Он уже перерабатывал природную милость, когда эта милость сменилась на гнев. Тучность и преклонные годы вмешались в гармонию кинематографичного преследования, директора хватил удар. О'Шипки поехал коленом, наводя ствол в широкую, медленно оседавшую спину: что-то не ладилось, и он опустил пистолет. Колено, благо пали на него с разбега, по инерции мчалось вперед, высекая из пола точильные искры. Железный наколенник визжал под брюкой, галерея заполнилась режущим эхом. О'Шипки уткнулся в уютный пиджак Ядрошникова; спина директора качнулась, и весь Ядрошников кулем повалился на плиты.
О'Шипки встал на четвереньки, прошел так немного и заглянул в кондитерское лицо. Оно, еще недавно походившее на юбилейный сливочный торт, перекосилось; из угла рта вытекала пенистая слюна. При виде знакомого хрящеватого носа, склонившегося над ним и пришедшего по его душу, Ядрошнников разомкнул губы и шепеляво, с ударением на "о" произнес:
- Побуртатный период - это сплошной хавос.
Он хитро глядел одним глазом, тогда как второй уже закрылся навеки.
- Что такое? - О'Шипки, все еще задыхаясь от гонки, приложил к директору шерстистое ухо, но, конечно, ошибся, и по привычке начал с сердца, хотя оно, несмотря на инсульт, работало довольно прилично. Осознав неправильность, он переместился поближе к губам.
Директор плавал между былью и небылью. Шалый глаз просветлел, и эта оптическая заря оказалась предвестницей новой, не менее туманной, фразы:
- Реинкарнирует ходовая, а навороты - они персональные, одноразовые...
О'Шипки отпрянул. Его дальнейшие действия выглядели странно и в то же время свидетельствовали о близком знакомстве с наворотами и ходовой. Он медленно ткнул пальцем в грудь Ядрошникова, потом показал на себя, потом вопросительно поднял брови.
- Да, - прошептал директор, безуспешно стараясь кивнуть. - Не худшая версия... Матели...ретели...матереилизация мудрого отцовского архетипа... Разве вам не хочется? Стоишь так у метро в морозное утро, раздаешь листовки... приглашаешь на занятия...
- Гнусная версия, - не согласился с ним О'Шипки.
- Серьежно? Жаль, - директор начал шамкать. - Вы давно догадалишь?
- С первого дня, - отозвался тот.
- Блиштательно. Наштоящий Нарчиж. И теперь не отштупитешь?
- А почему я должен отступать? - удивился О'Шипки, снимая вечерний пиджак и закатывая рукава.
- Да, да, - Ядрошников грустно скосился на лужицу, натекшую из ротовой полости. - Делайте швое дело, миштер О'Шипки. Вы уже вырошли, вы теперь большой.
- Это верно, - с гордостью сказал тот и схватил директора за неожиданно прочную шею.
- На прощание, - прохрипел Ядрошников, выкатывая порозовевшие глаза, один из которых продолжал оставаться прикрытым. - Ошторожнее ш манометрами. В погребах динамит...
- Учту, - О'Шипки навалился, что было сил, и директор замолотил рукой по полу. Пока его душили, он барабанил, как восторженный заяц. О'Шипки выдохнул, сдувая сбившуюся рыжую прядь; его веснушчатое лицо стало багровым от натуги. Он повел носом, улавливая ароматические эманации, которые оповещали о разлучении души с телом, и отвел взор, поскольку с детства не любил вываливающихся языков.
Директор каркнул чем-то глубинным, не имевшим ни малейшего отношения к голосовому аппарату, и перестал дышать.
О'Шипки встал. Он почесал в затылке, разглядывая гигантское брюхо с подвернутой ногой. Правая ладонь припечатала пол, левая как будто загребала к себе некий предмет.
Музыкальная запись подошла к концу, "приглашение" отыграло, а стало быть - дело сделано, и в замке стояла тишина, лишь одинокий ставень стучал на ветру, отдавая руководителю Центра посильные почести. О'Шипки толкнул ногой тело, прислушался. Удовлетворившись смертельным безмолвием, он обогнул труп и проследовал в оранжерею. Растения, привычные к самодостаточному молчанию, настороженно ждали, предчувствуя разрушение. О'Шипки присел перед одним из них и по складам прочел ученое название.
- Надо же, - хмыкнул он.
Ему почудился робкий шелест. Оранжерея приготовилась к худшему, которое имеет обыкновение наступать всегда, если лучшее потеснится, и не зависит от подготовки. Оно наступает, когда к нему готовятся, и когда не готовятся наступает тоже.
О'Шипки схватил алоэ и обломал ему рога. Единым движением он смел горшки, разорвал водянистые усики, растоптал кактусы и крокусы. Рука сама собой скользнула в карман и нащупала зажигалку, взметнулся огонек, но здесь О'Шипки вовремя остановился, поймав себя на гибельных для дела эмоциях. Нет, не так. Он выбрал пару уцелевших горшков и с силой метнул их в окно. Витраж обрушился радужным каскадом, дохнуло неуверенной зимой.
О'Шипки повернулся к цветам.
- Это я! Я! И только я!
Подав эту темную реплику, он возобновил буйство и долго скакал по шипам и кореньям, как дьявол какой-нибудь. Он давил мякоть кактусов, обоняя цветочную смерть; ломал розы, бил дорогую керамику, кромсал таблички финским ножом. Потом, отплевываясь и шумно дыша, ни разу не оглянувшись на дело своих рук и ног, покинул оранжерею и быстрыми шагами направился к библиотеке.
Все расступалось, пока он шествовал. Редкие призраки жались к стенам; неосторожная черепашка, добравшаяся, наконец, из бойлерной в заоблачные и совершенно не нужные ей выси, была раздавлена неуязвимой пятой шагавшего.
Двери в библиотеку были распахнуты сквозняком; книжные корешки тупо сияли в пространство надменным тиснением. Пыл О'Шипки простыл под внушением мокрого ветра; он понял, что томов слишком много, и ему с ними не справиться; погром отменялся. Все же он кое-что сделал: свернул, кряхтя и подвывая, два стеллажа, наподдал двухтомный Толкователь на Маслоу, выдернул и разодрал брошюру профессора Фройда (он же Фройд - выше нос, господа ). Потом, потом, единым чохом. "Но книги... - засомневался он, и снова непонятно для гипотетического читателя мыслей. - Неужели они тоже?"
- Я тороплю события, - сказал он вслух. И обратился к стенам: Терпение, камни и кирпичи. Наберитесь терпения, ибо я вернусь.
Ответом стал похоронный бой напольных часов. На вкрадчивом языке вечности сей звук означал наступление полуночи.
О'Шипки вышел вон и столкнулся с Анитой.
- Зачем ты покинула номер? - осведомился он, одновременно убеждаясь профессиональным взглядом в безоружности визави; взор же Аниты блуждал, исполненный тоски.
- Мне стало страшно, - сказала та. - Я пошла вас искать.
- Теперь тебе легче?
- Нет. Мне еще хуже.
- Говори мне "ты", - приказал О'Шипки. - И я буду тоже говорить тебе "ты".
Он сделал шаг и подхватил ее на руки. Анита вскрикнула и замерла, не смея противиться.
- Две половинки наконец-то сошлись, - проникновенно шепнул О'Шипки. Он возбужденно задышал. - Зло терпит неизбежное поражение. Обними меня за шею, я отнесу тебя к себе.
Анита в ужасе прижала руки к груди и замотала головой.
- Как хочешь. Мне жаль, что сейчас не рассвет. Мы бы шли в лучах нарождающегося дня, и это день был бы сразу рождением и финалом...
Но замок стоял в ночи.
Глава двадцать вторая,
которая требует третьего, и последнего, эпиграфа
Даже бочкотара - чья-то аватара
М. Успенский
"Время Оно"
Анита съежилась на подушке, каким-то чудом уместившись на ней вся, словно черная кошка. Она следила за О'Шипки, не мигая; выпуклые глаза глядели ему в лицо и вовсе, как могло показаться, не обращали внимания на красную руку, которая, отмеченная цыпками и рыжими волосками, подкрадывалась к ее лифу.
- Надень презерватив, - предупредила Анита, когда рука достигла цели.
- У меня его нет. Зачем он нужен?
- Не будем умножать сущности без необходимости.
- Брось! Это же сказал какой-то монах.
О'Шипки рванул на ней ворот, но Анита мгновенно свернулась теперь уже в полный клубок. Ее мускулы напряглись и обратились в сталь.
- О-о, - протянул О'Шипки. - Выходит, я зря обольщался? А я-то мечтал, что теперь, когда некому нам помешать, ты метнешься ко мне... как змея к опрокинутой чаше.
Он взбил себе подушку и лег, по своему обыкновению, одетый полностью, не разуваясь.
- Ты знала? - спросил он строго.
Анита кивнула.
- Давно?
- Давно. Я сразу тебя опознала. Директор предупредил меня, что в Центре объявится мое мужское воплощение. И я должна угадать, кто это. Я угадала сразу и пришла к тебе той ночью.
- Почему же ты держишься такой недотрогой?
- Директор не велел спешить. Он обещал, что все случится постепенно. Он ждал, пока ты завершишь свой Рост. И он позволил тебе делать все, что тебе заблагорассудится.
О'Шипки закурил короткую папиросу. Выстреливая кольца, он задал новый вопрос:
- Насколько я правильно понимаю, директор - это тоже я?
- Здесь всё - ты, - Анита обвела номер рукой. - Мы все, и даже сам Центр. Даже летучие мыши, даже призраки и жабы.
- Я быстро догадался, - в утвердительном тоне О'Шипки звучало нескрываемое бахвальство. - Я мигом понял, что все вокруг - это я сам. "Десять аватар собрались в Центр Роста" - тут и дурак сообразит, в чем секрет. Это же очевидно, это все я. Кроме меня, никого нет, я есмь один. И я должен быть один.
- Недаром директор называл тебя Нарциссом, - заметила Анита, не спускавшая глаз с О'Шипки, ловившая каждый его жест. - Дай мне тоже, я хочу покурить.
- Ты куришь?
- Нет, но я хочу делать, как ты.
О'Шипки протянул ей пачку:
- Держи... Нет, эту не бери! Это пистолет. Ишь ты, хитрая!... А в этой яд, возьми третью. Дай я проверю. Все правильно, кури.
Анита кое-как раскурила сигарету и прострелила уютные кольца синей струйкой
- Я тоже не дремала, - ее тон был нарочито развязным, скрывавшим испуг. - Когда умер Шаттен, я посмотрела на твое лицо и сказала себе: "Боже, так вот это кто. Это он их мочит".
- Да, это я, - согласился довольный О'Шипки.
- Зачем ты их убил?
- Мне не нравится быть представленным в комических вариантах. Противно думать, что в каком-то мире я могу расхаживать с сумочкой, затянувшись в корсет... А в другом - срастись поясницей с собственным аналогом. А в третьем - скитаться по свету, спасая себя же из дикарской тюрьмы. Я есмь я, а не какой-то... ферромонах.
- Фейеромонах-бомбардир.
- Тем хуже для него.
Анита, обманутая его сытой задумчивостью, перевернулась на спину.
- В моем мире крутят один интересный фильм. Там злодей убивает свои воплощения в других мирах, насыщаясь их силой.
- А в моем мире идет другой фильм, - парировал О'Шипки. - У нас отснята та же история, но только это фильм ужасов: на несчастную аватару нападают полчища пришельцев, его воплощений, готовые разорвать его для собственной пользы на мелкие кусочки. Фильмы - дерьмо, я не согласен ни с тем, ни с другим. Мне ничего не нужно. Мне не нужна ваша сила. Мне не нужна насильственная кармёжка. И мне не нужны вы. Мне нужен только я, а вас быть не должно.
- Этому есть объяснение, - Аните передалась его задумчивость. Директор согнал под одну крышу только прошлые воплощения. Будущих нет, ты последнее. Если воспользоваться единой хронологической шкалой, то любой здешний лишайник отстоит от тебя на многие годы, теряясь в прошлом...
О'Шипки состроил гримасу:
- Попрошу без поэзии. Я слышал, ты пишешь стихи? Ненавижу. Меня тошнит от одной мысли, что я - вот этими руками, - и он поднес к лицу руки, - вот этим высоким лбом... - и он ударил себя в лоб. - Короче говоря, мне отвратительны рифмы.
- Вот этим лбом и этими руками, - мягко напомнила ему Анита, играя пальцами и осторожно прикасаясь к себе заточенным ногтем.
- Тьфу! - О'Шипки плюнул в сердцах. - Попрошу без деталей.
- В тебе такая чувствительность неприлична. Расскажи лучше, как ты совершал все эти... самоубийства.
О'Шипки прищурился:
- Откуда такая любознательность? Ты думаешь, что тебя это не коснется?
- Я самая сильная после тебя, - объяснила Анита. - Мистер О'Шипки в юбке. Мне тоже хотелось расти. Я имею на Рост столько же прав, сколько и ты.
- Ты фикция, - отмахнулся тот. - Или не фикция, но станешь ею, это безразлично.
- Выходит, ты соблазнился слиянием с фикцией?
- Мы всегда сливаемся с фикциями, - философски заметил О'Шипки. - И потом: ты же сама говорила, что это входило в планы директора. Все, что я делаю - исправно следую его замыслу. Сливаться, так сливаться; потом, так потом. Я расту, как умею, - он выпустил особенно пышное кольцо. - Я должен отработать путевку. Я не могу подвести тех, кто послал меня. Я не разочарую Густодрина и его клиентов. Я развиваюсь в сфере, которую превратил в дело своей жизни. Я совершенствуюсь в профессии.
Анита поежилась:
- У меня в ушах звенит от твоих "я". Лучше попроси меня рассказать о моем мире - разве тебе не интересно? Не верю, тебе должно быть интересно послушать про самого себя. В моем мире ты пользуешься гигиеническими прокладками, принимаешь мужчин, посещаешь специальных врачей...
- Не сбивай меня с толку, - перебил ее О'Шипки. - Ты просто хочешь меня усыпить. Не выйдет. Плевать я хотел на твой мир. И на все миры. Потом: ты, кажется, просила меня самого рассказать кое о чем? Уже передумала?
- Пожалуйста, - Анита хмыкнула с напускным равнодушием, и он вдруг заметил, насколько близко она к нему подобралась. О'Шипки резко сел, Анита вздрогнула. - Ты что?
- Страхуюсь, - улыбнулся О'Шипки, вынимая оружие и кладя его себе на колени. - На чем мы остановились? Ах, да. Мне было легко и просто. С Трикстером получилось совсем забавно, потому что мне было совершенно безразлично, с кого начинать. Я вылил яд в первую попавшуюся посудину. Когда Трикстер издох, я подумал, что мне улыбнулась удача, щедро улыбнулась. Ведь Трикстера никто не любил. С Шаттеном было сложнее, я здорово рисковал. Я мог убить его где угодно, но хотел доказать себе, что не утратил сноровки. Ты ведь знаешь, из-за чего я оказался в Центре?
- Не знаю, - Аниту, казалось, совсем не занимал его рассказ.
- Шаттен был моим клиентом. Я стрелял в него и промахнулся. Стыд и срам! Надеюсь, что я искупил свою вину, вышло очень изящно. Кто там был дальше, Мамми? И снова везение: я собирался убить первого, кто притащится к пруду. В какой-то момент я даже решил, что директор нарочно создает мне удобные условия. Пруд - какая находка! Возможно, так оно и было... Возьмем хотя бы пузырек из-под яда: я сбросил его под стол, но директор нашел и подложил в бойлерную. Он знал, что я приду туда... Он хотел показать, что я развиваюсь в правильном направлении. Прости, я отвлекся - короче говоря, первой на пруд явилась Мамми. Я удавил ее ремешком. Но прежде разрубил близнецов и украл шахматы. Я подбросил их в ту же бойлерную, а потом, когда эти придурки - о боги, за какие грехи мне выпадала такая карма? - пришли и умерли, забрал их обратно. Как сувенир. Вот они, - О'Шипки сунул руку в карман пиджака и положил коробочку рядом с пистолетом.
- Открой, - попросила Анита.
О'Шипки с ухмылкой повиновался. Внутри коробочки обнаружилась неоконченная партия; впрочем, любой дилетант сумел бы узнать в ней патовую ситуацию.
- Ты даже не дал им доиграть, - с горечью сказала Анита.
- Они бы никогда не доиграли.
- Откуда тебе знать? Это скрыто.
- Не забывай, зачем я здесь. Но ты и не знаешь, да? - О'Шипки отшвырнул шахматы и мучительно потянулся, словно возжаждал не только духовного, но и телесного Роста. - Меня готовят на полубога. Я буду служить людям. Я должен заступаться за них, искупать их вину, распинаться - что это значит? Это значит, что я должен превзойти их в грехе, уничтожить в себе все доброе, сойти в преисподнюю и обновленным воскреснуть. Принять в себя зло, неверие ради веры...
Анита в панике вернулась на подушку. Она сжалась в клубок:
- Какие ужасные слова! В моем бы мире ты...
Она замолчала, так и не найдя, что сказать о возможных последствиях речей О'Шипки в каком-то далеком и совершенно не интересовавшем его мире.
О'Шипки сверкнул глазами:
- Но я приду в твой мир, рано или поздно. Я уже уничтожил все добрые разновидности себя... почти все.
Он быстро придвинулся к ней, взял за плечи и насильно развел их.
- Если ты хочешь умножить сущности, то я тебе разрешаю, - поспешно проговорила Анита, бледнея и обмирая.
- Я не нуждаюсь в разрешениях, - О'Шипки повертел перед ее носом сияющим тесаком. - Лежи смирно и не дыши.
Он разодрал на ней платье, разорил нижнее белье. Взгромоздившись сверху, он крепко прижал ее к ложу.
- Здесь все как сон, - просвистел О'Шипки, взглянув на изготовившиеся настенные рога.
И далее, после нескольких предосудительных движений, победно заревел, подражая богу литейных цехов, которого однажды видел.
Анита, вопреки его приказанию, дышала часто и тяжело. О'Шипки заглянул в ее глаза, похожие на чистейшие и чернейшие матриаршие пруды. Он видел в них себя, исполненного силы и рвения.
- Теперь все? - сдавленно спросила Анита.
- Нет, - ответил О'Шипки, беря ее голову за подбородок и темя. Он резко повернул ей лицо, ломая шею. - Вот теперь - все.
Глава двадцать третья,
из которой выходит пар
Он проспал до позднего утра, не заботясь о том, что вокруг, и только спихнул Аниту с постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18