вопиющую нищету одних, разлагающее богатство других. Труд, плохо оплачиваемый, презираемый, несправедливо распределенный, сделался пыткой и позором, — тот труд, которому надлежало быть гордостью, здоровьем, счастьем человека. Сердце Луки готово было разорваться, мозг разверзался: то рождалась идея, которую он вынашивал в течение долгих месяцев. Из недр его существа вырывался наружу вопль о справедливости; помочь отверженным, хоть частично вернуть справедливость на землю — в этом Лука видел единственную цель своей жизни.
IV
Жорданы должны были возвратиться в Боклер на другой день, в понедельник, с вечерним поездом. Лука провел все утро, гуляя по парку Крешри; парк этот, хотя и занимал всего каких-нибудь сорок гектаров, славился на всю округу: исключительно красивое местоположение, обилие журчащих ключей и восхитительная зелень превращали его в райский уголок.
Жилой дом — довольно узкое, лишенное всякого стиля кирпичное здание — был построен дедом Жордана еще при Людовике XVIII на месте старого замка, сожженного во время революции; он стоял у самого склона Блезских гор; склон этот представлял собой гигантскую, крутую стену, продолжавшуюся за ущелье Бриа и выдававшуюся уступом в неоглядную равнину Руманьи. Защищенный этой стеною от северного ветра, открытый южному солнцу, парк служил как бы естественной теплицей, где царила вечная весна. Со скалистого склона всюду сбегали прозрачными струями ручьи; благодаря обилию влаги он сверху донизу зарос буйной растительностью; между вьющимися растениями и вечнозелеными кустарниками уходили вверх крутые козьи тропки, напоминавшие высеченные в скале ступени. Внизу ручьи сливались, образуя широкую реку; ее медленно текущие воды орошали весь парк — просторные поляны, купы высоких, красивых и могучих деревьев. Впрочем, Жордан, желая предоставить природу ее собственным плодоносным силам, держал только одного садовника с двумя помощниками; все их обязанности сводились к уборке парка да к уходу за огородом и несколькими клумбами, разбитыми перед террасой дома.
Дед Жордана, Орельен Жордан де Бовизаж, родился в 1790 году, накануне эпохи Террора. В то время род Бовизажей, один из самых славных и старинных в округе, уже приходил в упадок; от огромных земель, некогда ему принадлежавших, сохранились всего лишь две фермы, ныне присоединенные к деревне Комбетт, да около тысячи гектаров голых скал и бесплодных земель, тянувшихся длинной полосою вдоль плоскогорья Блезских гор. Орельену не было еще трех лет, когда в одну страшную зимнюю ночь его родителям пришлось бежать из охваченного пламенем замка и эмигрировать. До 1816 года он прожил в Австрии, где умерли друг за другом его мать и отец, оставив сына в самом тяжелом положении; Орельен получил суровое воспитание в ремесленной школе, ел только тогда, когда удавалось что-нибудь заработать: он служил рабочим-механиком на железном руднике. Орельен возвратился в Боклер двадцати шести лет, уже при Людовике XVIII; его родовое владение значительно уменьшилось: от него отошли обе фермы, и, в сущности, остался только небольшой парк, если не считать тысячи гектаров камней, которые были решительно никому не нужны. Злоключения Орельена необычайно демократизировали его: он почувствовал, что уже не может быть настоящим Бовизажем, стал подписываться просто Жордан и женился на дочери богатого фермера из Сен-Крона; приданое жены дало ему возможность построить на месте сгоревшего замка кирпичный дом обычного буржуазного типа, в котором ко времени описываемых нами событий жил его внук. Став работником с почерневшими, неотмывающимися руками, Орельен вспомнил тот австрийский железный рудник, ту чугуноплавильную домну, на которой он работал; в 1818 году он принялся за поиски руды и вскоре открыл среди принадлежавших ему голых скал залежи железа, о существовании которых подозревал и раньше на основании полуфантастических рассказов своих родителей; тогда-то он и построил на склоне горы над Крешри первую в этой местности доменную печь. С тех пор Орельен сделался промышленником и навсегда остался им; его дела никогда не шли особенно блестяще, он вечно боролся с затруднениями, вечно испытывал нужду в деньгах; но одна заслуга перед местным населением у Орельена все же была: построенная им домна привлекла к себе рабочих, из числа которых вышли впоследствии основатели мощных боклерских заводов, среди них волочильщик Блез Кюриньон, основавший в 1823 году «Бездну».
Орельену Жордану было уже больше тридцати пяти лет, когда у него родился сын Северен; в 1852 году, после смерти отца, Северен стал во главе дела; при нем-то чугуноплавильный завод Крешри сделался мощным предприятием. Северен женился на некоей Франсуазе Мишон, дочери врача из Маньоля, женщине пленительной доброты и исключительного ума. Франсуаза любила мужа, оказывала ему поддержку, подавала дельные советы; она стала воплощенной активностью, разумом, настоящим сокровищем фирмы. Северен Жордан прорыл новые ходы, удесятерил добычу руды, перестроил почти заново доменную печь, снабдив ее всеми новейшими усовершенствованиями. В результате Жорданы нажили большое состояние; единственной: их печалью было отсутствие детей. Они были женаты десять лет, и Северену уже перевалило за сорок, когда у них, наконец, родился сын, Марсиаль, а еще через десять лет дочь Сэрэтта. Эти долгожданные дети переполнили меру их счастья. Франсуаза оказалась изумительной матерью, она как бы вторично родила и выходила своего сына, самоотверженно вырвав его у смерти и сделав его плотью от плоти своей — и в отношении ума и в отношении доброты. Поселился в Крешри и удалившийся на покой отец Франсуазы, доктор Мишон, старый фурьерист и сен-симонист, грезивший об осуществлении царствия божьего на земле; дочь построила старику отдельный флигель, тот самый, в котором теперь поместили Луку. Здесь старик и умер среди книг, окруженный радостным сиянием солнца и ароматом цветов. До самой смерти Франсуазы, последовавшей через шесть лет после того, как скончались ее отец и муж, обитатели Крешри безмятежно жили в неизменном благоденствии и счастье.
Ко времени смерти матери Марсиалю Жордану было тридцать лет, его сестре — двадцать; произошло это пять лет назад. Несмотря на хрупкое здоровье и частые болезни, от которых мать излечивала его только силой своей любви, молодому человеку удалось окончить Политехническое училище. Отклонив всякие официальные должности, Марсиаль Жордан возвратился в Крешри; здесь, оказавшись благодаря значительному состоянию полным хозяином своей судьбы, он страстно увлекся изучением тех широких возможностей, которые открывались перед учеными благодаря применению электричества в технике. Жордан построил обширную лабораторию, примыкавшую прямо к стене его дома, поставил под ближайшим навесом мощный мотор, мало-помалу специализировался в области электротехники и в конце концов целиком отдался одной мечте: осуществить не только в теории, но и на практике плавку металла в электрических печах и поставить этот способ на службу промышленности. С этого времени он повел замкнутую жизнь отшельника, весь отдавшись своим опытам, своей великой задаче: она стала его бытием, единственным смыслом его жизни, единственным стимулом его поступков. Сестра заменила Жордану умершую мать. Сэрэтта сделалась его верным стражем, вечно бодрствующим ангелом-хранителем; она заботилась о брате и окружала его той атмосферой сердечности и теплоты, в которой он нуждался, как в воздухе. Она взялась за ведение их маленького общего хозяйства, избавляя Марсиаля от всяких материальных забот, служа ему и секретарем и лаборантом; и все это бесшумно, мягко, со спокойной улыбкой, полной кротости и мира. По счастью, работа чугуноплавильного завода шла сама собой; домной ведал уже более тридцати лет — еще со времен ее основателя, Орельена Жордана, — инженер Ларош; благодаря Ларошу Марсиаль Жордан, погруженный в свои лабораторные опыты, мог совершенно не думать о делах завода. Он предоставил честнейшему старику-инженеру вести дело согласно раз навсегда заведенному порядку и сложил с себя бремя забот о каких бы то ни было улучшениях и усовершенствованиях; с той поры, как Жордан задался целью осуществить плавку железа с помощью электричества и произвести таким путем коренной переворот в металлургической промышленности, все начинания, дающие лишь относительные, преходящие результаты, казались ему лишенными большого смысла. Иной раз в дело приходилось вмешиваться самой Сэрэтте, которая и принимала тогда вместе с Ларошем то или иное решение; она делала это в тех случаях, когда брат ее был всецело поглощен каким-либо изысканием и ей не хотелось отвлекать его посторонними вещами. И вдруг смерть Лароша внесла такое расстройство в привычный ход вещей, что Жордан, считавший себя достаточно богатым и, к тому же совершенно лишенный честолюбия, стал подумывать о том, как бы ему избавиться от домны; он готов был тотчас же начать переговоры с Делаво, о чьих намерениях ему было известно, но более благоразумная Сэрэтта настояла на том, чтобы брат сначала посоветовался с Лукой: она питала к молодому инженеру большое доверие. Отсюда — срочное обращение к Луке и его неожиданный приезд в Боклер.
Лука познакомился с Жорданами у Буажеленов в Париже; Марсиаль с сестрой как-то прожил зиму в столице, работая над одним исследованием. Лука быстро почувствовал к обоим Жорданам живейшую симпатию; она слагалась из преклонения перед братом, научный гений которого восхищал Луку, и глубокой привязанности, смешанной с уважением, к сестре; Сэрэтта казалась молодому человеку олицетворением божественной доброты. Сам Лука работал в то время под руководством знаменитого химика Бурдена, который был занят изучением вопроса о возможности использования железной руды, перенасыщенной серой и фосфатами, для нужд промышленности; и Сэрэтта живо помнила тот вечер, когда Лука рассказывал Жордану о своей работе, а она слушала его с тем вниманием заботливой хозяйки, с каким относилась ко всем делам брата. Прошло уже больше десяти лет с тех пор, как открытый Орельеном Жорданом рудник пришлось забросить: под конец он стал давать негодную руду, до того перенасыщенную серой и фосфором, что результаты плавки не покрывали даже расходов по добыванию руды. Поэтому эксплуатация штолен больше не производилась, и домна Крешри обслуживалась гранвальскими рудниками, расположенными близ Бриа; пригодная для обработки руда подвозилась оттуда по подъездной железнодорожной ветке до погрузочной платформы Крешри; так же доставлялся и уголь из соседних копей. Это обходилось, однако, очень дорого, и Сэрэтта, вспоминая слова Луки, не раз думала о тех химических способах обработки руды, применяя которые можно было бы, пожалуй, возобновить эксплуатацию заброшенного рудника; помимо того, что Сэрэтта испытывала потребность посоветоваться с молодым человеком, прежде чем брат ее примет то или иное решение относительно продажи завода, ей хотелось, по крайней мере, узнать, что именно получит Делаво, если эта продажа состоится.
Жорданы должны были приехать с шестичасовым поездом, проведя более двенадцати часов в дороге; Лука, воспользовавшись посланным за ними на станцию экипажем, поехал их встречать. Жордан был маленький, тщедушный человек с продолговатым кротким лицом несколько неопределенного выражения, обрамленным блеклыми каштановыми волосами и бородкой; он вышел из вагона, закутанный в меха, несмотря на то, что стоял чудесный вечер теплого сентябрьского дня. Черные, необыкновенно живые и проницательные глаза Жордана, в которых, казалось, сосредоточилась вся его жизнь, сразу же остановились на молодом человеке.
— Как это мило с вашей стороны, дорогой друг, что вы нас дождались!.. Такая ужасная катастрофа!.. Этот несчастный кузен умер в полном одиночестве, пришлось ехать его хоронить; а я ведь испытываю ужас перед всякими путешествиями!.. Ну, теперь все кончено, мы опять дома.
— Надеюсь, вы в добром здравии и не очень устали? — спросил Лука.
— Нет, не очень. К счастью, мне удалось поспать.
В это время появилась Сэрэтта; убедившись, что все одеяла и пледы, которые они захватили с собой на всякий случай, целы, она присоединилась к брату. Сэрэтту отнюдь нельзя было назвать красивой; маленького роста, как и брат, с тусклым, бледным лицом, она на первый взгляд казалась незначительной — как женщина, обрекшая себя на роль сиделки и хорошей хозяйки. Однако нежная улыбка озаряла бесконечной прелестью ее невзрачное личико, на котором, как и у брата, выделялись одни глаза — прекрасные, полные страсти, таившие в глубине своей скрытую, не осознанную ею самой жажду любви. Сэрэтта любила до сих пор только брата, она любила его, как монахиня, приносящая мир в жертву своему божеству. Даже не успев поздороваться с Лукой, Сэрэтта крикнула брату:
— Смотри, Марсиаль, будь осторожней! Тебе следовало бы надеть шарф…
Затем, обернувшись к молодому человеку, она заговорила с ним с очаровательной любезностью и живейшей симпатией:
— Мы бесконечно виноваты перед вами, господин Фроман, — сказала Сэрэтта. — Вы, верно, бог весть что о нас подумали, когда приехали, а хозяев не оказалось! Но удобно ли вы, по крайней мере, устроились? Достаточно ли о вас заботились?
— Более чем достаточно; я жил по-королевски!
— О, вы шутите! Правда, перед отъездом я отдала все нужные распоряжения, но ведь меня не было, и я не могла за всем присмотреть. Вы не поверите, сколько я волновалась, вспоминая, что вы совсем один в нашем бедном, опустевшем доме.
Все трое сели в экипаж; разговор продолжался. Лука окончательно успокоил Жорданов, поклявшись, что эти два дня оказались одними из самых интересных в его жизни и что он непременно о них потом расскажет. Когда приехали в Крешри, уже совершенно стемнело, но, несмотря на это, Жордан радостно оглядывался кругом; он был необыкновенно счастлив, что вернулся к себе, и даже вскрикивал от удовольствия. Ему казалось, будто он возвратился домой после нескольких недель отсутствия. Как могут люди находить удовольствие в путешествиях, когда все счастье человека — в его тесном уголке, там, где он думает и работает, освобожденный от жизненных забот силой привычки? Сэрэтта пошла распорядиться относительно обеда; тем временем Жордан, наскоро вымывшись подогретой водой, настоял на том, чтобы Лука прошел с ним в его лабораторию; сгорая желанием поскорее побывать там, он, посмеиваясь, как всегда, уверял молодого человека, будто не сможет с аппетитом пообедать, если хоть немного не подышит воздухом той комнаты, где проводит всю свою жизнь.
— Право, дорогой друг, это мой любимый запах!.. Что делать, я предпочитаю всяким другим ароматам запах моей лаборатории!.. Он восхищает и вдохновляет меня.
Лаборатория представляла собой большую высокую залу; она была построена из кирпича и железа; ее широкие окна выходили в парк. Посредине стоял огромный стол, уставленный различными приборами, на стенах были развешаны всевозможные чертежи и инструменты, по углам стояли небольшие модели электрических печей. Протянувшаяся от одного конца комнаты до другого сеть кабелей и проводов подавала в лабораторию ток из соседнего сарая, где помещалась электрическая машина, и распределяла его между аппаратами, приборами и печами для производства опытов. Среди этой строгой, даже несколько суровой научной обстановки перед одним из окон было устроено нечто вроде мягкого и теплого гнездышка, уголок, полный нежной интимности: там стояли шкафчики с книгами, глубокие кресла, диван, на котором в определенные часы дремал брат, и столик, за который садилась сестра, охранявшая его сон или писавшая под его диктовку, как верный секретарь.
Жордан повернул выключатель, и лаборатория, которую залил поток электрического света, сразу же повеселела.
— Ну, вот я и дома; нет, решительно, я чувствую себя хорошо только здесь… И, знаете, несчастье, из-за которого мне пришлось уехать на три дня, случилось как раз в то время, когда я был особенно увлечен одним опытом… Я непременно опять за него примусь… Господи! Как мне тут хорошо!
Порозовевший, оживленный, Жордан продолжал посмеиваться. Он полураскинулся на диване в свойственной ему мечтательной позе и заставил Луку сесть рядом с собою.
— Не правда ли, дорогой друг, у нас будет еще время потолковать о тех вопросах, из-за которых я позволил себе вызвать вас сюда, — так нужно мне было повидаться с вами!
К тому же необходимо присутствие Сэрэтты, она может дать нам прекрасный совет; поэтому, если вы ничего не имеете против, отложим разговор до десерта… Ах, как я счастлив, что вы наконец у меня и я могу рассказать вам, на какой стадии находятся мои исследования!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
IV
Жорданы должны были возвратиться в Боклер на другой день, в понедельник, с вечерним поездом. Лука провел все утро, гуляя по парку Крешри; парк этот, хотя и занимал всего каких-нибудь сорок гектаров, славился на всю округу: исключительно красивое местоположение, обилие журчащих ключей и восхитительная зелень превращали его в райский уголок.
Жилой дом — довольно узкое, лишенное всякого стиля кирпичное здание — был построен дедом Жордана еще при Людовике XVIII на месте старого замка, сожженного во время революции; он стоял у самого склона Блезских гор; склон этот представлял собой гигантскую, крутую стену, продолжавшуюся за ущелье Бриа и выдававшуюся уступом в неоглядную равнину Руманьи. Защищенный этой стеною от северного ветра, открытый южному солнцу, парк служил как бы естественной теплицей, где царила вечная весна. Со скалистого склона всюду сбегали прозрачными струями ручьи; благодаря обилию влаги он сверху донизу зарос буйной растительностью; между вьющимися растениями и вечнозелеными кустарниками уходили вверх крутые козьи тропки, напоминавшие высеченные в скале ступени. Внизу ручьи сливались, образуя широкую реку; ее медленно текущие воды орошали весь парк — просторные поляны, купы высоких, красивых и могучих деревьев. Впрочем, Жордан, желая предоставить природу ее собственным плодоносным силам, держал только одного садовника с двумя помощниками; все их обязанности сводились к уборке парка да к уходу за огородом и несколькими клумбами, разбитыми перед террасой дома.
Дед Жордана, Орельен Жордан де Бовизаж, родился в 1790 году, накануне эпохи Террора. В то время род Бовизажей, один из самых славных и старинных в округе, уже приходил в упадок; от огромных земель, некогда ему принадлежавших, сохранились всего лишь две фермы, ныне присоединенные к деревне Комбетт, да около тысячи гектаров голых скал и бесплодных земель, тянувшихся длинной полосою вдоль плоскогорья Блезских гор. Орельену не было еще трех лет, когда в одну страшную зимнюю ночь его родителям пришлось бежать из охваченного пламенем замка и эмигрировать. До 1816 года он прожил в Австрии, где умерли друг за другом его мать и отец, оставив сына в самом тяжелом положении; Орельен получил суровое воспитание в ремесленной школе, ел только тогда, когда удавалось что-нибудь заработать: он служил рабочим-механиком на железном руднике. Орельен возвратился в Боклер двадцати шести лет, уже при Людовике XVIII; его родовое владение значительно уменьшилось: от него отошли обе фермы, и, в сущности, остался только небольшой парк, если не считать тысячи гектаров камней, которые были решительно никому не нужны. Злоключения Орельена необычайно демократизировали его: он почувствовал, что уже не может быть настоящим Бовизажем, стал подписываться просто Жордан и женился на дочери богатого фермера из Сен-Крона; приданое жены дало ему возможность построить на месте сгоревшего замка кирпичный дом обычного буржуазного типа, в котором ко времени описываемых нами событий жил его внук. Став работником с почерневшими, неотмывающимися руками, Орельен вспомнил тот австрийский железный рудник, ту чугуноплавильную домну, на которой он работал; в 1818 году он принялся за поиски руды и вскоре открыл среди принадлежавших ему голых скал залежи железа, о существовании которых подозревал и раньше на основании полуфантастических рассказов своих родителей; тогда-то он и построил на склоне горы над Крешри первую в этой местности доменную печь. С тех пор Орельен сделался промышленником и навсегда остался им; его дела никогда не шли особенно блестяще, он вечно боролся с затруднениями, вечно испытывал нужду в деньгах; но одна заслуга перед местным населением у Орельена все же была: построенная им домна привлекла к себе рабочих, из числа которых вышли впоследствии основатели мощных боклерских заводов, среди них волочильщик Блез Кюриньон, основавший в 1823 году «Бездну».
Орельену Жордану было уже больше тридцати пяти лет, когда у него родился сын Северен; в 1852 году, после смерти отца, Северен стал во главе дела; при нем-то чугуноплавильный завод Крешри сделался мощным предприятием. Северен женился на некоей Франсуазе Мишон, дочери врача из Маньоля, женщине пленительной доброты и исключительного ума. Франсуаза любила мужа, оказывала ему поддержку, подавала дельные советы; она стала воплощенной активностью, разумом, настоящим сокровищем фирмы. Северен Жордан прорыл новые ходы, удесятерил добычу руды, перестроил почти заново доменную печь, снабдив ее всеми новейшими усовершенствованиями. В результате Жорданы нажили большое состояние; единственной: их печалью было отсутствие детей. Они были женаты десять лет, и Северену уже перевалило за сорок, когда у них, наконец, родился сын, Марсиаль, а еще через десять лет дочь Сэрэтта. Эти долгожданные дети переполнили меру их счастья. Франсуаза оказалась изумительной матерью, она как бы вторично родила и выходила своего сына, самоотверженно вырвав его у смерти и сделав его плотью от плоти своей — и в отношении ума и в отношении доброты. Поселился в Крешри и удалившийся на покой отец Франсуазы, доктор Мишон, старый фурьерист и сен-симонист, грезивший об осуществлении царствия божьего на земле; дочь построила старику отдельный флигель, тот самый, в котором теперь поместили Луку. Здесь старик и умер среди книг, окруженный радостным сиянием солнца и ароматом цветов. До самой смерти Франсуазы, последовавшей через шесть лет после того, как скончались ее отец и муж, обитатели Крешри безмятежно жили в неизменном благоденствии и счастье.
Ко времени смерти матери Марсиалю Жордану было тридцать лет, его сестре — двадцать; произошло это пять лет назад. Несмотря на хрупкое здоровье и частые болезни, от которых мать излечивала его только силой своей любви, молодому человеку удалось окончить Политехническое училище. Отклонив всякие официальные должности, Марсиаль Жордан возвратился в Крешри; здесь, оказавшись благодаря значительному состоянию полным хозяином своей судьбы, он страстно увлекся изучением тех широких возможностей, которые открывались перед учеными благодаря применению электричества в технике. Жордан построил обширную лабораторию, примыкавшую прямо к стене его дома, поставил под ближайшим навесом мощный мотор, мало-помалу специализировался в области электротехники и в конце концов целиком отдался одной мечте: осуществить не только в теории, но и на практике плавку металла в электрических печах и поставить этот способ на службу промышленности. С этого времени он повел замкнутую жизнь отшельника, весь отдавшись своим опытам, своей великой задаче: она стала его бытием, единственным смыслом его жизни, единственным стимулом его поступков. Сестра заменила Жордану умершую мать. Сэрэтта сделалась его верным стражем, вечно бодрствующим ангелом-хранителем; она заботилась о брате и окружала его той атмосферой сердечности и теплоты, в которой он нуждался, как в воздухе. Она взялась за ведение их маленького общего хозяйства, избавляя Марсиаля от всяких материальных забот, служа ему и секретарем и лаборантом; и все это бесшумно, мягко, со спокойной улыбкой, полной кротости и мира. По счастью, работа чугуноплавильного завода шла сама собой; домной ведал уже более тридцати лет — еще со времен ее основателя, Орельена Жордана, — инженер Ларош; благодаря Ларошу Марсиаль Жордан, погруженный в свои лабораторные опыты, мог совершенно не думать о делах завода. Он предоставил честнейшему старику-инженеру вести дело согласно раз навсегда заведенному порядку и сложил с себя бремя забот о каких бы то ни было улучшениях и усовершенствованиях; с той поры, как Жордан задался целью осуществить плавку железа с помощью электричества и произвести таким путем коренной переворот в металлургической промышленности, все начинания, дающие лишь относительные, преходящие результаты, казались ему лишенными большого смысла. Иной раз в дело приходилось вмешиваться самой Сэрэтте, которая и принимала тогда вместе с Ларошем то или иное решение; она делала это в тех случаях, когда брат ее был всецело поглощен каким-либо изысканием и ей не хотелось отвлекать его посторонними вещами. И вдруг смерть Лароша внесла такое расстройство в привычный ход вещей, что Жордан, считавший себя достаточно богатым и, к тому же совершенно лишенный честолюбия, стал подумывать о том, как бы ему избавиться от домны; он готов был тотчас же начать переговоры с Делаво, о чьих намерениях ему было известно, но более благоразумная Сэрэтта настояла на том, чтобы брат сначала посоветовался с Лукой: она питала к молодому инженеру большое доверие. Отсюда — срочное обращение к Луке и его неожиданный приезд в Боклер.
Лука познакомился с Жорданами у Буажеленов в Париже; Марсиаль с сестрой как-то прожил зиму в столице, работая над одним исследованием. Лука быстро почувствовал к обоим Жорданам живейшую симпатию; она слагалась из преклонения перед братом, научный гений которого восхищал Луку, и глубокой привязанности, смешанной с уважением, к сестре; Сэрэтта казалась молодому человеку олицетворением божественной доброты. Сам Лука работал в то время под руководством знаменитого химика Бурдена, который был занят изучением вопроса о возможности использования железной руды, перенасыщенной серой и фосфатами, для нужд промышленности; и Сэрэтта живо помнила тот вечер, когда Лука рассказывал Жордану о своей работе, а она слушала его с тем вниманием заботливой хозяйки, с каким относилась ко всем делам брата. Прошло уже больше десяти лет с тех пор, как открытый Орельеном Жорданом рудник пришлось забросить: под конец он стал давать негодную руду, до того перенасыщенную серой и фосфором, что результаты плавки не покрывали даже расходов по добыванию руды. Поэтому эксплуатация штолен больше не производилась, и домна Крешри обслуживалась гранвальскими рудниками, расположенными близ Бриа; пригодная для обработки руда подвозилась оттуда по подъездной железнодорожной ветке до погрузочной платформы Крешри; так же доставлялся и уголь из соседних копей. Это обходилось, однако, очень дорого, и Сэрэтта, вспоминая слова Луки, не раз думала о тех химических способах обработки руды, применяя которые можно было бы, пожалуй, возобновить эксплуатацию заброшенного рудника; помимо того, что Сэрэтта испытывала потребность посоветоваться с молодым человеком, прежде чем брат ее примет то или иное решение относительно продажи завода, ей хотелось, по крайней мере, узнать, что именно получит Делаво, если эта продажа состоится.
Жорданы должны были приехать с шестичасовым поездом, проведя более двенадцати часов в дороге; Лука, воспользовавшись посланным за ними на станцию экипажем, поехал их встречать. Жордан был маленький, тщедушный человек с продолговатым кротким лицом несколько неопределенного выражения, обрамленным блеклыми каштановыми волосами и бородкой; он вышел из вагона, закутанный в меха, несмотря на то, что стоял чудесный вечер теплого сентябрьского дня. Черные, необыкновенно живые и проницательные глаза Жордана, в которых, казалось, сосредоточилась вся его жизнь, сразу же остановились на молодом человеке.
— Как это мило с вашей стороны, дорогой друг, что вы нас дождались!.. Такая ужасная катастрофа!.. Этот несчастный кузен умер в полном одиночестве, пришлось ехать его хоронить; а я ведь испытываю ужас перед всякими путешествиями!.. Ну, теперь все кончено, мы опять дома.
— Надеюсь, вы в добром здравии и не очень устали? — спросил Лука.
— Нет, не очень. К счастью, мне удалось поспать.
В это время появилась Сэрэтта; убедившись, что все одеяла и пледы, которые они захватили с собой на всякий случай, целы, она присоединилась к брату. Сэрэтту отнюдь нельзя было назвать красивой; маленького роста, как и брат, с тусклым, бледным лицом, она на первый взгляд казалась незначительной — как женщина, обрекшая себя на роль сиделки и хорошей хозяйки. Однако нежная улыбка озаряла бесконечной прелестью ее невзрачное личико, на котором, как и у брата, выделялись одни глаза — прекрасные, полные страсти, таившие в глубине своей скрытую, не осознанную ею самой жажду любви. Сэрэтта любила до сих пор только брата, она любила его, как монахиня, приносящая мир в жертву своему божеству. Даже не успев поздороваться с Лукой, Сэрэтта крикнула брату:
— Смотри, Марсиаль, будь осторожней! Тебе следовало бы надеть шарф…
Затем, обернувшись к молодому человеку, она заговорила с ним с очаровательной любезностью и живейшей симпатией:
— Мы бесконечно виноваты перед вами, господин Фроман, — сказала Сэрэтта. — Вы, верно, бог весть что о нас подумали, когда приехали, а хозяев не оказалось! Но удобно ли вы, по крайней мере, устроились? Достаточно ли о вас заботились?
— Более чем достаточно; я жил по-королевски!
— О, вы шутите! Правда, перед отъездом я отдала все нужные распоряжения, но ведь меня не было, и я не могла за всем присмотреть. Вы не поверите, сколько я волновалась, вспоминая, что вы совсем один в нашем бедном, опустевшем доме.
Все трое сели в экипаж; разговор продолжался. Лука окончательно успокоил Жорданов, поклявшись, что эти два дня оказались одними из самых интересных в его жизни и что он непременно о них потом расскажет. Когда приехали в Крешри, уже совершенно стемнело, но, несмотря на это, Жордан радостно оглядывался кругом; он был необыкновенно счастлив, что вернулся к себе, и даже вскрикивал от удовольствия. Ему казалось, будто он возвратился домой после нескольких недель отсутствия. Как могут люди находить удовольствие в путешествиях, когда все счастье человека — в его тесном уголке, там, где он думает и работает, освобожденный от жизненных забот силой привычки? Сэрэтта пошла распорядиться относительно обеда; тем временем Жордан, наскоро вымывшись подогретой водой, настоял на том, чтобы Лука прошел с ним в его лабораторию; сгорая желанием поскорее побывать там, он, посмеиваясь, как всегда, уверял молодого человека, будто не сможет с аппетитом пообедать, если хоть немного не подышит воздухом той комнаты, где проводит всю свою жизнь.
— Право, дорогой друг, это мой любимый запах!.. Что делать, я предпочитаю всяким другим ароматам запах моей лаборатории!.. Он восхищает и вдохновляет меня.
Лаборатория представляла собой большую высокую залу; она была построена из кирпича и железа; ее широкие окна выходили в парк. Посредине стоял огромный стол, уставленный различными приборами, на стенах были развешаны всевозможные чертежи и инструменты, по углам стояли небольшие модели электрических печей. Протянувшаяся от одного конца комнаты до другого сеть кабелей и проводов подавала в лабораторию ток из соседнего сарая, где помещалась электрическая машина, и распределяла его между аппаратами, приборами и печами для производства опытов. Среди этой строгой, даже несколько суровой научной обстановки перед одним из окон было устроено нечто вроде мягкого и теплого гнездышка, уголок, полный нежной интимности: там стояли шкафчики с книгами, глубокие кресла, диван, на котором в определенные часы дремал брат, и столик, за который садилась сестра, охранявшая его сон или писавшая под его диктовку, как верный секретарь.
Жордан повернул выключатель, и лаборатория, которую залил поток электрического света, сразу же повеселела.
— Ну, вот я и дома; нет, решительно, я чувствую себя хорошо только здесь… И, знаете, несчастье, из-за которого мне пришлось уехать на три дня, случилось как раз в то время, когда я был особенно увлечен одним опытом… Я непременно опять за него примусь… Господи! Как мне тут хорошо!
Порозовевший, оживленный, Жордан продолжал посмеиваться. Он полураскинулся на диване в свойственной ему мечтательной позе и заставил Луку сесть рядом с собою.
— Не правда ли, дорогой друг, у нас будет еще время потолковать о тех вопросах, из-за которых я позволил себе вызвать вас сюда, — так нужно мне было повидаться с вами!
К тому же необходимо присутствие Сэрэтты, она может дать нам прекрасный совет; поэтому, если вы ничего не имеете против, отложим разговор до десерта… Ах, как я счастлив, что вы наконец у меня и я могу рассказать вам, на какой стадии находятся мои исследования!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71