А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

в-четвёртых, брат его каторжник, а сестра — женщина сомнительной репутации; в-пятых, поскольку и он сам, и вся его семья — отбросы белой расы, ему скорее пристало развращать жирную неряху Глэдис Пигрум, если он уже не сделал этого, чтобы заручиться её содействием; в-шестых, если Кэсси Килигру пала так низко, что позволила ему приблизиться к себе, то это возмездие за то, что сама она имела несчастье позволить Густаву Адольфу Килигру зачать это существо, угодившее на больничную койку и, как она надеется, сгорающее теперь от стыда и, надо думать, от раскаяния тоже.Все это было произнесено громко и отчётливо, без пауз и знаков препинания и в присутствии одной медсёстры, одного врача, трех чрезвычайно заинтересовавшихся больных с соседних коек и цветного санитара, который стоял неподалёку, делая вид, что убирает, и, конечно, не пропустил ни слова.Сай Грайндер уже не прислонялся к стене. Он стоял навытяжку, руки его нервно подёргивались, лицо было мучительно напряжено, в глазах застыла боль. Он понял, что жил пустыми мечтами, и лишь теперь услышал от этой костлявой ведьмы всю правду о себе, и никакими занятиями ему этой правды не изменить. И когда миссис Килигру замолчала, переводя дыхание, он шагнул вперёд, отодвинул её плечом — не для того, чтобы нахамить или причинить ей боль, а просто потому, что находился в трансе, как человек, поражённый внезапно открывшейся истиной, — и вышел на улицу.
После этого Сая Грайндера не видали в долине Спотвудов восемь лет. Он не простился с Кэсси Килигру, не оставил ей записки; единственное, что у неё осталось, — это воспоминание о том, как с окаменевшим лицом и квадратными плечами он долго, бесконечно долго шёл от неё к дверям больничной палаты, а она глядела ему в затылок. Если бы он хоть раз обернулся и поглядел в её сторону, она поднялась бы с койки, в бинтах и гипсе, в этом ужасном белом балахоне, который на неё напялили, и кинулась бы за ним, и никогда, никогда бы с ним не рассталась. Но он не обернулся.И когда она увидела, как за ним закрылась дверь, она подумала: «Я ему не нужна. Ему нужно что-то другое».И ночь за ночью, снова переживая прошлое, символом которого сделалось воспоминание о его квадратных плечах, уходящих от неё прочь она стала испытывать отвращение к его былым ласкам — ко всем объятиям и поглаживаниям, которые так стойко выносила, и с ещё большим отвращением вспоминала о своём собственном возбуждённом дыхании, о своих влажных губах и рыданиях. Лёжа в темноте, она чувствовала, как далека она от прежней Кэсси Килигру. Та словно навсегда осталась сидеть на траве у освещённого закатом ручья или на заднем сиденье чужого драндулета. Она закрывала глаза и явственно видела ту Кэсси Килигру, неподвижную, как брошенная кукла. Несостоявшаяся любовь Кэсси Килигру теперь вызывала у неё отвращение, жалость и грусть.А Сай Грайндер в тот же день отправился на запад, предварительно разыскав хозяина разбитого драндулета и отдав ему двести из пятисот семидесяти пяти долларов и сорока трех центов, скоплённых за два года. Но перед уходом он собрал все учебники и руководства, присланные ему заочным инженерным училищем, и методично побросал их в нужник у себя во дворе. Теперь, когда он познал всю правду о мире и о себе, эти игрушки ему не понадобятся.Он ушёл пешком. Он намеревался пунктуально следовать своей судьбе, которая, как он понял, велела ему ни к чему не стремиться. И когда после восьми долгих лет упрямства, риска и унижений, восьми лет, проведённых на нефтяных промыслах, в шахтах, на чужих полях и на лесоразработках, на Тихом океане в битве за Тараву и Иводжиму, Сай Грайндер вернулся домой, он хотел этим доказать самому себе, что долина Спотвудов значит для него не больше, чем любое другое место.Теперь он мог топтать эту землю, плевать на неё — ничто его здесь не интересовало. Он поселился в лачуге, где прежде жил старик Бадж. И однажды утром, вскоре после возвращения, сидя орлом над дырой того самого нужника, в который когда-то побросал свои учебные пособия, Сай, безудержно расхохотавшись, вдруг понял: чтобы исполнить последнее предначертание судьбы, которой он следовал с таким упорством, ему осталось только жениться на Глэдис Пигрум.Возвращение Сая Грайндера не вызвало никаких перемен в жизни Кэсси. Просто настала очередная фаза долгого процесса, текущего незримо, тайно, словно подземный поток, процесса, который в один прекрасный день привёл к тому, что она приняла наконец и казавшееся ей невероятным бегство Сая Грайндера, и вообще жизнь. Даже его женитьба на Глэдис Пигрум не потревожила её. Все шло своим чередом. Сай Грайндер был создан природой в точном соответствии с потребностями Глэдис Пигрум. В великой головоломке мира все стало на свои места.Ко времени возвращения Сая Грайндера сама Кэсси была уже почти восемь лет замужем.
В тот год, после бегства Сая Грайндера на запад, Кэсси жила под неусыпным материнским оком, чувствуя, что своей личности, своего места в мире у неё нет. Её понимание мира и самой себя шло только через познание Сая Грайндера; с его исчезновением исчезла и Кэсси Килигру. Иной раз ей казалось, что даже кожа её помертвела, как помертвела душа, потому что, прикасаясь к вещам, она будто не ощущала их. Потом её послали присматривать за тётушкой, сестрой отца, бывшей замужем за Сандерлендом Спотвудом: тётушка заболела чахоткой.В глазах миссис Килигру союз фамилии Килигру с фамилией Спотвуд был единственным достоинством её мужа, неудачника и недотёпы; чтобы скрепить этот союз, она предложила послать Кэсси в дом Спотвуда и, без труда преодолев сопротивление Густава Адольфа, провела свою идею в жизнь.Последствия этого события оправдали и даже превзошли ожидания миссис Килигру: и трех месяцев не прошло с того дня, как Джозефина Килигру-Спотвуд легла в схваченную январским морозом могилу на фамильном кладбище Спотвудов, а Кэсси уже заняла место покойной в постели Сандера. Местные сплетники засвидетельствовали этот брак задолго до его освящения. Всякому в долине было известно, что Сандерленд Спотвуд не тот человек, чтобы позволить приличиям или законам стать на его пути.Главными чертами Сандерленда считались прямота, грубость, бессмысленная удаль и скотство, и поступки его в общем подтверждали такую репутацию. Впрочем, других качеств в долине Спотвудов от него и не требовалось. Но ни один сплетник даже не подозревал, с какой хитростью Сандер способен преследовать свою цель, если этого требуют обстоятельства. В первые две недели бледная, робкая девочка, присланная ухаживать за тётей, двигалась по дому неслышно, как тень; встречая в коридоре мистера Спотвуда, она прижималась к стене, а за ужином не поднимала глаз. Он был с ней вежлив, но держался на расстоянии; он словно не выходил из горестного оцепенения и только изредка, будто очнувшись, спрашивал Кэсси: «Ну как она?» Или: "Ей не хуже?Так прошли первые две недели; затем он стал предпринимать жалкие попытки развлечь девушку — он мол, понимает, что молодая девушка не может жить среди вечного горя. Иной раз пускался рассказывать какую-нибудь историю или невинный анекдот, причём его забота о Кэсси казалась тем более трогательной, что порой, будто впадая вдруг в угрюмое забытьё, он не мог вспомнить, о чём рассказывал, и секундой позже, встрепенувшись, с виноватой улыбкой пытался загладить свой промах. Он начал называть её «дорогая Кэсси» и «моя милая Кэсси» и уже останавливал на ней взгляд своих больших синих глаз, всегда влажных, точно полных слез.Однажды вечером, в начале декабря, в тот день, когда доктор Такер сказал, что ждать осталось недолго, Сандер попросил её посидеть с ним после ужина в «кабинете». И прежде чем она успела ответить, у него как бы вырвалось: «Я понимаю, что вам не хочется сидеть со стариком, но я просто не в силах оставаться один!» А потом, сидя у камина, он вдруг разрыдался, в отчаянии раскачиваясь на стуле. Она глядела на него широко раскрытыми чёрными глазами, и вдруг он соскользнул со стула и стал на колени, словно собирался молиться. Но он не молился. Точно огромный краб, нет, точно раненый медведь, он подполз к её креслу. Когда он поднял к ней своё искажённое горем лицо, она снова подумала, что он будет молиться. Но вместо этого он уткнулся лицом в её платье.Она чувствовала, как слезы капают ей на юбку. Чувствовала, как он сотрясается в почти беззвучных рыданиях. Огромные плечи вздрагивали. Разобраться в своих ощущениях ей было не под силу, но страдания этого могучего человека разрывали ей сердце. Сама не сознавая что делает, она положила руку на его густые русые кудри. В ту же секунду, словно она замкнула электрическую цепь, он обхватил её за ноги и издал громкий горестный стон, потом вдруг вскочил на ноги, крича: «Нет! Не прикасайся ко мне!» тем хриплым, сдавленным голосом, который потом, много лет спустя, она вспоминала, слыша его прерывистый хрип.Она откинулась на спинку кресла, а Сандер, шатаясь, вышел из комнаты. Потом она закрыла глаза, и ей все чудилось дыхание Сая Грайндера, и у неё кружилась голова.Когда среди ночи Сандерленд Спотвуд пришёл к ней в постель, она почти не сопротивлялась. Это было как сон — сон, виденный ею давным-давно.
Свадьбу сыграли в конце апреля, в 1933 году, в гостиной особняка Килигру; кроме близких были приглашены только священник методистской церкви и Маррей Гилфорт — шафером; весь вечер он поглядывал на не поднимавшую глаз невесту, пытаясь догадаться, как развивались события с тех пор, как, приехав в день похорон, он отворил дверь и её бледное лицо выплыло к нему из полумрака прихожей и он вдруг с пронзительной жалостью увидел в этом лице судьбу девушки и свою судьбу. Слушая бормотание священника и глядя на неё, он догадывался, что и ей тоже дано предчувствовать свою судьбу. Но он ошибался: в день свадьбы Кэсси ещё не знала, что её ожидает. Однако уже к июню у неё уже не осталось на этот счёт никаких иллюзий. Летними вечерами Сандер сидел на веранде со стаканом разбавленного виски, неподвижно уставясь куда-то под деревья, где в раскалённой темноте мелькали светляки. Он открывал рот только для того, чтобы велеть ей принести графин свежей воды. А под конец грузно поднимался со стула и говорил: «Пошли».Но в иные вечера он и этого не говорил; просто вставал и брёл в тёмный дом. Тогда она часами сидела в темноте одна, глядя на светляков. Где-то далеко в устье по-летнему притихшего ручья кряхтели и хлюпали лягушки.
7 декабря 1941 года в два часа дня Кэсси с мужем сидели за воскресным обедом. День был не по сезону тёплый, огня не разводили: в камине дымилась лишь горстка углей. Массивные челюсти Сандера методично жевали мясо с картошкой. На губах у него блестели капли соуса. Его голубые глаза навыкате бессмысленно глядели в пространство: он был всецело поглощён процессом еды. По случаю воскресенья он крепко выпил перед обедом. Радио, включённое на полную громкость, передавало народные мелодии из Нэшвилла. Внезапно музыка прекратилась.Потом раздался голос: «Как только что заявил президент Рузвельт, самолёты японских военно-воздушных сил совершили нападение на Пирл-Харбор, Гавайские острова. Нападение было…»Челюсти прекратили своё устрашающее движение, глаза засверкали. Потом челюсти снова сжались, всего раз; кадык подтянулся, помогая глотке пропустить недожеванную массу. Опрокинув стул, Сандер вскочил из-за стола.— Смерть негодяям! — завопил он. — Бей жёлтую сволочь!Взор его пылал. Слушая радио, он взад и вперёд ходил по комнате. Вдруг он остановился и, пригнувшись, сверкая выпученными глазами, обнажив крупные зубы в кровожадной усмешке, начал медленно поводить из стороны в сторону дулом воображаемого пулемёта, приговаривая сквозь сжатые зубы: «Та-та-та-та-та».Потом, неожиданно, прямо в неё: «Та-та-та-та-та».Выпрямился и, не отрывая от неё глаз, провозгласил:— Мне ещё нет сорока, и я силён как бык.Она, не отвечая, равнодушно смотрела на него.— Что ты на меня уставилась? — сказал он. — Ты отлично знаешь, что я силён как бык. Говори!— Да, — сказала она.— Молчишь, — говорил он, распаляясь, — молчишь, лишь бы поиздеваться надо мной. Прекрасно знаешь, что я силён как бык, и нарочно молчишь, чтобы поиздеваться. Говори! — приказал он. — Полностью говори, черт бы тебя побрал!— Ты силён как бык, — равнодушно повторила она.— Отлично сказано! — взревел он. — Уж ты-то испытала мою силу! Пойду давить жёлтую сволочь! В лепёшку! К чертям эту вонючую ферму, к чертям этот поганый дом, к дьяволу…Он обвёл комнату взглядом горящих, вылезающих из орбит глаз, взглядом, который, казалось, косил все вокруг. Потом снова вытаращился на неё, как будто собирался что-то сказать, но ничего не сказал, налил себе полстакана чистого виски и со стаканом в руке вышел.Моя посуду, потому что у поварихи был выходной, она слышала, как он топает на втором этаже, и иногда сквозь потолок и стены до неё доносилось: «Та-та-та-та-та» — и хохот.
На следующий день он поехал в Нэшвилл, остановился возле большого серого здания, увешанного удалыми плакатами, и без очереди .протолкался к столу.— Запишите меня в морскую пехоту, — сказал он. — Я хочу быть офицером.Ему дали бланк и велели идти к другому столу, где были приготовлены чернильницы и перья. Сандер взгромоздился на табурет, схватил ручку с жёваным концом и начал потеть.Его будто посадили за парту. Ему готовят какую-то гнусность! В нем закипал гнев. Мощными пальцами он переломил ручку пополам и посмотрел на обломки.— Силён как бык, — сказал он громко и загоготал. Потом подобрал обломок с пером, неумело обмакнул и начал писать.На медицинской комиссии ему сказали, что у него неладно с давлением, и посоветовали обратиться к врачу.— А это видали? — заорал он перепуганной комиссии, сопровождая свой вопль недвусмысленным жестом.Он проторчал в Нэшвилле неделю, пытаясь попасть в пехоту, во флот, даже в строительный батальон. Повсюду ему говорили, что у него повышенное кровяное давление. Все ему советовали обратиться к врачу. И всем он отвечал одно и то же: «А это видали?»Вернувшись в долину Спотвудов, он подолгу мрачно сидел у огня или бродил по дому, злобно поглядывая по сторонам. А то вдруг бросался в конюшню, седлал лошадь и на весь день, а порой и на всю ночь уносился бог знает куда. В один из таких дней он и загнал свою кобылу: она повалилась в бурую грязь, на морде у неё висели клочья красной пены, а он кинулся в дом за ружьём.Сандерленд Спотвуд ни слова не сказал жене о том, что произошло в Нэшвилле. Он с ней вообще не разговаривал. Даже по ночам, лёжа рядом с мужем в постели, Кэсси лишь по его прерывистому дыханию догадывалась, что он не спит.Однажды апрельским днём она сидела в спальне у окна и штопала; краем глаза она видела, как через двор к заднему крыльцу прошла какая-то женщина. Кэсси решила, что это повариха. Потом сообразила, что до ужина ещё слишком далеко, встала и вышла из комнаты. Когда в заднюю дверь постучали, Кэсси уже спускалась по лестнице.В дверях стояла Арлита, жена Бентона.— Входи, — сказала Кэсси, глядя на неё и уже зная, что сейчас произойдёт что-то важное.Никогда прежде Кэсси не видела лица этой женщины. Случалось, она издали замечала, как та идёт пешком или едет в старом форде по дороге к дому, который арендовал у Спотвудов её муж, три месяца назад сбежавший в армию, — и это в начале весны, когда на ферме дорога каждая пара рук. Только теперь, впервые оказавшись с ней лицом к лицу, Кэсси поняла, что прежде вообще никогда по-настоящему не видела чёрного лица. Оно было не черным, а жёлто-коричневым и как будто прозрачным.— Что тебе? — спросила Кэсси.Но та смотрела на неё задумавшись, словно и ей почудилось что-то странное в лице Кэсси. В пустом доме стояла тишина, за окнами ярко светило солнце, шелестела зелёная листва. Наконец, оторвавшись от своих мыслей, негритянка сказала:— Сами, что ли, не знаете?— Ты что, забыла, что должна говорить мне «мэм»? — сказала Кэсси, удивляясь своим, словам, недоумевая, откуда они взялись, потому что она ни о чём не думала в эту минуту, только чувствовала какое-то весёлое головокружение, словно ветерок шевелит молодые листочки в лучах весеннего солнца.— Да, мэм, — говорила жена Бентона, спокойно глядя на неё, — да, миссис Спотвуд. Извините. — И поскольку Кэсси не нашла, что ответить, начала снова: — Так вы не знаете?— О чем?— Мой муж, он уехал, — сказала она, — уехал на войну.— Да, — раздражённо сказала Кэсси, — сбежал перед самой пахотой, когда и так рук не, хватает.И снова собственные слова удивили её, потому что она ни о чём таком не думала, слова сами шли ей на язык неизвестно откуда.— Так вы не знаете? — тихо спросила женщина, заглядывая Кэсси в глаза. — Не знаете, что тут делается? Неужто так и не узнали, за столько-то лет?Она замолчала, но Кэсси уже все поняла, и опять это головокружение, словно листва, освещённая солнцем, трепещет у тебя перед глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30