она подняла глаза на женщину, стоявшую по другую сторону кровати.— Вот именно, — сказала женщина, — вам не послышалось.Она обошла кругом и стала перед Кэсси.— Вам не послышалось, я назвала вас Кэсси. Была я тут много лет назад. Тогда я позабыла сказать вам «мэм». Вы меня одёрнули, и я извинилась. С тех пор, Кэсси, я ни перед кем не извинялась. Даже перед господом богом. — Она засмеялась. Кэсси не сводила с неё глаз. — Вы, может, считали, что я и ему говорила «мистер», а? — И она кивнула на Сандера. — Но не думайте, я не из-за него теперь пришла. Не-ет, его теперь можете оставить себе. Он мне теперь ни к чему. Нет, я пришла насчёт другого, новенького, который у вас тоже ведь в лес смотрит!Кэсси зажала уши ладонями.— Уберите руки, не поможет, — сказала женщина очень громко. — Орать буду, всё равно услышите.Кэсси опустила руки.— То-то же, — проговорила женщина, — знаете, что я не шучу. Так я про этого вашего «сицилия» или как он там себя называет. «Сицилия» — это надо же такое выдумать. Ни один черномазый не согласился бы, чтоб его так называли.Она расхохоталась каркающим смехом, точно бумагу разрывали.— Знаете, где ваш «сицилий» был прошлой ночью?Кэсси открыла было рот, но женщина опередила её:— Я говорю, где он был на самом деле. Что он вам наплёл, так это все враньё, сами знаете. Недаром сидите тут с открытым ртом, как рыба на суше, — знаете, что он вам все наврал.Она подошла ближе.— А я вот расскажу вам правду.— Его ограбили. — быстро заговорила Кэсси, вставая со стула. Её лицо ожило, глаза заблестели. — Его ограбили, его избили, его…— Да сядьте, — сказала женщина, — сядьте, я вам все расскажу. Он увидел на дороге мою Шарлин. Утром. На остановку она шла, на автобус, хотела к своей двоюродной сестре поехать. А этот твой вскочил в машину, догнал её, сказал, что едет в Паркертон, мол. подвезёт. Полдня он её подвозил, а в городе впутался в драку, и его поколотили, а моя Шарлин, она этих ваших машин водить не умеет, а он все в обморок хлопался. Уж не знаю, как они добрались до дома. Шарлин вбежала, плачет, ну и уговорила меня втащить его в дом. Он был, как труп… — Женщина замолчала, словно захлебнулась словами, и некоторое время стояла, тяжело дыша, потом закончила: — А жаль, что он не помер. Жаль, что он вообще родился на свет.Кэсси неподвижно сидела на стуле, опустив глаза на свою обтрёпанную темно-серую юбку, и следила, как её пальцы разглаживают материю на коленях. И вдруг взглянула весело, словно девчонка, и сказала:— А я не верю ни одному твоему слову.— Дело ваше, — ответила женщина. — Мне главное, чтобы вы держали своего «сицилия» подальше от моей Шарлин.— А ты бы пореже пускала её по дороге шляться, — парировала Кэсси, обрадовавшись, потому что услышала, как в её голосе снова зазвучала уверенность.— Нет, — сказала женщина неожиданно упавшим голосом, — с Шарлин мне не справиться. — Лицо её вдруг осунулось и постарело. — Шарлин моя совсем ума лишилась. Все утро я её просила, на коленях перед ней стояла, а она и слушать не хочет. Я её заперла, так она стала биться о дверь, пока не раскроила себе голову. Я ей пригрозила плёткой, если она ещё раз к нему приблизится, а она подошла к плите и палец протянула к раскалённому железу — насилу я её оттащила. Это чтоб показать мне, что боли, мол, она не боится.Кэсси уже не улыбалась. Она сидела, подавшись вперёд и прижав руки к груди, потому что ей вдруг стало больно оттого, что она представила себе, как эта девочка подходит к горячей плите и кладёт на неё палец, чтобы показать, как она любит Анджело.— Послушайте, — снова злобно и резко заговорила женщина, — на вас-то мне наплевать. Пусть он с вами делает что хочет — хоть боронит, хоть пашет. Но держите его подальше от Шарлин. Ну ладно, — она устало отвернулась и равнодушно закончила, — я своё сказала. Сунется ещё раз — я его дробью нашпигую.Кэсси, все так же прижимая руки к груди, тихонько раскачивалась взад и вперёд на стуле.Женщина бесшумно обошла старую кровать и взялась рукой за медную спинку.Кэсси услышала её вялый голос, произнёсший словно издалека: «Этот…»Она на мгновение перестала раскачиваться и выпрямилась.— Этот, — повторила женщина и подошла к изголовью кровати с противоположной от Кэсси стороны, — этот был настоящий мужчина.Её правая рука потянулась вперёд и повисла в воздухе над его лицом.— Не смей! — крикнула Кэсси. — Не смей прикасаться к нему!Она вскочила на ноги, но указательный палец жёлтой руки уже коснулся лба Сандера.— А вот и посмела, — сказала женщина, не сводя с Кэсси своих неподвижных глаз, — вот и тронула, и ничего вы мне не сделаете.— Убирайся! — закричала Кэсси.Но та глядела на Кэсси все так же невозмутимо, и её жёлтое лицо даже как будто тронула улыбка.— Уберусь, — проговорила женщина мягко, — уберусь, когда надо будет.И её тенниски медленно и бесшумно пошли к двери, потом шагнули за порог, и Арлита исчезла так же незаметно, как пришла. Тогда она словно возникла из воздуха, а теперь так же неожиданно исчезла, будто растаяла в нём.Ничего не произошло. Никто не приходил, никто не ушёл, во всяком случае сейчас, потому что всё, что сейчас случилось, на самом деле случилось давно, и женщина та появилась в этом доме давно, и сегодняшняя сцена — не более чем проделки памяти, вот и всё.Кэсси сидела на раскладном стуле и вдыхала весенний воздух, который доходил до неё сквозь открытую кухонную дверь. Она слышала ленивую вечернюю трескотню малиновки где-то среди молодой листвы. Нет-нет, ничего не произошло.Вот только грудь болела в том месте, к которому она прижимала руки, под сердцем.Потом она заметила миску с супом на краю стола. Она ведь собиралась кормить Сандера, а потом поставила миску на стол, и суп остыл. Теперь она его снова разогреет. Она покормит Сандера. Все очень просто. Разогреет суп, ведь ничего не произошло.Вот только эта боль.А боль была очень странной, она будто жила в груди у Кэсси сама по себе. Будто просто поселилась там в тёмной норе.
Накормив Сандера, Кэсси постояла возле кровати. Взглянув на пустую миску, вспомнила, что хотела дать супу и Анджело. Взяла на кухне ещё одну миску. Уже у двери его комнаты боль неожиданно стала острее. Боль, казалось, распухла и так давила на лёгкие, что трудно было дышать. Кэсси ухватилась за ручку двери, стараясь поскорее повернуть её, потому что знала, что если не войдёт сейчас, то уже не войдёт никогда.Анджело все ещё спал. Кэсси присела на стул, держа миску в руках. Он открыл глаза, и боль сразу взвилась в ней, цепляясь когтями за её внутренности, пытаясь выбраться наружу, как кошка из мешка. Боль продиралась кверху, будто собираясь выпрыгнуть изо рта, кинуться Анджело в лицо и изорвать его когтями, изорвать это бедное, израненное лицо, которое было таким красивым, — ах, Анджело, Анджело!Потом она услышала, как её голос спросил его, хочет ли он супу, и он ответил «да», так что все было в порядке.Когда он справился с супом, его бедные истерзанные губы шевельнулись в улыбке. Да, Кэсси была уверена, что он улыбнулся. Когда же он опять заснул, она взяла его за руку и стала смотреть, как в комнате медленно тускнеет свет. Ничего не случилось. Ничего. Это и есть счастье.Была уже ночь, когда Кэсси пошла запирать двери. Затворив кухонную дверь, она вспомнила, как на фоне ярко освещённого двора увидела тёмный силуэт женщины, и боль в груди вернулась опять. Заперев, она на мгновение прислонилась к двери, будто своим телом хотела преградить путь чему-то враждебному.Ощупью в темноте она вернулась в комнату Анджело и, не раздеваясь, осторожно легла, стараясь не разбудить спящего. Свернувшись, как кошка, боль лежала у неё в груди, пока не уснула. Тогда уснула и Кэсси.Но ещё до рассвета боль опять разбудила её.Тогда Кэсси вышла из комнаты, побродила по дому, зашла в гостиную, даже в комнатёнку, где они держали цыплят, пока те не выросли. Вышла во двор. Поглядела на заднее крыльцо, которое недавно чинил Анджело, — новые доски на нём были светлее старых. Увидела бледную паутину новой изгороди вокруг курятника и белизну росы на траве. Все в мире было или серебристо-тёмное или просто тёмное с серебряным блеском. Взглянув вверх, она увидела, как серебрится небо на востоке. Боль затаилась у неё внутри. И тогда Кэсси отправилась к Сандеру.Она стояла в чуть тронутой рассветом комнате и глядела на белевшее на подушке лицо Сандера. Спустя некоторое время она заметила, как на нём засветились открывшиеся глаза. Тогда она включила свет, и мгновенно все предметы в комнате кинулись на свои места, словно под покровом темноты они украдкой отправлялись по каким-то своим тайным делам, но, застигнутые-бросились по своим местам.Она побрила Сандера — всё-таки занятие. Так она готовилась к следующему приступу боли, которая скоро проснётся и которую придётся терпеть, пока она снова не сникнет от усталости.Тогда уж можно будет вернуться в ту комнату.
Забавно. Когда терпишь боль подолгу и привыкаешь к ней, она становится просто частью твоей жизни, и уже кажется, что вроде бы ты никогда иначе и не жил, и в этой новой жизни, оказывается, все же есть своё счастье. Счастье — это когда можно просто войти в его комнату и посидеть у постели, держа его за руку, пока он спит. Или тихонько проскользнуть ночью и прямо в одежде лечь с краю поверх одеяла и слушать, как он дышит, а потом и самой заснуть. И спать до тех пор, пока боль не проснётся и не начнёт ворочаться у тебя внутри. Тогда надо выйти из дома и постоять в темноте. Потом всегда можно вернуться в комнату Сандера и глядеть на него, пока боль не сникнет.Так тянулось три дня. Но в среду, сидя днём у постели Анджело, держа его за руку и наслаждаясь своим новым счастьем, она вдруг заметила, что он не спит. Давно уже не спит и наблюдает за ней. Веки его только казались плотно закрытыми, а на самом деле они были приоткрыты и между ними виднелась тоненькая блестящая полоска. Она осторожно отпустила его руку, словно боясь разбудить его, и на цыпочках вышла из комнаты. В коридоре она прислонилась на мгновение к стене, вся обмирая от слабости. Потом пошла к Сандеру и легла на свою кровать, глядя в потолок. За окном колыхалась листва, бросая на потолок причудливые, словно бегущие куда-то тени. Кэсси попыталась понять, отчего тени бегут по потолку, но ей от этого легче не стало.Неожиданно она обнаружила, что стоит посреди комнаты. Сандер захрипел, но она даже не оглянулась на него. Она вдруг почувствовала, что должна срочно что-то сказать Анджело и заставить его сказать ей что-то в ответ. Пусть даже она и не знает, что именно.Кэсси прошла по коридору и настежь распахнула дверь в его комнату.Его там не было.Она побежала обратно по коридору, слыша, как стучат по половицам её грубые башмаки. На дворе от резкого света у неё закружилась голова. На мгновение она остановилась, затем подбежала к сараю. Там его тоже не было. Она обошла вокруг сарая, глядя через поля на западный лес, и вдруг услышала выстрел.Она застыла в оцепенении.Потом поняла, что выстрел донёсся не с запада. Он донёсся из другого леса, того, что слева — там, на склоне холма.Она бегом возвратилась в дом, задыхаясь, опять пробежала по гулкому полу, добежала до чулана, резким движением отбросила мешковину. Ружья не было. Значит, он пошёл охотиться. Значит, он поправился. Он настолько поправился, что мог охотиться.
Все было готово — поставлены тарелки, ваза с пластмассовыми цветами, открытая бутылка вина, последняя, которую он принёс, а у тарелки Анджело — бутылка виски. И приёмник. Прикоснувшись к бутылке, она тут же отдёрнула руку. Нет, больше не надо — и так уже она выпила: войдя к нему в комнату, чтобы принести виски на случай, если он захочет выпить, когда вернётся с охоты, она неожиданно для себя сделала три больших, звучных, обжигающих глотка. Тут-то ей и пришло в голову надеть красное платье. Она ещё раз глотнула из бутылки и пошла в ванную причёсываться. Уложив волосы и завязав ленту, долго улыбалась своему отражению в зеркале — подбирала себе красивую улыбку. Наконец нашла — светлую, хрупкую — и так долго её рассматривала, что уже забыла, что видит в зеркале своё собственное отражение. Кто бы ни была эта женщина, она была очень хорошенькая. Осторожно, чтобы не испортить, она понесла улыбку на кухню.Там она помешала соус и поставила кастрюлю с водой для спагетти. На ужин будут спагетти. Она покажет ему, что тоже умеет готовить.Она включила лампу. Уже стемнело. Она ещё раз отхлебнула из бутылки.И вот Анджело возвратился. В правой руке у него было ружьё, в левой — убитый кролик. Кэсси ждала, что он заговорит. Но он молчал, тогда заговорила она. Да, он охотился. Да, он стрелял дважды — один раз промазал. Он бросил кролика на сушилку, помыл руки, приготовил виски со льдом и сел за стол.Она продолжала весело улыбаться, но улыбка её все время словно лопалась, соскальзывала с лица. Дважды она замечала, что Анджело внимательно смотрит на неё, будто хочет что-то сказать, и она мгновенно водворяла улыбку на место, но каждый раз он отводил взгляд.Поев, он начал разделывать кролика. Он сидел на стуле, держа на коленях большую сковороду. Когда нож вспорол белое бархатное брюшко, она услышала тугой лопающийся звук, и ей показалось, что она теряет сознание. Она не знала, отчего это, ведь она и сама разделала немало кроликов, но теперь ей казалось, будто это ей раздирают живот. Она отодвинула свой стул так, чтобы видеть только Анджело, но тут внутренности кролика, серые, синеватые, красные, вывалились наружу, и Кэсси опять чуть не потеряла сознание. Руки у Анджело были в крови.Он положил разделанного кролика в холодильник, а потроха и шкурку бросил в мусорное ведро. Потом смыл кровь с рук. И вдруг, стоя у раковины, посмотрел на неё.Потом медленно приблизился и остановился. Сначала ей показалось, что он хочет танцевать с ней, но он продолжал глядеть ей прямо в глаза, языком облизывая губы, будто собирался что-то сказать, но так ничего и не сказал.Неожиданно он отвернулся, взял бутылку виски, приёмник и вышел из кухни.Не снимая красного платья, она легла в комнате Сандера. Несколько раз она засыпала, но ей снился кролик и вываливающиеся внутренности. И кровь на руках Анджело.Наконец она не выдержала и встала, открыла холодильник, вытащила оттуда кролика и вышла с ним на задний двор. Подойдя к забору, она швырнула кролика далеко в темноту.На следующий день, в четверг, в два часа дня, Кэсси услышала стук в парадную дверь. Она знала, кто это.— Ну, хватит, — сказал Маррей Гилфорт. Он стоял посреди комнаты перед постелью Сандера, а на потолке шевелилась тень листвы за окном, как рябь на воде, словно мир перевернулся или будто глядишь на поверхность воды из глубины.А он говорил:— Я не сомневаюсь, что он наплёл тебе небылиц и ты, конечно, ему поверила. Истина, однако, заключается в том, что в прошлую субботу его избили в Паркертоне. Мне стоило больших трудов собрать все факты. В тот день, подойдя к кинотеатру «Лирик» в обществе молодой негритянки, он попытался приобрести билет в кассе для чёрных, а когда ему отказали, стал настаивать, утверждая, что он — негр. Одно это даёт достаточное представление о характере этого человека, поскольку трудно себе представить даже итальянца, настолько лишённого чувства собственного достоинства, чтобы публично настаивать на том, что он негр. Да и каким идиотом нужно быть, чтобы сделать подобное заявление. Уже многие месяцы он колесит по улицам Паркертона и должен бы понимать, что все давно знают, кто он такой. И что бы там ни вытворяли эти типчики из Вашингтона, Паркертон ещё не подготовлен для смешения рас. Вашингтонские умники не понимают одного, причём самого главного, фактора, а именно — что народные обычаи и общественную мораль нельзя рассматривать в отрыве от… — Он замолчал. Казалось, он только теперь заметил её присутствие.— Послушай, — сказал он, — я не буду притворяться, что мне известны мотивы, которыми ты руководствуешься, но я убеждён, что твоим важнейшим жизненным критерием остаются интересы моего близкого друга, лежащего сейчас перед нами. Однако я так же твёрдо убеждён, что в настоящий момент ты ставишь под серьёзный удар свою репутацию. Послушай меня: этот человек должен немедленно покинуть твой дом.Она молчала. По потолку все так же скользили тени.— Если он не уйдёт, я посажу его за решётку.— Нет, — воскликнула она, но ничего к этому добавить не смогла.— Да, — сказал он, — и я сию же минуту иду в его комнату, чтобы сказать ему об этом.Гилфорт вышел, прямой, как палка, в тщательно отутюженном, прекрасного покроя сером костюме, хорошо скрывавшем его брюшко, — серая фигура с сероватой сединой и серым лицом, пересекающая полосы света и тени под играющими на потолке бликами. Он вышел в коридор, Кэсси за ним. Он толкнул дверь и вошёл, Кэсси за ним. Комната была пуста.— Он на охоте, — сказала она радостно, — вот он где.— Охотится, — выговорил он наконец, — и не трудно догадаться, на кого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Накормив Сандера, Кэсси постояла возле кровати. Взглянув на пустую миску, вспомнила, что хотела дать супу и Анджело. Взяла на кухне ещё одну миску. Уже у двери его комнаты боль неожиданно стала острее. Боль, казалось, распухла и так давила на лёгкие, что трудно было дышать. Кэсси ухватилась за ручку двери, стараясь поскорее повернуть её, потому что знала, что если не войдёт сейчас, то уже не войдёт никогда.Анджело все ещё спал. Кэсси присела на стул, держа миску в руках. Он открыл глаза, и боль сразу взвилась в ней, цепляясь когтями за её внутренности, пытаясь выбраться наружу, как кошка из мешка. Боль продиралась кверху, будто собираясь выпрыгнуть изо рта, кинуться Анджело в лицо и изорвать его когтями, изорвать это бедное, израненное лицо, которое было таким красивым, — ах, Анджело, Анджело!Потом она услышала, как её голос спросил его, хочет ли он супу, и он ответил «да», так что все было в порядке.Когда он справился с супом, его бедные истерзанные губы шевельнулись в улыбке. Да, Кэсси была уверена, что он улыбнулся. Когда же он опять заснул, она взяла его за руку и стала смотреть, как в комнате медленно тускнеет свет. Ничего не случилось. Ничего. Это и есть счастье.Была уже ночь, когда Кэсси пошла запирать двери. Затворив кухонную дверь, она вспомнила, как на фоне ярко освещённого двора увидела тёмный силуэт женщины, и боль в груди вернулась опять. Заперев, она на мгновение прислонилась к двери, будто своим телом хотела преградить путь чему-то враждебному.Ощупью в темноте она вернулась в комнату Анджело и, не раздеваясь, осторожно легла, стараясь не разбудить спящего. Свернувшись, как кошка, боль лежала у неё в груди, пока не уснула. Тогда уснула и Кэсси.Но ещё до рассвета боль опять разбудила её.Тогда Кэсси вышла из комнаты, побродила по дому, зашла в гостиную, даже в комнатёнку, где они держали цыплят, пока те не выросли. Вышла во двор. Поглядела на заднее крыльцо, которое недавно чинил Анджело, — новые доски на нём были светлее старых. Увидела бледную паутину новой изгороди вокруг курятника и белизну росы на траве. Все в мире было или серебристо-тёмное или просто тёмное с серебряным блеском. Взглянув вверх, она увидела, как серебрится небо на востоке. Боль затаилась у неё внутри. И тогда Кэсси отправилась к Сандеру.Она стояла в чуть тронутой рассветом комнате и глядела на белевшее на подушке лицо Сандера. Спустя некоторое время она заметила, как на нём засветились открывшиеся глаза. Тогда она включила свет, и мгновенно все предметы в комнате кинулись на свои места, словно под покровом темноты они украдкой отправлялись по каким-то своим тайным делам, но, застигнутые-бросились по своим местам.Она побрила Сандера — всё-таки занятие. Так она готовилась к следующему приступу боли, которая скоро проснётся и которую придётся терпеть, пока она снова не сникнет от усталости.Тогда уж можно будет вернуться в ту комнату.
Забавно. Когда терпишь боль подолгу и привыкаешь к ней, она становится просто частью твоей жизни, и уже кажется, что вроде бы ты никогда иначе и не жил, и в этой новой жизни, оказывается, все же есть своё счастье. Счастье — это когда можно просто войти в его комнату и посидеть у постели, держа его за руку, пока он спит. Или тихонько проскользнуть ночью и прямо в одежде лечь с краю поверх одеяла и слушать, как он дышит, а потом и самой заснуть. И спать до тех пор, пока боль не проснётся и не начнёт ворочаться у тебя внутри. Тогда надо выйти из дома и постоять в темноте. Потом всегда можно вернуться в комнату Сандера и глядеть на него, пока боль не сникнет.Так тянулось три дня. Но в среду, сидя днём у постели Анджело, держа его за руку и наслаждаясь своим новым счастьем, она вдруг заметила, что он не спит. Давно уже не спит и наблюдает за ней. Веки его только казались плотно закрытыми, а на самом деле они были приоткрыты и между ними виднелась тоненькая блестящая полоска. Она осторожно отпустила его руку, словно боясь разбудить его, и на цыпочках вышла из комнаты. В коридоре она прислонилась на мгновение к стене, вся обмирая от слабости. Потом пошла к Сандеру и легла на свою кровать, глядя в потолок. За окном колыхалась листва, бросая на потолок причудливые, словно бегущие куда-то тени. Кэсси попыталась понять, отчего тени бегут по потолку, но ей от этого легче не стало.Неожиданно она обнаружила, что стоит посреди комнаты. Сандер захрипел, но она даже не оглянулась на него. Она вдруг почувствовала, что должна срочно что-то сказать Анджело и заставить его сказать ей что-то в ответ. Пусть даже она и не знает, что именно.Кэсси прошла по коридору и настежь распахнула дверь в его комнату.Его там не было.Она побежала обратно по коридору, слыша, как стучат по половицам её грубые башмаки. На дворе от резкого света у неё закружилась голова. На мгновение она остановилась, затем подбежала к сараю. Там его тоже не было. Она обошла вокруг сарая, глядя через поля на западный лес, и вдруг услышала выстрел.Она застыла в оцепенении.Потом поняла, что выстрел донёсся не с запада. Он донёсся из другого леса, того, что слева — там, на склоне холма.Она бегом возвратилась в дом, задыхаясь, опять пробежала по гулкому полу, добежала до чулана, резким движением отбросила мешковину. Ружья не было. Значит, он пошёл охотиться. Значит, он поправился. Он настолько поправился, что мог охотиться.
Все было готово — поставлены тарелки, ваза с пластмассовыми цветами, открытая бутылка вина, последняя, которую он принёс, а у тарелки Анджело — бутылка виски. И приёмник. Прикоснувшись к бутылке, она тут же отдёрнула руку. Нет, больше не надо — и так уже она выпила: войдя к нему в комнату, чтобы принести виски на случай, если он захочет выпить, когда вернётся с охоты, она неожиданно для себя сделала три больших, звучных, обжигающих глотка. Тут-то ей и пришло в голову надеть красное платье. Она ещё раз глотнула из бутылки и пошла в ванную причёсываться. Уложив волосы и завязав ленту, долго улыбалась своему отражению в зеркале — подбирала себе красивую улыбку. Наконец нашла — светлую, хрупкую — и так долго её рассматривала, что уже забыла, что видит в зеркале своё собственное отражение. Кто бы ни была эта женщина, она была очень хорошенькая. Осторожно, чтобы не испортить, она понесла улыбку на кухню.Там она помешала соус и поставила кастрюлю с водой для спагетти. На ужин будут спагетти. Она покажет ему, что тоже умеет готовить.Она включила лампу. Уже стемнело. Она ещё раз отхлебнула из бутылки.И вот Анджело возвратился. В правой руке у него было ружьё, в левой — убитый кролик. Кэсси ждала, что он заговорит. Но он молчал, тогда заговорила она. Да, он охотился. Да, он стрелял дважды — один раз промазал. Он бросил кролика на сушилку, помыл руки, приготовил виски со льдом и сел за стол.Она продолжала весело улыбаться, но улыбка её все время словно лопалась, соскальзывала с лица. Дважды она замечала, что Анджело внимательно смотрит на неё, будто хочет что-то сказать, и она мгновенно водворяла улыбку на место, но каждый раз он отводил взгляд.Поев, он начал разделывать кролика. Он сидел на стуле, держа на коленях большую сковороду. Когда нож вспорол белое бархатное брюшко, она услышала тугой лопающийся звук, и ей показалось, что она теряет сознание. Она не знала, отчего это, ведь она и сама разделала немало кроликов, но теперь ей казалось, будто это ей раздирают живот. Она отодвинула свой стул так, чтобы видеть только Анджело, но тут внутренности кролика, серые, синеватые, красные, вывалились наружу, и Кэсси опять чуть не потеряла сознание. Руки у Анджело были в крови.Он положил разделанного кролика в холодильник, а потроха и шкурку бросил в мусорное ведро. Потом смыл кровь с рук. И вдруг, стоя у раковины, посмотрел на неё.Потом медленно приблизился и остановился. Сначала ей показалось, что он хочет танцевать с ней, но он продолжал глядеть ей прямо в глаза, языком облизывая губы, будто собирался что-то сказать, но так ничего и не сказал.Неожиданно он отвернулся, взял бутылку виски, приёмник и вышел из кухни.Не снимая красного платья, она легла в комнате Сандера. Несколько раз она засыпала, но ей снился кролик и вываливающиеся внутренности. И кровь на руках Анджело.Наконец она не выдержала и встала, открыла холодильник, вытащила оттуда кролика и вышла с ним на задний двор. Подойдя к забору, она швырнула кролика далеко в темноту.На следующий день, в четверг, в два часа дня, Кэсси услышала стук в парадную дверь. Она знала, кто это.— Ну, хватит, — сказал Маррей Гилфорт. Он стоял посреди комнаты перед постелью Сандера, а на потолке шевелилась тень листвы за окном, как рябь на воде, словно мир перевернулся или будто глядишь на поверхность воды из глубины.А он говорил:— Я не сомневаюсь, что он наплёл тебе небылиц и ты, конечно, ему поверила. Истина, однако, заключается в том, что в прошлую субботу его избили в Паркертоне. Мне стоило больших трудов собрать все факты. В тот день, подойдя к кинотеатру «Лирик» в обществе молодой негритянки, он попытался приобрести билет в кассе для чёрных, а когда ему отказали, стал настаивать, утверждая, что он — негр. Одно это даёт достаточное представление о характере этого человека, поскольку трудно себе представить даже итальянца, настолько лишённого чувства собственного достоинства, чтобы публично настаивать на том, что он негр. Да и каким идиотом нужно быть, чтобы сделать подобное заявление. Уже многие месяцы он колесит по улицам Паркертона и должен бы понимать, что все давно знают, кто он такой. И что бы там ни вытворяли эти типчики из Вашингтона, Паркертон ещё не подготовлен для смешения рас. Вашингтонские умники не понимают одного, причём самого главного, фактора, а именно — что народные обычаи и общественную мораль нельзя рассматривать в отрыве от… — Он замолчал. Казалось, он только теперь заметил её присутствие.— Послушай, — сказал он, — я не буду притворяться, что мне известны мотивы, которыми ты руководствуешься, но я убеждён, что твоим важнейшим жизненным критерием остаются интересы моего близкого друга, лежащего сейчас перед нами. Однако я так же твёрдо убеждён, что в настоящий момент ты ставишь под серьёзный удар свою репутацию. Послушай меня: этот человек должен немедленно покинуть твой дом.Она молчала. По потолку все так же скользили тени.— Если он не уйдёт, я посажу его за решётку.— Нет, — воскликнула она, но ничего к этому добавить не смогла.— Да, — сказал он, — и я сию же минуту иду в его комнату, чтобы сказать ему об этом.Гилфорт вышел, прямой, как палка, в тщательно отутюженном, прекрасного покроя сером костюме, хорошо скрывавшем его брюшко, — серая фигура с сероватой сединой и серым лицом, пересекающая полосы света и тени под играющими на потолке бликами. Он вышел в коридор, Кэсси за ним. Он толкнул дверь и вошёл, Кэсси за ним. Комната была пуста.— Он на охоте, — сказала она радостно, — вот он где.— Охотится, — выговорил он наконец, — и не трудно догадаться, на кого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30