их близость. Его объятия. Его поцелуи, обжигавшие ее, как лед.
И никогда она не стонала от страсти, не извивалась так в объятиях мужчины, как сейчас!
Она хотела его! Скорее, скорее!
Возьми же меня! Мою кровь, мою жизнь, мою душу!
И когда он приник поцелуем к ее шее, такая боль пронзила все ее тело, такая боль, какой она не ведала прежде, какой она не могла себе представить, и боль эта была белым огнем, от которого вскипела ее кровь, и боль эта была наслаждением, высоким и чистым. Боль-наслаждение, наслаждение болью – прежде Лизе-Лотта не поверила бы, что такое возможно – а теперь боль и наслаждение заполняли ее тело, ее душу, ее разум, вытеснив все прочее, лишнее, и все казалось теперь прочим и лишним, главным было это чувства, эта белая вспышка, длившаяся и длившаяся, становившаяся все сильнее, эта пульсация боли, этот экстаз наслаждения, уводивший ее все выше, и выше, и выше, с каждым ударом сердца… А сердце билось все быстрее, так быстро, что Лизе-Лотте казалось – она не выдержит сейчас, она уже не может дышать, она задыхается, но лучше было задохнуться, чем утратить этот белый огонь, эту радость, эту боль!
И она из последних сил цеплялась за плечи мужчины, приникшего к ее шее в долгом-долгом поцелуе.
Она отдавалась ему так, как не отдавалась никогда, никому.
Она хотела принадлежать ему полностью, она хотела, чтобы он не просто взял ее – а потом отпустил, как берут и отпускают мужчины… Она хотела, чтобы он взял ее навсегда, выбрал полностью, вычерпал до последней капли. Стать частью его, раствориться в нем, в этом белом огне…
Она хотела этого, она действительно этого хотела!
Он нужен был ей… С ним она позабыла все свои страхи… Он мог защитить ее по-настоящему, он мог избавить ее…
Избавить от жизни!
Да, да, да! Она хотела этого!
– Возьми меня… Возьми мою жизнь! – шептала Лизе-Лотта, пока граф пил ее кровь: сначала – большими жадными глотками, потом – медленно смакуя, потом – и вовсе по капле… Чтобы продлить удовольствие.
Он наслаждался. Наслаждался по-настоящему. Потому что впервые за столько лет женщина по-настоящему хотела его! Не завороженная голосом и взглядом вампира, не обманутая привлекательным человеческим обликом – нет, она действительно хотела его, хотела таким, каким он был на самом деле. Она сознательно отдавалась ему: не для любви – для смерти. И это давало ему такую радость, и будила в нем такие странные, чудесные, давно позабытые чувства.
Возможно, что-то такое он чувствовал, когда был еще человеком.
Это – нежность?
Нет, наверное, нет…
Это больше, чем нежность…
Ему хотелось выпить всю ее – до капли – тем более, что она сама предлагала ему себя.
Он слышал это не только в ее словах, но и в биении сердца.
Ее мысли текли сквозь его мысли.
Ее чувства сплетались с его чувствами.
Смертные не знают такого единения.
Это много больше, чем их жалкая, слабая любовь…
Граф заставил себя оторваться от горла Лизе-Лотты, когда почувствовал, что биение ее пульса стало угрожающе прерывистым и слабым, а в дыхании послышались тихие влажные хрипы.
Он все-таки был уже сыт – сыт кровью той девочки – а кровь Лизе-Лотты была для него чем-то вроде изысканного десерта.
Трудно оторваться, но контролировать себя он все-таки мог.
Облизнув с губ ее кровь, он заботливо посмотрел ей в лицо.
Она была так бледна, даже губы побелели, глаза закатились… Глубокий обморок, вызванный потерей крови. Деду-врачу придется повозиться, чтобы поднять ее на ноги. Серьезное испытание для его науки.
Из ранок на шее текла кровь. Сладостно-пьянящая кровь! Того, что еще текло в сосудах этого хрупкого тельца, хватило бы еще на несколько глотков… Прежде, чем остановится сердце… Но граф не хотел, чтобы Лизе-Лотта умерла.
Если он убьет ее сегодня, от дивного наслаждения останется лишь воспоминание.
Если же он позволит ей выжить… Позволит и поможет – без его помощи ей не выкарабкаться уже – тогда Лизе-Лотта еще хотя бы раз даст ему ту же радость. А может быть, много раз, если он усмирит свои аппетиты и не будет так жаден.
Граф широко провел языком по ранкам – и они затянулись в мгновение ока. Теперь они выглядели, будто два булавочных укола. Только кожа по краям побелела и разлохматилась.
Настоящий специалист по вампирам – такой, как Абрахам Стокер – сразу понял бы, в чем причина внезапного недомогания прелестной Лизе-Лотты!
Но в том-то и прелесть ситуации, что настоящих специалистов по вампирам здесь нет!
Они только мнят себя специалистами, но на самом деле – в глубине своих гнусных гнилых душонок – они не верят в вампиров… Они вообще ни во что не верят. Кроме как в свое превосходство над другими народами.
Мерзость, мерзость… Оскорбительно иметь таких существ – своими врагами! Еще оскорбительнее знать, что они не враги, а сторонники… Вроде как сторонники?
Граф с улыбкой любовался на Лизе-Лотту, обессилено приникшую к его груди. Теперь он познал ее… И это познание было глубже, чем у мужчины, овладевшего любимой женщиной. Глубже, чем у мужа, прожившего двадцать пять лет со своею женой в добром согласии. Нет, граф познал самую суть Лизе-Лотты!
Он видел ее такой, какая она есть на самом деле.
Не худенькая тридцатилетняя женщина с громадными испуганными глазами и сединой в коротких темных кудряшках, какой она видится остальным, нет, она все еще была девочкой… Десятилетней девочкой с толстыми косами – и такими же громадными испуганными глазами, как сейчас.
Вот она замерла в кресле-качалке… На ней ночная рубашка и шерстяные чулки, спустившиеся к щиколоткам. Она кутается в плед. На коленях – книга.
Она боится…
Боится, что кто-нибудь застанет ее за этим преступным занятием – за чтением глубокой ночью!
Боится, что дед на неделю запрет от нее книжный шкаф.
Боится, что ее отправят в закрытую школу, где вовсе не будет книг, а только бесконечное рукоделие – как и положено благовоспитанной немецкой девочке.
И еще она боится чего-то неосознанного… Она ведь не помнит, как именно погибли ее родители. Кажется, в автомобильной аварии? Так ей сказали. Она знает, как они погибли, – но не помнит. Думает, что не помнит.
На самом деле она присутствовала при этом и воспоминание укрыто в тайниках ее памяти, воспоминание о том, как ссорились отец и дед, как дед выхватил револьвер и снес половину черепа любимому отпрыску, а следом разрядил весь барабан в живот и грудь ненавистной невестке. Он мог попасть в Лизе-Лотту, она все это время прижималась к матери – и упала под тяжестью ее бездыханного тела.
Ей было два с половиной года.
Она все забыла.
Она не забудет никогда…
И сейчас – ей все еще десять лет и больше всех на свете она боится деда.
А ведь ей многое пришлось испытать… Ее английский возлюбленный предал ее. Она пережила гибель близких и заключение в гетто. Потом она попалась этому гаденышу. Он мучил ее своею неистовой любовью. И, кажется, даже не догадывался о том, что для нее его ласки – мучение.
Кажется, он тоже хочет поучаствовать в эксперименте? Из него получится великолепный вампир… Он уже сейчас такой упырь, каких редко встретишь даже среди носферату! Интересно, каков он на вкус? Должно быть, гадок. Да, юный красавчик Курт плохо обращался с бедняжкой. И все-таки деда своего она боится сильнее. Должно быть, выдающаяся личность, этот доктор Гисслер… Стоит познакомиться с ним поближе.
Граф прижал Лизе-Лотту к груди и покачал в объятиях, как младенца. Он все еще чувствовал вкус ее крови на губах. Прелестное создание! Нежное, чистое и страдающее. Идеальная жертва. Нет ничего вкусней страданий. Особенно когда они приправлены нежностью и чистотой. Она так привыкла жертвовать собой ради других. Да, действительно – идеальная жертва! Жертва, привыкшая к самопожертвованию… Да еще и хорошенькая, вдобавок ко всему.
Граф предпочитал хорошеньких жертв. Чтобы не только жажда, но и эстетическое чувство было удовлетворено. И эти ребята, военные и ученые, – экспериментаторы придурковатые – они не ошиблись в своих расчетах… Действительно, красивые и юные жертвы – лучшая приманка для любого вампира.
Интересно, как они отбирали всех этих девочек и мальчиков? Постарались ведь… Ангелочки – как с рождественской открытки – на любые вкусы!
Граф хихикнул, вспомнив, как Мария и Рита накинулись на ту девчонку. Это было восхитительное зрелище! Две прекрасные молодые женщины – пышная белокожая Мария с ее длинными золотистыми косами и изящная смуглая Рита с буйными черными кудрями – и девочка, хорошенькая, румяная, русоволосая девочка, безвольно повисшая на их руках. Картина, достойная мастеров прошлого – Буше, Фрагонара, Греза! Правда, они бы в обморок упали от этого зрелища…
Только вот в том, что вампира можно поймать «на живца» и заманить в ловушку, как лисицу в капкан – в этом господа-ученые просчитались. Хотя… Рита, с ее беспечностью, бурным темпераментом и неутолимым голодом – она вполне могла бы попасться.
Но они с Марией не допустят этого.
Все-таки они – все трое – родственники! И в жизни, и в смерти. Их породнила кровь, выпитая друг у друга. И кровь, выпитая у их жертв. И все эти долгие годы сумеречного существования неупокоившихся… Нет, они будут защищать друг друга.
Люди думают, что вампир – примитивное, бессмысленное создание, которому ведом только голод… Пусть заблуждаются. Тем лучше для вампиров.
Мария и Рита – его прекрасные дамы, спутницы его бессмертия…
А у Влада Дракулы таких было три! Две брюнетки и блондинка.
У него пока есть блондинка и брюнетка… Может быть, третьей сделать тоже блондинку?
Магда фон Далау достаточно красива и жестока, чтобы стать его достойной спутницей.
А это бедное создание, лежащее в его объятиях, словно загрызенный ягненочек… Право же, следует поспешить за медицинской помощью.
Если она умрет сейчас, это будет в высшей степени обидно!
Обычно граф оставлял своих жертв на том же месте, где выпивал их кровь.
А если жертве разрешалось еще пожить – он гипнотизировал ее и она сама возвращалась в свою постель.
Лизе-Лотта слишком ослабела, чтобы двигаться самостоятельно…
А бросить ее на мраморной скамье в саду было рискованно: к утру становилось зябко, к тому же ее могли еще долго не хватиться. Никто особо ею не интересуется, кроме мальчишки, но он не выходит из своей комнаты без разрешения матери. Матери… А ведь эта женщина никогда не рожала! Но она могла бы родить, она хотела бы родить! Граф это точно знал. Он чувствовал, что, вопреки своему хрупкому облику, Лизе-Лотта была до краев полна той самой энергией, благодаря которой женщины жаждут материнства и проращивают в себе даже самое слабое, даже случайно зароненное семя и дают жизнь детям. Она могла бы дать жизнь четверым. Каждой суждено какое-то количество детей… Хотя далеко не всегда женщины выполняют свое предназначение. Но Лизе-Лотта выполнила бы, если бы могла. Ее материнская энергия была действительно сильной. Она пульсировала в ее крови…
А этот мальчик – он не был ее сыном. Но она любила его даже сильнее, чем могла бы любить своего ребенка. Она любила в нем свою покойную подругу и своего покойного мужа. Она любила в нем свою счастливую юность. Она выстрадала этого ребенка.
Граф нес Лизе-Лотту по лестницам и коридорам замка, мимо застывших часовых, которыми в тот миг, когда вампир проплывал мимо, на миг овладевала какая-то странная сонливость…
Граф нес Лизе-Лотту и не отрывал взгляда от ее бледного, застывшего лица. Он выпил ее кровь – и он знал теперь все ее тайны, всю ее жизнь, он первого вздоха, первого крика – до сегодняшней ночи. Для него больше не было в ней тайн… Но от этого Лизе-Лотта ничуть не потеряла для него привлекательности.
Это только смертные мужчины теряют интерес к возлюбленным, когда узнают все их мечты и секреты.
У вампиров все иначе.
Их любовь начинается с первого глотка крови. С первого акта познания. И длится… До последнего глотка. «Пока смерть не разлучит нас…»
Граф уложил Лизе-Лотту в постель, заботливо укрыл одеялом.
Серебряные решетки на окнах ослепительно горели в ночи… Но они уже не смогут удержать старого Карди! Он будет приходить в эту комнату, когда захочет.
Мальчишка в соседней комнате не спал. Граф слышал биение его сердца, испуганное дыхание, чувствовал жар юного тела. Аппетитный мальчишка! В нем тоже было страдание и страх… И еще какой-то внутренний огонь, которого не было в других детях, находившихся здесь.
Но граф решил не трогать этого мальчишку, пока жива Лизе-Лотта.
Неизвестно, как смерть приемного сына скажется на вкусе ее крови!
Надо предупредить дам, чтобы не вздумали приближаться к нему. И последить за Ритой. Мария – та послушается сразу, а вот за Ритой нужен глаз да глаз! Особенно когда она голодна. А голодна она всегда.
Граф вышел из комнаты Лизе-Лотты. По коридору шел часовой. Граф остановился перед ним, посмотрел в глаза… И через миг часовой уже бежал к командиру с сообщением, будто слышал из комнаты фрейлин Гисслер стоны и хрипение.
Через десять минут доктор Гисслер уже входил в комнату внучки со своим черным медицинским саквояжем, а Магда – разрумянившаяся ото сна, с распущенными по плечам золотистыми волосами – позевывая, плелась по лестнице, подгоняемая Куртом, и про себя ругала Лизе-Лотту самыми гадкими словами, какие только знала. Надо же, тихоня умудрилась заболеть! Как не вовремя! Да еще ночью из-за нее вставай… Магда и Вальтер прошли мимо графа, слившегося с тенью в одной из стенных ниш. Граф услышал ее мысли. И еще раз подумал о том, что из Магды получилась бы великолепная вампирша. Она уже и сейчас-то не совсем человек… Осталось только сделать ее бессмертной. Ее и юного Курта. Они здесь лучше всех подходят для «эксперимента».
Глава X. За серебряной решеткой
Нет, все в бывшем винном погребе старого замка оказалось совсем не так плохо, как предполагал Димка. Даже хорошо! Вдоль стен стояли двухэтажные солдатские кровати, застеленные серым, застиранным, но вполне настоящим бельем, показавшимся мальчику невозможно роскошным. На каменном полу лежал вытертый и изрядно поеденный молью ковер, в маленькое зарешеченное окошко под потолком попадали солнечные лучи. Туалет в углу скрывался за деревянной ширмой и представлял собой не просто старое ведро, а вполне удобный стульчак.
Сказать, что Димка был ошеломлен – не сказать ничего! Целую минуту он стоял на пороге соляным столбом, вытаращив глаза и разинув рот, пялился на ближайшую к нему аккуратно застеленную шерстяным одеялом широкую удобную кровать, на подушку в изголовье… потом только заметил сидящую на краешке этой кровати девочку, которая так же удивленно и испуганно смотрела на него.
Нет, на самом деле не была она испугана – не было в огромных темно-синих глазах настоящего страха, не было затравленности, тоски и постоянного ожидания худшего, что привык видеть Димка в десятках и сотнях глаз людей, которых ему довелось знать в последнее время.
В глазах этой девочки были чистота и ясный свет.
Эта девочка только думала, что она до смерти испугана, на самом деле она еще и не начинала бояться… не знала, не умела бояться по-настоящему.
Димка смутился этих лучащихся светом синих глаз и даже покраснел, как будто вернулся на миг в стародавнюю довоенную жизнь – стал прежним мальчиком, для которого настоящее испытание достойно выдержать взгляд красивой девочки, которая к тому же совсем уже девушка…
Она и была из другой жизни, милая девочка старшеклассница, одна из тех, кого мальчишки украдкой провожают взглядами, о ком мечтают бессонными ночами, мучаясь неясным томлением плоти. Она была – как пощечина, как ведро ледяной воды на бедную Димкину голову, этот мираж из хранимого, как святыня, на самом дне памяти прошлого…
И одета она была так, как будто полчаса назад вышла из дома на прогулку и вот – невесть как очутилась в бывшем винном погребе старого замка – в серенькую юбочку, в белую блузочку с кружевным воротничком и розовою кофточку.
Она молчала, и Димка тоже не мог вымолвить ни слова, как будто забыл, как это – говорить! Но и молчать уже было нельзя, и без того он уже выглядел полным идиотом!
– Ты… откуда? – промямлил Димка по-польски.
Потом тоже самое на идише. Потом, запнувшись на мгновение на том языке, на котором почти даже не думал уже в последнее время.
– Тебя как зовут? – отрывисто спросил он по-русски.
– Ой! – сказала девочка, и вдруг заплакала.
Заплакала горько, навзрыд, а потом засмеялась сквозь слезы. А потом – кинулась к Димке и обняла его так крепко, что у мальчика перехватило дыхание, то ли от ее пахнущих летом волос, то ли от тепла ее щеки, прижавшейся к его щеке.
– Ты чего? – пробормотал Димка, отстраняясь, и чувствуя с досадой, что снова краснеет.
– Ты наш? Советский? – девочка смотрела на него, улыбалась жалобно и счастливо, и слезы все еще текли из ее глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
И никогда она не стонала от страсти, не извивалась так в объятиях мужчины, как сейчас!
Она хотела его! Скорее, скорее!
Возьми же меня! Мою кровь, мою жизнь, мою душу!
И когда он приник поцелуем к ее шее, такая боль пронзила все ее тело, такая боль, какой она не ведала прежде, какой она не могла себе представить, и боль эта была белым огнем, от которого вскипела ее кровь, и боль эта была наслаждением, высоким и чистым. Боль-наслаждение, наслаждение болью – прежде Лизе-Лотта не поверила бы, что такое возможно – а теперь боль и наслаждение заполняли ее тело, ее душу, ее разум, вытеснив все прочее, лишнее, и все казалось теперь прочим и лишним, главным было это чувства, эта белая вспышка, длившаяся и длившаяся, становившаяся все сильнее, эта пульсация боли, этот экстаз наслаждения, уводивший ее все выше, и выше, и выше, с каждым ударом сердца… А сердце билось все быстрее, так быстро, что Лизе-Лотте казалось – она не выдержит сейчас, она уже не может дышать, она задыхается, но лучше было задохнуться, чем утратить этот белый огонь, эту радость, эту боль!
И она из последних сил цеплялась за плечи мужчины, приникшего к ее шее в долгом-долгом поцелуе.
Она отдавалась ему так, как не отдавалась никогда, никому.
Она хотела принадлежать ему полностью, она хотела, чтобы он не просто взял ее – а потом отпустил, как берут и отпускают мужчины… Она хотела, чтобы он взял ее навсегда, выбрал полностью, вычерпал до последней капли. Стать частью его, раствориться в нем, в этом белом огне…
Она хотела этого, она действительно этого хотела!
Он нужен был ей… С ним она позабыла все свои страхи… Он мог защитить ее по-настоящему, он мог избавить ее…
Избавить от жизни!
Да, да, да! Она хотела этого!
– Возьми меня… Возьми мою жизнь! – шептала Лизе-Лотта, пока граф пил ее кровь: сначала – большими жадными глотками, потом – медленно смакуя, потом – и вовсе по капле… Чтобы продлить удовольствие.
Он наслаждался. Наслаждался по-настоящему. Потому что впервые за столько лет женщина по-настоящему хотела его! Не завороженная голосом и взглядом вампира, не обманутая привлекательным человеческим обликом – нет, она действительно хотела его, хотела таким, каким он был на самом деле. Она сознательно отдавалась ему: не для любви – для смерти. И это давало ему такую радость, и будила в нем такие странные, чудесные, давно позабытые чувства.
Возможно, что-то такое он чувствовал, когда был еще человеком.
Это – нежность?
Нет, наверное, нет…
Это больше, чем нежность…
Ему хотелось выпить всю ее – до капли – тем более, что она сама предлагала ему себя.
Он слышал это не только в ее словах, но и в биении сердца.
Ее мысли текли сквозь его мысли.
Ее чувства сплетались с его чувствами.
Смертные не знают такого единения.
Это много больше, чем их жалкая, слабая любовь…
Граф заставил себя оторваться от горла Лизе-Лотты, когда почувствовал, что биение ее пульса стало угрожающе прерывистым и слабым, а в дыхании послышались тихие влажные хрипы.
Он все-таки был уже сыт – сыт кровью той девочки – а кровь Лизе-Лотты была для него чем-то вроде изысканного десерта.
Трудно оторваться, но контролировать себя он все-таки мог.
Облизнув с губ ее кровь, он заботливо посмотрел ей в лицо.
Она была так бледна, даже губы побелели, глаза закатились… Глубокий обморок, вызванный потерей крови. Деду-врачу придется повозиться, чтобы поднять ее на ноги. Серьезное испытание для его науки.
Из ранок на шее текла кровь. Сладостно-пьянящая кровь! Того, что еще текло в сосудах этого хрупкого тельца, хватило бы еще на несколько глотков… Прежде, чем остановится сердце… Но граф не хотел, чтобы Лизе-Лотта умерла.
Если он убьет ее сегодня, от дивного наслаждения останется лишь воспоминание.
Если же он позволит ей выжить… Позволит и поможет – без его помощи ей не выкарабкаться уже – тогда Лизе-Лотта еще хотя бы раз даст ему ту же радость. А может быть, много раз, если он усмирит свои аппетиты и не будет так жаден.
Граф широко провел языком по ранкам – и они затянулись в мгновение ока. Теперь они выглядели, будто два булавочных укола. Только кожа по краям побелела и разлохматилась.
Настоящий специалист по вампирам – такой, как Абрахам Стокер – сразу понял бы, в чем причина внезапного недомогания прелестной Лизе-Лотты!
Но в том-то и прелесть ситуации, что настоящих специалистов по вампирам здесь нет!
Они только мнят себя специалистами, но на самом деле – в глубине своих гнусных гнилых душонок – они не верят в вампиров… Они вообще ни во что не верят. Кроме как в свое превосходство над другими народами.
Мерзость, мерзость… Оскорбительно иметь таких существ – своими врагами! Еще оскорбительнее знать, что они не враги, а сторонники… Вроде как сторонники?
Граф с улыбкой любовался на Лизе-Лотту, обессилено приникшую к его груди. Теперь он познал ее… И это познание было глубже, чем у мужчины, овладевшего любимой женщиной. Глубже, чем у мужа, прожившего двадцать пять лет со своею женой в добром согласии. Нет, граф познал самую суть Лизе-Лотты!
Он видел ее такой, какая она есть на самом деле.
Не худенькая тридцатилетняя женщина с громадными испуганными глазами и сединой в коротких темных кудряшках, какой она видится остальным, нет, она все еще была девочкой… Десятилетней девочкой с толстыми косами – и такими же громадными испуганными глазами, как сейчас.
Вот она замерла в кресле-качалке… На ней ночная рубашка и шерстяные чулки, спустившиеся к щиколоткам. Она кутается в плед. На коленях – книга.
Она боится…
Боится, что кто-нибудь застанет ее за этим преступным занятием – за чтением глубокой ночью!
Боится, что дед на неделю запрет от нее книжный шкаф.
Боится, что ее отправят в закрытую школу, где вовсе не будет книг, а только бесконечное рукоделие – как и положено благовоспитанной немецкой девочке.
И еще она боится чего-то неосознанного… Она ведь не помнит, как именно погибли ее родители. Кажется, в автомобильной аварии? Так ей сказали. Она знает, как они погибли, – но не помнит. Думает, что не помнит.
На самом деле она присутствовала при этом и воспоминание укрыто в тайниках ее памяти, воспоминание о том, как ссорились отец и дед, как дед выхватил револьвер и снес половину черепа любимому отпрыску, а следом разрядил весь барабан в живот и грудь ненавистной невестке. Он мог попасть в Лизе-Лотту, она все это время прижималась к матери – и упала под тяжестью ее бездыханного тела.
Ей было два с половиной года.
Она все забыла.
Она не забудет никогда…
И сейчас – ей все еще десять лет и больше всех на свете она боится деда.
А ведь ей многое пришлось испытать… Ее английский возлюбленный предал ее. Она пережила гибель близких и заключение в гетто. Потом она попалась этому гаденышу. Он мучил ее своею неистовой любовью. И, кажется, даже не догадывался о том, что для нее его ласки – мучение.
Кажется, он тоже хочет поучаствовать в эксперименте? Из него получится великолепный вампир… Он уже сейчас такой упырь, каких редко встретишь даже среди носферату! Интересно, каков он на вкус? Должно быть, гадок. Да, юный красавчик Курт плохо обращался с бедняжкой. И все-таки деда своего она боится сильнее. Должно быть, выдающаяся личность, этот доктор Гисслер… Стоит познакомиться с ним поближе.
Граф прижал Лизе-Лотту к груди и покачал в объятиях, как младенца. Он все еще чувствовал вкус ее крови на губах. Прелестное создание! Нежное, чистое и страдающее. Идеальная жертва. Нет ничего вкусней страданий. Особенно когда они приправлены нежностью и чистотой. Она так привыкла жертвовать собой ради других. Да, действительно – идеальная жертва! Жертва, привыкшая к самопожертвованию… Да еще и хорошенькая, вдобавок ко всему.
Граф предпочитал хорошеньких жертв. Чтобы не только жажда, но и эстетическое чувство было удовлетворено. И эти ребята, военные и ученые, – экспериментаторы придурковатые – они не ошиблись в своих расчетах… Действительно, красивые и юные жертвы – лучшая приманка для любого вампира.
Интересно, как они отбирали всех этих девочек и мальчиков? Постарались ведь… Ангелочки – как с рождественской открытки – на любые вкусы!
Граф хихикнул, вспомнив, как Мария и Рита накинулись на ту девчонку. Это было восхитительное зрелище! Две прекрасные молодые женщины – пышная белокожая Мария с ее длинными золотистыми косами и изящная смуглая Рита с буйными черными кудрями – и девочка, хорошенькая, румяная, русоволосая девочка, безвольно повисшая на их руках. Картина, достойная мастеров прошлого – Буше, Фрагонара, Греза! Правда, они бы в обморок упали от этого зрелища…
Только вот в том, что вампира можно поймать «на живца» и заманить в ловушку, как лисицу в капкан – в этом господа-ученые просчитались. Хотя… Рита, с ее беспечностью, бурным темпераментом и неутолимым голодом – она вполне могла бы попасться.
Но они с Марией не допустят этого.
Все-таки они – все трое – родственники! И в жизни, и в смерти. Их породнила кровь, выпитая друг у друга. И кровь, выпитая у их жертв. И все эти долгие годы сумеречного существования неупокоившихся… Нет, они будут защищать друг друга.
Люди думают, что вампир – примитивное, бессмысленное создание, которому ведом только голод… Пусть заблуждаются. Тем лучше для вампиров.
Мария и Рита – его прекрасные дамы, спутницы его бессмертия…
А у Влада Дракулы таких было три! Две брюнетки и блондинка.
У него пока есть блондинка и брюнетка… Может быть, третьей сделать тоже блондинку?
Магда фон Далау достаточно красива и жестока, чтобы стать его достойной спутницей.
А это бедное создание, лежащее в его объятиях, словно загрызенный ягненочек… Право же, следует поспешить за медицинской помощью.
Если она умрет сейчас, это будет в высшей степени обидно!
Обычно граф оставлял своих жертв на том же месте, где выпивал их кровь.
А если жертве разрешалось еще пожить – он гипнотизировал ее и она сама возвращалась в свою постель.
Лизе-Лотта слишком ослабела, чтобы двигаться самостоятельно…
А бросить ее на мраморной скамье в саду было рискованно: к утру становилось зябко, к тому же ее могли еще долго не хватиться. Никто особо ею не интересуется, кроме мальчишки, но он не выходит из своей комнаты без разрешения матери. Матери… А ведь эта женщина никогда не рожала! Но она могла бы родить, она хотела бы родить! Граф это точно знал. Он чувствовал, что, вопреки своему хрупкому облику, Лизе-Лотта была до краев полна той самой энергией, благодаря которой женщины жаждут материнства и проращивают в себе даже самое слабое, даже случайно зароненное семя и дают жизнь детям. Она могла бы дать жизнь четверым. Каждой суждено какое-то количество детей… Хотя далеко не всегда женщины выполняют свое предназначение. Но Лизе-Лотта выполнила бы, если бы могла. Ее материнская энергия была действительно сильной. Она пульсировала в ее крови…
А этот мальчик – он не был ее сыном. Но она любила его даже сильнее, чем могла бы любить своего ребенка. Она любила в нем свою покойную подругу и своего покойного мужа. Она любила в нем свою счастливую юность. Она выстрадала этого ребенка.
Граф нес Лизе-Лотту по лестницам и коридорам замка, мимо застывших часовых, которыми в тот миг, когда вампир проплывал мимо, на миг овладевала какая-то странная сонливость…
Граф нес Лизе-Лотту и не отрывал взгляда от ее бледного, застывшего лица. Он выпил ее кровь – и он знал теперь все ее тайны, всю ее жизнь, он первого вздоха, первого крика – до сегодняшней ночи. Для него больше не было в ней тайн… Но от этого Лизе-Лотта ничуть не потеряла для него привлекательности.
Это только смертные мужчины теряют интерес к возлюбленным, когда узнают все их мечты и секреты.
У вампиров все иначе.
Их любовь начинается с первого глотка крови. С первого акта познания. И длится… До последнего глотка. «Пока смерть не разлучит нас…»
Граф уложил Лизе-Лотту в постель, заботливо укрыл одеялом.
Серебряные решетки на окнах ослепительно горели в ночи… Но они уже не смогут удержать старого Карди! Он будет приходить в эту комнату, когда захочет.
Мальчишка в соседней комнате не спал. Граф слышал биение его сердца, испуганное дыхание, чувствовал жар юного тела. Аппетитный мальчишка! В нем тоже было страдание и страх… И еще какой-то внутренний огонь, которого не было в других детях, находившихся здесь.
Но граф решил не трогать этого мальчишку, пока жива Лизе-Лотта.
Неизвестно, как смерть приемного сына скажется на вкусе ее крови!
Надо предупредить дам, чтобы не вздумали приближаться к нему. И последить за Ритой. Мария – та послушается сразу, а вот за Ритой нужен глаз да глаз! Особенно когда она голодна. А голодна она всегда.
Граф вышел из комнаты Лизе-Лотты. По коридору шел часовой. Граф остановился перед ним, посмотрел в глаза… И через миг часовой уже бежал к командиру с сообщением, будто слышал из комнаты фрейлин Гисслер стоны и хрипение.
Через десять минут доктор Гисслер уже входил в комнату внучки со своим черным медицинским саквояжем, а Магда – разрумянившаяся ото сна, с распущенными по плечам золотистыми волосами – позевывая, плелась по лестнице, подгоняемая Куртом, и про себя ругала Лизе-Лотту самыми гадкими словами, какие только знала. Надо же, тихоня умудрилась заболеть! Как не вовремя! Да еще ночью из-за нее вставай… Магда и Вальтер прошли мимо графа, слившегося с тенью в одной из стенных ниш. Граф услышал ее мысли. И еще раз подумал о том, что из Магды получилась бы великолепная вампирша. Она уже и сейчас-то не совсем человек… Осталось только сделать ее бессмертной. Ее и юного Курта. Они здесь лучше всех подходят для «эксперимента».
Глава X. За серебряной решеткой
Нет, все в бывшем винном погребе старого замка оказалось совсем не так плохо, как предполагал Димка. Даже хорошо! Вдоль стен стояли двухэтажные солдатские кровати, застеленные серым, застиранным, но вполне настоящим бельем, показавшимся мальчику невозможно роскошным. На каменном полу лежал вытертый и изрядно поеденный молью ковер, в маленькое зарешеченное окошко под потолком попадали солнечные лучи. Туалет в углу скрывался за деревянной ширмой и представлял собой не просто старое ведро, а вполне удобный стульчак.
Сказать, что Димка был ошеломлен – не сказать ничего! Целую минуту он стоял на пороге соляным столбом, вытаращив глаза и разинув рот, пялился на ближайшую к нему аккуратно застеленную шерстяным одеялом широкую удобную кровать, на подушку в изголовье… потом только заметил сидящую на краешке этой кровати девочку, которая так же удивленно и испуганно смотрела на него.
Нет, на самом деле не была она испугана – не было в огромных темно-синих глазах настоящего страха, не было затравленности, тоски и постоянного ожидания худшего, что привык видеть Димка в десятках и сотнях глаз людей, которых ему довелось знать в последнее время.
В глазах этой девочки были чистота и ясный свет.
Эта девочка только думала, что она до смерти испугана, на самом деле она еще и не начинала бояться… не знала, не умела бояться по-настоящему.
Димка смутился этих лучащихся светом синих глаз и даже покраснел, как будто вернулся на миг в стародавнюю довоенную жизнь – стал прежним мальчиком, для которого настоящее испытание достойно выдержать взгляд красивой девочки, которая к тому же совсем уже девушка…
Она и была из другой жизни, милая девочка старшеклассница, одна из тех, кого мальчишки украдкой провожают взглядами, о ком мечтают бессонными ночами, мучаясь неясным томлением плоти. Она была – как пощечина, как ведро ледяной воды на бедную Димкину голову, этот мираж из хранимого, как святыня, на самом дне памяти прошлого…
И одета она была так, как будто полчаса назад вышла из дома на прогулку и вот – невесть как очутилась в бывшем винном погребе старого замка – в серенькую юбочку, в белую блузочку с кружевным воротничком и розовою кофточку.
Она молчала, и Димка тоже не мог вымолвить ни слова, как будто забыл, как это – говорить! Но и молчать уже было нельзя, и без того он уже выглядел полным идиотом!
– Ты… откуда? – промямлил Димка по-польски.
Потом тоже самое на идише. Потом, запнувшись на мгновение на том языке, на котором почти даже не думал уже в последнее время.
– Тебя как зовут? – отрывисто спросил он по-русски.
– Ой! – сказала девочка, и вдруг заплакала.
Заплакала горько, навзрыд, а потом засмеялась сквозь слезы. А потом – кинулась к Димке и обняла его так крепко, что у мальчика перехватило дыхание, то ли от ее пахнущих летом волос, то ли от тепла ее щеки, прижавшейся к его щеке.
– Ты чего? – пробормотал Димка, отстраняясь, и чувствуя с досадой, что снова краснеет.
– Ты наш? Советский? – девочка смотрела на него, улыбалась жалобно и счастливо, и слезы все еще текли из ее глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46