От "Бара" разбегались два луча: проспект Мосторемонтников и улица за номером сто сорок девять.
У Густодрина было жарко, как в аду. Плясало пламя, шипела мясная туша.
О'Шипки взгромоздился на высокий табурет, заглянул под стойку и заказал себе "все, как обычно". Из-под стойки вырос мохнатый детина, перетиравший стаканы: сам Густодрин.
- Богу богово, - пробурчал он, кивая на угол, в котором скучало деревянное божество, отдаленно напоминавшее Диониса.
О'Шипки снял свою широкополую агентурную шляпу и небрежно поприветствовал идола. Густодрин, румяный и черный, наливал из бочонка в большую ребристую кружку.
- Не мое дело, - просипел он мрачно. - Но зная вас... Видите вон того малого, в малом же зале? Он выпил лишку и похвалялся, будто уложил на обе лопатки самого А. Келли.
- Теперь я О'Шипки, - поправил его О'Шипки, надевая шляпу на место одной рукой и размахивая новым паспортом - другой. - Где, вы говорите, он расселся?
Табурет умел вращаться. О'Шипки дернул тазом и сразу увидел недавнюю мишень. Перед несостоявшейся жертвой стоял пустой кубический стакан, чем-то похожий на своего опустошителя.
- Выкинуть его, мистер? - Густодрин оперся лапами о стойку. - Тем более, что он все уже выпил и больше не просит
- Я сам, - болотные глаза О'Шипки налились кровью. Побагровело и все остальное лицо, так что веснушки потонули в насыщенной краске.
Он сполз с табурета и направился к обидчику, поигрывая увесистой кружкой. Жертва поджидала его с безмятежным и уверенным видом. Казалось, что она слушает канарейку, которая глупо распевала в позолоченной клетке.
Густодрин, предчувствуя драку и относясь к ней со всей серьезностью, выбрался в зал и набросил на клетку черную шаль.
- Гляди, как безумный, - проворчал он. - Спать, Паваротти, спать!
О'Шипки подсел к столику.
- Так это вы, - отметил он с расстановкой, и в трех его бесцветных словах уместился длинный и страшный приговор.
- У вас феноменальная память на лица, - отозвался бывший клиент. О'Шипки с отвращением рассматривал его личико: бледное, гладкое, с хрящеватым носом и без подбородка. Там, где должен был находиться подбородок, располагался сразу кадык. Но телом тип был сущая кубышка.
- У нас с вами есть одно незаконченное дельце, - О'Шипки состроил любезную физиономию и сунул руку в карман.
- Забудем! - Жертва, видя, что вот-вот произойдет непоправимое, быстро выложила на стол пеструю карточку. - Есть другое дельце, гораздо более важное.
О'Шипки уставился на карточку, узнавая счастливый билет.
- Вы хотите сказать...
- Именно, сударь. Нам с вами предстоит совместное путешествие в Центр Роста. Ваш начальник принес мне подобающие извинения, после чего поставил в известность о принятых мерах. Вы едете на остров... а посему разрешите представиться: Шаттен-младший, в девятом поколении эмиграции.
О'Шипки впился в кружку и осушил ее на треть.
- Это ничего не меняет, - возразил он хрипло. - Мне наплевать, куда вы там навострились. Вы испортили мне репутацию. Вы опоганили мой послужной список.
- Как и вы мне, - отпарировал Шаттен. - Я служу в Бюро Перфекционизма, в обиходе - Бюро Совершенства. Я в чине ревизора. Поэтому, когда я вернулся к ним без котелка и был вынужден объяснять, что вы сбили его вторым выстрелом... Короче говоря, этот котелок мне не простили. У нас, знаете ли, очень строгие порядки. Малейший промах может стоить сотруднику места, и рекомендации окажутся самыми скверными. Но я не слишком расстраиваюсь, ведь Центр Роста - это совсем неплохо, верно? При всех издержках и риске... - Он икнул и перекрестился, творя солнцеворот. - Извиняюсь. Мне, короче говоря, повезло.
Густодрин, топоча ножищами и размахивая ручищами, подошел ближе. Он внимательно прислушивался и был явно разочарован тем, что бой обращался в мираж. Но стоило ему услышать про Центр Роста, как он сразу пришел в неукротимое возбуждение:
- Вы едете в Центр! - воскликнул он, и даже голос его утратил обычную сиплость, сделавшись звонким и звучным. Из-под черной шали пискнуло в знак одобрения состоявшейся вокальной трансформации. - Ах! - Густодрин воздел ручищи к прокопченному потолку. - Как бы я хотел там оказаться, господа!
О'Шипки снова отхлебнул из кружки:
- Бросьте, Густодрин. Там готовят на полубогов. К чему вам это?
- Так хочется же! - жарко выдохнул трактирщик. - Чем я не Геркулес? И потом - я столько всего слышал! Это чудесное, замечательное место! Сплошная романтика!
- Что это вы слышали? - удивился крысиный Шаттен. - Посетившие Центр соблюдают обет молчания.
Густодрин осклабился, на пол капнуло:
- Разве? Шила в мешке не утаишь. Да мне, господа, много и не нужно. Центр Роста - загадочное место. Никто не знает, где он находится, но все могут туда попасть. Не станете же вы утверждать, будто этой информации недостаточно, чтобы воспылать романтическими надеждами, которых, поверьте, хватает в сей грубой, заскорузлой душе...
Он грохнул себя кулаком в грудь. Посетители молчали, не зная, что ему ответить. Густодрин сгреб свою бороду в кулак и заискивающе спросил:
- Вы, часом, не слышали, кто у них бог?
- Абрахам Маслоу, - сказал Шаттен-младший.
- Ах, славно! - воскликнул счастливый Густодрин. - Погодите, погодите секундочку... Я запишу.
Он выдернул из вазочки дешевую салфетку, достал из-за уха карандаш и записал имя.
- Тоже из ваших? - негромко осведомился у Шаттена О'Шипки, подобревший от выпитого.
- Из них, - кивнул Шаттен, переворачивая стакан вверх дном и накрывая горчицу. - Во чреве горько, да и в устах не лучше... Он Маслов, конечно. Из русских евреев. Эмигрировал в незапамятные времена. И сразу организовал первый Центр Роста.
- Не сходя с корабля? - не поверил Густодрин.
- Не сходя. Тут же, на пристани, воздвиг. Командовал с мостика. Большое здание с подземным гаражом и вертолетной площадкой. И баром на двести персон... но бар снесли.
- Святые угодники, - прошептал потрясенный трактирщик. - Дивные события! Седая старина!
Солидарное кожаное чучело под потолком разразилось испуганным карканьем.
- Конечно, с тех пор произошли значительные изменения, - продолжил Шаттен, иронически поглядывая на благоговейного Густодрина. - Центр Роста переместился в иные... не побоюсь этого слова, сферы, и его точное местонахождение сделалось величайшим секретом. Известно лишь, что он расположен на диком, пустынном острове. Там мхи, да лишаи. Над его башнями дни напролет кружат чайки, бакланы, гагары и буревестники. Кудрявые волны шлифуют утесы, и томная песня плывет, недоступная слуху людей... А божьи сердца, отжимая надменность, сжимаются в радости, милуют жалких...
О'Шипки допил кружку.
- Повторить! - потребовал он. - Послушайте, Шаттен-младший, - обратился он к болтливому ревизору. - Довольно вам просвещать низы. Неровен час, сбрехнете лишнее. Меня удручает ваше общество, скажу вам прямо. Мне не очень-то нравится перспектива разделить обучение с типом, который заставил меня краснеть и сожалеть о дне моего рождения. У нас исключительно строгий патрон. Но, коль скоро мы с вами оказались в одной упряжке... не знаю уж, чего хотят от вас ваши перфекционисты...
- Совершенства, мой друг, совершенства, - печально подсказал ему Шаттен. - Все хотят совершенства.
- Пусть так. Короче говоря, нам следует держаться друг друга и помалкивать, пока все не выяснится. Последипломное образование по специальности "неприятности" - это вам не шутка. Кроме того, я не люблю непонятные острова, на которых процветают секретные Центры. При всем пиетете. Итак, когда же вы отплываете?
Шаттен-младший без слов подтолкнул к нему билет. О'Шипки вытащил свой и сравнил: все совпадало - дата, время отправления, номер спецрейса.
- Вы поплывете морем? - не унимался Густодрин, изнемогая от близости к тайне.
- Океаном, - ответил ему Шаттен. - Сколько с нас, милейший?
Трактирщик зашевелил губами. Со стороны могло показаться, что он производит подсчеты, однако О'Шипки, умевший читать по губам, а тем более по губищам, разобрал, что Густодрин повторяет священное имя Абрахама Маслоу.
- Дионис - не Ягве, - заметил О'Шипки, ни к кому не обращаясь и глядя на ряды бутылок. - Он не ревнив.
- А? - Густодрин встрепенулся и встревожился.
- Я попросил повторить, - напомнил ему О'Шипки. - Займитесь, наконец, непосредственным делом, которое вверили вам щедрые боги.
- Ах, конечно, - Густодрин всплеснул подушечками лап, все больше походя своими ахами на пышную провинциальную барышню. Он устремился к стойке.
Шаттен искоса взглянул на О'Шипки.
- Вы собираетесь здесь задержаться? На вашем месте я бы не стал этого делать.
- Мне хочется выпить, - возразил тот, прикрывая кружку рукавом.
- Ну так выпьете еще, успеете. Согласитесь, что путешествие не из пустячных. Вам надо уладить дела, сделать распоряжения, составить... ну, не будем о грустном - и тем не менее!
О'Шипки не сдавался:
- Мои дела в порядке, - прорычал он свирепо. - Спасибо, трактирщик. (Густодрин почтительно опустил перед ним новую кружку). Получите с меня.
Шаттен пошарил вокруг, ища котелок, пока не вспомнил про убийство головного убора. Он раздраженно шлепнул по столу и поднялся. По тому, как его качнуло, можно было судить о справедливости пословицы "Сытый голодного не разумеет".
- Как знаете, - молвил Шаттен. Его мордочка заострилась и залоснилась, язык чуть заплетался. - Могу ли я надеяться, что вы не станете пытаться исправить недавнее упущение? Предупреждаю, что других шляп у меня нет.
- Жизнь покажет, - такой ответ в устах О'Шипки прозвучал кощунственно.
На выходе из "Бара" Шаттен попал в вертушку и здорово струсил; Густодрин помог ему выбраться.
- Жаль, что не в мясорубку, - пробормотал О'Шипки, отпивая из кружки.
Трактирщик вернулся и сел с ним рядом.
- Но все-таки, все же, - потребовал он умоляющим тоном. - Расскажите сирому плебею о волшебном крае. Мне так интересно!
- Напрасная мечта, - осадил его О'Шипки. - Я знаю не больше вашего.
- Нет! Нет! Вы обманываете меня! Вы гнушаетесь мной! Вы что-то скрываете от бедного, темного Густодрина!
- Дождитесь моего возвращения, - О'Шипки решил, что беды не будет, если он обнадежит трактирщика. - Я даже угощу вас, Густодрин, когда вернусь.
Он разговаривал важно и великодушно.
Глава третья,
которой приличествует нижеследующий эпиграф
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт.
Н. Гумилев
Транспортное средство, которое отходило от морского вокзала двумя днями позже, смахивало на океанический лайнер высокой категории сложности и сервиса. Под ним покоилось сооружение, немного напоминавшее воздушную подушку. Силы, приводившие судно в движение, составляли судоходную тайну. В подушке, однако, угадывалась прямая связь с особенностями круиза, предстоявшего лайнеру.
Сам лайнер был выполнен под айсберг с целью обмана своего морозного подобия. Даже пароходам присущ тот известный человеческий страх, что понуждает бессильных мужей к отождествлению с опасным врагом. Потому что пароходы получаются из людей.
На судне было все: бассейны, сауны, бильярд, оранжерея, ресторан, танцплощадка и пятизвездные номера с коньяком и снетками. Единственное, чего на нем не было, так это людей. О'Шипки и Шаттен, столкнувшиеся на трапе (каждый желал пройти первым, а трап был узок), оказались единственными пассажирами и бродили по палубам, не зная, чем себя занять. Экипаж был надежно скрыт, а может быть, и вовсе отсутствовал. Капитан, попирая все мыслимые приличия, отказался к ним выйти - если можно почесть за отказ гробовое молчание, которым встретила гостей его каюта, запертая на восемь замков. О'Шипки разбушевался и даже предложил Шаттену высадить дверь, но тот возразил ему, сказав, что такие действия не отвечают духу и смыслу перфекционизма.
- К тому же в домах, как вы знаете, есть стены с ушами, - заметил Шаттен. - А мореплавателю должно опасаться бортовых самописцев.
О'Шипки мрачно отступил от каюты и ковырнул носком ковровую дорожку.
- С души воротит от этого корабля, - проворчал он. - Как вы считаете, Шаттен, мы не умерли? В романах мне встречались герои, которые то плыли, то ехали незнамо куда, покуда не выяснялось, что они давно уже трупы и путешествуют к последнему приюту.
Шаттен-младший огорчился:
- Храни нас альбатрос! Пресвятые бакланы! Вы слишком долго проработали а Агентстве Неприятностей, мой друг. Глядите, сейчас я ущипну себя за руку. Видите? Больно! Теперь давайте вашу...
- Еще не хватало, - О'Шипки демонстративно укутался в плед, который захватил, желая посидеть в шезлонге, на верхней палубе. - Нам плыть не одни сутки - что с вами будет? Я мечтаю заняться промискуитетом в различных часовых поясах. Если вы надеетесь, что я заменю вам женское общество, то это напрасно. Может быть, вам наплевать на женщин?
Шаттен оскорбленно задрал нос:
- Я не потерплю. Возьмите назад эти слова, мистер О'Шипки. Достойный служитель перфекционизма никогда не позволит себе того, что способно закрасться в голову профессиональному пакостнику...
- Ладно, не кипятитесь, - мистер О'Шипки пошел на попятную. - Когда мы готовили серию неприятностей для вашего Бюро, нам объяснили, что перфекционизму подвержены люди, застрявшие на анальной стадии психологического развития. Запоминайте, говорили нам, пригодится. Вот я и подумал... Пойдемте лучше наверх и все осмотрим.
Они поднялись по высоким ступенькам и вышли на палубу. Шаттен сразу схватился за бинокль, болтавшийся у него на шее, и принялся изучать горизонт.
- О'Шипки, мы плывем, - изрек он наконец.
- Но как это возможно? - не поверил тот. - Где же прощальные гудки? Где качка? Где торжественное обращение капитана?
- Море спокойное, вот качки и нет. Что касается гудков, то я не уверен, что здесь есть кто-либо, могущий о них позаботиться.
- Дайте бинокль!
О'Шипки припал к окулярам. Но и без них было видно, что вокруг расстилается спокойное вечернее море.
- Я предлагаю пройти на корму, - предложил Шаттен. - Посмотрим на пенный след, попрощаемся с берегом. Мне правда, кажется, что суши уже не видать...
- ...Как своих ушей, - проворчал О'Шипки, и Шаттен вздохнул:
- До чего же вы неприятный человек! ...
След пенился, пускай и слабо; берег, как и предположил Шаттен, уже давно скрылся из виду. О'Шипки положил пальцы на перила и долго рассматривал черную воду. Потом вдруг проскрежетал, сопровождая звук ударом кулака:
- Не люблю! Не люблю кораблей! Я в них путаюсь... Я совершенно утратил ориентацию! Где здесь ют? Где кубрик? Которые тут брамсели, стеньги и ванты? И что они вообще такое?
Шаттен насмешливо фыркнул. Он ничего не ответил и отошел от борта, чтобы побродить среди лежаков для солнечного купания, расставленных в идеальном порядке. О'Шипки поцарапал ногтем спасательный круг, смутно чувствуя, как из глубин его души поднимается тоже нечто кругообразное, совершенное и законченное. Спасательный круг был расписан под змей, заглатывающих друг у друга хвосты; на змеях были начертаны символы Инь и Ян. Ян, как и положено, был красный, а Инь - синий.
- Шаттен! - окликнул он Шаттена. - Я хочу есть. Давайте лучше поищем кают-компанию. Или ресторан...
- Чего их искать, - сказал Шаттен, - я знаю, где это. Но там все закрыто, и таблички висят: проводится специальное мероприятие.
- Ну и люкс, - пробормотал О'Шипки. - Чует мое сердце, что о нашем благополучии позаботилось Агентство.
- Или Бюро, - согласился Шаттен, снимая и пробуя на вес огнетушитель. Смотрите, как все сверкает! Чистота! Полировка! Антисептика!
О'Шипки скривился:
- Я предпочел бы хаос, но чтобы с ужином... Наши службы взялись не за те роли. Пусть бы ваше Бюро занималось питанием, а наше Агентство, так уж и быть, уборкой.
Шаттен посмотрел в бинокль, любуясь закатным солнцем.
- Бросьте, дружище. Посмотрите, какой замечательный вид. Какая величественная панорама.
О'Шипки послушно уставился на сонное светило, невольно поддаваясь гармонии солнца и внутренних сфер, в которой снова каким-то боком участвовал спасательный круг. Он свесился за борт, и вдруг расхохотался:
- Шаттен! Оставьте в покое ваш закат, идите сюда. Посмотрите вниз. Что вы там видите?
- Ничего, - ответил тот после паузы. - Вижу воду. Вижу очаровательных Медуз. По-моему, рыбки играют. А вон бутылка плывет запечатанная. Еще одна... нет, это гигантская черепаха.
- Десять тысяч богов! Где шлюпки? Вы видите спасательные шлюпки?
- Не вижу, - озадаченно молвил Шаттен. - Шлюпок нет.
- Отлично. Еще чего нет?
- М-м... Я не могу судить с уверенностью, но нет и якоря.
- Молодец! Правильно. Он должен торчать вон оттуда, подальше. А он не торчит. Ну, а как называется наша ладья?
- Сдаюсь, - Шаттен поднял руки, его бинокль сиротливо повис. - В билете ничего не говорилось о названии судна.
- И неспроста, - подхватил О'Шипки. - Оно никак не называется. Подведем итог: без шлюпок, без имени, без якоря и без команды мы плывем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18