Ей хотелось навеки слиться с Куртом в их ребенке… Но, к сожалению, забеременеть ей не удавалось. Видимо, сказался тот аборт, который она сделала в четырнадцать лет.
Два с половиной года продолжалось так: Курт убегал – Магда преследовала, Курт отталкивал – Магда обнимала. И всегда, всегда побеждала Магда… Ее объятия сделались цепкими и неумолимыми, как капкан. Курт был добычей. Она – охотником.
Она уже научилась обращаться с ним. Знала, как проще всего его возбудить. Ей уже казалось, что у них наладились какие-то более-менее стабильные отношения… Пусть неправильные, мучительные, неровные – но относительно стабильные!
И вдруг, в декабре 1941 года – словно гром среди ясного неба! – Курт, уехавший куда-то на восточные территории, вдруг вернулся вместе с Лизе-Лоттой Гисслер. Вместе с внучкой доктора Гисслера, с той самой, которая когда-то вышла замуж за еврея, а потом – бросила деда. Курт нашел ее в каком-то гетто и решил спасти. Да не ее одну – он привез еще и мальчишку, маленького кудрявого жидененка! И доктор Гисслер принял их обоих…
Доктора Гисслера Магда осуждала меньше всего. Понятно ведь: хоть и преступница, а все-таки родная внучка, да и мальчишка – наполовину тоже родной… Старик не мог отказать им в убежище. А они воспользовались его слабостью. Нагло, подло, преступно воспользовались! Лизе-Лотта не могла не понимать, какой угрозе она подвергает не только жизнь деда, но и нечто неизмеримо более важное – дело, которому он посвятил жизнь, его научные исследования. Но ей было все равно. Избалованная мерзавка.
Лизе-Лотта и внешне-то выглядела гадко: тощая, бледная, маленького росточка, с тусклыми волосами, прозрачной кожей и синяками под глазами. Все время смотрела затравленно, испуганно дергалась, стоило ее окликнуть… Иногда Магде казалось, что Лизе-Лотта слегка не в своем уме. Впрочем, это вполне возможно: какая женщина в своем уме выйдет замуж за еврея, а потом еще и отправится вместе с ним в гетто?! Лизе-Лотта казалась Магде настолько убогой, ничтожной и отвратительной, что Магда просто не поверила Курту, когда он в первый раз сказал ей, что с детства влюблен в Лизе-Лотту и считает ее самым прекрасным человеком на земле. Магда тогда расхохоталась, считая это неловкой шуткой – и схлопотала такую оплеуху, что не смогла удержаться на ногах.
Для Магды шоком было не только признание Курта, но и то, что он ее ударил. С тех пор, как Магда уехала из родного дома, ее никто не бил… Вспоминая побои, которым подвергал ее Иоганн Хох, Магда всегда думала: если кто-нибудь еще осмелится поднять на нее руку – она просто убьет наглеца! А тут – пришлось просить прощения, унижаться, цепляться за его сапоги, целовать его руки… Потому Магда понимала: если она позволит Курту уйти сейчас, покинуть ее во гневе – его очень трудно будет заставить вернуться.
Много позже она поняла, какая тактика поведения может быть единственно правильной, если она во что бы то ни стало хочет сохранить для себя Курта.
Ей пришлось притвориться, что она – его друг. Именно друг, готовый все выслушать, понять, посочувствовать. Что касается постельных утех… Так почему бы нет, раз у них это так славно получается? Но главное, разумеется, родство душ!
Один Бог ведал, как тяжело ей было выдерживать это «родство душ». Невыносимо тяжело выслушивать откровения Курта. Сочувствовать ему в том, что Лизе-Лотта больше не любит его и вряд ли полюбит…
Оказывается, когда-то давно Лизе-Лотта – «фрау Шарлотта», как почтительно называл ее Курт – чуть ли не целое лето защищала Курта от его дядюшек, кормила сладостями и читала ему вслух интересные книжки. Ерунда, казалось бы, но мальчик преисполнился благодарности. Которую и принял за любовь. И теперь готов был всем жертвовать ради этой любви. Ну, или почти всем… Жениться на Лизе-Лотте он, слава богу, не собирался. Правда, как он говорил, ПОКА не собирался – пока идет война… Но возможно – когда-нибудь потом они и соединят свои судьбы!
Он так рисковал, вытаскивая Лизе-Лотту вместе с ее отродьем из гетто. А она даже не способна была сделать вид, что любит его, заставляла страдать. Но – «неизменно была добра». И добрее «фрау Шарлотты» Курт никогда не встречал людей! А еще – она была чистая, верная, идеал немецкой жены, прекрасная женщина. И, оказывается, не она была виновна в том, что совершила расовое преступление, а… Доктор Гисслер! Он позволил ей выйти замуж за этого еврея. Он не защитил свою внучку. Такую хрупкую, нежную, беззащитную! Бедненькая «фрау Шарлотта» чудом не погибла! Курт искал ее – но не мог найти… Они встретились совершенно случайно…
Слушая весь этот наивный лепет из уст Курта, Магда до боли, до хруста стискивала зубы. Но ни разу не сорвалась. Ни высказала, что она на самом деле думает о Лизе-Лотте. Иногда только позволяла себе пошутить… Относительно любви Лизе-Лотты к евреям. Да и то – только тогда, когда помимо Курта, в комнате еще кто-нибудь был. Наедине с ним она бы себе таких шуток не позволила. Наедине с ним она была – само сочувствие и понимание. Она хорошо помнила ту оплеуху.
Все это было тяжело и больно.
Но Магда не переставала надеяться.
Пройдет время, Курт повзрослеет и поймет наконец, где – настоящая любовь, а где – притворство. Поймет, что Магда создана для него самой природой. Поймет ничтожество Лизе-Лотты. Возможно, у него наконец откроются глаза! Ведь годы не красят Лизе-Лотту. А Магда – из тех женщин, кто в зрелости становится еще красивее.
А может быть, вопрос решится как-нибудь иначе… В конце концов, как это не грустно, но доктор Гисслер очень стар. Когда он умрет – кто защитит Лизе-Лотту и маленького жидененка? Который к тому времени будет уже совсем не таким маленьким…
Курт защитит? Даже если и захочет… У Курта нет такой власти.
Магда была уверена, что Гестапо знает и про Лизе-Лотту, и про ее расово неполноценного отпрыска. Просто пока их не трогают. Ради доктора Гисслера и его трудов, по-настоящему важных для Германии! Но потом, когда доктора Гисслера не станет… Тогда они займутся Лизе-Лоттой. Магда позаботится об этом. Она не позволит Лизе-Лотте сломать Курту жизнь!
Да, она думала, что ее счастью угрожает только Лизе-Лотта.
Она и предположить не могла, что Курт захочет участвовать в эксперименте.
Почему?
Неужели так увлекся безумными идеями дядюшки?
Или это патриотизм такой неистовый, их в СС всех так воспитывают?
Или…
Или жизнь ему вовсе не мила?
И что она может сделать, чтобы защитить его? Сорвать эксперимент? Но как? Теперь уже от нее ничего не зависит. Сама же, дура, приложила столько усилий, чтобы добиться разрешения на экспедицию! Если Хаусхоффер и Гиммлер подписали приказ – назад дороги нет. Отказаться – пойти под трибунал… Но как ей удержать Курта? Как спасти?
Ведь даже если эти самые вампиры и существуют… То скорее всего – это болезнь! Болезнь крови, передающаяся через кровь, чудовищным образом влияющая на психику! Что-то вроде сифилиса. И если даже эта болезнь до сих пор толком не описана в медицинской литературе и не имеет названия – то и лекарство от нее будет придумано ох, как не скоро! А значит…
Значит, все добровольцы погибнут.
Магда давно уже подозревала подобный исход эксперимента. Но не боялась тяжелых последствий для экспериментаторов: ведь если болезнь верно описана в романах ужасов – значит, она продлевает физическое существование и значительно увеличивает выносливость. Пусть даже и вызывает аллергию на солнечный свет, серебро и чеснок. Можно будет прививать ее восточным рабам Рейха. Очень удобно. Много неприхотливых и выносливых рабов. Магда знала одного ученого – специализировавшегося на воздействии психотропных веществ на психику – который мечтал найти рецепт знаменитого белого порошка колдунов-бокоров с Гаити. Порошка, с помощью которого бокоры превращают людей в зомби. Но пока серьезная экспедиция на Гаити была невозможна… И Магда надеялась, что в случае успеха их экспедиции, они сумеют изготовлять выносливых рабов другим способом. Правда, вампиры не так покорны, как зомби… Но их можно удерживать страхом света, серебра, чеснока!
Только вот вряд ли вампиры представляют собой именно то, о чем любит поговорить Отто Хофер. Некую инфернальную сущность. И вряд ли они способны передавать эту инфернальную сущность другим людям. Магда во всякую мистику совершенно не верила. Доктор Гисслер тоже не верил. Но он готов был экспериментировать. Он считает, что мир познан не до конца, и ученых ожидают все новые сюрпризы. В принципе, он готов был допустить существование не только вампиров, но и оборотней. И провести эксперимент по превращению добровольцев в волков. Ежели это могло бы быть полезным для Германии. А Магда была уверена, что наука уже дошла в развитии до какого-то предела и ввысь развиваться уже не будет – только вширь, охватывать все более широкие пространства. То есть новую болезнь крови – возможно открыть. А новые способности человеческого организма – это уже вряд ли. Только до сих пор она никому об этом не говорила. А теперь уже поздно сознаваться. Ее не поймут и уж подавно – не простят.
Но еще не поздно спасти Курта!
Пока он жив, пока не заражен – не поздно!
Но как это сделать? Как?!
Глава II. Торжество Вильфреда Бекера
От прошлого невозможно избавиться навсегда.
Его нельзя перечеркнуть, уничтожить, о нем можно не думать – да и то, только какое-то время. Прошлое все равно настигнет. Рано или поздно… Настигнет тогда, когда ты будешь особенно уязвим, чтобы ударить больнее!
Если ты родился жертвой, то не сможешь стать палачом, как бы тебе этого не хотелось, потому что на самом деле себя невозможно переделать… Настолько переделать нельзя! И если кто-то думает, что черная форма СС и фуражка с черепом поможет ему стать неуязвимым, понадобится всего лишь немного времени, несколько часов, несколько дней, при счастливом стечении обстоятельств – несколько лет, чтобы понять, что все было напрасно!
Вильфред Бекер не был глупцом, и никогда не страдал склонностью к иллюзиям, однако какое-то время он действительно верил, что смог одержать победу над своей несчастной сущностью.
Верил, когда смотрел на себя в зеркало – смотрел на красивого молодого мужчину с жесткой линией рта, со стальным блеском в глазах, одетого в красивую черную форму, внушавшую уважение, восхищение и трепет, и он думал, что прошлого не существует, что оно растворилось во времени, заросло плесенью, покрылось пылью, превратилось в зыбкую тень, которая оживает только в том случае, если ты сам позволяешь ей ожить.
Прошлого не существует – говорил он себе.
А будущее… Даже будущим стоит рискнуть, чтобы избавиться от прошлого!
– Когда ты уезжаешь?
Вильфред резко обернулся. Занятый своими мыслями он не заметил, как в комнату вошел отец – дурацкая, всегда бесившая его привычка, вот так врываться в его комнату, внезапно и без стука.
За каким непотребным занятием отец хотел застать его – теперь?!
Привычка, должно быть…
– Отец, я попросил бы тебя впредь стучать, прежде чем войти в мою комнату.
Его голос был тверд, в его голосе была сила и – власть.
Да, власть. Потому что теперь он – бог для своего отца, который сам всегда хотел быть его богом. И он может стать для отца дьяволом, если захочет. А он захочет, безусловно захочет, если тот не оставит свои гнусные штучки!
А старик сдал. Здорово сдал за последние месяцы, ссутулился, стал шаркать при ходьбе, на лице его появилось какое-то странное выражение – то ли удивленное, то ли испуганное, то ли очень задумчивое.
Вильфред никогда не понимал своего отца, о чем тот думает, к чему стремится в своей серенькой, простенькой, лишенной побед и поражений жизни, откуда эта странная брезгливая неприязнь к нему – своему единственному отпрыску?! Не понимал он его и теперь…
О чем сумасшедший старик думает сейчас, когда смотрит так странно – уже не с неприязнью и даже как будто с уважением, но все равно с брезгливостью, как на какую-то неведому зверушку, которая жила-жила, потом сбросила старую шкуру и преобразилась вдруг!
– Хорошо… извини… я буду стучать, – отец как будто удивился странным словам сына, он словно никогда и не подозревал, что тому может что-то не нравиться в его поведении, притворился, что никогда не придавал значения таким мелочам как тактичность, хотя Вильфред-то знал – придавал, да еще какое!
– Через три дня, – мрачно сказал Вильфред, – Я уеду через три дня.
– Ты уже знаешь, куда?
– Знаю. Но это секретная информация.
Отец понимающе закивал.
– Но… Не на восточный фронт?
Вильфред усмехнулся. Верить в то, что папочка проявляет беспокойство за его жизнь, он не смог бы при всем желании. Да и не было такого желания. Сомневаться и рефлексировать – значит снова превращаться в жертву.
– Если я погибну, ты будешь получать за меня пенсию.
– Значит все-таки…
Вильфред молчал, он мог бы сказать – нет, его отправляют отнюдь не на фронт, всего лишь в мирную и безопасную союзную Румынию, где ему ничто не будет угрожать. Но он молчал. Может и правда старик волнуется? Все-таки, как бы там ни было, до селе Вильфред никогда не уезжал так далеко, и не было войны…
Тогда пусть поволнуется! Папашка… Пусть поймет, пусть осознает, что может потерять единственного сына, надежду свою и опору. Может остаться совсем один на старости лет.
– Ты будешь писать?…
– Писать?!
Удивлению Вильфреда не было предела.
– Отец, если меня убьют, ты получишь официальное уведомление. До той поры считай, что я жив и здоров, и что со мной все в порядке.
В какой-то момент ему все-таки стало его жаль. Может быть, не такой уж плохой человек его папочка, может быть не так уж ненавидел и презирал он его, может быть и в самом деле не имел намерений унижать его, когда…
Когда он был маленьким, беззащитным, невероятно затюканным и так сильно зависящим от него!
Вильфред отвернулся к зеркалу. Он всегда полагал, что каждый должен получать то, что он заслужил. Любить и заботиться о своем отце, который никогда не любил и не заботился о нем – когда он был маленьким и ему было трудно, Вильфред не хотел. Его отец не заслужил хорошего к себе отношения. Ничем!
А мамы уже нет. И очень жаль, что она ушла так рано, не дождалась, пока ее сын встанет на ноги… Вот она-то заслуживала бы и пенсии и уважения и всего-всего, что получает и будет получать теперь отец… Она бы оценила, она была бы рада, не за себя рада – за него, за маленького замухрышку Вилли, который не смотря ни на что, все-таки выкарабкался.
Когда другие мальчишки бегали, орали и дрались, Вильфред сидел дома, выполнял домашние задания или клеил из дерева самолеты и корабли. Он не был самодостаточным или нелюдимым, ему тоже хотелось орать и бегать – даже драться… Но драться так, как дрались другие, один на один, честно. Пусть будет больно, пусть даже до крови: если такова плата за то, чтобы мальчишки приняли его в свою компанию, он готов был пойти и на это, – но почему-то не получалось.
Он не был самым маленьким, не был самым хилым, и уродливым не был, но почему-то мальчишки презирали и ненавидели его, и не готовы были принять от него те жертвы, которые он хотел им принести. Они кидались в него камнями или гнилыми помидорами, похищали его школьную сумку, после чего Вилли находил свои тетрадки в грязных лужах, они лупили его всем скопом, если встречали случайно на улице.
Они называли его мокрицей или крысенышем… Чаще всего Вилли жалко улыбался, выслушивая оскорбления, чаще всего он просто стоял и смотрел на то, как сорвав с вешалки его пальто, мальчишки со смехом топтали его ногами, он не мог сказать ни слова, почему-то не было слов… почему-то не было даже желания защищаться.
Он ненавидел их жгучей, прозрачной, как самый сильный яд, ненавистью, придумывая про себя страшные кары для каждого из своих мучителей, и при этом никогда не отказал ни одному из них, когда они просили у него карандаш или ластик. То ли боялся отказать… То ли каждый раз надеялся, что этот вежливый тон, это «пожалуйста» протянет тоненькую ниточку, за которую можно будет удержаться и, может быть, даже подружиться… И что на этот раз его ластиком не будут играть в футбол, его карандаши не сломают.
Много лет спустя, Вильфред сам удивлялся этой своей странной покорности и бесконечному терпению. Ему даже хотелось вернуться в свое проклятое детство – пусть таким же маленьким слабым мальчиком, каким был он тогда, но со своим сегодняшним сильным духом, со своей яростью, со своим клокочущим где-то в темной глубине души хаосом… Он дрался бы тогда до смерти за каждую обиду, он ничего бы не прощал!
Но прошлое – это действительно только тень, к нему невозможно вернуться, его нельзя исправить.
Заниматься в элитном спортивном клубе Вильфред начал, когда уехал из своего маленького пыльного городка в Берлин, где поступил в университет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Два с половиной года продолжалось так: Курт убегал – Магда преследовала, Курт отталкивал – Магда обнимала. И всегда, всегда побеждала Магда… Ее объятия сделались цепкими и неумолимыми, как капкан. Курт был добычей. Она – охотником.
Она уже научилась обращаться с ним. Знала, как проще всего его возбудить. Ей уже казалось, что у них наладились какие-то более-менее стабильные отношения… Пусть неправильные, мучительные, неровные – но относительно стабильные!
И вдруг, в декабре 1941 года – словно гром среди ясного неба! – Курт, уехавший куда-то на восточные территории, вдруг вернулся вместе с Лизе-Лоттой Гисслер. Вместе с внучкой доктора Гисслера, с той самой, которая когда-то вышла замуж за еврея, а потом – бросила деда. Курт нашел ее в каком-то гетто и решил спасти. Да не ее одну – он привез еще и мальчишку, маленького кудрявого жидененка! И доктор Гисслер принял их обоих…
Доктора Гисслера Магда осуждала меньше всего. Понятно ведь: хоть и преступница, а все-таки родная внучка, да и мальчишка – наполовину тоже родной… Старик не мог отказать им в убежище. А они воспользовались его слабостью. Нагло, подло, преступно воспользовались! Лизе-Лотта не могла не понимать, какой угрозе она подвергает не только жизнь деда, но и нечто неизмеримо более важное – дело, которому он посвятил жизнь, его научные исследования. Но ей было все равно. Избалованная мерзавка.
Лизе-Лотта и внешне-то выглядела гадко: тощая, бледная, маленького росточка, с тусклыми волосами, прозрачной кожей и синяками под глазами. Все время смотрела затравленно, испуганно дергалась, стоило ее окликнуть… Иногда Магде казалось, что Лизе-Лотта слегка не в своем уме. Впрочем, это вполне возможно: какая женщина в своем уме выйдет замуж за еврея, а потом еще и отправится вместе с ним в гетто?! Лизе-Лотта казалась Магде настолько убогой, ничтожной и отвратительной, что Магда просто не поверила Курту, когда он в первый раз сказал ей, что с детства влюблен в Лизе-Лотту и считает ее самым прекрасным человеком на земле. Магда тогда расхохоталась, считая это неловкой шуткой – и схлопотала такую оплеуху, что не смогла удержаться на ногах.
Для Магды шоком было не только признание Курта, но и то, что он ее ударил. С тех пор, как Магда уехала из родного дома, ее никто не бил… Вспоминая побои, которым подвергал ее Иоганн Хох, Магда всегда думала: если кто-нибудь еще осмелится поднять на нее руку – она просто убьет наглеца! А тут – пришлось просить прощения, унижаться, цепляться за его сапоги, целовать его руки… Потому Магда понимала: если она позволит Курту уйти сейчас, покинуть ее во гневе – его очень трудно будет заставить вернуться.
Много позже она поняла, какая тактика поведения может быть единственно правильной, если она во что бы то ни стало хочет сохранить для себя Курта.
Ей пришлось притвориться, что она – его друг. Именно друг, готовый все выслушать, понять, посочувствовать. Что касается постельных утех… Так почему бы нет, раз у них это так славно получается? Но главное, разумеется, родство душ!
Один Бог ведал, как тяжело ей было выдерживать это «родство душ». Невыносимо тяжело выслушивать откровения Курта. Сочувствовать ему в том, что Лизе-Лотта больше не любит его и вряд ли полюбит…
Оказывается, когда-то давно Лизе-Лотта – «фрау Шарлотта», как почтительно называл ее Курт – чуть ли не целое лето защищала Курта от его дядюшек, кормила сладостями и читала ему вслух интересные книжки. Ерунда, казалось бы, но мальчик преисполнился благодарности. Которую и принял за любовь. И теперь готов был всем жертвовать ради этой любви. Ну, или почти всем… Жениться на Лизе-Лотте он, слава богу, не собирался. Правда, как он говорил, ПОКА не собирался – пока идет война… Но возможно – когда-нибудь потом они и соединят свои судьбы!
Он так рисковал, вытаскивая Лизе-Лотту вместе с ее отродьем из гетто. А она даже не способна была сделать вид, что любит его, заставляла страдать. Но – «неизменно была добра». И добрее «фрау Шарлотты» Курт никогда не встречал людей! А еще – она была чистая, верная, идеал немецкой жены, прекрасная женщина. И, оказывается, не она была виновна в том, что совершила расовое преступление, а… Доктор Гисслер! Он позволил ей выйти замуж за этого еврея. Он не защитил свою внучку. Такую хрупкую, нежную, беззащитную! Бедненькая «фрау Шарлотта» чудом не погибла! Курт искал ее – но не мог найти… Они встретились совершенно случайно…
Слушая весь этот наивный лепет из уст Курта, Магда до боли, до хруста стискивала зубы. Но ни разу не сорвалась. Ни высказала, что она на самом деле думает о Лизе-Лотте. Иногда только позволяла себе пошутить… Относительно любви Лизе-Лотты к евреям. Да и то – только тогда, когда помимо Курта, в комнате еще кто-нибудь был. Наедине с ним она бы себе таких шуток не позволила. Наедине с ним она была – само сочувствие и понимание. Она хорошо помнила ту оплеуху.
Все это было тяжело и больно.
Но Магда не переставала надеяться.
Пройдет время, Курт повзрослеет и поймет наконец, где – настоящая любовь, а где – притворство. Поймет, что Магда создана для него самой природой. Поймет ничтожество Лизе-Лотты. Возможно, у него наконец откроются глаза! Ведь годы не красят Лизе-Лотту. А Магда – из тех женщин, кто в зрелости становится еще красивее.
А может быть, вопрос решится как-нибудь иначе… В конце концов, как это не грустно, но доктор Гисслер очень стар. Когда он умрет – кто защитит Лизе-Лотту и маленького жидененка? Который к тому времени будет уже совсем не таким маленьким…
Курт защитит? Даже если и захочет… У Курта нет такой власти.
Магда была уверена, что Гестапо знает и про Лизе-Лотту, и про ее расово неполноценного отпрыска. Просто пока их не трогают. Ради доктора Гисслера и его трудов, по-настоящему важных для Германии! Но потом, когда доктора Гисслера не станет… Тогда они займутся Лизе-Лоттой. Магда позаботится об этом. Она не позволит Лизе-Лотте сломать Курту жизнь!
Да, она думала, что ее счастью угрожает только Лизе-Лотта.
Она и предположить не могла, что Курт захочет участвовать в эксперименте.
Почему?
Неужели так увлекся безумными идеями дядюшки?
Или это патриотизм такой неистовый, их в СС всех так воспитывают?
Или…
Или жизнь ему вовсе не мила?
И что она может сделать, чтобы защитить его? Сорвать эксперимент? Но как? Теперь уже от нее ничего не зависит. Сама же, дура, приложила столько усилий, чтобы добиться разрешения на экспедицию! Если Хаусхоффер и Гиммлер подписали приказ – назад дороги нет. Отказаться – пойти под трибунал… Но как ей удержать Курта? Как спасти?
Ведь даже если эти самые вампиры и существуют… То скорее всего – это болезнь! Болезнь крови, передающаяся через кровь, чудовищным образом влияющая на психику! Что-то вроде сифилиса. И если даже эта болезнь до сих пор толком не описана в медицинской литературе и не имеет названия – то и лекарство от нее будет придумано ох, как не скоро! А значит…
Значит, все добровольцы погибнут.
Магда давно уже подозревала подобный исход эксперимента. Но не боялась тяжелых последствий для экспериментаторов: ведь если болезнь верно описана в романах ужасов – значит, она продлевает физическое существование и значительно увеличивает выносливость. Пусть даже и вызывает аллергию на солнечный свет, серебро и чеснок. Можно будет прививать ее восточным рабам Рейха. Очень удобно. Много неприхотливых и выносливых рабов. Магда знала одного ученого – специализировавшегося на воздействии психотропных веществ на психику – который мечтал найти рецепт знаменитого белого порошка колдунов-бокоров с Гаити. Порошка, с помощью которого бокоры превращают людей в зомби. Но пока серьезная экспедиция на Гаити была невозможна… И Магда надеялась, что в случае успеха их экспедиции, они сумеют изготовлять выносливых рабов другим способом. Правда, вампиры не так покорны, как зомби… Но их можно удерживать страхом света, серебра, чеснока!
Только вот вряд ли вампиры представляют собой именно то, о чем любит поговорить Отто Хофер. Некую инфернальную сущность. И вряд ли они способны передавать эту инфернальную сущность другим людям. Магда во всякую мистику совершенно не верила. Доктор Гисслер тоже не верил. Но он готов был экспериментировать. Он считает, что мир познан не до конца, и ученых ожидают все новые сюрпризы. В принципе, он готов был допустить существование не только вампиров, но и оборотней. И провести эксперимент по превращению добровольцев в волков. Ежели это могло бы быть полезным для Германии. А Магда была уверена, что наука уже дошла в развитии до какого-то предела и ввысь развиваться уже не будет – только вширь, охватывать все более широкие пространства. То есть новую болезнь крови – возможно открыть. А новые способности человеческого организма – это уже вряд ли. Только до сих пор она никому об этом не говорила. А теперь уже поздно сознаваться. Ее не поймут и уж подавно – не простят.
Но еще не поздно спасти Курта!
Пока он жив, пока не заражен – не поздно!
Но как это сделать? Как?!
Глава II. Торжество Вильфреда Бекера
От прошлого невозможно избавиться навсегда.
Его нельзя перечеркнуть, уничтожить, о нем можно не думать – да и то, только какое-то время. Прошлое все равно настигнет. Рано или поздно… Настигнет тогда, когда ты будешь особенно уязвим, чтобы ударить больнее!
Если ты родился жертвой, то не сможешь стать палачом, как бы тебе этого не хотелось, потому что на самом деле себя невозможно переделать… Настолько переделать нельзя! И если кто-то думает, что черная форма СС и фуражка с черепом поможет ему стать неуязвимым, понадобится всего лишь немного времени, несколько часов, несколько дней, при счастливом стечении обстоятельств – несколько лет, чтобы понять, что все было напрасно!
Вильфред Бекер не был глупцом, и никогда не страдал склонностью к иллюзиям, однако какое-то время он действительно верил, что смог одержать победу над своей несчастной сущностью.
Верил, когда смотрел на себя в зеркало – смотрел на красивого молодого мужчину с жесткой линией рта, со стальным блеском в глазах, одетого в красивую черную форму, внушавшую уважение, восхищение и трепет, и он думал, что прошлого не существует, что оно растворилось во времени, заросло плесенью, покрылось пылью, превратилось в зыбкую тень, которая оживает только в том случае, если ты сам позволяешь ей ожить.
Прошлого не существует – говорил он себе.
А будущее… Даже будущим стоит рискнуть, чтобы избавиться от прошлого!
– Когда ты уезжаешь?
Вильфред резко обернулся. Занятый своими мыслями он не заметил, как в комнату вошел отец – дурацкая, всегда бесившая его привычка, вот так врываться в его комнату, внезапно и без стука.
За каким непотребным занятием отец хотел застать его – теперь?!
Привычка, должно быть…
– Отец, я попросил бы тебя впредь стучать, прежде чем войти в мою комнату.
Его голос был тверд, в его голосе была сила и – власть.
Да, власть. Потому что теперь он – бог для своего отца, который сам всегда хотел быть его богом. И он может стать для отца дьяволом, если захочет. А он захочет, безусловно захочет, если тот не оставит свои гнусные штучки!
А старик сдал. Здорово сдал за последние месяцы, ссутулился, стал шаркать при ходьбе, на лице его появилось какое-то странное выражение – то ли удивленное, то ли испуганное, то ли очень задумчивое.
Вильфред никогда не понимал своего отца, о чем тот думает, к чему стремится в своей серенькой, простенькой, лишенной побед и поражений жизни, откуда эта странная брезгливая неприязнь к нему – своему единственному отпрыску?! Не понимал он его и теперь…
О чем сумасшедший старик думает сейчас, когда смотрит так странно – уже не с неприязнью и даже как будто с уважением, но все равно с брезгливостью, как на какую-то неведому зверушку, которая жила-жила, потом сбросила старую шкуру и преобразилась вдруг!
– Хорошо… извини… я буду стучать, – отец как будто удивился странным словам сына, он словно никогда и не подозревал, что тому может что-то не нравиться в его поведении, притворился, что никогда не придавал значения таким мелочам как тактичность, хотя Вильфред-то знал – придавал, да еще какое!
– Через три дня, – мрачно сказал Вильфред, – Я уеду через три дня.
– Ты уже знаешь, куда?
– Знаю. Но это секретная информация.
Отец понимающе закивал.
– Но… Не на восточный фронт?
Вильфред усмехнулся. Верить в то, что папочка проявляет беспокойство за его жизнь, он не смог бы при всем желании. Да и не было такого желания. Сомневаться и рефлексировать – значит снова превращаться в жертву.
– Если я погибну, ты будешь получать за меня пенсию.
– Значит все-таки…
Вильфред молчал, он мог бы сказать – нет, его отправляют отнюдь не на фронт, всего лишь в мирную и безопасную союзную Румынию, где ему ничто не будет угрожать. Но он молчал. Может и правда старик волнуется? Все-таки, как бы там ни было, до селе Вильфред никогда не уезжал так далеко, и не было войны…
Тогда пусть поволнуется! Папашка… Пусть поймет, пусть осознает, что может потерять единственного сына, надежду свою и опору. Может остаться совсем один на старости лет.
– Ты будешь писать?…
– Писать?!
Удивлению Вильфреда не было предела.
– Отец, если меня убьют, ты получишь официальное уведомление. До той поры считай, что я жив и здоров, и что со мной все в порядке.
В какой-то момент ему все-таки стало его жаль. Может быть, не такой уж плохой человек его папочка, может быть не так уж ненавидел и презирал он его, может быть и в самом деле не имел намерений унижать его, когда…
Когда он был маленьким, беззащитным, невероятно затюканным и так сильно зависящим от него!
Вильфред отвернулся к зеркалу. Он всегда полагал, что каждый должен получать то, что он заслужил. Любить и заботиться о своем отце, который никогда не любил и не заботился о нем – когда он был маленьким и ему было трудно, Вильфред не хотел. Его отец не заслужил хорошего к себе отношения. Ничем!
А мамы уже нет. И очень жаль, что она ушла так рано, не дождалась, пока ее сын встанет на ноги… Вот она-то заслуживала бы и пенсии и уважения и всего-всего, что получает и будет получать теперь отец… Она бы оценила, она была бы рада, не за себя рада – за него, за маленького замухрышку Вилли, который не смотря ни на что, все-таки выкарабкался.
Когда другие мальчишки бегали, орали и дрались, Вильфред сидел дома, выполнял домашние задания или клеил из дерева самолеты и корабли. Он не был самодостаточным или нелюдимым, ему тоже хотелось орать и бегать – даже драться… Но драться так, как дрались другие, один на один, честно. Пусть будет больно, пусть даже до крови: если такова плата за то, чтобы мальчишки приняли его в свою компанию, он готов был пойти и на это, – но почему-то не получалось.
Он не был самым маленьким, не был самым хилым, и уродливым не был, но почему-то мальчишки презирали и ненавидели его, и не готовы были принять от него те жертвы, которые он хотел им принести. Они кидались в него камнями или гнилыми помидорами, похищали его школьную сумку, после чего Вилли находил свои тетрадки в грязных лужах, они лупили его всем скопом, если встречали случайно на улице.
Они называли его мокрицей или крысенышем… Чаще всего Вилли жалко улыбался, выслушивая оскорбления, чаще всего он просто стоял и смотрел на то, как сорвав с вешалки его пальто, мальчишки со смехом топтали его ногами, он не мог сказать ни слова, почему-то не было слов… почему-то не было даже желания защищаться.
Он ненавидел их жгучей, прозрачной, как самый сильный яд, ненавистью, придумывая про себя страшные кары для каждого из своих мучителей, и при этом никогда не отказал ни одному из них, когда они просили у него карандаш или ластик. То ли боялся отказать… То ли каждый раз надеялся, что этот вежливый тон, это «пожалуйста» протянет тоненькую ниточку, за которую можно будет удержаться и, может быть, даже подружиться… И что на этот раз его ластиком не будут играть в футбол, его карандаши не сломают.
Много лет спустя, Вильфред сам удивлялся этой своей странной покорности и бесконечному терпению. Ему даже хотелось вернуться в свое проклятое детство – пусть таким же маленьким слабым мальчиком, каким был он тогда, но со своим сегодняшним сильным духом, со своей яростью, со своим клокочущим где-то в темной глубине души хаосом… Он дрался бы тогда до смерти за каждую обиду, он ничего бы не прощал!
Но прошлое – это действительно только тень, к нему невозможно вернуться, его нельзя исправить.
Заниматься в элитном спортивном клубе Вильфред начал, когда уехал из своего маленького пыльного городка в Берлин, где поступил в университет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46