ОНА МЕШАЕТ МНЕ ДУМАТЬ».
Все стихло. Они полежали немного в тишине. Рита беспокойно и громко все вздыхала, пока тихо не открылась дверь и вошла Надя – врач с черными волосами. Взглянув на нее, можно было с уверенностью сказать, что она человек добрый, мягкий и отзывчивый. С ласковым лицом она подошла к постели Риточки. Против всех медицинских правил села на краешек кровати. Они радостно заулыбались друг другу. Рита наклонилась к своей тумбочке, достала два яблока, одно отдала Наде.
– Надя! – начала задумчиво соскучившаяся Рита, – лежа тут я вспомнила… такая ерунда: одна моя приятельница по институту. Да ты знаешь ее, Дина такая с лечебного. Мы с ней сидим в одной компании. Я помню, сидим, молчание, неловкость какая-то наступила, стало скучно. И один там приятель, уже порядочно пьяный, говорит, кто выпьет на спор стакан кипятку, и моя Дина говорит: «Я!», берет, наливает, выпивает и чуть не умерла. Но ничего, не умерла.
Потом, ты знаешь, мои мысли переключились, и я вспомнила, что мне всегда не хватало лимонов в доме, чай выпить… А так хотелось. Верно, когда я уже состарюсь совсем, высажу, разумеется, в просторный горшок лимон. Всегда будут лимоны, да. – Она болтала и смотрела на реакцию своей подруги, та откусывала яблоко и кивала. Это как-то приободрило Риту, и она стала болтать дальше: – Ну, вот послушай, мне нравится осень, когда непременно идет дождь, стоят мокрые голые статуи, и к ним непременно прилипают черные листья, и по невымощенной земле, обычной, натуральной, лежат уже темно-желтые листья и прикрывают грязь. А когда я легла – осенью. Я еще выходила в сад, там сидел один больной в тюбетейке.
– А! – перебила ее Надя. – Знаю, это из Киргизии.
– Ну да, с узкими глазами, очень скрытный оказался, но мне таки потом рассказал, что до войны и после войны он работал бог знает кем в милиции! – он ездил по всему Фрунзе на общественном транспорте и запоминал лица. Он знал всех в городе, а если появлялся новый, то он докладывал по всей форме, его в лицо тоже знал весь город. Однажды его все-таки хотели убить.
– Да, – сказала, выслушав, Надя, – ты рассказывала.
– Я соседке не рассказывала. Вы хорошо слышали? – спросила, поворачивая голову к замершей женщине с тетрадкой на коленях.
– Нет, – едва улыбаясь и косясь на Надю, сказала пишущая, – у меня свои дела.
Они помолчали как-то в неловкости. Рита огрызок положила на тумбочку. Надя вздохнула, собрала в руку и свой и Ритин огрызок, встала:
– Я пойду.
– Может, еще по одному? – спросила Рита.
Надя пожала круглыми плечами и повернулась к ней спиной. В разрез белого халата Рита увидела теплую вязаную юбку и сказала:
– У тебя хорошая юбка.

Уже стемнело. Несколько дежурных врачей в комнатке за списанным старым круглым столом, накрытым клеенкой. К ним вошла санитарка и приветливо спросила:
– Сейчас ужин был, принести в тарелочках?
– Несите, – сказал один врач. Та угодливо закивала.
Надя говорила толстому врачу:
– Епифанова вчера на тележке пришлось вывозить под простыней, чтоб больные не видели. Зачем сегодня-то? Больные подумали, врач умер на вахте, а он, дурак, взял одну медсестру из-под простыни за руку укусил.
– Ну, а вы Ритку сегодня позовете? – вмешалась Таня, доставая стаканы из шкафчика.
– Не надо, – не очень уверенно сказала Надя.
– Надо-надо-надо!!! – закричала Таня и прикрыла свой рот ладонью, тихо переспросила: – Доставать? – и она достала колбу с прозрачной жидкостью (спирт).
Ночью Надя, шатаясь в черном коридоре, нашла палату Риты. Она подкралась к ее постели и игриво спросила: «Ты не спишь?» Было тихо. «Я тебя так люблю!» – сказала Надя, но будить не стала, а только буркнула: «Мда, ну, ладно, мда» – с этими словами она оглянулась вокруг и увидела, как на нее смотрит пишущая соседка – внимательно и с неприязнью. Надя без слов поспешно выбежала в коридор. Навстречу везли пустую каталку.

Утренняя пятиминутка представляла собой неприятное зрелище. Все начиналось с того, что открывался давно не ремонтировавшийся огромный зал, который по многим следам на потолке, стенах и полу, был когда-то сильно – чуть ли не до краев затоплен.
Паркетный пол поднялся в некоторых местах «кочками» в тридцать пятьдесят сантиметров от пола. Вокруг вздутий расставлены разрозненные стулья. К стене прижат стол президента.
За окном – еще утренняя зимняя темнота. И в этой темноте тихонько входит весь персонал. Он входит и рассеивается с тихим шарканьем подошв, иной не редкий раз слабый вскрик споткнувшегося врача о массивную выбившуюся паркетину нарушает тишину. Почему-то перешептываясь, а не говоря в полный голос, заходит очень много стариков-врачей, проработавших здесь уже десятки лет. Как правило, они дрожащими шагами заходят первыми, занимая места поближе к «верховному» столу. В руках они всегда с собой приносят папки с какими-то специальными бумагами не в пример молодым врачам. Их сутулые фигуры можно увидеть и у окна, и в том углу ближе к батарее – они садятся поодиночке. Но прежде чем сесть, они чаще других спотыкаются и, что самое ужасное, неловко падают…
Затем входят врачи средних лет, и с их появлением зажигается свет, от которого начинают слезиться глаза у присутствующих.
Итак, входит профессор с розовой лысиной. За ним его заместительница.
– Ну, что? Здравствуйте, – говорит профессор, садится и рукой помахивает кому-то с первого ряда.
– Ну, да! Я знаю, – говорит женщина-врач длинного роста почти оскорбленно, – я сообщаю сегодня. – Она выходит, встает у стола на маленькое вздутие в паркете и тихо говорит:
– За ночь и за истекший вчерашний день все-таки умерло три человека, и все мужчины с мужского отделения, смерть их всех была ожидаема, и лечащий врач Дупель проводил с ними соответствующие мероприятия.
– Вы говорите как-то непонятно, – раздраженно перебивает ее профессор. Она удивленно поднимает брови и плечи, через паузу слово в слово повторяет сказанное выше, и теперь ее никто не остановил.
Надя сидит у окна рядом с задремавшей старенькой врачихой.
В это время Маргарите Готье снился страшный утренний сон.
– Тише, тише, моя девочка, не расстраивайся. Тебе уже все приготовлено.
– Ой, мама, ну, не сегодня. – Рита вместе с матерью шли скользящими шагами куда-то наискось ровного, с присыпанным тонким слоем желтого песка, пустыря.
– Ну, так нельзя, – уже строже говорит мать и берет Риту под руку. – Надо.
– Нет, мама, я боюсь.
– Нет, ну, что ты, смотри, как все приготовлено нарядно, ах, как радостно, и не бойся. – Они подходят к столу, длинному, на одной половине которого стоят яства, на другой – вытянутый дощатый ящик. Чуть подальше стоит ожидающая и недобро настороженная толпа гостей. В основном это одни мужчины, с круглыми наевшимися пузами и растерянными лицами. Одеты они в сатиновые черные одежды.
– Здравствуй, моя девочка, – говорит один из них, но голос его нерешителен, и слова повисают в воздухе.
– Что это за люди? – спрашивает Рита с любопытством.
– Ничего, это люди. Что ты задаешь неправильные вопросы в такой ситуации? – ласково и грустно отвечает мать.
К Рите подходит какая-то женщина, по сну она получается родственницей. Она говорит:
– Пора уже, – и голос ее дрожит торжественно и нетерпеливо.
– Просто я очень боюсь, – начинает оправдываться откровенная Рита.
Они ведут ее под руки. Она легко становится нарядными женскими каблуками сначала на скамейку у стола, потом на саму крышку стола.
– Ай-ай-ай, – умильно сложив руки перед подбородком, качает головой мама.
– Надо, все уже готово, вон пришел один уже, – уже более житейским тоном говорит родственница, кивая на показавшегося на том краю пустыря человека с золотыми музыкальными тарелками. – Вот обезьяна-то, – с презрением наблюдает она за ним.
– Плевать на него сейчас, – строго одергивает ее мать. – Нам надо дочь как следует положить, а ты что?
Одернутая, та молчит и уже немного обиженно поправляет бантики на туфлях у Риты, стоящей на столе, оттирает с них нанесенную пыль.
– Да я уж сама как-нибудь, – холодно говорит Рита. Становится в грубо сколоченный ящик сначала одной ногой, потом обеими. Садится в нем на корточки и строго говорит: – Подушки нет.
– На, вот, свою отдаю, – говорит родственница. Пока она ей подкладывает подушку, Рита спрашивает:
– Что ж так бедно?
Мать жалко пожимает плечами и говорит:
– Деньги-то всегда нужны, а на это уже нет такого богатства раскошеливаться, но и это прилично.
Рита ложится головой на подушку, вытягивает ноги и упирается каблуками в стенку – сколоченное дерево скрипит, трещит.
– Смотри не разломай раньше времени, – как в детстве грозит пальцем мать.
До самого подбородка укладывает на Риту живые цветы, Рита вертит головой, ищет мать и говорит:
– Мама, я боюсь. Я не хочу.
Мужчины поднимают ящик с ней. Причем сначала подняли «ножной» конец, потому что на том конце мужчины были более активными и веселыми, а потом уже только голову – это составило некоторое неудобство для Риты, и она совсем разволновалась и панически стала хвататься за борта ящика.
– Мама, – она повернула голову к сразу уменьшившейся матери, стоявшей на земле, – мама, я не хочу!
Мать стала «загребать» на нее ладошкой. (Такой жест.)

Тощая вереница тянется за ее «кортежем». «Обезьяна» бьет в тарелки, но получается как-то неслышно.
– Мама, можно я скажу, можно я скажу… – что-то Действительно хочет сказать Риточка, но мама сквозь ветер кричит таким заботливым спокойным голосом:
– Не верти головой.
Рита смотрит на ровное синее небо.
– Ты там не начни курить, уж, пожалуйста, – говорит мама и утирает платочком заплаканные глаза.
Рита просыпается. И опять видит перед собой ровно вытянутую спину пишущей соседки, сидящей прямо на подушке. Соседка обеспокоенно оглядывается на нее. Тронутая вниманием, Рита говорит:
– Мне снился сон, и там никак не дают сказать что-то последнее важное и несут-несут куда-то, и все это время я боялась вылететь с носилок и удариться об землю. – Рита намеренно сглаживает слово «самое страшное» во сне. Соседка без всякого выражения на лице смотрит на нее. Она ждет, пока Рита заговорит, но та все молчит, и пишущая без слов отворачивается. Рита разглядывает ее спину с худыми лопатками. Потом она разглядывает спутанные жидкие волосы соседки. Рита поднимается на локте, видит, что соседка ничем не занята, а только как обычно задумчиво «перевертывает» воздух, предлагает ей:
– Давай я вас причешу и сделаю прическу от чистого сердца? Соседка оскорбленно хватается рукой за свой взлохмаченный затылок, оглядывается испуганно.
– Ну, пожалуйста, – говорит Рита, быстро вынимает ноги из-под одеяла, как ребенок, не надевает тапочек и хлопает ступнями по холодному полу. Она садится прямо на кровать соседки. Впервые они видят друг друга вблизи. Соседка смущенно переворачивает свою исписанную истрепанную тетрадочку.
– Я не смотрю, – предупреждающе говорит Рита. – Где расческа?
Та делает странное движение головой, плечами, мол, «ну как хочешь, а я не уверена», достает из-под матраца коричневую сумку, а из нее расческу.
Рита смотрит на нее прямо в упор. Расчесывает ее так, что черты и весь облик соседки становятся определенными и да, вроде как даже, немного постарела, чуть причесавшись – видно, зачесанные волосы со лба ее только испортили. Нос У нее обострился, выступили круглые скулы, выпирающие прямо под глазами.
Что-то дрогнуло и «поехало» и в выражении лица Пишущей, она, вблизи встретившись с Ритой, стала сразу жалкой и стесняющейся.
Рита откровенно говорит ей:
– Ну, ничего, ничего.
Расчесывает ее. Та раскрывает глаза. Рита устраивает у нее на лбу челку, потом убирает все волосы набок, потом опять лохматит. Соседка глубоко вздыхает.
– Правда, приятно, когда тебя расчесывают? – по-детски спрашивает Рита. Та безвольно пожимает плечами.
– У тебя интересное лицо, – говорит с сомнением Рита. Та польщенно улыбается.
– Какое?
– Ну, такое. – Рита делает выразительную гримасу. Соседка криво улыбается и опять закрывает глаза.

Надя с пухлой подругой Таней стоят у окна. К ним подходит Рита в больничном халате.
– Ну, а ты ее не видела? – спрашивает ее Таня.
– Что? – Та не понимает. Татьяна с довольным видом кивает в окно.
Внизу стоит такси.
– За тобой?
– Да, он таксист. – Таня им «делает ручкой» и убегает.
– Опять с ней что-нибудь произойдет, – говорит Надя.
– Тьфу-тьфу-тьфу, – говорит Рита.
– Зачем ты встала? – спрашивает Надя, как врач больного. Рита прислоняется животом к подоконнику и горячо говорит:
– Мне так плохо с ней жить! Очень мертвая женщина, сидит и, верно, пренебрегает мной, и пишет к себе что-то. У меня прямо к ней отвращение. Ты видела, какая у нее черная противная майка, и она совсем не мытая. Я к ней буду так же относиться… Иногда она на меня так посмотрит, будто я нежилец какой-то и она умней меня. И она все свои тряпки и бумажки засовывает под матрац, и они у нее о пружины трутся и кусочками сорят пол под кроватью…
– Ну, я не знаю, – кривясь, говорит Надя, припомнив соседку. – Ну, ты должна потерпеть. – Она поворачивается к ней спиной. – А я пойду.
Рите видно, что халат у нее сзади отсиделся в неглаженые складки, а в разрез проглядывается, в чем она одета – в ту же вязаную юбку.
Когда она зашла в палату, соседки не было. Желтая постель ее имела вид несвежий и мятый. На подушке была протоптана почти темная вмятина: от постоянного сидения на ней.

Рита подошла к окну, но, оглянувшись раз на кровать соседки, уже не могла рассмотреть ее повнимательней. С одной из железных перекладин, на которых крепилась панцирная сетка, касаясь матового пола, висели черная выстиранная майка и еще что-то, похожее на разорванную в тряпку вещь, тоже темного цвета. Из-под матраца торчали запасные тапочки и край вывернутой исписанными листами наружу личной тетради соседки.
Рита натянула ее двумя пальцами и, вытащив до конца, вдруг уронила на пол. Она тут же подобрала ее и торопливо прочитала, вытягивая шею от удивления, потому что с первых же попавшихся строчек было написано про нее:
«СО МНОЙ ЖИВЕТ ОЧАРОВАТЕЛЬНОЕ И ГЛУПОЕ СУЩЕСТВО. ПЕРВЫЕ ДНИ С НЕЙ МНЕ БЫЛО ТАК ХОРОШО – НАБЛЮДАТЬ ЗА НЕЙ, ЗА ЕЕ БЕССМЫСЛЕННЫМИ РЕЧАМИ. ДА, НО ТЕПЕРЬ МНЕ ПРИЕЛАСЬ ЕЕ ПРИСТАВУЧЕСТЬ, Я УСТАЮ ОТ НЕЕ И ТЕПЕРЬ ДЕРЖУСЬ С НЕЙ СТРОГО И РАВНОДУШНО. И МОЛЧУ. ОНА МЕШАЕТ МНЕ ДУМАТЬ.
Я ЗНАЮ ТО, ЧЕГО НЕ ЗНАЕТ ОНА. ВОТ УЖ ЧЕГО БЫ Я НЕ ЖЕЛАЛА ЗНАТЬ, ЧТОБ ПРОСУЩЕСТВОВАТЬ ЗДЕСЬ СПОКОЙНО-ДА НЕТ, ВОТ МОЯ СУДЬБА – УСЛЫШАТЬ НЕПРИЯТНУЮ ДЛЯ МЕНЯ ПРАВДУ. НО САМОЕ ТЯЖКОЕ ДЛЯ МЕНЯ – НЕ ЖИТЬ С ОБРЕЧЕННОЙ. А ДОГАДКИ, ЧТО БОЛЕЗНЬ ЕЕ МОЖЕТ ПЕРЕДАВАТЬСЯ ПО ВОЗДУХУ. Я СЛЫШАЛА, ЧТО ЕСТЬ ТАКИЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ. Я НЕ ЗНАЮ ПРО ЭТУ БОЛЕЗНЬ Л.-Л… Я ЗАПИШУ ЕЕ ДЛЯ СЕБЯ НА ЗАМЕТКУ. УЖ ЕСЛИ ОНА УМРЕТ, Я МОГУ ЗА НЕЙ ПОЛЕТЕТЬ». (Рядом были пририсованы плохо нарисованные бесстыдные крылышки.)
Рита по инерции засунула тетрадь под матрац, как она была. Быстро легла лицом к стенке.

Вечером соседка с ней не заговорила.
(С того самого дня Рита уже не вставала.)

Утром Надя не могла ничего понять. Рита лежала лицом к стенке и плакала.
Надя испугалась и спросила:
– Ты что? – и положила ей руку на горячую вздрагивающую шею.
– Надя, у меня опять температура, – сказала Рита.
– Ну и что? – спросила Надя.
– Нет, – та оборвала ее, – я-то уж теперь знаю, что со мной. Надя, зачем вы мне не говорили?..
Надя промолчала, потом спохватилась и быстро заговорила беспокойным тоном, стараясь ВСЕ быстро-быстро «забить» словами, что уже было понятно, что Рита права.
– Кто тебе сказал такую… бред? – с неправильным употреблением рода начала она, стала гладить ее по голове, что обозначало, что вот она – живая перед ней, а разве стала бы она гладить мертвую? – Ты что? А?..

1. Через два дня Рита умерла ночью, без Нади.
Надя запомнила только одну фразу, которая почему-то казалась ей самой ужасной: «Надя, мне больно глотать».

2. Надя ночью через два дня дома.
Надя и ее очень высокий и здоровый муж расставались в коридоре.
По длинному коридору из кухни шли голоса еще ничего не знающих товарищей. (Те сидели за круглым столом, заставленным тарелками и бутылками. Над ними держалось облако от сигарет.)
Надя выглядела очень мрачной, с опущенными уголками рта. На ней был надет пышный плащ.
– Ах, Надя, – горько сказал ее муж.
Он не виноват был, что не знал и с друзьями до этого много выпил. С красным лицом он выражал скорбь, но мало что понимал.
Она молчала и не шевелилась. Она хотела услышать от него поддержку. Муж стал счищать пятнышки на ее плечах.
– Подружка была очень хорошая, – убедительно сказал он, – добрая, смелая, отзывчивая, тонкий человек.
Стенка в коридоре была обтянута красным ситцем.
Надя посмотрела на мужа – она любила слушаться его, но теперь он говорил что-то не то, но она все ждала от него поддержки, он уже стал улыбаться, встретившись с ее взглядом.
1 2 3 4 5 6 7