Дорогой Алибала, я пью за твое здоровье. За здоровье Хырдаханум-баджи, Вагифа и внуков мы еще выпьем отдельно. Будь всегда готов услужить друзьям, а они готовы быть полезными тебе!
Прежде чем выпить, Дадаш встал и горячо обнял Алибалу. При этом он плеснул коньяк себе на пиджак. Но, не обратив на это внимания, он смачно поцеловал Алибалу в губы.
Алибала не любил мужских нежностей. Он невольно подумал, что неделю тому назад, встретившись с ним после стольких лет разлуки, Дадаш его не обнимал и с поцелуями не лез. И ему понятно было, по какой причине, как говорят, так бурно кипит молоко его ласковости.
- Будь здоров, 'Алибала! - заключил Дадаш и залпом опрокинул в рот бокал коньяка.
Алибала тоже отпил несколько глотков.
- Вот это другое дело! - Дадаш крякнул.- Когда выпьешь, аппетит появляется и еда вкуснее становится. Иным нравится водка, а я предпочитаю коньяк.Наполнив бокалы и любуясь этикеткой с изображением озера Гёк-Гёль, он продолжал: - Для меня этот "Гёк-Гёль" лучше всех других коньяков на свете и, конечно, лучше хваленого коньяка "Ширван". Ты какой коньяк любишь, Алибала?
- Если я скажу, что не знаю даже названий многих коньяков и вообще в них не разбираюсь, ты не поверишь, но это так. Вот если о пиве спросишь, могу ответить, что лучше чешского пива нет. Это самое хорошее пиво.
- Э-э, пиво разве напиток?
- Для меня - да.
- На вкус и на цвет товарища нет, но мы с тобой товарищи.- Дадаш пришел в прекрасное настроение, поднял бокал и снова хотел произнести тост. Но Алибала остановил его:
- Подожди, Дадаш, на этот раз я скажу, не обижайся.
- Но я же должен закончить свой тост...
- Считай, что мы уже выпили за Хырдаханум, моего сына и внуков, раз ты их назвал. Теперь слушай меня. Дадаш поставил свой бокал, сел.
- Пожалуйста, Алибала, говори, я давно мечтал вот так посидеть с тобой за бутылочкой и послушать тебя.
Алибала пристально смотрел на большую ветку дерева, которая заглядывала в окно,- словно пересчитывал на ней пожелтевшие листья и боялся при этом упустить хоть один листок.
- Дадаш, я хочу откровенно поговорить с тобой. Вот мы с тобой сидим за одним столом, как когда-то мечтали, едим один хлеб, мы товарищи по тяжелым дням войны, а теперь уже в таком возрасте, что не должны скрывать друг от друга своих мыслей. Скрытности в дружбе места нет...
- Верно, Алибала, верно. Друг должен говорить другу правду, иначе какой же он друг?
Уверенный в своих предположениях, Дадаш думал: "Вот сейчас Алибала начнет бить себя в грудь, станет хвалиться, что он сделал для друга то-то и то-то, а потом перейдет к тому, что, ни с чем не считаясь, бросил свои дела и приехал выручать друга. При этом он рисковал своим честным именем, вынужден был врать, чего никогда в жизни не делал... Дружба дружбой, а табачок у каждого свой. Так что давай, что положено, наличными, чтобы возвращаться домой не с пустыми руками. Но нет, Алибала, не так будет, как ты задумал, умерь свой аппетит! Вот когда все дело полностью закончится и я получу в целости-сохранности свой чемоданчик, получишь и ты свое. В Баку получишь. Я хозяин своего слова. Во-первых, я провожу тебя отсюда довольным. Кое-что уже поручил Явузу. Повезешь домой полтуши бараньей, корзину отборных фруктов... Явуз отвезет тебя на своей машине. Что ты еще хочешь для начала, дорогой? Совесть тоже хорошая вещь, ведь ты одно знаешь, а другого - нет. Будь проклят отец того, кто донес на меня! Чтобы замять это дело, мне придется еще не одному, лицу оказать уважение, так что на этот раз не только заработка не будет у меня, но будет один расход. Я даже дорожных затрат не покрою. Ведь не ты тот главный человек, который меня выручил. Если б он не дал указаний, как быть, твои показания ломаного гроша не стоили бы... Кто их всерьез принял бы, если бы не надо было принять? Так-то, дорогой. Ну да ладно, говори, чего ты ждешь от меня?"
Алибала поднялся, но бокала не взял.
- Дадаш, я хочу сказать не тост, а то, что думаю о тебе.
- Но тост - это как раз то, что думаешь о человеке.
- Нет, это будут иные слова, без похвалы, без возвеличивания. Это будет только правда.
- Мне очень приятно будет услышать из твоих уст правду о себе.
Алибала отпил несколько глотков минеральной воды.
- Вчера ночью,- сказал он,- когда ты прислал за мной своего племянника, Хырдаханум была против того, чтобы я ехал в Кубу. Не стану скрывать от тебя, мы даже немного повздорили с ней из-за этого. И хотя мне тоже не слишком радостно было ехать по такому поводу, я приехал, чтобы помочь тебе, своему другу, с которым вместе сидел в одном окопе. И я не сожалею об этом...
Внимательно слушая Алибалу, Дадаш думал: "Посмотри, как он набивает цену своему доброму поступку!" И усмехался: знаю, мол, наперед, что ты скажешь.
- Слава богу, что все обошлось благополучно...- Алибала, помолчав, обернулся к Дадашу.- Теперь, брат, обидишься ты на меня или нет, я скажу здесь, с глазу на глаз, то, что думаю о тебе.
- Прошу, Алибала, говори, почему я должен обижаться?
- Хорошо, братец, скажу тебе прямо, что твои эти дела мне не по душе!
- Какие дела?
- Спекулятивные, какие же еще? Дадаш изобразил на лице удивление:
- Кто тебе сказал, что я занимаюсь спекуляцией?
- Дадаш, мы только что, за этим столом, решили как мужчины говорить правду, быть искренними до конца. Нет нужды, чтобы кто-то другой говорил мне, чем ты занимаешься. Я не ребенок, сам все вижу. Если молчал, то не потому, что не понимаю, что к чему. Боялся плохо о тебе думать, не верилось, что ты спекулируешь, хотел убедиться. И очень скоро убедился. Не понимаю только одного: почему даже мне не хочешь признаться? Я не начальник какой-нибудь, не следователь, меня бояться нечего... Тем более что невольно связал себя с этим делом, когда сказал, что чемодан с товарами, которые ты привез продавать, принадлежит мне...
Хотя Алибала припер Дадаша к стене, у того и волос не шевельнулся.
- Допустим, что я спекулирую. Что из этого? - спросил оп.
- "Не допустим", а так оно и есть, Дадаш. Что из этого, говоришь? А то, что недостойно мужчины, да еще солдата, столько раз глядевшего в лицо смерти, покупать и перепродавать какое-то тряпье. Водиться с грязными людьми, обманывать честных. Стыдно, ей-богу, стыдно!
Дадаш откинулся на спинку стула. Словно только увидев, что Алибала говорит стоя, он с фальшивой заботливостью сказал:
- Слушай, что за официальность такая? Почему ты стоишь? Садись, пожалуйста, и говори сидя. Мы не в суде.
- Я еще не все сказал.
- Ну и что с того, что не все? Садись и говори спокойно. Тут, право, не собрание. Садись.
- Хорошо. Сяду. А ты подумай над тем, что услышал.
И Алибала сел. Дадаш был очень задет и с трудом за напускной шутливостью скрывал это. Он предполагал услышать что угодно, только не то, что услышал. Было у него такое ощущение, будто некто, будучи слабее его, дал ему звонкую пощечину. Дадаш пытался не подать виду, что растерян, изо всех сил пытался казаться спокойным и собирался с мыслями, чтобы дать достойный ответ Алибале. "Да, фронтовой мой дружок - не такой наивный простак, как можно было подумать, и жало свое столько времени прятал... Но все равно, кто он такой, этот жалкий проводник, чтобы говорить мне такие слова? Ему, видишь ли, не нравится мое поведение и то, чем я занят, он меня стыдит! Да кто ты такой, глупец, чтобы судить обо мне и давать оценки моим делам? Я живу так, как считаю нужным, и плевать мне, нравится это тебе или нет. Подумаешь, заквакал: спекулируешь, покупаешь-продаешь! Оглянись на себя, чем ты занят, герой: обслуживаешь пассажиров, на побегушках у любого негодяя, вагоны подметаешь, объедки убираешь, чистишь туалеты... Этим заниматься не стыдно?"
Мысли эти Дадаш высказать, однако, не решился, опасаясь рассердить собеседника, который еще пригодится. Скрепя сердце он сказал примирительно:
- Что ж, Алибала, коли заговорили начистоту, то скажу и я тебе как мужчина: да, иногда я покупаю в других местах вещи, которых у нас не найдешь, и продаю людям. И люди у меня их покупают да еще и спасибо говорят. Почему? Потому что я делаю людям добро: им не приходится ездить куда-то, чтобы найти необходимые вещи, искать их, стоять в очередях. В сущности, я им приношу больше пользы, чем себе. Разве ты не знаешь этого? Ведь теперь, чтобы купить дефицитную вещь, надо потерять уйму времени, потратить тьму денег да поехать в Москву, Ленинград, Ригу или в Сибирь, да и то неизвестно, найдешь ли ее там или нет... А я нахожу, привожу и предлагаю. Люди экономят время и деньги. Разве это плохо? Какая ж это спекуляция? Я никому не навязываю товар. Хочешь бери, вот его цена, вот за сколько я ее купил, вот за столько продаю. Не хочешь - не бери. Чего ж тут мне стыдиться, скажи на милость? Все добровольно. Ну, а кто считает это спекуляцией - пожалуйста, пусть едет и ищет сам все, что ему надо.
Постепенно Дадаш успокоился и заговорил так уверенно "и убежденно, что Алибала, с удивлением слушая его, никак не мог решить, говорит он серьезно или в шутку. Неужели сам верит, что занят невинным промыслом? С луны он свалился, что ли, или о наших законах не слыхал? Если спекуляция - выгодное для всех дело, тогда почему же его задержали? И чего он испугался, зачем его вызвал на помощь, зачем посылал просителя к какому-то важному лицу, чье слово имеет вес?
Алибала не удержался, спросил:
- Ты это всерьез говоришь или шутишь? Ей-богу, Дадаш, слушаю я тебя и ушам своим не верю. Ты ведешь себя так, словно не знаешь и не ведаешь о порядках и о законах... Будто приехал из другой страны. Разве ты не знаешь, что спекуляция у нас запрещена законом? Может, тебя и арестовали напрасно? Может, за то, что ты скупаешь импортные товары, перепродаешь их людям и сам наживаешься, тебе орден полагается? Почетная грамота Министерства торговли? Так, что ли? Ты ведь, если послушать, удовлетворяешь потребности .людей?
Почувствовав насмешку, Дадаш уже не мог сдерживаться.
- Знай меру, Алибала, - резко ответил он. - Я не из тех, кто позволяет над собой насмехаться! Я не стану прикидываться, что ничего не понимаю. Я отвечу!
Алибала сдержанно сказал:
- Пока я над тобой не насмехаюсь, Дадаш, напрасно передергиваешь... Но у меня, твоего фронтового дру га, болит за тебя душа. Я о тебе думаю, добра тебе желаю и потому говорю тебе прямо обо всем. И удивляюсь, что ты сердишься.
- Брось ты эти красивые слова! "О тебе думаю... Добра желаю..." Я не ребенок, понимаю, куда ты гнешь. Ты оказал мне добрую услугу, спасибо, но это не дает тебе права читать мне нравоучения, как мальчишке. Прошло то время, когда я ума у кого-то одалживал. Чем я занимаюсь, тебя не касается! Точно так же, как меня не касается то, чем занимаешься ты. Каждому свое, вот и все!
- Нет, Дадаш, не все.
Дадаш плохо владел собой. Озверелым взглядом сверлил Алибалу. Видно было, что он готов в любую минуту взорваться как бомба.
За свою долгую жизнь Алибала встречал множество людей в разных ситуациях, но не мог вспомнить ни одного случая, когда человек в течение дня столько раз менял бы свой облик, с такой неожиданной легкостью переходя из одного состояния в другое. Часа два назад, выйдя из милиции, Дадаш бросился к нему, с жаром прижимал его к своей груди, выражая радость и признательность. Но как только он услышал, что с ним хотят поговорить наедине, мгновенно изменился, глаза его стали холодны как лед... Только что, произнося тост за здоровье товарища, он страстно и горячо распинался в дружбе, а теперь, когда услышал правду, опять изменился и готов накинуться на друга. Сколько раз, словно искусный артист, менял он за день свой облик! Алибала смотрел на серое от злобы лицо Дадаша, вспоминал фронт, когда они сидели рядом с ним в сыром, мокром окопе, грелись друг о друга, - боже, как изменился человек! Как же могло случиться, что человек, мечтавший о справедливости и добре, младший сержант, считавший прямоту и мужество украшением мужчины, так изменился? Тот солдат перестал существовать, а вместо него перед Алибалой сидел алчный, хитрый, безжалостный стяжатель!
Эти перемены были непонятны ему. Алибала полагал, что человек должен всегда оставаться таким, каков он есть; сам он таким и оставался на протяжении своей жизни. Все знали, чего от него можно ожидать, а чего - нельзя; и родственники, и знакомые, и сослуживцы, знавшие Алибалу в прежние времена, могли бы подтвердить, что характером он не изменился: по-прежнему был приветлив и общителен, терпелив и внимателен и по-прежнему говорил правду в лицо. Лишь одно замечалось в нем, неизбежное для здравомыслящих людей: он, как и все, набирался опыта и с годами становился мудрее. Это, а также и внешние перемены - он постарел, поседел и согнулся, лицо изрезали морщины,- вот эти перемены свидетельствовали о том, что оп прожил нелегкую жизнь. Дадаш, озадаченный его молчанием, нетерпеливо сказал:
- Что молчишь? Говори все, что хочешь сказать! Говори, не держи на сердце! Или больше сказать нечего?
- Наберись терпения, сейчас скажу. Я не из тех, кто боится высказать свои мысли.
- Очень хорошее качество. Ну так прошу, прошу, скажи, скажи все, что гнездится в умной твоей голове, я слушаю!
Алибала не обратил внимания на иронический тон Дадаша.
- Дадаш, - сказал он наконец, - я бы не завел этого разговора, если бы ты был мне безразличен. Казалось бы, мне-то какое дело, чем человек занимается, пусть делает что хочет, не маленький, в случае чего сам и ответит. Но ты мой фронтовой товарищ, который в молодости подставлял грудь под пули и осколки, чтобы защитить народ от фашистского нашествия. И я вижу, как ты переменился, дошел до спекуляции, отнимаешь у людей, у молодых людей, честно заработанные деньги, пользуешься их желанием модно, красиво одеваться, перепродаешь им втридорога эту одежду, и не могу, не хочу равнодушно смотреть на это.
Дадаш вскочил с места и нервно заходил по комнате.
- Нет, вы только послушайте, что он говорит! Если несведущие люди услышали бы наш разговор, могли бы подумать, что я паразит какой-то, обманным путем, чуть ли не силой отбираю у людей деньги. Ну и ну! Не думал я, что ты такой, Алибала. Оказывается, ты не такой справедливый человек, как я думал! Ты недобрый, злой человек!
- Нет, Дадаш, зла и плохих умыслов нет за моей душой. Никого не очернил, не оклеветал. С тобой говорю откровенно, потому что болит у меня душа за тебя, хочу предостеречь тебя от беды. Если эта история - не первая за тобой, знай: рано или поздно попадешься на спекуляции, опозоришься и сядешь, а твои дети будут стыдиться смотреть в глаза своим сверстникам. Смотри сам, твое дело предупредить. Каждый живет своим умом.
Дадаш остановился в углу комнаты возле двери и обернулся в сторону Алибалы. Между ними было расстояние в три-четыре метра. Они стояли лицом к лицу, словно два дуэлянта, ожидающие, когда секундант даст сиг-0ал и можно нажать на курок.
- Ты о моих детях не беспокойся, Алибала, - глухо заговорил Дадаш. - Даже если меня арестуют и посадят, имени моего им стыдиться не надо: я никого не грабил, никого не обокрал, никого не убил. Им не придется ходить с опущенной головой. Правда, сейчас другие времена, но торговля и в наши дни - дело нужное, не зазорное. В нашем роду многие занимались торговлей, можно сказать все: и дед, и отец, и прадед, и ходили с высоко поднятой головой. Мой дед Хаджи Алескер был известным в Кубе купцом. Отец, Муса-киши, ежегодно в сезон фруктов скупал яблоки и груши и продавал их в Баку, и никому от этого убытка не было: ни те, у кого он скупал, ни те, кому их продавал, обманутыми себя не считали. Каждый занимается своим трудом, торговля - это его труд. И он трудился, и один на честные деньги безбедно содержал семью. Я другим делом был занят, а вот вышел на пенсию и увидел, что на нее не Могу нормально прожить. Решил, что надо прирабатывать. И прирабатываю. Но при этом никому в карман не лезу. Считаю, что честно и достойно живу. А вот ты сядь, сними папаху, положи перед собой и подумай, как сам живешь, что это за жизнь? Тебе не нравится, что я занимаюсь торговлей, а мне не нравится, каким способом ты зарабатываешь себе на кусок хлеба.
- Каким же способом я зарабатываю на хлеб? Моя работа тебе не нравится? Но разве я тебе или кому бы to ни было причиняю вред?
- Другим,- нет, а себе - да. Да хлеб, заработанный таким путем, я и сам не стал бы есть, и детям своим его не предложил бы.
- Вот как! Благодарю тебя, ты откровенно высказал свое мнение. Моя работа тебе не нравится. Проводник - это что, стыдно, зазорно?
- Кто тебе сказал, что стыдно? Не такая уж плохая работа. Но не будь хотя бы небольшого приработка, ты жe смог бы жить на оклад проводника.
- Но я живу. И приработка не имею.
- Да окаменеет тот, кто поверит.
- Можешь не верить.
- Не будь приработка, разве ты пошел бы в рейс? - Дадаш лукаво потер подбородок. - Ты, наверное, думаешь, будто я ни в чем не разбираюсь?
- Ты во многом преуспел. Но не мерь всех на свой аршин.
- Зачем на свой? Буду мерить на твой аршин. И все сойдется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20