Отсюда характерная для него речь: «у меня нет времени». Как несобственно экзистирующий постоянно теряет время и никогда такового не «имеет», так отличием временности собственной экзистенции оказывается то, что она в решимости никогда не теряет время и «время всегда имеет». Ибо временность решительности имеет в аспекте своего настоящего характер мгновения-ока. Его собственная актуализация ситуации сама не берет водительства, но выдержана в бывшествующем настающем. Мгновенно-очная экзистенция временит как судьбоносно целая протяженность в смысле собственного, историчного постоянства самости. Таким образом временная, экзистенция «постоянно» имеет себе время для того, что от нее требует ситуация. Решительность же размыкает вот таким способом лишь как ситуацию. Оттого разомкнутое никогда не может встретить решившегося так, что он сможет нерешительно терять на нем свое время.
Фактично брошенное присутствие только потому может «брать» время и терять таковое, что ему как экстатично протяженной, временности с основанной в ней разомкнутостью вот «время» отведено.
Разомкнутое, присутствие экзистирует фактично способом события с другими. Оно держится публичной, средней понятности. Истолкованные и выговоренные в повседневном бытии-друг-с-другом «теперь, когда…», «потом, как только…» бывают в принципе поняты, хотя они датированы лишь в известных границах однозначно. В «ближайшем» бытии-друг-с-другом многие могут «вместе» сказать « теперь», причем каждый датирует сказанное «теперь» разно: теперь, когда происходит то или это Выговоренное «теперь» сказано каждым в публичности бытия-друг-с-другом-в-мире. Истолкованное, выговоренное время всякого присутствия поэтому как таковое на основе своего экстатичного бытия-в-мире всегда уже и опубликовано. Поскольку же повседневное озабочение понимает себя из озаботившего «мира», оно не знает «время», которое себе берет, как свое, но озабочиваясь использует время, которое «имеется», с которым считаются люди. Публичность «времени» опять же тем принудительнее, чем больше фактичное присутствие специально озабочивается временем, ведя ему особый счет.
§ 80. Озаботившее время и внутривременность
Предварительно требовалось лишь понять, как основанное во временности присутствие экзистируя озабочивается временем и как это последнее в толкующем озабочении публикуется для бытия-в-мире. Притом оставалось еще вполне неопределенным, в каком смысле выговоренное публичное время « есть», можно ли вообще рассматривать его как сущее. До всякого решения о том, «все-таки лишь субъективно» публичное время или оно «объективно действительно» или ни то ни другое, прежде всего должен быть строже определен феноменальный характер публичного времени.
Публикация времени происходит не вдогонку и по обстоятельствам. Скорее, раз присутствие, экстатично-временное, всегда уже есть разомкнутое и к экзистенции принадлежит понимающее толкование, в озабочении время уже и опубликовано. По нему равняются, так что оно как-то должно обнаруживаться каждым.
Хотя озабочение временем может пойти означенным путем датировки из мироокружных происшествий, однако это делается по сути всегда уже в горизонте озабочения временем, известного нам как агрономический и календарный счет времени. Он возникает не случайно, но имеет свою экзистенциально-онтологическую необходимость в основоустройстве присутствия как заботы. Поскольку присутствие по своему существу как брошенное экзистирует падая, оно истолковывает свое время озабочиваясь по способу счета времени. В этом последнем временит «собственная» публикация времени, так что нужно сказать: брошенность присутствия есть основание того, что публичное время «имеется». Чтобы обеспечить возможную понятность доказательству происхождения публичного времени из фактичной временности, мы должны были прежде характеризовать вообще время, истолкованное во временности озабочения, уже хотя бы ради уяснения, что существо озабочения временем лежит не в применении числовых определений при датировке. Экзистенциально-онтологически решающее счета времени нельзя поэтому видеть и в квалификации времени, но его надо осмыслить исходное из временности считающегося с временем присутствия.
«Публичное время» оказывается тем временем, «в котором» встречает внутримирно подручное и наличное. Это заставляет именовать ’это неприсутствиеразмерное сущее внутривременным. Интерпретация внутривременности допускает исходнее вглядеться в существо «публичного времени» и вместе с тем позволяет очертить его «бытие».
Бытие присутствия есть забота. Это сущее экзистирует как брошенное падая. Оставленное раскрытому с его фактичным вот миру и миру в озабочении врученное, присутствие ожидает своей способности быть-в-мире таким образом, что «считается» с тем и «рассчитывает» на то, с чем оно ради этой способности быть имеет в итоге отличительное дело. Повседневное усматривающее бытие-в-мире нуждается в возможности обзора, т.е. ясности, чтобы уметь озаботившись обращаться с подручным внутри наличного. С фактичной разомкнутостью его мира для присутствия раскрыта природа. В его брошенности оно вверено смене дня и ночи. Первый дает своей ясностью возможный обзор, вторая отнимает его.
В усматривающе озаботившемся ожидании возможности обзора присутствие, понимая себя из своего рабочего дня, дает себе свое время с ’тогда, когда рассветет». Озаботившее «тогда» датируется из того, что стоит с прояснением в ближайшей мироокружной взаимосвязи имения-дела: из восхода солнца. Тогда, когда оно взойдет, будет время для… Тем самым присутствие датирует время, которое оно должно себе взять, из того, что в горизонте оставленности миру встречает внутри него как нечто, с чем оно для способности усматривающе быть-в-мире имеет отличительное дело. Озабоченность делает употребление из «подручности» дарящего свет и тепло солнца. Солнцем датируется истолкованное в озабочении время. Из этой датировки возникает «естественнейшая» мера времени, день. И поскольку временность присутствия, которое должно взять себе свое время, конечна, его дни также уже и сочтены. Это «пока длится день» дает озаботившемуся ожиданию возможность заботясь вперед определять разные «потом» того, чем надлежит озаботиться, т.е. подразделять день. Подразделение проводится опять же с оглядкой на то, чем датируется время: на движущееся солнце. Подобно восходу, закат и полдень отличительные «места», занимаемые этим светилом. Его регулярно возвращающемуся прохождению брошенное в мир, дающее себе во временении время присутствие ведет счет. Его событие на основе датирующего толкования времени, наметившегося из его брошенности в вот, день-деньское.
Эта датировка, осуществляемая исходя из дарящего свет и тепло светила и его отличительных «мест» на небе, есть задание времени, в бытии-друг-с-другом «под одним небом» в известных границах сразу однозначно осуществимое для «любого» в любое время и равным образом. Датирующее мироокружно доступно и все же не ограничено тем или иным озаботившим миром средств. В этом последнем, наоборот, всегда уже сооткрыта природа окружающего мира и публичный окружающий мир. На эту публичную датировку, внутри которой каждый задает себе свое время, всякий может вместе с тем «рассчитывать», она употребляет публично доступную меру. Эта датировка считается с временем в смысле измерения времени, которое нуждается соответственно в измерителе времени, т.е. в часах. Здесь заложено: с временностью брошенного, оставленного «миру „, дающего себе время присутствия открыто уже и нечто такое как «часы“, т.е. подручное, ставшее в своей регулярной повторяемости доступным в ожидающей актуализации. Брошенное бытие при подручном основано во временности. Она основаны часовое. Как условие возможности фактичной необходимости часов временность обусловливает вместе их открываемость; ибо лишь ожидающе-удерживающая актуализация солнечного бега, встречающего с раскрытостью внутримирно сущего, дает возможность вместе требует как себя толкующая – датировки из публично мироокружружно подручного.
«Природные» часы, всегда уже открытые с фактичной брошенностью основанного во времени присутствия, впервые мотивируют и вместе делают возможным изготовление и употребление еще более удобных часов, а именно так, что эти «искусственные» должны «ставиться» по тем «естественным», если должны со своей стороны сделать доступным время, первично открытое в природных часах.
Прежде чем обозначить главные черты формирования счета времени и употребления часов в их экзистенциально-онтологическом смысле, надо сперва полнее характеризовать время, озаботившее в измерении времени. Если измерение времени лишь «собственно» публикует озаботившее время, то, следуя тому как в таком «считающем» датировании кажет себя датированное, публичное время должно быть феноменально неприкрыто доступно.
Датировка толкующего себя в озаботившемся ожидании «потом» заключает в себе: потом, когда рассветет, время для работ дня. Истолкованное в озабочении время всегда уже понято как время для… Всякое «теперь, когда то и то» как таковое всегда благоприятно и неблагоприятно. «Теперь» – и так каждый модус истолкованного времени – есть не просто «теперь, когда…», но, по сути датируемое, оно по сути же определено структурой благоприятности соотв. неблагоприятности. Истолкованное время имеет с порога черту «время для…» соотв. «не время для…». Ожидательно-удерживающая актуализация озабочения понимает время в привязке к для-чего, со своей стороны в итоге сцепленного с ради-чего способности присутствия быть. Опубликованное время обнажает с этим для-того-чтобы-отношением ту структуру, какую мы ранее (1 , 2 ) узнали в значимости. Она конституирует мирность мира. Опубликованное время как время-для… имеет по сути характер мира. Потому мы называем публикуемое во временении временности время мировым временем. И это не поскольку скажем оно налично как внутримирное сущее, каким оно никогда не может быть, но поскольку оно принадлежит к миру в экзистенциально-онтологически проинтерпретированном смысле. Как сущностные отношения мироструктуры, напр. « с-тем-чтобы «, связаны на основе экстатично-горизонтного устройства временности с публичным временем, напр. с «тогда-когда», должно показать себя в нижеследующем. Во всяком случае только теперь озаботившее время дает структурно полно себя характеризовать: оно датируемо, отрезочно, публично и принадлежит, так структурированное, к самому миру. Всякое естественно-обыденно выговоренное «теперь» например имеет эту структуру и как таковое, хотя нетематически и доконцептуально, понято в озаботившемся давании-себе-времени присутствия.
В принадлежащей к брошенно-падающе экзистирующему присутствию разомкнутости естественных часов заложена вместе с тем отличительная, фактичным присутствием всегда уже выполненная публикация озаботившего времени, которая еще возрастает и упрочивается в совершенствовании счета времени и утончении применения часов. Историческое развитие счета времени и применения часов в его возможных видоизменениях не подлежит здесь историографическому описанию. Вместо этого поставим экзистенциально-онтологический вопрос: какой модус временения временности присутствия обнаруживается в этой направленности формирования счета времени и применения часов? С ответом на этот вопрос должно возникнуть более исходное понимание того, что измерение времени, т.е. вместе с тем эксплицитная публикация озаботившего времени, основаны во временности присутствия, а именно в некоем вполне определенном ее временении.
Если «первобытное» присутствие, положенное нами в основу анализа «естественного» счета времени, мы сравним с «развитым», то обнаружится, что для последнего день и наличие солнечного света уже не обладают преимущественной функцией, ибо это присутствие имеет то «преимущество», что способно и ночь сделать днем. Равным образом оно уже не нуждается для установления времени в специальном, непосредственном взгляде на солнце и его положение. Изготовление и применение своих измерительных средств позволяет прямо считывать время с особо для того изготовленных часов. Всякое сколько-часов есть «сколько-времени». Хотя это может (Оставаться скрытым от ситуативного считывания времени, применение часов тоже основано, поскольку часы в смысле возможности публичного счета времени должны регулироваться по «природным» часам, во временности присутствия, которая с разомкнутостью вот впервые делает возможным датирование озаботившего времени. Формирующаяся с прогрессивным раскрытием природы понятность природных часов задает ориентир для новых возможностей измерения времени, относительно независимых от дня и специальных наблюдений неба.
Известным образом однако уже и «первобытное» присутствие делает себя независимым от прямого считывания времени с неба. Иногда не фиксирует положение солнца на небе, но измеряет тень, Отбрасываемую все время имеющимся в распоряжении сущим. Это может ближайшим образом иметь место в простейшей форме древних «крестьянских часов». В тени, всякого постоянно сопровождающей, солнце встречает в аспекте его меняющегося пребывания в различных местах. Разную в течение дня длину тени можно «в любое время» вымерить шагами. Хотя длина тела и ступни индивидов различны, соотношение обоих в известных пределах точности остается константой. Публичное определение времени озаботившейся договоренности к примеру получает тогда форму: «Когда тень столько-то футов длины, мы встретимся там». Причем в друг-с-другом-бытии в более тесных границах ближайшего мироокружения невыраженно предполагается одинаковость широты «места», в котором произойдет отмер тени шагами. Эти часы присутствие не обязательно должно даже и носить на себе, оно известным образом само бывает ими.
Публичные солнечные часы, где кромка тени движется противоположно ходу солнца по размеченной цифрами полосе, не нуждаются в дальнейшем описании. Но почему каждый раз в месте, занятом тенью на циферблате, мы находим нечто подобное времени? Ни тень, ни шкала с делениями не есть само время, не больше чем их пространственное отношение друг к другу. Где же время, которое мы таким образом прямо считываем с «солнечных часов», но также и со всяких карманных часов?
Что означает считывание времени? «Взглянуть на часы» не значит ведь просто: рассмотреть это подручное средство в его изменении и проследить положение стрелок. Констатируя при применении часов всякое сколько-часов, мы говорим, выражение или нет: теперь столько-то, теперь время для…, соотв. есть еще время…, а именно теперь, вплоть до… Взглянуть-на-часы основано во взять-себе-время и им ведомо. Что обнаружилось уже при элементарном счете времени, становится здесь яснее: взглядывающая на часы ориентация на время есть по сути теперь-говорение. Это настолько «само собой разумеется», что мы даже не замечаем и в еще меньшей мере отчетливо знаем о том, что теперь тут всегда уже понято и истолковано в своем полном структурном составе датируемости, отрезочности, публичности и мирности.
Теперь-говорение есть опять же речевая артикуляция определенной актуализации, временящей в единстве с удерживающим ожиданием. Выполняемая при употреблении часов датировка проявляет себя как отличительная актуализация наличного. Датировка не просто встает отношение к наличному, но само вступление в отношение имеет характер измерения. Правда, мерное число может быть считано непосредственно. Здесь однако лежит: понимается содержимость масштаба в измеряемом отрезке, т.е. определено как-часто пребывания масштаба в нем. Измерение конституируется во времени при актуализации пребывающего масштаба в пребывающем отрезке. Лежащее в идее масштаба неизменение означает, что он во всякое время должен быть для кого угодно наличен в своем постоянстве. Измеряющая датировка озаботившего времени толкует последнее в актуализирующем внимании к наличному, становящемуся доступным как масштаб и как измеренное только в отличительной актуализации. Поскольку при измеряющей датировке актуализация пребывающего имеет особое первенство, измеряющее считывание времени по часам выговаривается в подчеркнутом смысле через теперь. При измерении времени происходит поэтому такая публикация времени, в меру которой оно всякий раз и во всякое время встречно каждому как «теперь и теперь и теперь». Это «обше»-доступное время на часах предносится таким образом как наличная множественность теперь, без того чтобы измерение времени было тематически направлено на время как таковое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Фактично брошенное присутствие только потому может «брать» время и терять таковое, что ему как экстатично протяженной, временности с основанной в ней разомкнутостью вот «время» отведено.
Разомкнутое, присутствие экзистирует фактично способом события с другими. Оно держится публичной, средней понятности. Истолкованные и выговоренные в повседневном бытии-друг-с-другом «теперь, когда…», «потом, как только…» бывают в принципе поняты, хотя они датированы лишь в известных границах однозначно. В «ближайшем» бытии-друг-с-другом многие могут «вместе» сказать « теперь», причем каждый датирует сказанное «теперь» разно: теперь, когда происходит то или это Выговоренное «теперь» сказано каждым в публичности бытия-друг-с-другом-в-мире. Истолкованное, выговоренное время всякого присутствия поэтому как таковое на основе своего экстатичного бытия-в-мире всегда уже и опубликовано. Поскольку же повседневное озабочение понимает себя из озаботившего «мира», оно не знает «время», которое себе берет, как свое, но озабочиваясь использует время, которое «имеется», с которым считаются люди. Публичность «времени» опять же тем принудительнее, чем больше фактичное присутствие специально озабочивается временем, ведя ему особый счет.
§ 80. Озаботившее время и внутривременность
Предварительно требовалось лишь понять, как основанное во временности присутствие экзистируя озабочивается временем и как это последнее в толкующем озабочении публикуется для бытия-в-мире. Притом оставалось еще вполне неопределенным, в каком смысле выговоренное публичное время « есть», можно ли вообще рассматривать его как сущее. До всякого решения о том, «все-таки лишь субъективно» публичное время или оно «объективно действительно» или ни то ни другое, прежде всего должен быть строже определен феноменальный характер публичного времени.
Публикация времени происходит не вдогонку и по обстоятельствам. Скорее, раз присутствие, экстатично-временное, всегда уже есть разомкнутое и к экзистенции принадлежит понимающее толкование, в озабочении время уже и опубликовано. По нему равняются, так что оно как-то должно обнаруживаться каждым.
Хотя озабочение временем может пойти означенным путем датировки из мироокружных происшествий, однако это делается по сути всегда уже в горизонте озабочения временем, известного нам как агрономический и календарный счет времени. Он возникает не случайно, но имеет свою экзистенциально-онтологическую необходимость в основоустройстве присутствия как заботы. Поскольку присутствие по своему существу как брошенное экзистирует падая, оно истолковывает свое время озабочиваясь по способу счета времени. В этом последнем временит «собственная» публикация времени, так что нужно сказать: брошенность присутствия есть основание того, что публичное время «имеется». Чтобы обеспечить возможную понятность доказательству происхождения публичного времени из фактичной временности, мы должны были прежде характеризовать вообще время, истолкованное во временности озабочения, уже хотя бы ради уяснения, что существо озабочения временем лежит не в применении числовых определений при датировке. Экзистенциально-онтологически решающее счета времени нельзя поэтому видеть и в квалификации времени, но его надо осмыслить исходное из временности считающегося с временем присутствия.
«Публичное время» оказывается тем временем, «в котором» встречает внутримирно подручное и наличное. Это заставляет именовать ’это неприсутствиеразмерное сущее внутривременным. Интерпретация внутривременности допускает исходнее вглядеться в существо «публичного времени» и вместе с тем позволяет очертить его «бытие».
Бытие присутствия есть забота. Это сущее экзистирует как брошенное падая. Оставленное раскрытому с его фактичным вот миру и миру в озабочении врученное, присутствие ожидает своей способности быть-в-мире таким образом, что «считается» с тем и «рассчитывает» на то, с чем оно ради этой способности быть имеет в итоге отличительное дело. Повседневное усматривающее бытие-в-мире нуждается в возможности обзора, т.е. ясности, чтобы уметь озаботившись обращаться с подручным внутри наличного. С фактичной разомкнутостью его мира для присутствия раскрыта природа. В его брошенности оно вверено смене дня и ночи. Первый дает своей ясностью возможный обзор, вторая отнимает его.
В усматривающе озаботившемся ожидании возможности обзора присутствие, понимая себя из своего рабочего дня, дает себе свое время с ’тогда, когда рассветет». Озаботившее «тогда» датируется из того, что стоит с прояснением в ближайшей мироокружной взаимосвязи имения-дела: из восхода солнца. Тогда, когда оно взойдет, будет время для… Тем самым присутствие датирует время, которое оно должно себе взять, из того, что в горизонте оставленности миру встречает внутри него как нечто, с чем оно для способности усматривающе быть-в-мире имеет отличительное дело. Озабоченность делает употребление из «подручности» дарящего свет и тепло солнца. Солнцем датируется истолкованное в озабочении время. Из этой датировки возникает «естественнейшая» мера времени, день. И поскольку временность присутствия, которое должно взять себе свое время, конечна, его дни также уже и сочтены. Это «пока длится день» дает озаботившемуся ожиданию возможность заботясь вперед определять разные «потом» того, чем надлежит озаботиться, т.е. подразделять день. Подразделение проводится опять же с оглядкой на то, чем датируется время: на движущееся солнце. Подобно восходу, закат и полдень отличительные «места», занимаемые этим светилом. Его регулярно возвращающемуся прохождению брошенное в мир, дающее себе во временении время присутствие ведет счет. Его событие на основе датирующего толкования времени, наметившегося из его брошенности в вот, день-деньское.
Эта датировка, осуществляемая исходя из дарящего свет и тепло светила и его отличительных «мест» на небе, есть задание времени, в бытии-друг-с-другом «под одним небом» в известных границах сразу однозначно осуществимое для «любого» в любое время и равным образом. Датирующее мироокружно доступно и все же не ограничено тем или иным озаботившим миром средств. В этом последнем, наоборот, всегда уже сооткрыта природа окружающего мира и публичный окружающий мир. На эту публичную датировку, внутри которой каждый задает себе свое время, всякий может вместе с тем «рассчитывать», она употребляет публично доступную меру. Эта датировка считается с временем в смысле измерения времени, которое нуждается соответственно в измерителе времени, т.е. в часах. Здесь заложено: с временностью брошенного, оставленного «миру „, дающего себе время присутствия открыто уже и нечто такое как «часы“, т.е. подручное, ставшее в своей регулярной повторяемости доступным в ожидающей актуализации. Брошенное бытие при подручном основано во временности. Она основаны часовое. Как условие возможности фактичной необходимости часов временность обусловливает вместе их открываемость; ибо лишь ожидающе-удерживающая актуализация солнечного бега, встречающего с раскрытостью внутримирно сущего, дает возможность вместе требует как себя толкующая – датировки из публично мироокружружно подручного.
«Природные» часы, всегда уже открытые с фактичной брошенностью основанного во времени присутствия, впервые мотивируют и вместе делают возможным изготовление и употребление еще более удобных часов, а именно так, что эти «искусственные» должны «ставиться» по тем «естественным», если должны со своей стороны сделать доступным время, первично открытое в природных часах.
Прежде чем обозначить главные черты формирования счета времени и употребления часов в их экзистенциально-онтологическом смысле, надо сперва полнее характеризовать время, озаботившее в измерении времени. Если измерение времени лишь «собственно» публикует озаботившее время, то, следуя тому как в таком «считающем» датировании кажет себя датированное, публичное время должно быть феноменально неприкрыто доступно.
Датировка толкующего себя в озаботившемся ожидании «потом» заключает в себе: потом, когда рассветет, время для работ дня. Истолкованное в озабочении время всегда уже понято как время для… Всякое «теперь, когда то и то» как таковое всегда благоприятно и неблагоприятно. «Теперь» – и так каждый модус истолкованного времени – есть не просто «теперь, когда…», но, по сути датируемое, оно по сути же определено структурой благоприятности соотв. неблагоприятности. Истолкованное время имеет с порога черту «время для…» соотв. «не время для…». Ожидательно-удерживающая актуализация озабочения понимает время в привязке к для-чего, со своей стороны в итоге сцепленного с ради-чего способности присутствия быть. Опубликованное время обнажает с этим для-того-чтобы-отношением ту структуру, какую мы ранее (1 , 2 ) узнали в значимости. Она конституирует мирность мира. Опубликованное время как время-для… имеет по сути характер мира. Потому мы называем публикуемое во временении временности время мировым временем. И это не поскольку скажем оно налично как внутримирное сущее, каким оно никогда не может быть, но поскольку оно принадлежит к миру в экзистенциально-онтологически проинтерпретированном смысле. Как сущностные отношения мироструктуры, напр. « с-тем-чтобы «, связаны на основе экстатично-горизонтного устройства временности с публичным временем, напр. с «тогда-когда», должно показать себя в нижеследующем. Во всяком случае только теперь озаботившее время дает структурно полно себя характеризовать: оно датируемо, отрезочно, публично и принадлежит, так структурированное, к самому миру. Всякое естественно-обыденно выговоренное «теперь» например имеет эту структуру и как таковое, хотя нетематически и доконцептуально, понято в озаботившемся давании-себе-времени присутствия.
В принадлежащей к брошенно-падающе экзистирующему присутствию разомкнутости естественных часов заложена вместе с тем отличительная, фактичным присутствием всегда уже выполненная публикация озаботившего времени, которая еще возрастает и упрочивается в совершенствовании счета времени и утончении применения часов. Историческое развитие счета времени и применения часов в его возможных видоизменениях не подлежит здесь историографическому описанию. Вместо этого поставим экзистенциально-онтологический вопрос: какой модус временения временности присутствия обнаруживается в этой направленности формирования счета времени и применения часов? С ответом на этот вопрос должно возникнуть более исходное понимание того, что измерение времени, т.е. вместе с тем эксплицитная публикация озаботившего времени, основаны во временности присутствия, а именно в некоем вполне определенном ее временении.
Если «первобытное» присутствие, положенное нами в основу анализа «естественного» счета времени, мы сравним с «развитым», то обнаружится, что для последнего день и наличие солнечного света уже не обладают преимущественной функцией, ибо это присутствие имеет то «преимущество», что способно и ночь сделать днем. Равным образом оно уже не нуждается для установления времени в специальном, непосредственном взгляде на солнце и его положение. Изготовление и применение своих измерительных средств позволяет прямо считывать время с особо для того изготовленных часов. Всякое сколько-часов есть «сколько-времени». Хотя это может (Оставаться скрытым от ситуативного считывания времени, применение часов тоже основано, поскольку часы в смысле возможности публичного счета времени должны регулироваться по «природным» часам, во временности присутствия, которая с разомкнутостью вот впервые делает возможным датирование озаботившего времени. Формирующаяся с прогрессивным раскрытием природы понятность природных часов задает ориентир для новых возможностей измерения времени, относительно независимых от дня и специальных наблюдений неба.
Известным образом однако уже и «первобытное» присутствие делает себя независимым от прямого считывания времени с неба. Иногда не фиксирует положение солнца на небе, но измеряет тень, Отбрасываемую все время имеющимся в распоряжении сущим. Это может ближайшим образом иметь место в простейшей форме древних «крестьянских часов». В тени, всякого постоянно сопровождающей, солнце встречает в аспекте его меняющегося пребывания в различных местах. Разную в течение дня длину тени можно «в любое время» вымерить шагами. Хотя длина тела и ступни индивидов различны, соотношение обоих в известных пределах точности остается константой. Публичное определение времени озаботившейся договоренности к примеру получает тогда форму: «Когда тень столько-то футов длины, мы встретимся там». Причем в друг-с-другом-бытии в более тесных границах ближайшего мироокружения невыраженно предполагается одинаковость широты «места», в котором произойдет отмер тени шагами. Эти часы присутствие не обязательно должно даже и носить на себе, оно известным образом само бывает ими.
Публичные солнечные часы, где кромка тени движется противоположно ходу солнца по размеченной цифрами полосе, не нуждаются в дальнейшем описании. Но почему каждый раз в месте, занятом тенью на циферблате, мы находим нечто подобное времени? Ни тень, ни шкала с делениями не есть само время, не больше чем их пространственное отношение друг к другу. Где же время, которое мы таким образом прямо считываем с «солнечных часов», но также и со всяких карманных часов?
Что означает считывание времени? «Взглянуть на часы» не значит ведь просто: рассмотреть это подручное средство в его изменении и проследить положение стрелок. Констатируя при применении часов всякое сколько-часов, мы говорим, выражение или нет: теперь столько-то, теперь время для…, соотв. есть еще время…, а именно теперь, вплоть до… Взглянуть-на-часы основано во взять-себе-время и им ведомо. Что обнаружилось уже при элементарном счете времени, становится здесь яснее: взглядывающая на часы ориентация на время есть по сути теперь-говорение. Это настолько «само собой разумеется», что мы даже не замечаем и в еще меньшей мере отчетливо знаем о том, что теперь тут всегда уже понято и истолковано в своем полном структурном составе датируемости, отрезочности, публичности и мирности.
Теперь-говорение есть опять же речевая артикуляция определенной актуализации, временящей в единстве с удерживающим ожиданием. Выполняемая при употреблении часов датировка проявляет себя как отличительная актуализация наличного. Датировка не просто встает отношение к наличному, но само вступление в отношение имеет характер измерения. Правда, мерное число может быть считано непосредственно. Здесь однако лежит: понимается содержимость масштаба в измеряемом отрезке, т.е. определено как-часто пребывания масштаба в нем. Измерение конституируется во времени при актуализации пребывающего масштаба в пребывающем отрезке. Лежащее в идее масштаба неизменение означает, что он во всякое время должен быть для кого угодно наличен в своем постоянстве. Измеряющая датировка озаботившего времени толкует последнее в актуализирующем внимании к наличному, становящемуся доступным как масштаб и как измеренное только в отличительной актуализации. Поскольку при измеряющей датировке актуализация пребывающего имеет особое первенство, измеряющее считывание времени по часам выговаривается в подчеркнутом смысле через теперь. При измерении времени происходит поэтому такая публикация времени, в меру которой оно всякий раз и во всякое время встречно каждому как «теперь и теперь и теперь». Это «обше»-доступное время на часах предносится таким образом как наличная множественность теперь, без того чтобы измерение времени было тематически направлено на время как таковое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61