласить этого несчастного Эда с женой!Но, никогда не встречаясь с Овербруками, они совсем забыли о них, и через месяц-другой сказали друг другу:— Так лучше: просто не подымать разговора! И по отношению к ним было бы жестокостью звать их к себе. Они чувствовали бы себя такими лишними, такими нищими в нашем доме!Больше об Овербруках не вспоминали. 16 Когда Бэббит окончательно убедился, что Мак-Келви не принимают его в свой круг, он почувствовал себя в чем-то виноватым, попавшим в нелепое положение. Но он стал регулярнее посещать собрания ордена Лосей, выступил на завтраке в Торговой палате с красноречивым разоблачением всей гнусности забастовок и снова почувствовал себя Выдающимся Гражданином.Эти клубы и общества давали ему подлинную духовную пищу.Всякий порядочный человек в Зените должен был принадлежать хотя бы к одному — а то и к двум-трем из бесчисленных орденов и клубов, двигавших жизнь вперед: к клубу Ротарианцев, Кивани или Толкачей, к орденам Независимых Одиночек, Оленей, Лосей, Масонов, Краснокожих, Лесовиков, Сычей, Орлов, Маккавеев, Рыцарей Пифии, Рыцарей Колумба, — словом, к одной из многочисленных тайных организаций, где процветала сердечная доброжелательность, строгая мораль и полное уважение к конституции. В эти общества вступали по четырем причинам: во-первых, это было принято. Во-вторых, это было полезно для дела, так как собратья по ордену часто становились клиентами. В-третьих, американцы, которые не имеют возможности именоваться «Geheimrate» тайные советники (нем.)
или «commendatori» командоры (итал.)
, получали в этих орденах такие благозвучные титулы, как «достопочтенный летописец Ордена» или «Великий Вождь», наряду со званиями профессора, полковника и судьи, которые они носили в обыденной жизни. И, наконец, принадлежность к ордену позволяла американскому мужу, связанному по рукам и ногам, отлучаться из дому хотя бы на один вечер в неделю. Орден был для него как площадь для итальянца, уличное кафе для француза. Там он мог играть на бильярде, вести мужской разговор и храбро сквернословить.Именно по этим причинам Бэббит, как он сам говорил, «вступал, куда только можно».За пурпуром и златом победного стяга, завоеванного его общественной деятельностью, скрывались бесцветные будни конторской работы: арендные договоры, контракты, списки сдающихся домов и квартир. По вечерам его опьяняли выступления и всяческие заседания лож и комитетов, но утром он еле шевелил языком. Изо дня в день раздражение накапливалось. Он открыто ссорился со своим разъездным агентом, Стэнли Грэфом, и даже как-то зарычал на мисс Мак-Гаун за то, что она перепутала письма, хотя обычно ее прелести побуждали его быть с ней игриво вежливым.И только в компании Поля Рислинга он отдыхал. Хоть раз в неделю они оба становились прежними юнцами. По субботам играли в гольф, издеваясь друг над дружкой: «Что касается гольфа, то ты, как видно, хороший теннисист», — уезжали кататься на все воскресное утро, останавливались в деревенских харчевнях и, сидя на высоких табуретках, пили кофе из толстых чашек. Иногда Поль приходил по вечерам со своей скрипкой, и даже Зилла молча слушала, как этот одинокий человек, который безнадежно заблудился и теперь всю жизнь осужден бродить по глухим незнакомым дорогам, изливает свою душевную тоску в музыке.
Но больше всего Бэббит очистился и прославился своей деятельностью при воскресной школе.Он принадлежал к пресвитерианской церкви на Чэтем-роуд — одной из самых больших и богатых, самых изукрашенных мореным дубом и бархатом церквей Зенита. Пастора звали достопочтенный Джон Дженнисон Дрю, Б.И., Д.Б., Д.П. (степень бакалавра искусств и доктора богословия он получил в Эльбертском университете, в Небраске, а степень доктора прав — в колледже Уотербери, в Оклахоме). Дрю был чрезвычайно красноречив, деловит и общителен. Он председательствовал на собраниях, посвященных разоблачению профсоюзов или улучшению обслуживания, и сообщал присутствующим, что рос в бедности и, будучи мальчишкой, торговал газетами. Для субботних вечерних выпусков «Адвоката» он писал передовицы «Религия настоящего мужчины» или «Доллары и здравый смысл в свете Христова учения», — и эти статьи печатались крупным шрифтом, в затейливой рамке. Он любил говорить, что «гордится своей репутацией дельца» и что он, конечно, «не позволит старому сатане взять монополию на деловую хватку и сметку». Он был худощав, грубоват с виду, носил золотые очки и длинные лохматые волосы неопределенно каштанового цвета, но когда его захватывало собственное красноречие, его слова дышали незаурядной силой. Признавая, что он слишком учен и слишком поэтически одарен, чтобы пользоваться лексиконом евангелиста Майка Мондея, он все-таки однажды при случае подстегнул свою паству и побудил ее к более щедрым даяниям, объявив: «Братья, самый жалкий скупердяй и сквалыга тот, кто отказывает в лепте господу богу!»Его церковь стала настоящим культурным центром. Там было все, кроме бара: детская комната, ужины по четвергам с короткой беседой на религиозные темы, гимнастический зал, раз в две недели — кино, библиотека технических справочников для молодых рабочих, — хотя, к сожалению, ни один молодой рабочий в эту церковь и не заглядывал, разве только когда надо было вымыть окна или починить отопление, — и, наконец, кружок кройки и шитья, где дамы шили штанишки бедным детям, в то время как миссис Дрю читала вслух солидные романы.Хотя мистер Дрю исповедовал пресвитерианское учение, его церковь носила изысканно епископальный характер. По словам самого пастора, «она воплотила наиболее устойчивые черты тех благородных церковных памятников великой старой Англии, которые до сей поры стоят как символ бессмертной веры, веры в бога и в гражданский долг». Церковь эта была выстроена из веселого сероватого кирпича в ложноготическом стиле, и главный придел освещался электрическими лампами, скрытыми в роскошных алебастровых чашах.В один из декабрьских дней, когда семейство Бэббитов посетило утреннюю службу, доктор Дженнисон Дрю превзошел в красноречии самого себя. Церковь была переполнена. Десять ловких молодых людей в элегантных костюмах, с белой розой в петлице, носили складные стулья из подвала. Обширную музыкальную программу вел Шелдон Смийс, руководитель воспитательной части ХАМЛ, и он же пел соло. Бэббиту все это не очень понравилось, потому что кто-то по недоразумению научил молодого мистера Смийса без конца улыбаться, улыбаться и улыбаться во время пения. Зато, будучи сам выдающимся оратором, Бэббит высоко оценил проповедь мистера Дрю. В ней была та интеллектуальная изысканность, которая и отличала всю паству церкви на Чэтем-роуд от убогой паствы на Смит-стрит.— Дни изобильной жатвы — лучшие дни года! — вещал доктор Дрю. — Сколь ни туманно небо, сколь ни труден путь утомленному путнику, но бесплотный, бестелесный дух, паря над трудами и чаяниями истекших двенадцати месяцев, пребывает во всем, и мнится мне, что златоустый хор тех, кто преуспел, заглушает стенания неудачников, и явных и тайных, — и уже отчетливо зримы за тучами отчаяния величественные вершины гор — вершины певучей песни, вершины радости, вершины силы!— Да, приятно послушать проповедь культурную, вдумчивую! — отметил про себя Бэббит.И он был в восторге, когда после окончания службы пастор, горячо пожимая ему руку у выхода из церкви, пропищал:— О, брат Бэббит, уделите мне минутку! Хочу с вами посоветоваться!— Охотно, доктор! Всегда готов!— Зайдите ко мне в кабинет. Вам понравятся мои сигары.Бэббиту очень понравились сигары. Понравился ему и кабинет, где обычные настенные изречения были заменены остроумным плакатом: «Господь принимает круглосуточно». За Бэббитом вошел Чам Фринк, за ним — Уильям В.Иторн.Семидесятилетний мистер Иторн был президентом Первого Государственного банка в Зените. Он все еще носил небольшие изящные бакенбарды, которые для банкиров 1870 года были своего рода формой. И если Бэббит завидовал светскому окружению Мак-Келви, то перед Уильямом Вашингтоном Игорном он преклонялся. Мистер Иторн не принадлежал к светским кругам. Он был выше их. Правнук одного из той пятерки поселенцев, которые основали Зенит в 1792 году, мистер Иторн принадлежал к третьему поколению банкиров. Он мог в два счета проверить кредитоспособность, дать заем, поддержать или погубить делового человека. В его присутствии Бэббит дышал учащенней и чувствовал себя моложе.Достопочтенный доктор Дрю влетел в кабинет и разразился речью:— Я просил вас, джентльмены, зайти ко мне, чтобы сделать вам одно предложение. Воскресной школе нужна помощь. У нас — четвертая по величине школа в Зените, и нет никаких оснований плестись в хвосте и глотать чужую пыль. Нам надо выйти на первое место! У меня к вам просьба: образовать при воскресной школе комитет содействия и популяризации, проинспектировать занятия, посоветовать, как улучшить работу, а потом, может быть, и постараться, чтобы в печати больше освещали нашу деятельность, чтобы читателям давали действительно интересные и полезные сведения вместо сообщений об убийствах и разводах.— Превосходно! — сказал банкир.И Бэббит с Фринком восторженно поддержали его.
Если бы задать Бэббиту вопрос — каковы его религиозные убеждения, — он, наверно, ответил бы, как подобает члену клуба Толкачей, выспренне и красноречиво: «Моя религия — служить человечеству, любить ближнего, как самого себя, и вносить свою лепту в построение лучшей жизни для всех». Если бы вы настаивали на более четком ответе, он заявил бы: «Я принадлежу к пресвитерианской церкви и, естественно, признаю все ее доктрины». Если бы, наконец, вы все же бестактно продолжали настаивать, он, несомненно, запротестовал бы: «Бесполезно спорить и пререкаться насчет религии — это ведет лишь к ссорам».На самом деле вся его вера сводилась к тому, что есть какое-то Высшее Существо, которое пыталось создать нас совершенными, но, по всей вероятности, потерпело неудачу; что если ты Хороший человек, то попадешь в место, называемое раем (Бэббиту оно представлялось чем-то вроде номера в первоклассном отеле с садом), но если ты — Плохой человек, то есть убиваешь, воруешь, нюхаешь кокаин, имеешь любовниц или, наконец, продаешь несуществующие земельные участки, то ты будешь наказан. Бэббит не совсем представлял себе, что такое, как он говорил, «этот самый ад». Он объяснял Теду:— Конечно, я человек, так сказать, свободомыслящий, и не то чтоб я буквально верил в адский огонь и кипящую серу. Но само собой ясно, что не может человек предаваться всяким порокам и думать, будто ему все сойдет с рук безнаказанно — ты меня понимаешь?Но сам он редко вдавался в эти теологические тонкости. Главной, практической стороной его религии было то, что посещение церкви придает человеку респектабельность и приносит пользу в делах и что церковь удерживает грешников от еще большего погрязания в грехах, а в проповедях пастора, какими бы скучными они ни казались на слух, таится какая-то колдовская власть, которая тоже «благодетельна для человека — связывает его с Высшей Силой».Первое обследование, которое он провел, как член Комиссии содействия воскресной школе, сильно разочаровало Бэббита.Ему понравился «Кружок по изучению Библии для занятых людей» — там слушатели были взрослые и руководил кружком старый врач, доктор Т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Как на грех, в такое невеселое время приходилось думать об Овербруках.Эд Овербрук, товарищ Бэббита по университету, оказался неудачником. У него была огромная семья и плохонькая страховая контора на окраине Зенита — в Дорчестере. Сам он был седой, изможденный, незаметный. Таких людей обычно забывают познакомить с другими гостями, а спохватившись, знакомят особенно настойчиво. В университете Эд восхищался общительностью Бэббита, а потом всю жизнь восхищался его успехами в делах, его чудным домом, прекрасно сшитыми костюмами. Бэббиту это было приятно, хотя и налагало на него своего рода ответственность. На товарищеском обеде он увидел бедного Овербрука в потертом синем костюме, скромно сидевшего в уголке с тремя другими неудачниками. Бэббит подошел к нему, сердечно поздоровался:— А, Эд, дружище! Слыхал, что ты ведешь все страховые дела у себя в Дорчестере. Ты молодец!Они вспомнили доброе старое время, когда Овербрук писал стихи. Но Овербрук смутил Бэббита, стыдливо забормотав:— Слушай, Джорджи, обидно подумать, что наши пути разошлись. Хотелось бы, чтобы вы с миссис Бэббит пришли как-нибудь пообедать к нам.— Отлично! — загудел Бэббит. — Непременно! Только скажи, когда. А мы с женой рады будем видеть вас у себя!Бэббит совсем забыл об этом разговоре, но Эд Овербрук, к сожалению, не забыл. Несколько раз он звонил Бэббиту, приглашая его на обед.— Придется пойти, иначе от него не отвяжешься! — ворчливо сказал Бэббит жене. — И ты только обрати внимание, до чего этот горемыка не разбирается в самых простых правилах хорошего тона. Звонит мне без конца но телефону, вместо того чтобы жена села и написала нам настоящее приглашение. В общем, мы влипли! Беда с этими однокашниками, нянчись теперь с ним!Наконец он внял жалобным просьбам Овербрука и принял приглашение пообедать через две недели. Даже семейный обед, если он предстоит через две недели, не кажется таким страшным, но эти две недели пролетают с невероятной быстротой, и вдруг с ужасом видишь, что незаметно подкрался роковой час. Пришлось переменить день, потому что у Бэббитов обедали Мак-Келви, но в конце концов они нехотя отправились в Дорчестер к Овербрукам.С самого начала все было ужасно. Овербруки обедали в шесть тридцать, тогда как Бэббиты не садились за стол раньше семи. Бэббит позволил себе опоздать на десять минут.— Давай не засиживаться, — предложил он жене. — Постараемся удрать поскорее. Скажу, что мне завтра надо очень рано быть в конторе.Квартира Овербруков производила угнетающее впечатление. Она помещалась на втором этаже деревянного двухквартирного дома. Везде стояли детские коляски, в коридоре висели старые шляпы, пахло капустой, на столе в гостиной лежала фамильная Библия. У Эда Овербрука и его жены был все тот же забитый, жалкий вид, и к обеду были приглашены еще какие-то две жуткие семьи, чьи фамилии Бэббит не расслышал, да и не желал слышать. Но он был растроган и сконфужен похвалами Овербрука:— Мы гордимся, что наш дорогой Джордж сегодня с нами! Вы все, конечно, читали в газетах о его речах, обо всех его выступлениях, смотрите, какой он красавец! Но я-то всегда вспоминаю университетские годы: какой он был тогда компанейский парень, как замечательно плавал — лучше всех на нашем курсе!Бэббит пытался быть душой общества, он из кожи лез, но не мог найти ничего интересного в робком Овербруке, его тупых гостях и болезненно-глупой миссис Овербрук с ее большими очками, увядшей кожей и стянутыми в узел волосами. Он рассказал свой лучший ирландский анекдот, но анекдот провалился, как корка недопеченного пирога. Бэббит почувствовал, что его обволакивает какая-то муть, когда миссис Овербрук, выбиваясь из мрака вечной заботы о восьмерых ребятах, стряпни и уборки, вдруг попыталась завести светский разговор:— Наверно, вы скоро опять поедете в Чикаго и Нью-Йорк, мистер Бэббит?— Да, я частенько езжу в Чикаго!— Должно быть, там очень интересно. Вы, вероятно, ходите во все театры?— Нет, говоря по правде, миссис Овербрук, мне больше всего по душе хорошие сочные бифштексы в одном голландском ресторанчике на Лупе.Больше им говорить было не о чем. Бэббит немного расстроился, но ничего не поделаешь: обед не удался. В десять часов, с трудом стряхивая сонливость, навеянную пустым разговором, он сказал:— Боюсь, что нам пора идти, Эд. Завтра у меня с самого утра клиенты. — А когда Овербрук помогал ему надевать пальто, Бэббит сказал: — Приятно вспомнить старые времена! Надо нам с тобой вместе позавтракать не откладывая в долгий ящик!На обратном пути миссис Бэббит тяжело вздохнула:— Ужасная скука! Но как мистер Овербрук тобой восхищается!— Да! Бедняга думает, что я сусальный ангелочек и самый красивый мужчина в Зените.— Ну конечно, это преувеличение, но все ж… Кстати, Джорджи, неужто нам придется пригласить их обедать?— О-ох! Надеюсь, что нет!— Я тебя всерьез спрашиваю, Джордж! Неужели ты как-нибудь намекнул мистеру Овербруку, что мы их позовем?— Да нет же! Господи! Конечно, нет! Я нарочно сказал, что мы с ним вдвоем где-нибудь позавтракаем.— Ах, так… Боже мой! Мне очень не хочется их обижать! Но я просто не представляю себе, как можно еще раз выдержать такой вечер! И представь себе, вдруг к нам зайдет доктор Ангус с женой, когда у нас будут эти Овербруки, еще, чего доброго, подумают, что они наши друзья!Целую неделю Бэббиты беспокоились:— Право, следовало бы пригласить этого несчастного Эда с женой!Но, никогда не встречаясь с Овербруками, они совсем забыли о них, и через месяц-другой сказали друг другу:— Так лучше: просто не подымать разговора! И по отношению к ним было бы жестокостью звать их к себе. Они чувствовали бы себя такими лишними, такими нищими в нашем доме!Больше об Овербруках не вспоминали. 16 Когда Бэббит окончательно убедился, что Мак-Келви не принимают его в свой круг, он почувствовал себя в чем-то виноватым, попавшим в нелепое положение. Но он стал регулярнее посещать собрания ордена Лосей, выступил на завтраке в Торговой палате с красноречивым разоблачением всей гнусности забастовок и снова почувствовал себя Выдающимся Гражданином.Эти клубы и общества давали ему подлинную духовную пищу.Всякий порядочный человек в Зените должен был принадлежать хотя бы к одному — а то и к двум-трем из бесчисленных орденов и клубов, двигавших жизнь вперед: к клубу Ротарианцев, Кивани или Толкачей, к орденам Независимых Одиночек, Оленей, Лосей, Масонов, Краснокожих, Лесовиков, Сычей, Орлов, Маккавеев, Рыцарей Пифии, Рыцарей Колумба, — словом, к одной из многочисленных тайных организаций, где процветала сердечная доброжелательность, строгая мораль и полное уважение к конституции. В эти общества вступали по четырем причинам: во-первых, это было принято. Во-вторых, это было полезно для дела, так как собратья по ордену часто становились клиентами. В-третьих, американцы, которые не имеют возможности именоваться «Geheimrate» тайные советники (нем.)
или «commendatori» командоры (итал.)
, получали в этих орденах такие благозвучные титулы, как «достопочтенный летописец Ордена» или «Великий Вождь», наряду со званиями профессора, полковника и судьи, которые они носили в обыденной жизни. И, наконец, принадлежность к ордену позволяла американскому мужу, связанному по рукам и ногам, отлучаться из дому хотя бы на один вечер в неделю. Орден был для него как площадь для итальянца, уличное кафе для француза. Там он мог играть на бильярде, вести мужской разговор и храбро сквернословить.Именно по этим причинам Бэббит, как он сам говорил, «вступал, куда только можно».За пурпуром и златом победного стяга, завоеванного его общественной деятельностью, скрывались бесцветные будни конторской работы: арендные договоры, контракты, списки сдающихся домов и квартир. По вечерам его опьяняли выступления и всяческие заседания лож и комитетов, но утром он еле шевелил языком. Изо дня в день раздражение накапливалось. Он открыто ссорился со своим разъездным агентом, Стэнли Грэфом, и даже как-то зарычал на мисс Мак-Гаун за то, что она перепутала письма, хотя обычно ее прелести побуждали его быть с ней игриво вежливым.И только в компании Поля Рислинга он отдыхал. Хоть раз в неделю они оба становились прежними юнцами. По субботам играли в гольф, издеваясь друг над дружкой: «Что касается гольфа, то ты, как видно, хороший теннисист», — уезжали кататься на все воскресное утро, останавливались в деревенских харчевнях и, сидя на высоких табуретках, пили кофе из толстых чашек. Иногда Поль приходил по вечерам со своей скрипкой, и даже Зилла молча слушала, как этот одинокий человек, который безнадежно заблудился и теперь всю жизнь осужден бродить по глухим незнакомым дорогам, изливает свою душевную тоску в музыке.
Но больше всего Бэббит очистился и прославился своей деятельностью при воскресной школе.Он принадлежал к пресвитерианской церкви на Чэтем-роуд — одной из самых больших и богатых, самых изукрашенных мореным дубом и бархатом церквей Зенита. Пастора звали достопочтенный Джон Дженнисон Дрю, Б.И., Д.Б., Д.П. (степень бакалавра искусств и доктора богословия он получил в Эльбертском университете, в Небраске, а степень доктора прав — в колледже Уотербери, в Оклахоме). Дрю был чрезвычайно красноречив, деловит и общителен. Он председательствовал на собраниях, посвященных разоблачению профсоюзов или улучшению обслуживания, и сообщал присутствующим, что рос в бедности и, будучи мальчишкой, торговал газетами. Для субботних вечерних выпусков «Адвоката» он писал передовицы «Религия настоящего мужчины» или «Доллары и здравый смысл в свете Христова учения», — и эти статьи печатались крупным шрифтом, в затейливой рамке. Он любил говорить, что «гордится своей репутацией дельца» и что он, конечно, «не позволит старому сатане взять монополию на деловую хватку и сметку». Он был худощав, грубоват с виду, носил золотые очки и длинные лохматые волосы неопределенно каштанового цвета, но когда его захватывало собственное красноречие, его слова дышали незаурядной силой. Признавая, что он слишком учен и слишком поэтически одарен, чтобы пользоваться лексиконом евангелиста Майка Мондея, он все-таки однажды при случае подстегнул свою паству и побудил ее к более щедрым даяниям, объявив: «Братья, самый жалкий скупердяй и сквалыга тот, кто отказывает в лепте господу богу!»Его церковь стала настоящим культурным центром. Там было все, кроме бара: детская комната, ужины по четвергам с короткой беседой на религиозные темы, гимнастический зал, раз в две недели — кино, библиотека технических справочников для молодых рабочих, — хотя, к сожалению, ни один молодой рабочий в эту церковь и не заглядывал, разве только когда надо было вымыть окна или починить отопление, — и, наконец, кружок кройки и шитья, где дамы шили штанишки бедным детям, в то время как миссис Дрю читала вслух солидные романы.Хотя мистер Дрю исповедовал пресвитерианское учение, его церковь носила изысканно епископальный характер. По словам самого пастора, «она воплотила наиболее устойчивые черты тех благородных церковных памятников великой старой Англии, которые до сей поры стоят как символ бессмертной веры, веры в бога и в гражданский долг». Церковь эта была выстроена из веселого сероватого кирпича в ложноготическом стиле, и главный придел освещался электрическими лампами, скрытыми в роскошных алебастровых чашах.В один из декабрьских дней, когда семейство Бэббитов посетило утреннюю службу, доктор Дженнисон Дрю превзошел в красноречии самого себя. Церковь была переполнена. Десять ловких молодых людей в элегантных костюмах, с белой розой в петлице, носили складные стулья из подвала. Обширную музыкальную программу вел Шелдон Смийс, руководитель воспитательной части ХАМЛ, и он же пел соло. Бэббиту все это не очень понравилось, потому что кто-то по недоразумению научил молодого мистера Смийса без конца улыбаться, улыбаться и улыбаться во время пения. Зато, будучи сам выдающимся оратором, Бэббит высоко оценил проповедь мистера Дрю. В ней была та интеллектуальная изысканность, которая и отличала всю паству церкви на Чэтем-роуд от убогой паствы на Смит-стрит.— Дни изобильной жатвы — лучшие дни года! — вещал доктор Дрю. — Сколь ни туманно небо, сколь ни труден путь утомленному путнику, но бесплотный, бестелесный дух, паря над трудами и чаяниями истекших двенадцати месяцев, пребывает во всем, и мнится мне, что златоустый хор тех, кто преуспел, заглушает стенания неудачников, и явных и тайных, — и уже отчетливо зримы за тучами отчаяния величественные вершины гор — вершины певучей песни, вершины радости, вершины силы!— Да, приятно послушать проповедь культурную, вдумчивую! — отметил про себя Бэббит.И он был в восторге, когда после окончания службы пастор, горячо пожимая ему руку у выхода из церкви, пропищал:— О, брат Бэббит, уделите мне минутку! Хочу с вами посоветоваться!— Охотно, доктор! Всегда готов!— Зайдите ко мне в кабинет. Вам понравятся мои сигары.Бэббиту очень понравились сигары. Понравился ему и кабинет, где обычные настенные изречения были заменены остроумным плакатом: «Господь принимает круглосуточно». За Бэббитом вошел Чам Фринк, за ним — Уильям В.Иторн.Семидесятилетний мистер Иторн был президентом Первого Государственного банка в Зените. Он все еще носил небольшие изящные бакенбарды, которые для банкиров 1870 года были своего рода формой. И если Бэббит завидовал светскому окружению Мак-Келви, то перед Уильямом Вашингтоном Игорном он преклонялся. Мистер Иторн не принадлежал к светским кругам. Он был выше их. Правнук одного из той пятерки поселенцев, которые основали Зенит в 1792 году, мистер Иторн принадлежал к третьему поколению банкиров. Он мог в два счета проверить кредитоспособность, дать заем, поддержать или погубить делового человека. В его присутствии Бэббит дышал учащенней и чувствовал себя моложе.Достопочтенный доктор Дрю влетел в кабинет и разразился речью:— Я просил вас, джентльмены, зайти ко мне, чтобы сделать вам одно предложение. Воскресной школе нужна помощь. У нас — четвертая по величине школа в Зените, и нет никаких оснований плестись в хвосте и глотать чужую пыль. Нам надо выйти на первое место! У меня к вам просьба: образовать при воскресной школе комитет содействия и популяризации, проинспектировать занятия, посоветовать, как улучшить работу, а потом, может быть, и постараться, чтобы в печати больше освещали нашу деятельность, чтобы читателям давали действительно интересные и полезные сведения вместо сообщений об убийствах и разводах.— Превосходно! — сказал банкир.И Бэббит с Фринком восторженно поддержали его.
Если бы задать Бэббиту вопрос — каковы его религиозные убеждения, — он, наверно, ответил бы, как подобает члену клуба Толкачей, выспренне и красноречиво: «Моя религия — служить человечеству, любить ближнего, как самого себя, и вносить свою лепту в построение лучшей жизни для всех». Если бы вы настаивали на более четком ответе, он заявил бы: «Я принадлежу к пресвитерианской церкви и, естественно, признаю все ее доктрины». Если бы, наконец, вы все же бестактно продолжали настаивать, он, несомненно, запротестовал бы: «Бесполезно спорить и пререкаться насчет религии — это ведет лишь к ссорам».На самом деле вся его вера сводилась к тому, что есть какое-то Высшее Существо, которое пыталось создать нас совершенными, но, по всей вероятности, потерпело неудачу; что если ты Хороший человек, то попадешь в место, называемое раем (Бэббиту оно представлялось чем-то вроде номера в первоклассном отеле с садом), но если ты — Плохой человек, то есть убиваешь, воруешь, нюхаешь кокаин, имеешь любовниц или, наконец, продаешь несуществующие земельные участки, то ты будешь наказан. Бэббит не совсем представлял себе, что такое, как он говорил, «этот самый ад». Он объяснял Теду:— Конечно, я человек, так сказать, свободомыслящий, и не то чтоб я буквально верил в адский огонь и кипящую серу. Но само собой ясно, что не может человек предаваться всяким порокам и думать, будто ему все сойдет с рук безнаказанно — ты меня понимаешь?Но сам он редко вдавался в эти теологические тонкости. Главной, практической стороной его религии было то, что посещение церкви придает человеку респектабельность и приносит пользу в делах и что церковь удерживает грешников от еще большего погрязания в грехах, а в проповедях пастора, какими бы скучными они ни казались на слух, таится какая-то колдовская власть, которая тоже «благодетельна для человека — связывает его с Высшей Силой».Первое обследование, которое он провел, как член Комиссии содействия воскресной школе, сильно разочаровало Бэббита.Ему понравился «Кружок по изучению Библии для занятых людей» — там слушатели были взрослые и руководил кружком старый врач, доктор Т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43