Через пять минут Людмиле стало плохо. В туалете ее вытошнило. Она сидела страшно бледная.
– Да у тебя сотрясение мозга, дорогуша, – определил Дюрыгин. – Тебе срочно «скорую» надо.
Оказалось, при ударе раскрывшаяся перед ней подушка сильно ударила ее.
– Такое впечатление, Валера, что мне подушкой этой все мозги вышибло, – шептала Людмила.
Вызвали «скорую».
Хорошенькая официантка предложила до приезда бригады положить Людмилу в комнате администратора и при этом все время исподволь поглядывала на Дюрыгина.
«Скорая» приехала одновременно с эвакуатором.
– Ты со мной в больницу не езжай, – прошептала Людмила, – ты машину отправь, я за машину беспокоюсь.
Вот глупая!
Уехала «скорая».
Эвакуаторщики тросом втащили на платформу битую «Пежо».
Дюрыгину вручили квитанцию, и вскоре на перекрестке он остался один.
И уже собирался садиться в свою машину, но его кто-то окликнул.
– Извините… Вы забыли.
Официантка из кафе протягивала Дюрыгину забытую Людмилой сумочку. Она явно очень смущалась, даже щеки порозовели у нее.
– Спасибо.
Дюрыгин ждал.
– Это ваша жена? – спросила официантка, краснея еще сильнее.
– Нет, знакомая, вот попросила приехать помочь.
Глаза у нее были зеленого цвета.
– А я вас вчера утром на радио в Останкино видела с Ирмой Вальберс, – быстро сказала официантка.
– А-а-а, то-то я думаю, что ваше лицо мне знакомо…
– Вы там кофе пили.
– А вас как туда занесло? – поинтересовался Дюрыгин.
– А я за призом приехала на радио «Москва-Сити FM».
– Ага, это вас объявляли, я слышал, две кружки в виде задниц.
Дюрыгин и сам не понимал, зачем так грубо с ней разговаривает.
– Точно…
Возникла неловкая пауза.
Надо было вроде как и уезжать, но что-то недосказанное, недоделанное удерживало Дюрыгина.
Он ни с того ни с сего почувствовал себя мальчишкой. Как будто ему было снова четырнадцать лет.
– А знаете… – сам не зная для чего вдруг сказал он. – А знаете, не хотите со мной встретиться еще разок?
– Как?.. – спросила девушка, подняв на Дюрыгина полные удивления глаза.
– А приезжайте завтра на телевидение, попьем кофе, я вам студии покажу, а потом пообедаем вместе.
Она долго молчала. Дюрыгин терпеливо ждал.
– Вы не шутите?
– Нет, не шучу, – сказал Дюрыгин, – даже вот что, вы не приезжайте, я сам за вами заеду, давайте адресок… И номер мобильного.
– Да вам неудобно будет, я в Новогиреево квартиру снимаю с подругой…
– Ничего, вполне удобно.
Глаза ее расширились еще больше, но она уже доставала из кармашка форменного фартучка дешевую шариковую ручку.
– Где написать?..
Дюрыгин достал портмоне, вынул визитку. Она положила ее на ладошку и на обороте аккуратно вывела номер.
– Агаша, – прочитал Дюрыгин. – Странное имя какое… И редкое.
– Так родители назвали, в честь Агаты Кристи.
– Хорошее имя могло бы быть для ведущей телешоу, – словно про себя заметил Дюрыгин.
Сейчас он уже был прежним Дюрыгиным, успешным продюсером и режиссером.
– Шутить изволите…
– Я сказал только то, что сказал.
Агаша в смятении души смотрела, как отъезжает «Хонда».
***
Натаха Кораблева ничуть не была смущена требованием Джона притаранить справку из КВД, причем не паленую, а из государственного кожно-венерического, и свежую, не просроченную. С печатью.
– Это нормально, – решила Натаха, отправляясь на улицу Вальдека Роше, – Агашка в свое кафе подобные справки по четыре раза в год таскает, и ничего.
С Агашкой, кстати говоря, контакта теперь больше не было.
Натаха попыталась пойти на мировую, проставилась вечером тортиком и бутылкой испанского вина, но Агашка проявила гордость и, не сказав ни слова, отправилась спать, оставив Натаху на кухне наедине с ее испанским полусухим.
Наверное, съедет теперь. У них, правда говоря, квартирка оплачена аж до сентября, но с Агашки станется, она деваха упрямая, наплюет на деньги и, когда найдет себе новую хатку и компаньонку, съедет обязательно. Обиделась. Подумаешь! Не понимает, что жизнь такая, здесь кто не успел, тот опоздал.
А если бы Агашка в тот день не пошла на работу, а вместо Натахи позвонила бы Джону? Джону-то Агашка сильнее понравилась, от верного глаза Натахи и от ее чуткого носика такое не скроешь. Вон как Джон на Агашку глядел – пялился на грудь и ниже, прям рентгеном сарафан просвечивал-высвечивал. Так что, если Джону пришлось бы выбирать из них двоих, Натаха наверняка оказалась бы в пролете.
Ну а что она может поделать, если жизнь такая? Натаха ничуть не сожалела о том, что потырила ту визитку с телефоном – на ее месте так бы каждая поступила. А если не поступила бы, то значит дура. А дурам так и надо, пускай сидят себе в своих ларьках и кафешках, ишачат на Тофиков и Рафиков, а к тем, кто посмелее, к тем и удача рано или поздно обязательно попрет. К тем обязательно рано или поздно подойдет их Джон с телевидения.
И здесь уже никаких дружб, никаких обязательств перед подругами быть не должно.
Надо зубками и коготками драться за свой счастливый билетик. Это как в корзине со слепыми котятами. Котятки друг дружке никогда не уступают, здесь кто первый к мамкиному соску подобрался, тот и сыт. И никто его добровольно не уступит.
***
Оставила в КВД пятьсот рублей за то, чтобы пройти по укороченной очереди. Теперь надо бы с девчонками поболтать – обсудить-перетереть про Джона, что они о нем и его дачном проекте думают.
Новых товарок звали Света, Мила, Таня и Роза. Все, как и Натаха, на Москве приезжие, кто откуда.
А Розка больше других Натахе понравилась. Она какая-то южная, не славянская. Лицо смуглое, фигура – ни жиринки, подтянутая, стройная от природы. Попка кругленькая, обтянутая черной мини-юбкой. Ножки длинные, на каблуке стоит и идет, как профи на дефиле. Волосы черные, не крашенные, распущены вниз по спине. А губки маленького рта по-детски разлеплены, обнажая брильянтовый блеск влажных зубиков. Залюбуешься.
Набрала мобильный Розки.
– Розка? Это Натаха, ну Натаха, что на проекте у Джона… Ты это, ты справку из КВД достала? И я только что вот оттуда тоже иду… Может, встретимся? Давай на «Лубянской», наверху! На выходе к «Детскому миру». Через час. А там пешком до Тверской дойдем, посидим в кафе, кофейку попьем, покурим, поболтаем…
Покуда мимо Охотного ряда до Тверской шли, к ним пять раз разные вязались. Розка эффектно смотрится – просто обложка журнальная, а не подруга. И Натаха с ее светлыми волосами на фоне смуглой темноволосой Розки выгодно заиграла своими статями.
Пару раз какие-то студенты приставали – ну их! Нищета… Кофе даже не предложат, потащат гулять на Ленинские горы, а потом в общагу – трахаться на халяву. Раза три сигналили им из останавливающихся авто. Нерусские. С золотыми зубами. У этих деньги есть, эти и угостят. Но с ними опасно, завезут, а потом еще и живой не выберешься. Это они с Агашкой еще в первый год знакомства с Москвою проходили.
Дошли до Пушки, перешли по подземному переходу, а там дальше, не доходя до Маяковского, зашли в кафе.
Взяли мороженого, свежей голубики и кофе с молоком по-итальянски.
– Розка, а ты где живешь?
– Я снима-а-аю, та-а-ам, – Розка махнула рукой, – на юго-за-а-ападе…
Она говорила нараспев, протягивая гласные. И голосок ее детский, но слегка хриплый, как у простуженного ребенка, имел особенный привкус какой-то ее сильнейшей внутренней сексуальности.
Розка говорила и при этом не смотрела на собеседницу. Глаза ее – огромные, темные, с длинными ресницами, блуждали вправо и влево, а гибкая кисть с длинными пальчиками изящно шевелила ее волосы.
Натаха так не умела. Не было у Натахи такого блеска и такого умения держаться.
– Розка, а ты не хотела бы жить со мной? Вдвоем-то веселее!
Выяснилось, что Розке снимает хатку ее друг, типа как бы бойфренд.
Но друга этого не то посадили, не то убили, в общем, пропал бойфренд, два месяца от него ни слуху ни духу, а за квартиру уже платить бы надо, хозяйка звонит – беспокоится.
– А ты переезжай ко мне в Новогиреево, – предложила вдруг Натаха, – моя подружка бывшая от меня съехать хочет, как раз бы она к тебе съехала, а ты ко мне.
Розка, еще поблуждав по потолку и стенам черными глазами и потрогав длинными пальчиками волосы возле виска, сказала, что «па-а-адумает».
– А за твою хатку отступного моей подружке бывшей вскладчину начислим, о-кей?
Ловкая и быстрая на решения Натаха все мгновенно придумала. Сегодня же вечером они Агашку переселят, не нужно им обиженных подле себя. На фиг им нужны обиженные?
– А где ты с Джоном познакомилась? – интересовалась ревнивая Натаха.
– С Джоником? – переспрашивала приторможенная Розка. – С Джоником мы па-а-азнакомились в одной компа-а-ании. Там были эти, артисты, режиссеры. На даче в Переделкино.
Натаха аж восторгом зашлась. Розка на таких крутых пати-суарэ крутится, хотя это неудивительно – с ее-то данными.
– А что думаешь насчет нашего телешоу?
– Насчет телешоу? – Розка пожимала плечиками. – Так… ничего особенного… Думаю, что тра-а-ахаться надо будет с разными знаменитостями…
И шевелила длинными наманикюренными пальчиками.
***
К Людмиле в больницу Дюрыгин отвез забытую ею сумочку.
А заодно купил цветов и апельсинов.
В фойе больницы столкнулся с первым Людмилиным мужем-спортсменом.
Поздоровались.
Бывший шел от нее.
– Как она там? – спросил Дюрыгин.
– Нормально, – ответил бывший.
– Сын-то приезжал к ней?
– Димка на сборы уехал в Подольск, я ему не стал говорить про аварию, чего парня беспокоить.
– Правильно, – согласился Дюрыгин.
Попрощались за руку.
Хороший он парень, этот Володька-спортсмен.
И чего Людмила с ним разошлась?
Посчитала, что простоват для нее.
А вот он – Дюрыгин – не простоват.
И это льстит Дюрыгину.
Это приятно.
Он даже чувствует, что Володька в его присутствии как-то тушуется, даже горбиться начинает, в интонациях голоса появляются заискивающие буратиновые нотки.
Людмила лежала в отдельной палате.
– Как королевна ты здесь лежишь.
– Как Наташа Королева? – усмехнулась Людка, подставляя щеку для поцелуя.
– Ну, если с юмором все в порядке, значит, на поправку идем, – заключил Дюрыгин.
– Сегодня томограмму черепа сделают, доктор поглядит и решать будет, домой или тут •оставаться.
– А сама?
– Сама, конечно, домой хочу.
– Ты со здоровьем не шути, голова это не задница. Здесь любой синяк может потом к старости жуткими последствиями обернуться, – назидательно произнес Дюрыгин.
– Ладно пугать-то, – отмахнулась Люда, – сам-то как? Нашел ведущую?
– Ведущую?
Дюрыгин задумался.
– Понимаешь, Ирму Вальберс мне не переманить. Зарайский под ее имя столько спонсорских рекламных денег достал, каких ни одна «Кока-Кола» никогда не даст… Хотя и есть у меня крамольные мыслишки…
– Какие мыслишки? – спросила Людмила.
Она лежала ровно на спине и ножичком чистила апельсин.
– На вот тебе, – она протянула Дюрыгину парочку неразлепленных долек.
– Мыслишки? – переспросил Дюрыгин, отправляя цитрусовые себе в рот. – Да про то, что, может быть, вообще революционно отказаться от принятых схем.
– Это как?
– А взять ведущую прямо с улицы.
– Ну ты даешь!
– А что?
– Не возьмет тебя главный с твоим шоу, проиграешь Зарайскому, у него Вальберс и спонсоры, а у тебя только зыбкие идеи…
– Ты спортсменка? – спросил вдруг Дюрыгин.
Людмила огорошенно кивнула.
– Вот и занимайся своим спортом.
– Ну вот, – надула та губы, – никогда ты критику не переносил, даже возле умирающей подруги не можешь быть терпимым.
– Ладно, – примирительно сказал Дюрыгин, губами наклоняясь к Людмилиной щеке. – Мы еще поглядим, какая ты умирающая подруга.
И неожиданно шальным движение шмыгнул правой рукой под Людмилин халатик, провел ладонью по всегда вожделенному гладенькому животику любовницы и пошел вверх, остановился на не стесненной лифчиком груди.
– Нахал! – с деланным возмущением воскликнула Людмила.
– Я не махал, а дирижировал, – улыбнулся Дюрыгин, нехотя убирая руку. – Поправляйся, я тебя сам из больницы заберу, – сказал он, уже поднимаясь с больничного табурета, – а как до дому тебя довезу, с тобой зверски расправлюсь, потому как секс – это лучшее лекарство.
– Ну тебя, пошляк, – кокетливо махнула рукой Людмила, – иди уже, тебя твое телевидение уже заждалось.
***
А и вправду заждалось!
Теперь надо было проехаться по гипотетическим спонсорам.
Кто у нас из молодежной одежды? «Бенеттон»? «То-То-То»? «Джуманджа?»
Фотосессию Дюрыгин сделал бесплатную.
Прямо в студии в Останкино с их штатным фотографом из дирекции производства кинопрограмм.
Со сделанным наспех, но вполне профессионально слепленным портфолио этой Агаши можно теперь проехаться и по агентствам.
Все-таки его, Дюрыгина, имя открывает кой-какие двери в Москве.
Почти что ногой и почти без стука открывает.
А на сессии Агаша держалась неплохо.
Для первого раза совсем неплохо
Фотограф Леня Славин ее даже похвалил.
Правда, попросил-таки Дюрыгина выйти из студии, чтобы девочку не смущать, чтобы дать ей раскрепоститься.
А когда на огромном мониторе компьютера показал Дюрыгину результат – Дюрыгин просто ахнул.
Ничего себе дает Ленька! Агаша, словно профессиональная модель, лукаво прикусывая губку, демонстрировала то полуобнаженную грудку, то выставленные из-под сарафана ножки, то изящную шейку, отводила рукою массу пышных каштановых волос.
– Как ты их всех в один миг раскрепощаешь? – восхищенно удивился Дюрыгин.
– Работа такая, – хмыкнул фотограф.
– Они, наверное, либо видят в тебе супермена, или, наоборот, совершенно не чувствуют в тебе мужчину, – сказал Дюрыгин, любуясь Агашиными фотографиями.
– Они очень хотят стать звездами, а я им помогаю, как акушер при родах, – широко улыбнулся Леня.
***
Агаша приехала забрать вещи. Наташка была прямо сама не своя – ее так и распирало от гордости и радости за то, что она без пяти минут звезда.
– Знаешь, а мы завтра едем на пленэр, делать первый прогон съемок, – не выдержала, похвасталась Наташка, покуда Агаша высвобождала в шкафу полки от своих тряпок и тряпочек, набивая ими большую спортивную сумку.
Наташка сидела на подоконнике в вечном своем черном лифчике, колготках и белой не застегнутой мужской рубахе, оставшейся здесь от какого-то залетного визитера да так и прижившейся на узких Наташкиных плечиках.
– Представляешь, я уже завтра сниматься буду, Джон с Борисом будут показывать, как перед камерами ходить и все такое, это же наука целая, ты ж понимаешь…
Агаша долго злиться не умела. Все-таки подруга ей Наташка.
– Я понимаю, – соглашалась она, утрамбовывая содержимое сумки, чтобы влезли еще и косметичка, и пакет с зубной пастой, и ее фен, который Наташке она оставлять никак не собиралась. – А показывать-то вас по какому все-таки каналу будут?
Это было самым больным местом Наташки. Она вздохнула и принялась пояснять:
– Понимаешь, Джон сказал, что сначала делается производство программы, она снимается и монтируется, как кино. Понимаешь? А потом он уже продает готовый продукт тому каналу, который захочет это шоу купить.
– А как же этот ваш интерактив? – усомнилась Агаша.
– Чего?
– Ну когда зрители звонят и голосуют за одну из кандидатур?..
Наташка не понимала.
– Зрители говорят: этого убрать, ту заменить, победил этот, а того выгнать с шоу, как же это делается?
– А-а-а, это! Ну, это же все туфта, программа-то заранее снята, а подсчет голосов телезрителей, кто его проверит! Зрителя всегда дурачат…
– Смотри, сама не попади в дурацкую историю, – посоветовала Агаша, с трудом застегивая сумку. – Смотри, как бы тебя саму не одурачил твой Джон…
ГЛАВА 4
MEDIA ПИГМАЛИОН
Джон всегда хотел быть Джоном Малковичем. Но пока у него ничего не получалось. Хороших понтов было предостаточно, а денег и правильных связей явно недоставало. Правда, в голове роились идеи и грудь распирало от здоровой наглости, но этого все равно не хватало для того, чтобы стать Джоном Марковичем.
Здесь, на Москве, и в Останкино в особенности, полукриминальных идей, как быстро разбогатеть, и той здоровой наглости, что на Западе именуется eager to live, а в науке обозначается как «либидо», мало. На старой доброй Москве в почете всегда были связи, зачастую замешанные на кровных узах. А Джон не сподобился быть чьим бы то ни было порфирогенетным отпрыском, как не смог и жениться на какой-нибудь порфирогенеточке в тот короткий отрезок студенческого времени, когда царствующие особы – министры или на худой конец их замы – не могли уследить за всеми похождениями своих дочек. Чем и пользуются порою пронырливые студенты, приезжающие в МГУ из глухих провинций.
Джон и в университете-то не учился, поэтому где ему министерскую дочку отловить? Разве что в казино или на ипподроме. Но туда дочки министров стаями не залетают.
Вот и шныряет Джон по Останкино со своими гениальными идеями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Да у тебя сотрясение мозга, дорогуша, – определил Дюрыгин. – Тебе срочно «скорую» надо.
Оказалось, при ударе раскрывшаяся перед ней подушка сильно ударила ее.
– Такое впечатление, Валера, что мне подушкой этой все мозги вышибло, – шептала Людмила.
Вызвали «скорую».
Хорошенькая официантка предложила до приезда бригады положить Людмилу в комнате администратора и при этом все время исподволь поглядывала на Дюрыгина.
«Скорая» приехала одновременно с эвакуатором.
– Ты со мной в больницу не езжай, – прошептала Людмила, – ты машину отправь, я за машину беспокоюсь.
Вот глупая!
Уехала «скорая».
Эвакуаторщики тросом втащили на платформу битую «Пежо».
Дюрыгину вручили квитанцию, и вскоре на перекрестке он остался один.
И уже собирался садиться в свою машину, но его кто-то окликнул.
– Извините… Вы забыли.
Официантка из кафе протягивала Дюрыгину забытую Людмилой сумочку. Она явно очень смущалась, даже щеки порозовели у нее.
– Спасибо.
Дюрыгин ждал.
– Это ваша жена? – спросила официантка, краснея еще сильнее.
– Нет, знакомая, вот попросила приехать помочь.
Глаза у нее были зеленого цвета.
– А я вас вчера утром на радио в Останкино видела с Ирмой Вальберс, – быстро сказала официантка.
– А-а-а, то-то я думаю, что ваше лицо мне знакомо…
– Вы там кофе пили.
– А вас как туда занесло? – поинтересовался Дюрыгин.
– А я за призом приехала на радио «Москва-Сити FM».
– Ага, это вас объявляли, я слышал, две кружки в виде задниц.
Дюрыгин и сам не понимал, зачем так грубо с ней разговаривает.
– Точно…
Возникла неловкая пауза.
Надо было вроде как и уезжать, но что-то недосказанное, недоделанное удерживало Дюрыгина.
Он ни с того ни с сего почувствовал себя мальчишкой. Как будто ему было снова четырнадцать лет.
– А знаете… – сам не зная для чего вдруг сказал он. – А знаете, не хотите со мной встретиться еще разок?
– Как?.. – спросила девушка, подняв на Дюрыгина полные удивления глаза.
– А приезжайте завтра на телевидение, попьем кофе, я вам студии покажу, а потом пообедаем вместе.
Она долго молчала. Дюрыгин терпеливо ждал.
– Вы не шутите?
– Нет, не шучу, – сказал Дюрыгин, – даже вот что, вы не приезжайте, я сам за вами заеду, давайте адресок… И номер мобильного.
– Да вам неудобно будет, я в Новогиреево квартиру снимаю с подругой…
– Ничего, вполне удобно.
Глаза ее расширились еще больше, но она уже доставала из кармашка форменного фартучка дешевую шариковую ручку.
– Где написать?..
Дюрыгин достал портмоне, вынул визитку. Она положила ее на ладошку и на обороте аккуратно вывела номер.
– Агаша, – прочитал Дюрыгин. – Странное имя какое… И редкое.
– Так родители назвали, в честь Агаты Кристи.
– Хорошее имя могло бы быть для ведущей телешоу, – словно про себя заметил Дюрыгин.
Сейчас он уже был прежним Дюрыгиным, успешным продюсером и режиссером.
– Шутить изволите…
– Я сказал только то, что сказал.
Агаша в смятении души смотрела, как отъезжает «Хонда».
***
Натаха Кораблева ничуть не была смущена требованием Джона притаранить справку из КВД, причем не паленую, а из государственного кожно-венерического, и свежую, не просроченную. С печатью.
– Это нормально, – решила Натаха, отправляясь на улицу Вальдека Роше, – Агашка в свое кафе подобные справки по четыре раза в год таскает, и ничего.
С Агашкой, кстати говоря, контакта теперь больше не было.
Натаха попыталась пойти на мировую, проставилась вечером тортиком и бутылкой испанского вина, но Агашка проявила гордость и, не сказав ни слова, отправилась спать, оставив Натаху на кухне наедине с ее испанским полусухим.
Наверное, съедет теперь. У них, правда говоря, квартирка оплачена аж до сентября, но с Агашки станется, она деваха упрямая, наплюет на деньги и, когда найдет себе новую хатку и компаньонку, съедет обязательно. Обиделась. Подумаешь! Не понимает, что жизнь такая, здесь кто не успел, тот опоздал.
А если бы Агашка в тот день не пошла на работу, а вместо Натахи позвонила бы Джону? Джону-то Агашка сильнее понравилась, от верного глаза Натахи и от ее чуткого носика такое не скроешь. Вон как Джон на Агашку глядел – пялился на грудь и ниже, прям рентгеном сарафан просвечивал-высвечивал. Так что, если Джону пришлось бы выбирать из них двоих, Натаха наверняка оказалась бы в пролете.
Ну а что она может поделать, если жизнь такая? Натаха ничуть не сожалела о том, что потырила ту визитку с телефоном – на ее месте так бы каждая поступила. А если не поступила бы, то значит дура. А дурам так и надо, пускай сидят себе в своих ларьках и кафешках, ишачат на Тофиков и Рафиков, а к тем, кто посмелее, к тем и удача рано или поздно обязательно попрет. К тем обязательно рано или поздно подойдет их Джон с телевидения.
И здесь уже никаких дружб, никаких обязательств перед подругами быть не должно.
Надо зубками и коготками драться за свой счастливый билетик. Это как в корзине со слепыми котятами. Котятки друг дружке никогда не уступают, здесь кто первый к мамкиному соску подобрался, тот и сыт. И никто его добровольно не уступит.
***
Оставила в КВД пятьсот рублей за то, чтобы пройти по укороченной очереди. Теперь надо бы с девчонками поболтать – обсудить-перетереть про Джона, что они о нем и его дачном проекте думают.
Новых товарок звали Света, Мила, Таня и Роза. Все, как и Натаха, на Москве приезжие, кто откуда.
А Розка больше других Натахе понравилась. Она какая-то южная, не славянская. Лицо смуглое, фигура – ни жиринки, подтянутая, стройная от природы. Попка кругленькая, обтянутая черной мини-юбкой. Ножки длинные, на каблуке стоит и идет, как профи на дефиле. Волосы черные, не крашенные, распущены вниз по спине. А губки маленького рта по-детски разлеплены, обнажая брильянтовый блеск влажных зубиков. Залюбуешься.
Набрала мобильный Розки.
– Розка? Это Натаха, ну Натаха, что на проекте у Джона… Ты это, ты справку из КВД достала? И я только что вот оттуда тоже иду… Может, встретимся? Давай на «Лубянской», наверху! На выходе к «Детскому миру». Через час. А там пешком до Тверской дойдем, посидим в кафе, кофейку попьем, покурим, поболтаем…
Покуда мимо Охотного ряда до Тверской шли, к ним пять раз разные вязались. Розка эффектно смотрится – просто обложка журнальная, а не подруга. И Натаха с ее светлыми волосами на фоне смуглой темноволосой Розки выгодно заиграла своими статями.
Пару раз какие-то студенты приставали – ну их! Нищета… Кофе даже не предложат, потащат гулять на Ленинские горы, а потом в общагу – трахаться на халяву. Раза три сигналили им из останавливающихся авто. Нерусские. С золотыми зубами. У этих деньги есть, эти и угостят. Но с ними опасно, завезут, а потом еще и живой не выберешься. Это они с Агашкой еще в первый год знакомства с Москвою проходили.
Дошли до Пушки, перешли по подземному переходу, а там дальше, не доходя до Маяковского, зашли в кафе.
Взяли мороженого, свежей голубики и кофе с молоком по-итальянски.
– Розка, а ты где живешь?
– Я снима-а-аю, та-а-ам, – Розка махнула рукой, – на юго-за-а-ападе…
Она говорила нараспев, протягивая гласные. И голосок ее детский, но слегка хриплый, как у простуженного ребенка, имел особенный привкус какой-то ее сильнейшей внутренней сексуальности.
Розка говорила и при этом не смотрела на собеседницу. Глаза ее – огромные, темные, с длинными ресницами, блуждали вправо и влево, а гибкая кисть с длинными пальчиками изящно шевелила ее волосы.
Натаха так не умела. Не было у Натахи такого блеска и такого умения держаться.
– Розка, а ты не хотела бы жить со мной? Вдвоем-то веселее!
Выяснилось, что Розке снимает хатку ее друг, типа как бы бойфренд.
Но друга этого не то посадили, не то убили, в общем, пропал бойфренд, два месяца от него ни слуху ни духу, а за квартиру уже платить бы надо, хозяйка звонит – беспокоится.
– А ты переезжай ко мне в Новогиреево, – предложила вдруг Натаха, – моя подружка бывшая от меня съехать хочет, как раз бы она к тебе съехала, а ты ко мне.
Розка, еще поблуждав по потолку и стенам черными глазами и потрогав длинными пальчиками волосы возле виска, сказала, что «па-а-адумает».
– А за твою хатку отступного моей подружке бывшей вскладчину начислим, о-кей?
Ловкая и быстрая на решения Натаха все мгновенно придумала. Сегодня же вечером они Агашку переселят, не нужно им обиженных подле себя. На фиг им нужны обиженные?
– А где ты с Джоном познакомилась? – интересовалась ревнивая Натаха.
– С Джоником? – переспрашивала приторможенная Розка. – С Джоником мы па-а-азнакомились в одной компа-а-ании. Там были эти, артисты, режиссеры. На даче в Переделкино.
Натаха аж восторгом зашлась. Розка на таких крутых пати-суарэ крутится, хотя это неудивительно – с ее-то данными.
– А что думаешь насчет нашего телешоу?
– Насчет телешоу? – Розка пожимала плечиками. – Так… ничего особенного… Думаю, что тра-а-ахаться надо будет с разными знаменитостями…
И шевелила длинными наманикюренными пальчиками.
***
К Людмиле в больницу Дюрыгин отвез забытую ею сумочку.
А заодно купил цветов и апельсинов.
В фойе больницы столкнулся с первым Людмилиным мужем-спортсменом.
Поздоровались.
Бывший шел от нее.
– Как она там? – спросил Дюрыгин.
– Нормально, – ответил бывший.
– Сын-то приезжал к ней?
– Димка на сборы уехал в Подольск, я ему не стал говорить про аварию, чего парня беспокоить.
– Правильно, – согласился Дюрыгин.
Попрощались за руку.
Хороший он парень, этот Володька-спортсмен.
И чего Людмила с ним разошлась?
Посчитала, что простоват для нее.
А вот он – Дюрыгин – не простоват.
И это льстит Дюрыгину.
Это приятно.
Он даже чувствует, что Володька в его присутствии как-то тушуется, даже горбиться начинает, в интонациях голоса появляются заискивающие буратиновые нотки.
Людмила лежала в отдельной палате.
– Как королевна ты здесь лежишь.
– Как Наташа Королева? – усмехнулась Людка, подставляя щеку для поцелуя.
– Ну, если с юмором все в порядке, значит, на поправку идем, – заключил Дюрыгин.
– Сегодня томограмму черепа сделают, доктор поглядит и решать будет, домой или тут •оставаться.
– А сама?
– Сама, конечно, домой хочу.
– Ты со здоровьем не шути, голова это не задница. Здесь любой синяк может потом к старости жуткими последствиями обернуться, – назидательно произнес Дюрыгин.
– Ладно пугать-то, – отмахнулась Люда, – сам-то как? Нашел ведущую?
– Ведущую?
Дюрыгин задумался.
– Понимаешь, Ирму Вальберс мне не переманить. Зарайский под ее имя столько спонсорских рекламных денег достал, каких ни одна «Кока-Кола» никогда не даст… Хотя и есть у меня крамольные мыслишки…
– Какие мыслишки? – спросила Людмила.
Она лежала ровно на спине и ножичком чистила апельсин.
– На вот тебе, – она протянула Дюрыгину парочку неразлепленных долек.
– Мыслишки? – переспросил Дюрыгин, отправляя цитрусовые себе в рот. – Да про то, что, может быть, вообще революционно отказаться от принятых схем.
– Это как?
– А взять ведущую прямо с улицы.
– Ну ты даешь!
– А что?
– Не возьмет тебя главный с твоим шоу, проиграешь Зарайскому, у него Вальберс и спонсоры, а у тебя только зыбкие идеи…
– Ты спортсменка? – спросил вдруг Дюрыгин.
Людмила огорошенно кивнула.
– Вот и занимайся своим спортом.
– Ну вот, – надула та губы, – никогда ты критику не переносил, даже возле умирающей подруги не можешь быть терпимым.
– Ладно, – примирительно сказал Дюрыгин, губами наклоняясь к Людмилиной щеке. – Мы еще поглядим, какая ты умирающая подруга.
И неожиданно шальным движение шмыгнул правой рукой под Людмилин халатик, провел ладонью по всегда вожделенному гладенькому животику любовницы и пошел вверх, остановился на не стесненной лифчиком груди.
– Нахал! – с деланным возмущением воскликнула Людмила.
– Я не махал, а дирижировал, – улыбнулся Дюрыгин, нехотя убирая руку. – Поправляйся, я тебя сам из больницы заберу, – сказал он, уже поднимаясь с больничного табурета, – а как до дому тебя довезу, с тобой зверски расправлюсь, потому как секс – это лучшее лекарство.
– Ну тебя, пошляк, – кокетливо махнула рукой Людмила, – иди уже, тебя твое телевидение уже заждалось.
***
А и вправду заждалось!
Теперь надо было проехаться по гипотетическим спонсорам.
Кто у нас из молодежной одежды? «Бенеттон»? «То-То-То»? «Джуманджа?»
Фотосессию Дюрыгин сделал бесплатную.
Прямо в студии в Останкино с их штатным фотографом из дирекции производства кинопрограмм.
Со сделанным наспех, но вполне профессионально слепленным портфолио этой Агаши можно теперь проехаться и по агентствам.
Все-таки его, Дюрыгина, имя открывает кой-какие двери в Москве.
Почти что ногой и почти без стука открывает.
А на сессии Агаша держалась неплохо.
Для первого раза совсем неплохо
Фотограф Леня Славин ее даже похвалил.
Правда, попросил-таки Дюрыгина выйти из студии, чтобы девочку не смущать, чтобы дать ей раскрепоститься.
А когда на огромном мониторе компьютера показал Дюрыгину результат – Дюрыгин просто ахнул.
Ничего себе дает Ленька! Агаша, словно профессиональная модель, лукаво прикусывая губку, демонстрировала то полуобнаженную грудку, то выставленные из-под сарафана ножки, то изящную шейку, отводила рукою массу пышных каштановых волос.
– Как ты их всех в один миг раскрепощаешь? – восхищенно удивился Дюрыгин.
– Работа такая, – хмыкнул фотограф.
– Они, наверное, либо видят в тебе супермена, или, наоборот, совершенно не чувствуют в тебе мужчину, – сказал Дюрыгин, любуясь Агашиными фотографиями.
– Они очень хотят стать звездами, а я им помогаю, как акушер при родах, – широко улыбнулся Леня.
***
Агаша приехала забрать вещи. Наташка была прямо сама не своя – ее так и распирало от гордости и радости за то, что она без пяти минут звезда.
– Знаешь, а мы завтра едем на пленэр, делать первый прогон съемок, – не выдержала, похвасталась Наташка, покуда Агаша высвобождала в шкафу полки от своих тряпок и тряпочек, набивая ими большую спортивную сумку.
Наташка сидела на подоконнике в вечном своем черном лифчике, колготках и белой не застегнутой мужской рубахе, оставшейся здесь от какого-то залетного визитера да так и прижившейся на узких Наташкиных плечиках.
– Представляешь, я уже завтра сниматься буду, Джон с Борисом будут показывать, как перед камерами ходить и все такое, это же наука целая, ты ж понимаешь…
Агаша долго злиться не умела. Все-таки подруга ей Наташка.
– Я понимаю, – соглашалась она, утрамбовывая содержимое сумки, чтобы влезли еще и косметичка, и пакет с зубной пастой, и ее фен, который Наташке она оставлять никак не собиралась. – А показывать-то вас по какому все-таки каналу будут?
Это было самым больным местом Наташки. Она вздохнула и принялась пояснять:
– Понимаешь, Джон сказал, что сначала делается производство программы, она снимается и монтируется, как кино. Понимаешь? А потом он уже продает готовый продукт тому каналу, который захочет это шоу купить.
– А как же этот ваш интерактив? – усомнилась Агаша.
– Чего?
– Ну когда зрители звонят и голосуют за одну из кандидатур?..
Наташка не понимала.
– Зрители говорят: этого убрать, ту заменить, победил этот, а того выгнать с шоу, как же это делается?
– А-а-а, это! Ну, это же все туфта, программа-то заранее снята, а подсчет голосов телезрителей, кто его проверит! Зрителя всегда дурачат…
– Смотри, сама не попади в дурацкую историю, – посоветовала Агаша, с трудом застегивая сумку. – Смотри, как бы тебя саму не одурачил твой Джон…
ГЛАВА 4
MEDIA ПИГМАЛИОН
Джон всегда хотел быть Джоном Малковичем. Но пока у него ничего не получалось. Хороших понтов было предостаточно, а денег и правильных связей явно недоставало. Правда, в голове роились идеи и грудь распирало от здоровой наглости, но этого все равно не хватало для того, чтобы стать Джоном Марковичем.
Здесь, на Москве, и в Останкино в особенности, полукриминальных идей, как быстро разбогатеть, и той здоровой наглости, что на Западе именуется eager to live, а в науке обозначается как «либидо», мало. На старой доброй Москве в почете всегда были связи, зачастую замешанные на кровных узах. А Джон не сподобился быть чьим бы то ни было порфирогенетным отпрыском, как не смог и жениться на какой-нибудь порфирогенеточке в тот короткий отрезок студенческого времени, когда царствующие особы – министры или на худой конец их замы – не могли уследить за всеми похождениями своих дочек. Чем и пользуются порою пронырливые студенты, приезжающие в МГУ из глухих провинций.
Джон и в университете-то не учился, поэтому где ему министерскую дочку отловить? Разве что в казино или на ипподроме. Но туда дочки министров стаями не залетают.
Вот и шныряет Джон по Останкино со своими гениальными идеями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25