— Чего?
— Откуда я знаю? Просто боюсь. Я с этим один на один не останусь.
— Да что он тебе сделает? Физически надругается?
— Этого ещё не хватало. Но извести вполне способен. Он нас с тобой терпеть не может.
— Это потому, что мы его потревожили, — уныло говорит Ленка. — Он нас своим мистическим взором в упор бы не видел, а приходится. Вот он и злится. Малый ему нравится. Приличный мальчик, из хорошей семьи, обрезанный. С малым он согласен дело иметь…
— Утром подойдём к лицею и выловим. Куда он денется… Послушай, что это шуршит?
— Это жук…
— Похоже, — угрюмо замечает Августа, — он там не один.
— Ну, бывает у них массовый выплод.
— Ты лучше форточку бы закрыла.
Ленка подходит к окну и вздрагивает. Сначала ей кажется, что на мутный фонарь на углу наползает чёрная пелена, потом она понимает, что с фонарём ничего не происходит — просто по стеклу ползёт шевелящаяся масса.
Она судорожно захлопывает форточку.
— Там…
— Ну, что ещё? — покорно спрашивает Августа.
— Саранча. Или кузнечики. Нет, саранча.
Августа подходит к окну и, прищурившись, вглядывается в сумерки; по мостовой ползёт сплошной поток, он вспучивается, от него отделяются ручейки и водовороты и всё это вместе, медленно и неумолимо, движется к их пятиэтажке.
— О, Господи, — она кидается в кухню, и Ленка слышит, как там захлопывается окно.
— Вот паскуда, — сокрушённо говорит Августа. — Это его штучки.
— Может, свет погасить?
— Ну, гаси…
Они сидят в темноте, вздрагивая от шуршания кожистых надкрыльев и скрежета по стеклу тысяч крохотных ножек. Резкий звонок заставляет их подпрыгнуть.
— Она что, уже умеет звонить в дверь, эта пакость?
— Нет, — говорит Ленка, — это телефон.
Она берёт трубку, потому что Августа сидит неподвижно и кусает ногти.
— Алло?
Молчание.
Длинные гудки, потом кто-то, на другом конце провода, бросает трубку.
— Второй день так, — сокрушённо говорит Августа.
— Думаешь, это Гершензон?
— По телефону? Ему что, делать нечего?
Ленка беспокойно дёргает головой.
— Послушай, — говорит она, — что это так воняет? Рыба, что ли, протухла?
— Откуда у меня рыба? — вдруг раздражается Августа, — у меня кот второй день пельмени жрёт — я до ближайшего магазина дойти не успеваю.
— Может, соседи? Варят?
— Знаю я, что они варят, — угрюмо говорит Августа, — у них спиртовка день и ночь горит — вечный огонь да и только. Нет, это что-то другое…
— Тогда что? Дышать же нечем.
— Да, — соглашается Августа, — верно. И окна ведь не откроешь! Эти твари… они же нас сожрут…
Запах становится всё сильнее.
— Точно, — уверенно говорит Ленка, — рыба. Трёхдневной давности, не меньше.
Августа, признавайся.
— Отстань. И так тошно.
Запах вьётся по комнате, как совершенно материальная субстанция. Ленка ощущает, как он просачивается между пальцами — липкий, тяжёлый. На окно напирает чёрная масса — стекло ощутимо потрескивает.
— Вот, — говорит Августа, — опять.
Ленка берёт трубку, но на этот раз телефон начинает говорить голосом Генриетты.
— Леночка? — щебечет она, ничуть не удивляясь, что застала Ленку в неположенном месте: — Послушайте, милочка, не знаете, что с Борей?
— Что? — изумлённо переспрашивает Ленка.
— С Борей. Погоди, пусик, не приставай. Он мне сегодня не позвонил. Я — к нему, а он дверь не открывает. Я беспокоюсь. И за дверью, Леночка, какая-то странная возня. Насекомые какие-то из щелей лезут… А потом такой грохот, такой грохот…
Трубка продолжает что-то говорить, но Ленка уже не слушает. Она осторожно кладёт её на рычаг.
— Вот, — говорит она, — никакой это не Гершензон. Это я же нутром чую… Это рабби Барух, будь он неладен. Это его акриды.
— Да, но зачем?
— Чёрт его знает.
— А запах? Тоже он?
— Непонятно…
Они сидят, напряжённо глядя во тьму.

***
— Вот он! — говорит Ленка.
Изя выходит из дверей лицея, стараясь держаться в самой гуще толпы. Он нервно оглядывается.
— Чует, голубчик, — злорадствует Августа. — Раз, два, взяли!
Они с двух сторон кидаются к Изе и подхватывают его под руки.
— Так я и знал, — уныло бормочет мальчик, — и какого чёрта я сюда припёрся… лучше прогулял бы…
— От нас не убежишь, милый мой, — ласково говорит Ленка.
— Отпустите! — Изя пытается вырваться, но они вцепились в него мёртвой хваткой.
— Я же нашёл вам камень!
— Ещё два…
— Ну уж нет! Дяденька, скажите им…
Мужчина в дорогом габардиновом пальто смотрит на них в явном затруднении.
— Сыночек, — причитает Августа, — ну не дури… пойдём с мамой…
— Теперь ещё и сыночек! Дяденька, никакая она мне не мама.
— Вот, — сокрушённо говорит Ленка, — опять у него припадок.
Мужчина сочувственно качает головой и ускоряет шаг.
— Не пройдёт, — внушает Августа. — Ты же знаешь. Какие у тебя права? Никаких!
Кому поверят? Мне поверят. Я преподаватель, солидная женщина. А ты кто? Ты ведь ребёнок… почти не человек…
— Я на вас в суд подам, — всхлипывает Изя.
— Пойди-пойди. Пожалуйся своему адвокату.
— Ну что вам опять нужно? — сдаётся Изя.
— Чёрт его знает… Он на тебя глаз положил. Куда ты — туда и мы.
— На рынок я еду. Понятно? Мама послала. У меня бар-мицва завтра.
— Поздравляю, — кисло говорит Ленка.
— Чего у него? — пугается Августа.
— В возраст он вступает. Праздник такой.
— Нашли что праздновать, — Августа мрачна до невозможности. — Плакать надо. Я бы на месте его родственников удавилась бы от горя. Ты на него посмотри; трусливый, слабый, мелкий… шибздик!
— Сама ты…
— Вы что, — удивляется Ленка, — с ума сошли?
— А чего она…
— Ладно. Забыли. Одним словом: ты на рынок — мы на рынок. Слияние трёх сердец…
— Мы же тебе не помешаем, — умоляет Августа, — мы же тебе сумки понесём…
— А… тогда ничего, — Изя сменяет гнев на милость, — тогда ладно.
— Ах ты, — шипит Августа, — мелкий, корыстный…
Ленка пинает её локтем в бок, и та замолкает.
На рынке Ленка хватает Изю за шиворот — иначе он, не прилагая особых усилий, потерялся бы в людском водовороте. Августа идёт впереди, прокладывая дорогу локтями.
— Куда? — деловито спрашивает она не оборачиваясь.
— Синенькие мне нужны, — говорит Изя, — баклажанчики синенькие, икру делать… потом рыба.
— Стоп, — говорит Ленка, одёргивая Изю на себя.
— Ну, чего?
— Рыба. Точно. «И повелел Господь большому киту поглотить Иону. И был Иона во чреве кита три дня и три ночи…» — Ты что, Ленчик, свихнулась? Какая это рыба? Это был кит. Кит его проглотил. Ну откуда тут киты?
— Между прочим, имеются разночтения. Кит-то человека ну никак проглотить не может. Он вообще не глотает. Он фильтрует.
— Тогда кашалот. Хотя, о чём мы вообще спорим? Можно подумать, тут есть кашалоты…
— Нет, — говорит Ленка, — точно, рыба. Проглотила она этот камень, он на это вчера и намекал. Потому что имеются исторические параллели — помнишь, гиппократов перстень.
— Поликратов.
— Ну, того мужика, который бросил его в море. А потом подали ему на стол рыбу, почему-то нечищеную.
— В том-то и дело, — качает головой Августа, — в том-то и дело. Принципиально неверный подход, потому что рыбу, милая моя, чистят дома. На Привозе её только покупают.
— Ага! — говорит Ленка. — Как же.
Она на миг выпускает Изин ворот, чтобы ткнуть пальцем в направлении жестяной вывески с указателем.

НОВАЯ УСЛУГА: чистка и потрошение всякой рыбы. быстро и недорого

***
— Так я куплю? — ноет Изя.
— Стой!
Они застыли у прилавка, жадно следя за каждым движением великолепного, блестящего ножа резника. Рядом с ними растёт куча перламутровых и багряных потрохов, над которыми в изобилии вьются тяжёлые зелёные мухи. Августа отмахивается от мух газетой.
— Женщины, — говорит резник, — я вас умоляю. Идите отсюда. Вы же мне клиентов отпугиваете.
— А мы что, — защищается Ленка, — мы ничего…
— Мы просто так стоим, — подхватывает Августа.
— Тётя Августа, отпустите. Не надо мне рыбы.
— Надо, — говорит Ленка.
— Тогда купите и пойдём отсюда. Я домой хочу.
— Стой, тебе говорят! Ну что там? — оборачивается она к Августе, брезгливо копающейся в потрохах.
— Пока ничего.
— Ну что вам нужно? — умоляет резник, — рыба вам нужна? Так возьмите рыбу. Даром отдам. Только уходите.
— Не бери, — говорит Ленка Августе, которая смотрит на узкие, плоские, круглые, чёрные, зелёные, серебристые тела с каким-то задумчивым, глубоководным интересом.
— Коту есть нечего, — виновато поясняет Августа.
— Я твоему коту «Вискас» куплю. Стой, не дёргайся.
— Приличная же с виду женщина, а в требухе два часа подряд роется…
— Дяденька, — неожиданно возникает Изя, — я возьму. Вон ту, здоровую.
— Ребёнка бы пожалели, — укоризненно говорит резник, — лица на нём нет. Бери, мальчик, бери. Даром бери.
— Убью мерзавца, — устало говорит Августа.
— Меня мама и так убьёт, если я без рыбы приду, — безразлично замечает Изя. — Из чего она будет фиш фаршированный делать? Из меня, что ли?
— Такое творится, а ты, — укоряет Августа, -…нашёл, когда эту свою бар-мицву устраивать.
— А я что, виноват? Она меня родила, а теперь хочет, чтобы всё как у людей было.
— На! — кричит резник, широким жестом кидая на мокрый, серебряный от чешуи прилавок здоровенную кефаль. — На, ирод! Только убирайся отсюда!
— Пусть почистит, — шмыгает носом Изя, — мама не так орать будет. А то придётся ей, на ночь глядя…
— Сейчас я тебе! — резник взмахивает ножом. Изя пятится назад, но нож, образовав в воздухе сверкающую дугу, уже врезается в белое рыбье брюхо. На Ленку летит чешуя, фонтан икры и один большой мокрый камень.
— Господи! — говорит Ленка.
Камень откатывается под прилавок.
— Он? — Августа пытается нырнуть под прилавок, но резник, расставив руки, загораживает дорогу.
— Куда? Куда лезешь?
— Августа, погоди…
— Да убери ты от меня эту бабу! — кричит резник Ленке, ошибочно принимая её за более нормальную.
— Дайте ей камень забрать, она уйдёт, вашей мамой клянусь!
— Ты мою маму не трогай!
— Изька!!!
Резник неожиданно замолкает. Лицо его заливает мертвенная бледность, и оно делается подозрительно похоже на рыбье брюхо. Щель рта открывается и закрывается — совершенно беззвучно.
— О, Господи! — бормочет Ленка. — Августа!
— Чего? — хрипит Августа из-под прилавка.
— Нашла камень?
— Нет ещё. Сейчас…
— Скорее…
Августа изворачивается, и камень выкатывается из-под прилавка, сверкая налипшей рыбьей чешуёй.
— Изька, хватай!
Изя хватает камень и тоже застывает, уставив бессмысленный взор в пространство.
— Мамочка! — наконец выговаривает резник, — что это…
Между лотками движется тёмный силуэт. Он ещё далеко, но даже отсюда видно, какой он огромный. Неуклюжее, громоздкое создание слепо тычется по овощному ряду, натыкаясь на грузовики с оптовым товаром, переворачивая хрупкие прилавки, путаясь в парусине тентов, постепенно приближаясь к рыбному ряду. Каждый его шаг сопровождается глухим чавкающим звуком, словно земля не хочет отпускать своё порождение.
— Августа! Скорее!
— Дамы, — с трудом выговаривает резник, — по-моему, это за вами.
— Господи, — Августа, наконец, выпрямляется, потирая поясницу, — что это?
— Голем! — соображает Ленка. — Кто-то напустил на нас голема.
— Этот твой… Гершензон! Кому бы ещё?
— На хрен сдался Гершензону голем? Он и так может! Это кто-то другой…
— Чёртов кузен! Рабби Барух!
— Вот те раз! — говорит Изя. Раскрыв рот и сжимая в кулаке камень, он медленно пятится в сторону трамвайной колеи.
Их сметает людской прилив. Торговки из овощного ряда в заляпанных зеленью халатах, мясники в окровавленных передниках, пёстрые цыгане, солидные дамы в турецких облегающих кофточках, нищие, побросавшие костыли, — все несутся от молчаливого создания, натыкаясь друг на друга…
— Он передумал, — верещит на бегу Ленка, — он не устоял! Оживил это чёртово чучело — теперь подгребёт под себя наши камни. Мы их ему сами на блюдечке поднесём. Кто же такое выдержит?
Голем медленно поворачивает тёмное безглазое лицо.
— Он нас ищет, — визжит Августа. — Нюхом чует.
— Хрен его знает, чем он чует. Бежим!
Они выскакивают на мостовую и отчаянно машут руками, но обезумевшие машины проносятся мимо, обдавая их потоками бензинового угара и тёплого воздуха.
— Сюда! — подпрыгивая кричит с противоположной стороны улицы Изя, — сюда! Тут проходной двор! Сюда!
Зачем-то пригнувшись, они кидаются через дорогу. Тормоза отчаянно визжат, где-то слышен глухой звук удара.
Подъезд воняет кошками, они пролетают его насквозь, выныривая во двор. Какая-то женщина, лениво развешивавшая бельё на галерее, в ужасе роняет на них мокрую простыню. Тяжёлая ткань облепляет их с головы до ног, и они трепыхаются под ней, изображая памятник восставшим героям броненосца «Потёмкин». Наконец Ленке удаётся отбросить усеянный прищепками край, и они вновь устремляются вперёд, волоча простыню за собой. За спиной голем колотится в дверную раму парадной — проём слишком узок для него.
Они заныривают под арку, пролетают насквозь несколько дворов, несутся вниз, по улице, ведущей к морю, мимо пустынной фабрики с выбитыми стёклами, мимо двух кариатид с отбитыми носами, мимо покорёженной акации, перепрыгивают канаву, разрытую пять лет назад, и оказываются на краю городского парка. Впереди, за деревьями, равнодушно синеет море, позади, далеко-далеко, слышится всё приближающийся тяжёлый топот.
— Ван Дамм… — говорит Ленка.
— Что? — устало спрашивает Августа, плюхаясь на парапет.
— Ван Дамм, Жан Клод. В фильме «Некуда бежать».
— Таки да, — соглашается Августа.
— Чёртов рабби Барух. Я так и думала. Он что, сумасшедший, — упустить такую возможность? Такую власть?
— Нет, — Августа сегодня на редкость сговорчива, — во всяком случае, не настолько…
— Уж не знаю, что эта его штука собирается с нами делать, но что-то очень паршивое.
— Ага…
— Изька, а ты как думаешь? Ты, часом, не специалист по големам? Чему вас в хедере учат? Эй, ты чего?
Изя стоит на парапете и что-то шепчет, глядя на судорожно сжатый кулак.
— Смотри-смотри! — Ленка хватает Августу за руку. — Он пытается…
— Боже мой! — в свою очередь, кричит Августа. — Там! Боже мой!
Полоса тумана над морем начинает уплотняться, пучиться, и наконец из неё выезжает гигантская молчаливая фигура на чёрном коне. Воздух вокруг неё дрожит и колеблется, и оттого кажется, что пропорции фигуры как-то странно нарушены.
— Боже мой! — надрывается Августа, — он вызвал Всадника Апокалипсиса! Это же конец света!
Изя, приплясывая на парапете, начинает отчаянно размахивать руками.
— Нет, — говорит Ленка, у которой зрение получше, — что-то не то. Это…
Батюшки-светы! Адонаи! Майн Рид!
— Майн Готт? — услужливо подсказывает Августа.
— Да нет! Майн Рид! Это же Всадник без головы. Представляешь! Он натравил на голема Всадника без головы.
— Наверное, он его в детстве больше всего боялся, — резюмирует Августа, — придумал самое страшное, что только мог.
Всадник выезжает из тумана, сизые клочья расползаются на мощной груди лошади, он молча проезжает мимо них, сжимая в распухшей руке голову в сомбреро и, равнодушно глянув в их сторону мёртвыми глазами и дёрнув поводья свободной рукой, движется в направлении голема. Теперь им видно, какой он огромный — стремена болтаются где-то на уровне верхушек акаций. Копыта тяжело цокают по булыжной мостовой, вдали раздаётся глухой шум, словно на землю валится что-то огромное и липкое, скрипят, шатаясь, акации под внезапным порывом ветра, и всё стихает.
Ни голема, ни всадника…
— Ты смотри, как малый-то управился! — восхищается Ленка.
— Очень хорошо, — Августа осторожно переводит дух, — а теперь…
Изя поднимает голову и смотрит на них как-то очень задумчиво.
— А фиг вам «теперь», — спокойно говорит он.
— Изя! Изька, паршивец! Отдай камень!
— Не отдам, — орёт Изя, отчаянно сжимая кулак, — я теперь посредник! Пусть сделает, чего я хочу.
— Изенька, — медовым голосом говорит Августа, — а чего ты, сукин сын, хочешь?
Земля под ногами начинает мелко трястись, кромка горизонта заволакивается мутным дымом.
— Не ваше дело! Вы… вы две старые, трусливые дуры!
— Ах, ты!
— Сю-сю, му-сю… Пусть ляжет, пусть упокоится.
На всякий случай он отбегает подальше и останавливается на холме, что-то приговаривая. До Ленки доносится: -…И перекуют мечи на орала, и копья свои на серпы, не поднимет народ меча и не будет более учиться воевать…
— Что он там бормочет? — тревожно спрашивает Августа.
— Сукин сын! Они в своём хедере, видно, как раз дошли до пророков. Таким нельзя давать Тору в руки…
— Не поняла.
— Он царство Божие на земле устанавливает. Ну и размах!
Море начинает гулко гудеть, будто там, внизу, бьёт огромный барабан. -…А в народе угнетают друг друга, грабят и притесняют бедного и нищего, и пришельца угнетают несправедливо…
— Господи! — Ленка ни с того ни с сего начинает механически бормотать: -…Небеса истреплются как дым, и земля обветшает как одежда…
— Лена, прекрати!
1 2 3 4 5 6 7 8