И пока ты это не выполнишь, ничего с тобой не случится!
Женщина удрученно задумалась у дверей, вздохнула и сказала:
– Ну, ладно, пойду, Офа. Закроете потом все. – И ушла, тихо затворив за собой дверь.
Офа тут же вскочила и закрыла за ней дверь на замок. Как только она повернула ключ, тут же в дверь стал стучаться доктор.
– Офа, открой, это я! – забарабанил он в дверь. Офа молчала, застыв у дверей. – Пусти меня, Офа, – не унимался доктор.
– Не пущу, – наконец отозвалась она загадочно. – Тебе чего?
– Я принес тебе яблок, – сказал тот.
– Положи под дверь и уходи.
– Их украдут, Офа. Давай я тебе их передам. Заходить не буду, только передам через дверь.
Офа щелкнула замком. Сделала маленькую щель и высунула только руку:
– Давай! – она помотала в воздухе рукой, не показывая своего лица. Он вложил в руку сетку с яблоками, руку успел поцеловать. Она тут же закрылась снова, приговаривая:
– Спасибо. Ты уже помогаешь мне, значит, я на верном пути, – сообщила она. – Я не хочу, чтобы ты видел мое лицо, оно такое… разгоряченное! Просто я у цели, доктор!
Он покорно слушал ее.
– Иди! – приказала она ему, и он побрел по коридору вон из больничного архива.
Офа пошла в глубину архива, стала рыться на одной из полок и наконец достала тонкое «дело» – она закрыла лицо руками, тоненько взвыла даже, постояла с секунду, словно от головокружения, схватившись за лоб, потом побежала к столу и судорожно начала читать, листать, шевеля губами, и перелистывать.
Вслух несколько раз она прошептала:
– Цветочная, 25, квартира 5. Цветочная, 25, квартира 5!
Захлопнула дело, сложила его в два раза и запихала в свою белую сумочку с потрепанными ручками.
Офа стоит на углу дома 25 по улице Цветочной. Заходит в подъезд. На этаже звонит в квартиру 5.
– Кто там? – слышится женский голос.
– К вам по делу, пустите, – проговорила вежливо Офа.
– Не пущу, – сказал голос. – Я одинока, и уже ночь на дворе. Офа вышла во двор, посмотрела на окно пятой квартиры – увидела женщину лет пятидесяти с лишним. Запомнила ее внешность.
Утро следующего дня. Офа сидит на скамейке. Подъездная дверь открывается, выходит та самая женщина. Офа говорит сидящему рядом мальчику лет одиннадцати:
– Пойди и толкни ее. На, – она дает ему деньги. Парень бросает сигаретку, поправляет на пальце фальшивый перстень и бежит за женщиной. Делает вокруг нее несколько кругов – та настороженно остановилась, наблюдая за его манипуляциями. Мальчик толкнул ее в спину, тогда она врезала ему палкой прямо по голове – палка у нее была тоненькая, дамская, но, видно, била больно, потому что мальчик заорал как резаный и убежал, схватившись за окровавленную голову.
Женщина пошла дальше. Приятно пораженная, Офа двинулась следом за ней. При всей своей защищенности вид эта женщина имела незащищенный, и даже беззащитный, лирический. Двигалась она женственно и небыстро, прическу имела кудрявую и ухоженную, взгляд – рассеянный и отрешенный. На палочку она не опиралась, но несла в руках как зонтик. Палочка была белая, и в платье она одета была тоже белом, длинном, даже каком-то массивном, навевающем какие-то доисторические ассоциации.
Офа шла за ней, выслеживая, куда же та пойдет. Та вырулила в конце концов в парк и села на скамейку у реки в довольно глухом, уединенном месте, заросшем ивами. Скамейка была полуразрушенная. Хрустнув кустами, Офа подошла к женщине и села на скамейку. Та глянула на нее недовольно, шевельнув в руках книгой, которую она читала.
– Не знаете, здесь купаются? – спросила Офа очень нежным голосом.
– Да вы что! – сказала женщина. – Из этой реки потом нельзя выбраться. Здесь илистое дно и зыбкий берег.
Офа слушала и кивала ей, но самое главное – ее целью было лишить эту женщину палочки, которая стояла у той за спиной, прислоненная к скамейке. Офа вытянула руку по краю скамейки и пальцем толкнула палку, чтобы она свалилась в траву.
– Так-так-так… – деловито отозвалась Офа.
– Вы мне мешаете этим своим «так-так-так», – сказала женщина.
– Сразу видно, – сказала Офа, – что у вас нет детей!
– Чтобы они повторяли мою судьбу? – та отрицательно помотала головой.
– А что у вас за судьба, чтобы вы не хотели, чтобы они повторяли? – трехсложно, как песню пропела, спросила Офа настораживаясь.
– Здесь совпадения падают подчас и на детали, девушка…
– Можно, знаете, проверить. Вот, ну неужели вы сейчас читаете книгу про невинно утонувшую Офелию?
Женщина немного удивленно глянула на нее.
– Да, – сказала она. – Офелия – мой любимый персонаж, но вы, девушка, наверно, подглядели!
– Нет, – сказала Офа, – я просто действовала вашим методом совпадений. Но если все так получается, то это – ужасно!
Она стала внимательно вглядываться в лицо женщины, вырвала у нее из рук книгу, посмотрела оглавление и название. Вернула книгу и сказала:
– Простите мне мои сиротские выходки.
– Вы – сирота? – равнодушно поинтересовалась женщина. – Ну, ничего, ничего.
– Чем же мне вам помочь? – спросила ее Офа. – Вы не голодаете?
– Нет, – ответила женщина.
– Вы счастливы?
– Нет.
– А за что вы любите эту бедную Офелию? Скажите мне.
– Ну, за ее красивую, пожалуй, смерть, – неожиданно ответила женщина. – Я завидую ее смерти, как вы точно выразились, невинно утонувшая. Ах, как это притягательно. Но мне самой так никогда не удастся. Где моя палочка? – нежно проворковала она. – Мне надо идти, пора обедать. – Офа вскочила и стала как бы искать палочку, высказав предположение:
– Я помогу вам, я помогу вам, она, наверное, закатилась под уклон к берегу. Обе женщины подошли к самой воде, вглядываясь себе под ноги.
– Как все само совпадает и решается, – сказала Офа и толкнула женщину в спину. Та, не удержав равновесие, полетела в воду, ухнула в нее, и ее длинное платье, набираясь и пропитываясь водой, потянуло ее на дно.
Женщина стала цепляться за иву, опустившую свои ветки в воду, но они были очень скользкие. Офа нашла палочку и, оттягивая подальше от женщины спасительные ветки в сторону, говорила ей так:
– Ну это же хорошая смерть, мама! Ты же сама мечтала и грезила о ней, а я воплотила ее в жизнь. Давай прощаться, ведь все складывается независимо от нас, мама!.. И ты ни в чем теперь не виновата передо мной, я прощаю тебя!
Женщина, еще раз глотнув воздуха, скрылась с головой в прозрачную воду, утянутая своим надуманным офелиевским платьем. Через некоторое время все было с ней покончено: тихое течение шевелило ее труп на дне между трав – вода была прозрачная, и дно проглядывалось. Тело матери лежало на спине и двигалось, словно дышало, как живое, с извивающимися прядями вокруг головы.
Офа сидела на скамейке, держа в руках вынутое из сумочки дело ее матери из архива: как настоящий судья, перекинув ногу на ногу, опершись одной рукой о палочку.
Закуривая, она подпалила и дело. Палочку выкинула далеко в воду, встала и покинула место преступления.
МОНОЛОГИ МЕДСЕСТРЫ
(«Увлеченья»)
Морг – это хорошо. Прохладно. Вообще у нас очень сильные патологоанатомы, и сегодня я там тоже была по поводу одного нашего пациента, молодого мужчины. Каждый раз мне все это смотреть уже наскучило, и тогда я стала смотреть в лицо умершему, когда ему это делали, и оно у него было такое… сморщенное, как будто он еле терпит, а когда всё закончили и зашили, лицо у него так разгладилось, словно ему наконец-то настало облегчение. Правда, сегодня была такая хорошая патологоанатомша. Так она все виртуозно делает, сильная, сильнее любого мужчины, так она все проделывает, что можно засмотреться на нее, и даже странно: на таком посту – и красавица! О, ей все любуются!.. Ее серьезному лицу…
Еще когда я училась, здесь в Торах нашли одного повесившегося мальчика… восемнадцати лет. Говорили, что он умер из-за несчастной любви. А на солнце он не испортился, а наоборот, сохранился – замумифицировался, долго вися. Ну, потому что пока еще нежирный был. Мальчика для следствия не вынули из петли, а сняли прямо с суком. И теперь он у нас – на кафедре патологоанатомии, в шкафу. Так странно видеть такой насмешливый финал любви. И некоторые его желали выкрасть и захоронить, но только теоретически, только теоретически.
Есть для тебя как раз – место санитара. Носить… ну, ты Догадываешься, какие такие тяжести и ежевечерне-ежеутренне – ведро. В него тебе будут накладывать в банках органы. Банка на банке, главное не бряцать ведром и не разбить. А так ты даже не сможешь толком увидать!.. Ты привыкнешь.
– Я с вами оттого… что все-таки нужно иметь друзей. (Пауза и, может быть, такие фразы?) Я часто думаю, а кто понесет гроб?
– Какой гроб?
– Ну, мой собственный… Ведь у меня никого нет такого, кто бы мог поднять такую тяжесть. Не-ет, я не специально, но вот если… (Ударение на это слово.) Ну, вот если, то ты это сделаешь? Ладно? (Улыбается одновременно.)
– Отчего ты такие странные вопросы спрашиваешь?
– Ниотчего, нет никаких у меня оснований и фактов для этого, а просто подстраховываюсь. Как будто меня кто-то под руку толкает, вот сижу я с вами, а мне же самой идет нашептывание: «Спроси, спроси про это, кто же понесет? Подстрахуйся, ведь они назначались тебе в друзья», – вот я и не могу совладать, и спрашиваю так странно… (Пауза. Далее уже веселее. Опять просыпается рассказчик.) Хотя я знаю, как повлиять на судьбу. Одна моя подруга так вычислила… Я очень люблю ненормальные идеи этой подруги и ее саму тоже. Она живет на Востоке. Она поучает, что надо разрабатывать линию жизни и линию успеха прямо на руке, необязательно в реальности. Вот, например, от природы она у вас короткая и неразвитая, так вы берете и чем-то острым и тонким проводите – прочерчиваете по этой линии на ладони, делая ее жирной и значительной, и ваша жизнь тоже меняется. Оказывается, так просто! …Кажется, это она сама сочинила и постоянно держит на своих ладонях что-то острое или проводит ногтем… Прощайте.
Мой возлюбленный принес мне пистолет. Он принес его, заглядывая мне в глаза, чтобы он просто полежал у меня день, а потом, испугавшись, унес. А потом принес три пистолета, они лежали у меня долго, все заряженные, и он долго не звонил мне. Я все ждала его звонка, хотела сказать ему:
– Забери! Я предчувствую что-то нехорошее!..
Все-таки он позвонил. Я сказала эти приготовленные ему слова. Он тут же примчался несвойственно быстро и точно для него. Взял пистолеты и разрядил их. Вынул обоймы, а сами остовы оставил. Я улыбалась в те дни, засыпая, вспоминая его озабоченное лицо, когда он засовывал под ремень обоймы с патронами.
И вот он опять привез уже револьвер. И это был револьвер весь заряженный. Семь пуль. И я часто смотрела на черный мешочек, заброшенный у меня на шкафу, где хранилось все это: «А неужели он не боится за меня? Неужели?»
И когда он принес мне этот, уже пятый по счету револьвер, весь заряженный, я осознала, что «ЗДЕСЬ НЕТ ЛЮБВИ». Не-ет, не так, как говорят другие девушки, с подвывом и правдой жизни в глазах: «Он не лю-ю-юбит меня!» Нет! Я очутилась в огромном пустом поле, оглядев которое, можно было только и проронить:
– Здесь нет любви. Более того, здесь нет ни-че-го.
Но была история и с автоматом тоже. Но тут я испугалась за проживающих со мной. Все родственники столь бесцеремонны, им всегда что-то нужно не у себя в шкафу, а у меня. Я решила спрятать автомат у тети в соседней комнате, у себя она никогда не роется. Сначала я положила ей его под кровать, но вдруг вспомнила, что кровать у нее панцирная, тетя весит достаточно, и дно кровати у нее прогибается, едва не касаясь пола и, верно, задевая автомат.
Я представила себе, как она ворочается и задевается спуск.
Прямо ночью я достала автомат у нее из-под кровати. Тетя моя была очень поражена, увидев его, а потом мне показалось, ей это понравилось, но по глазам ее я увидела, что при малейшей опасности, когда кто-то соответствующий будет спрашивать ее, она предаст меня! Что-то такое было в ее глазах. Вместе с ней мы спрятали автомат у нее на шкафу. Я купила тете много куриц свежезамороженных в этот период хранения, много яиц, пирожных, бананов, семечек, которые она любила больше всего на свете. Я проводила с ней долгие беседы на кухне, пила с ней чай по нескольку чашек, приносила ей прессу, отдала ей ключи от всех своих замков и шкафчиков, дала распороть свое золотое платье, отдала ей читать письма моих прошлых поклонников и вообще все письма, которые я изредка получала от своих подруг тоже, – она вошла в мою жизнь! Она входила ко мне каждое утро, рано-рано, со словами:
– Пора вставааать!
Она была счастлива в тот период!
Как только появился мой возлюбленный, в пакете, со страшными словами, я отдала ему его автомат!
Пистолеты – это тоже отдельная тема, а вы говорите: лошади, лошади, лошади…
Меня заботит тема красоты и тема стремления к финалу. Каждый родившийся человек, пусть некрасивый, переживает в своей жизни пик красоты, хоть полчаса, хоть несколько мгновений, но он бывает прекрасным. Но обычно это бывает в ранней юности. Я видела, а вот хотя бы Саша Милашевский достиг в юности пика красоты – он тогда был на берегу моря на прогулке. Сидел в каталке, и я оставила его у кустов. Солнце падало ему на лицо, его мучила боль, но его лицо вдруг сделалось так прекрасно! Это, наверно, длилось до самого заката, а на следующий день – все прошло. Все ушло. Его лицо потемнело чуть, на него легла какая-то тень обыденности – оно стало обычным. Значит, пик миновал, подумала я. Некоторым даны сутки, некоторым – мгновения, у некоторых – месяцами длится красота, а потом куда-то девается! У иных годами лицо красиво – все время красота на пике!!
Но красота всегда стремится к финалу, то есть к самоуничтожению… Эта тема меня тоже заботит (пожимает плечами), но она неуловима, но она неуловима… Лично я боюсь не смерти, а бессмертия… Как объяснить? Меня прямо уже заранее передергивает от омерзения, прямо передергивает!..
А одна моя подруга с Востока мне по телефону вдруг говорит: «Остерегайся, – говорит, – красивых примет; если ты попадешь в опасную ситуацию, но будут соблюдены все условия красоты, то ты согласишься на такую погибель!» Я говорю: «Как? Как это?» Ну она отвечает: «Бойся красивых опасных ситуаций, у тебя туда склонность по судьбе, если…» Я не встречала ни одной Лилии в своей жизни, только себя… Есть такая песня – «Лучшие друзья девушки – бриллианты».
ОЧЕНЬ ЛЮБИМАЯ РИТА,
ПОСЛЕДНЯЯ С НЕЙ ВСТРЕЧА
– Ну, послушайте, ну, расскажите, пожалуйста, что вы там жуете…
– Да что вы… ничего особенного, вот колбаску…
– Да что же вы мне не предлагаете, а только молчите?
– К-ха (звуки поперхнувшейся).
– Да ничего, ничего… А вы думали вот как раз до бутерброда?
– Ничего не думала.
– А я очень много думаю о вас… об окрестностях, о болях возникающих. – Через паузу: – Расскажите, пожалуйста, что вы там записали себе в бумажки?
– Я? Это… письмо.
– Нет, врете. Ну, в общем, это дневник. Да и это естественно в вашем положении. Я б и сама начала заниматься этим делом, если б мне не было смешно смотреть на вас.
– … (Там молчание.)
– Ну, посмотрите, ну, послушайте, посудите – вы садитесь ко мне своей ровной спиной, прямо перед моим носом, садитесь на свою свалявшуюся подушку, потом вы уставляетесь куда-то вперед себя через воздух, а потом вы начинаете что-то медленно строчить. А главная штука, я валяюсь рядом как последний придурок.
Вы знаете, о чем я начинаю думать – всякую недостойную ерунду. Я начинаю думать, ведь как мне жарко, и что я почти мокрая под одеялом, а потом я начинаю вас разглядывать. Вы Давно не моете волосы, это дурно. Майка под мышками растянулась ну прямо до неприличного. У вас мне нравятся руки, они хороши, что плохо, что пальцы тупые – без ногтей. Но я вижу, вас это совершенно не трогает. Вот вам сколько лет?
– Я прошу вас, не курите здесь, не надо здесь курить, здесь нельзя курить, надоело уже!
– Нет, ничего, я помаленьку покурю, неслышно…
Этот разговор случился днем в двухместной палате, зимой, между двумя молодыми женщинами.
На улице из-за оттепели пропало солнце. Небо было равное и белое. Комнату заполнял серый свет.
Риточка Готье, та, которая все время спрашивала, лежала лицом к окну. Параллельно ее кровати, чуть впереди, стояла кровать соседки. Соседка все время цыкала языком, как это делают люди, прочищая зубы. Это было отвратительно.
Рита лежала, завернувшись в одеяло. Глядя на ее лицо, сразу можно было сказать – она хороший человек. Худые руки она протянула вдоль тела.
Ее соседка, значительно старше (лет на десять), с прямой спиной сидела на подушке и читала написанное ей самой в своей толстой тетрадке. Почерк у нее был мелкий.
В своих отрывочных больничных записях она писала:
«СО МНОЙ ЖИВЕТ ОЧАРОВАТЕЛЬНОЕ, НО ГЛУПОЕ, ИНФАНТИЛЬНОЕ СУЩЕСТВО. ПЕРВЫЕ ДНИ МНЕ С НЕЙ БЫЛО ТАК ХОРОШО – НАБЛЮДАТЬ ЗА НЕЙ, ЗА ЕЕ БЕССМЫСЛЕННЫМИ РЕЧАМИ, А ТЕПЕРЬ Я УСТАЛА ОТ НЕЕ И ПОЭТОМУ ДЕРЖУСЬ С НЕЙ СТРОГО И РАВНОДУШНО И МОЛЧУ.
1 2 3 4 5 6 7
Женщина удрученно задумалась у дверей, вздохнула и сказала:
– Ну, ладно, пойду, Офа. Закроете потом все. – И ушла, тихо затворив за собой дверь.
Офа тут же вскочила и закрыла за ней дверь на замок. Как только она повернула ключ, тут же в дверь стал стучаться доктор.
– Офа, открой, это я! – забарабанил он в дверь. Офа молчала, застыв у дверей. – Пусти меня, Офа, – не унимался доктор.
– Не пущу, – наконец отозвалась она загадочно. – Тебе чего?
– Я принес тебе яблок, – сказал тот.
– Положи под дверь и уходи.
– Их украдут, Офа. Давай я тебе их передам. Заходить не буду, только передам через дверь.
Офа щелкнула замком. Сделала маленькую щель и высунула только руку:
– Давай! – она помотала в воздухе рукой, не показывая своего лица. Он вложил в руку сетку с яблоками, руку успел поцеловать. Она тут же закрылась снова, приговаривая:
– Спасибо. Ты уже помогаешь мне, значит, я на верном пути, – сообщила она. – Я не хочу, чтобы ты видел мое лицо, оно такое… разгоряченное! Просто я у цели, доктор!
Он покорно слушал ее.
– Иди! – приказала она ему, и он побрел по коридору вон из больничного архива.
Офа пошла в глубину архива, стала рыться на одной из полок и наконец достала тонкое «дело» – она закрыла лицо руками, тоненько взвыла даже, постояла с секунду, словно от головокружения, схватившись за лоб, потом побежала к столу и судорожно начала читать, листать, шевеля губами, и перелистывать.
Вслух несколько раз она прошептала:
– Цветочная, 25, квартира 5. Цветочная, 25, квартира 5!
Захлопнула дело, сложила его в два раза и запихала в свою белую сумочку с потрепанными ручками.
Офа стоит на углу дома 25 по улице Цветочной. Заходит в подъезд. На этаже звонит в квартиру 5.
– Кто там? – слышится женский голос.
– К вам по делу, пустите, – проговорила вежливо Офа.
– Не пущу, – сказал голос. – Я одинока, и уже ночь на дворе. Офа вышла во двор, посмотрела на окно пятой квартиры – увидела женщину лет пятидесяти с лишним. Запомнила ее внешность.
Утро следующего дня. Офа сидит на скамейке. Подъездная дверь открывается, выходит та самая женщина. Офа говорит сидящему рядом мальчику лет одиннадцати:
– Пойди и толкни ее. На, – она дает ему деньги. Парень бросает сигаретку, поправляет на пальце фальшивый перстень и бежит за женщиной. Делает вокруг нее несколько кругов – та настороженно остановилась, наблюдая за его манипуляциями. Мальчик толкнул ее в спину, тогда она врезала ему палкой прямо по голове – палка у нее была тоненькая, дамская, но, видно, била больно, потому что мальчик заорал как резаный и убежал, схватившись за окровавленную голову.
Женщина пошла дальше. Приятно пораженная, Офа двинулась следом за ней. При всей своей защищенности вид эта женщина имела незащищенный, и даже беззащитный, лирический. Двигалась она женственно и небыстро, прическу имела кудрявую и ухоженную, взгляд – рассеянный и отрешенный. На палочку она не опиралась, но несла в руках как зонтик. Палочка была белая, и в платье она одета была тоже белом, длинном, даже каком-то массивном, навевающем какие-то доисторические ассоциации.
Офа шла за ней, выслеживая, куда же та пойдет. Та вырулила в конце концов в парк и села на скамейку у реки в довольно глухом, уединенном месте, заросшем ивами. Скамейка была полуразрушенная. Хрустнув кустами, Офа подошла к женщине и села на скамейку. Та глянула на нее недовольно, шевельнув в руках книгой, которую она читала.
– Не знаете, здесь купаются? – спросила Офа очень нежным голосом.
– Да вы что! – сказала женщина. – Из этой реки потом нельзя выбраться. Здесь илистое дно и зыбкий берег.
Офа слушала и кивала ей, но самое главное – ее целью было лишить эту женщину палочки, которая стояла у той за спиной, прислоненная к скамейке. Офа вытянула руку по краю скамейки и пальцем толкнула палку, чтобы она свалилась в траву.
– Так-так-так… – деловито отозвалась Офа.
– Вы мне мешаете этим своим «так-так-так», – сказала женщина.
– Сразу видно, – сказала Офа, – что у вас нет детей!
– Чтобы они повторяли мою судьбу? – та отрицательно помотала головой.
– А что у вас за судьба, чтобы вы не хотели, чтобы они повторяли? – трехсложно, как песню пропела, спросила Офа настораживаясь.
– Здесь совпадения падают подчас и на детали, девушка…
– Можно, знаете, проверить. Вот, ну неужели вы сейчас читаете книгу про невинно утонувшую Офелию?
Женщина немного удивленно глянула на нее.
– Да, – сказала она. – Офелия – мой любимый персонаж, но вы, девушка, наверно, подглядели!
– Нет, – сказала Офа, – я просто действовала вашим методом совпадений. Но если все так получается, то это – ужасно!
Она стала внимательно вглядываться в лицо женщины, вырвала у нее из рук книгу, посмотрела оглавление и название. Вернула книгу и сказала:
– Простите мне мои сиротские выходки.
– Вы – сирота? – равнодушно поинтересовалась женщина. – Ну, ничего, ничего.
– Чем же мне вам помочь? – спросила ее Офа. – Вы не голодаете?
– Нет, – ответила женщина.
– Вы счастливы?
– Нет.
– А за что вы любите эту бедную Офелию? Скажите мне.
– Ну, за ее красивую, пожалуй, смерть, – неожиданно ответила женщина. – Я завидую ее смерти, как вы точно выразились, невинно утонувшая. Ах, как это притягательно. Но мне самой так никогда не удастся. Где моя палочка? – нежно проворковала она. – Мне надо идти, пора обедать. – Офа вскочила и стала как бы искать палочку, высказав предположение:
– Я помогу вам, я помогу вам, она, наверное, закатилась под уклон к берегу. Обе женщины подошли к самой воде, вглядываясь себе под ноги.
– Как все само совпадает и решается, – сказала Офа и толкнула женщину в спину. Та, не удержав равновесие, полетела в воду, ухнула в нее, и ее длинное платье, набираясь и пропитываясь водой, потянуло ее на дно.
Женщина стала цепляться за иву, опустившую свои ветки в воду, но они были очень скользкие. Офа нашла палочку и, оттягивая подальше от женщины спасительные ветки в сторону, говорила ей так:
– Ну это же хорошая смерть, мама! Ты же сама мечтала и грезила о ней, а я воплотила ее в жизнь. Давай прощаться, ведь все складывается независимо от нас, мама!.. И ты ни в чем теперь не виновата передо мной, я прощаю тебя!
Женщина, еще раз глотнув воздуха, скрылась с головой в прозрачную воду, утянутая своим надуманным офелиевским платьем. Через некоторое время все было с ней покончено: тихое течение шевелило ее труп на дне между трав – вода была прозрачная, и дно проглядывалось. Тело матери лежало на спине и двигалось, словно дышало, как живое, с извивающимися прядями вокруг головы.
Офа сидела на скамейке, держа в руках вынутое из сумочки дело ее матери из архива: как настоящий судья, перекинув ногу на ногу, опершись одной рукой о палочку.
Закуривая, она подпалила и дело. Палочку выкинула далеко в воду, встала и покинула место преступления.
МОНОЛОГИ МЕДСЕСТРЫ
(«Увлеченья»)
Морг – это хорошо. Прохладно. Вообще у нас очень сильные патологоанатомы, и сегодня я там тоже была по поводу одного нашего пациента, молодого мужчины. Каждый раз мне все это смотреть уже наскучило, и тогда я стала смотреть в лицо умершему, когда ему это делали, и оно у него было такое… сморщенное, как будто он еле терпит, а когда всё закончили и зашили, лицо у него так разгладилось, словно ему наконец-то настало облегчение. Правда, сегодня была такая хорошая патологоанатомша. Так она все виртуозно делает, сильная, сильнее любого мужчины, так она все проделывает, что можно засмотреться на нее, и даже странно: на таком посту – и красавица! О, ей все любуются!.. Ее серьезному лицу…
Еще когда я училась, здесь в Торах нашли одного повесившегося мальчика… восемнадцати лет. Говорили, что он умер из-за несчастной любви. А на солнце он не испортился, а наоборот, сохранился – замумифицировался, долго вися. Ну, потому что пока еще нежирный был. Мальчика для следствия не вынули из петли, а сняли прямо с суком. И теперь он у нас – на кафедре патологоанатомии, в шкафу. Так странно видеть такой насмешливый финал любви. И некоторые его желали выкрасть и захоронить, но только теоретически, только теоретически.
Есть для тебя как раз – место санитара. Носить… ну, ты Догадываешься, какие такие тяжести и ежевечерне-ежеутренне – ведро. В него тебе будут накладывать в банках органы. Банка на банке, главное не бряцать ведром и не разбить. А так ты даже не сможешь толком увидать!.. Ты привыкнешь.
– Я с вами оттого… что все-таки нужно иметь друзей. (Пауза и, может быть, такие фразы?) Я часто думаю, а кто понесет гроб?
– Какой гроб?
– Ну, мой собственный… Ведь у меня никого нет такого, кто бы мог поднять такую тяжесть. Не-ет, я не специально, но вот если… (Ударение на это слово.) Ну, вот если, то ты это сделаешь? Ладно? (Улыбается одновременно.)
– Отчего ты такие странные вопросы спрашиваешь?
– Ниотчего, нет никаких у меня оснований и фактов для этого, а просто подстраховываюсь. Как будто меня кто-то под руку толкает, вот сижу я с вами, а мне же самой идет нашептывание: «Спроси, спроси про это, кто же понесет? Подстрахуйся, ведь они назначались тебе в друзья», – вот я и не могу совладать, и спрашиваю так странно… (Пауза. Далее уже веселее. Опять просыпается рассказчик.) Хотя я знаю, как повлиять на судьбу. Одна моя подруга так вычислила… Я очень люблю ненормальные идеи этой подруги и ее саму тоже. Она живет на Востоке. Она поучает, что надо разрабатывать линию жизни и линию успеха прямо на руке, необязательно в реальности. Вот, например, от природы она у вас короткая и неразвитая, так вы берете и чем-то острым и тонким проводите – прочерчиваете по этой линии на ладони, делая ее жирной и значительной, и ваша жизнь тоже меняется. Оказывается, так просто! …Кажется, это она сама сочинила и постоянно держит на своих ладонях что-то острое или проводит ногтем… Прощайте.
Мой возлюбленный принес мне пистолет. Он принес его, заглядывая мне в глаза, чтобы он просто полежал у меня день, а потом, испугавшись, унес. А потом принес три пистолета, они лежали у меня долго, все заряженные, и он долго не звонил мне. Я все ждала его звонка, хотела сказать ему:
– Забери! Я предчувствую что-то нехорошее!..
Все-таки он позвонил. Я сказала эти приготовленные ему слова. Он тут же примчался несвойственно быстро и точно для него. Взял пистолеты и разрядил их. Вынул обоймы, а сами остовы оставил. Я улыбалась в те дни, засыпая, вспоминая его озабоченное лицо, когда он засовывал под ремень обоймы с патронами.
И вот он опять привез уже револьвер. И это был револьвер весь заряженный. Семь пуль. И я часто смотрела на черный мешочек, заброшенный у меня на шкафу, где хранилось все это: «А неужели он не боится за меня? Неужели?»
И когда он принес мне этот, уже пятый по счету револьвер, весь заряженный, я осознала, что «ЗДЕСЬ НЕТ ЛЮБВИ». Не-ет, не так, как говорят другие девушки, с подвывом и правдой жизни в глазах: «Он не лю-ю-юбит меня!» Нет! Я очутилась в огромном пустом поле, оглядев которое, можно было только и проронить:
– Здесь нет любви. Более того, здесь нет ни-че-го.
Но была история и с автоматом тоже. Но тут я испугалась за проживающих со мной. Все родственники столь бесцеремонны, им всегда что-то нужно не у себя в шкафу, а у меня. Я решила спрятать автомат у тети в соседней комнате, у себя она никогда не роется. Сначала я положила ей его под кровать, но вдруг вспомнила, что кровать у нее панцирная, тетя весит достаточно, и дно кровати у нее прогибается, едва не касаясь пола и, верно, задевая автомат.
Я представила себе, как она ворочается и задевается спуск.
Прямо ночью я достала автомат у нее из-под кровати. Тетя моя была очень поражена, увидев его, а потом мне показалось, ей это понравилось, но по глазам ее я увидела, что при малейшей опасности, когда кто-то соответствующий будет спрашивать ее, она предаст меня! Что-то такое было в ее глазах. Вместе с ней мы спрятали автомат у нее на шкафу. Я купила тете много куриц свежезамороженных в этот период хранения, много яиц, пирожных, бананов, семечек, которые она любила больше всего на свете. Я проводила с ней долгие беседы на кухне, пила с ней чай по нескольку чашек, приносила ей прессу, отдала ей ключи от всех своих замков и шкафчиков, дала распороть свое золотое платье, отдала ей читать письма моих прошлых поклонников и вообще все письма, которые я изредка получала от своих подруг тоже, – она вошла в мою жизнь! Она входила ко мне каждое утро, рано-рано, со словами:
– Пора вставааать!
Она была счастлива в тот период!
Как только появился мой возлюбленный, в пакете, со страшными словами, я отдала ему его автомат!
Пистолеты – это тоже отдельная тема, а вы говорите: лошади, лошади, лошади…
Меня заботит тема красоты и тема стремления к финалу. Каждый родившийся человек, пусть некрасивый, переживает в своей жизни пик красоты, хоть полчаса, хоть несколько мгновений, но он бывает прекрасным. Но обычно это бывает в ранней юности. Я видела, а вот хотя бы Саша Милашевский достиг в юности пика красоты – он тогда был на берегу моря на прогулке. Сидел в каталке, и я оставила его у кустов. Солнце падало ему на лицо, его мучила боль, но его лицо вдруг сделалось так прекрасно! Это, наверно, длилось до самого заката, а на следующий день – все прошло. Все ушло. Его лицо потемнело чуть, на него легла какая-то тень обыденности – оно стало обычным. Значит, пик миновал, подумала я. Некоторым даны сутки, некоторым – мгновения, у некоторых – месяцами длится красота, а потом куда-то девается! У иных годами лицо красиво – все время красота на пике!!
Но красота всегда стремится к финалу, то есть к самоуничтожению… Эта тема меня тоже заботит (пожимает плечами), но она неуловима, но она неуловима… Лично я боюсь не смерти, а бессмертия… Как объяснить? Меня прямо уже заранее передергивает от омерзения, прямо передергивает!..
А одна моя подруга с Востока мне по телефону вдруг говорит: «Остерегайся, – говорит, – красивых примет; если ты попадешь в опасную ситуацию, но будут соблюдены все условия красоты, то ты согласишься на такую погибель!» Я говорю: «Как? Как это?» Ну она отвечает: «Бойся красивых опасных ситуаций, у тебя туда склонность по судьбе, если…» Я не встречала ни одной Лилии в своей жизни, только себя… Есть такая песня – «Лучшие друзья девушки – бриллианты».
ОЧЕНЬ ЛЮБИМАЯ РИТА,
ПОСЛЕДНЯЯ С НЕЙ ВСТРЕЧА
– Ну, послушайте, ну, расскажите, пожалуйста, что вы там жуете…
– Да что вы… ничего особенного, вот колбаску…
– Да что же вы мне не предлагаете, а только молчите?
– К-ха (звуки поперхнувшейся).
– Да ничего, ничего… А вы думали вот как раз до бутерброда?
– Ничего не думала.
– А я очень много думаю о вас… об окрестностях, о болях возникающих. – Через паузу: – Расскажите, пожалуйста, что вы там записали себе в бумажки?
– Я? Это… письмо.
– Нет, врете. Ну, в общем, это дневник. Да и это естественно в вашем положении. Я б и сама начала заниматься этим делом, если б мне не было смешно смотреть на вас.
– … (Там молчание.)
– Ну, посмотрите, ну, послушайте, посудите – вы садитесь ко мне своей ровной спиной, прямо перед моим носом, садитесь на свою свалявшуюся подушку, потом вы уставляетесь куда-то вперед себя через воздух, а потом вы начинаете что-то медленно строчить. А главная штука, я валяюсь рядом как последний придурок.
Вы знаете, о чем я начинаю думать – всякую недостойную ерунду. Я начинаю думать, ведь как мне жарко, и что я почти мокрая под одеялом, а потом я начинаю вас разглядывать. Вы Давно не моете волосы, это дурно. Майка под мышками растянулась ну прямо до неприличного. У вас мне нравятся руки, они хороши, что плохо, что пальцы тупые – без ногтей. Но я вижу, вас это совершенно не трогает. Вот вам сколько лет?
– Я прошу вас, не курите здесь, не надо здесь курить, здесь нельзя курить, надоело уже!
– Нет, ничего, я помаленьку покурю, неслышно…
Этот разговор случился днем в двухместной палате, зимой, между двумя молодыми женщинами.
На улице из-за оттепели пропало солнце. Небо было равное и белое. Комнату заполнял серый свет.
Риточка Готье, та, которая все время спрашивала, лежала лицом к окну. Параллельно ее кровати, чуть впереди, стояла кровать соседки. Соседка все время цыкала языком, как это делают люди, прочищая зубы. Это было отвратительно.
Рита лежала, завернувшись в одеяло. Глядя на ее лицо, сразу можно было сказать – она хороший человек. Худые руки она протянула вдоль тела.
Ее соседка, значительно старше (лет на десять), с прямой спиной сидела на подушке и читала написанное ей самой в своей толстой тетрадке. Почерк у нее был мелкий.
В своих отрывочных больничных записях она писала:
«СО МНОЙ ЖИВЕТ ОЧАРОВАТЕЛЬНОЕ, НО ГЛУПОЕ, ИНФАНТИЛЬНОЕ СУЩЕСТВО. ПЕРВЫЕ ДНИ МНЕ С НЕЙ БЫЛО ТАК ХОРОШО – НАБЛЮДАТЬ ЗА НЕЙ, ЗА ЕЕ БЕССМЫСЛЕННЫМИ РЕЧАМИ, А ТЕПЕРЬ Я УСТАЛА ОТ НЕЕ И ПОЭТОМУ ДЕРЖУСЬ С НЕЙ СТРОГО И РАВНОДУШНО И МОЛЧУ.
1 2 3 4 5 6 7