Не идет вниз. Где-то наверху за
стряла. Топтуны вокруг нас стучат кулаками в железную дверь, тихо матеря
тся, кто-то побежал вверх по лестнице. Воняет кошатиной, формалином, падал
ью.
Ладья Харона села на мель. Увязла в тине на том берегу.
Мы все четверо мечтаем поставить носилки на пол. Пусть натруженные руки
хоть маленько отдохнут. Или хотя бы поменяться местами.
Нельзя. Мы Ч особы особоприближенные. Мы Ч вместо маршалов, которым сей
час не до этого. Да и много бы они тут надержали, серуны.
Почему ты, Пахан Великий, такой тяжелый? Откуда в тебе эта страшная, непоме
рная тяжесть?
Сверху бежит тот, что поднимался пешком, кричит со второго этажа задушен
ным шепотом: «Предохранитель! Вставку выбило!»
Ч Пошли Ч говорю я особе слева и начинаю заворачивать носилки на лестн
ицу. Окликнул старшего из топтунов, приказал держать мою ручку от носило
к, рыкнул грозно:
«Помни, что доверили!» Ч а сам пошел перед ними, вроде под ноги им смотрет
ь на лестнице, упаси Господь, не растянулись чтобы.
Вместе с прахом. Это не прах. Это свинец.
Не уставший, гордый, семье вечером расскажет, ладони будет показывать:
«Вот этими самыми руками…» Ч попер топтун вверх, как трактор, а я шел пере
д ним, командовал строго, негромко, озабоченно: налево Ч налево, стой, ног
и заноси, теперь аккуратно, здесь высокая ступенька, теперь направо…
На третьем этаже Ч секционный зал, плеснувший в лицо ярким светом и смра
дом.
Здесь было много врачей: те, которых я видел на Даче. Около спаленки почивш
его Пахана, и какие-то другие Ч не в обычных врачебных халатах, а в белых д
ворницких фартуках, надетых прямо на белье с высоко засученными рукавам
и. Они вели себя как хозяева, Ч строго опрашивали тех, кто вернулся с Дачи,
важно мотали головами, коротко переговаривались, и все время между ними
витали какие-то значительные словечки: бальзамирование… консервант… п
аллиативная сохранность… эрозия тканей…
Молодцы! Пирамида у нас маленькая, а Хеопс Ч большо-о-ой!
Мы переложили Пахана с носилок на длинный мраморный стол, залитый слепящ
им молочным светом, и рыжий потрошитель, похожий на базарного мясника, ко
ротко скомандовал: «Вы все свободны!».
Но я решил остаться.
Я и сам не знаю, что я хотел увидеть, в чем убедиться.
Понять, загадать, предсказать.
Просто мне надо было увидеть своими глазами.
***
И тайный распорядитель моих поступков кричал во мне: НЕЛЬЗЯ! УХОДИ! Моя ск
рытая сущность, моя истинная природа, альтер эго подполковника МГБ Хватк
ина, пыталась уберечь меня от какого-то ужасного разочарования, или боль
шой опасности, или страшного открытия.
Но я не подчинился.
Взял за плечи своих спутников Ч особо приближенных, а старшему топтуну
и повторять не надо, они дисциплинированные Ч и повел их к выходу и, закры
вая за ними дверь, шепнул:
Ч Сюда никого не пускать, я побуду здесь.
Скинули простыни с тела. Рыжий потрошитель посмотрел на желтоватого ста
рика, валяющегося на сером камне секционного стола, взял широкий, зло поб
лескивающий нож, но воткнуть не решался. У него дрожали руки. Он обернулся
, увидел меня, уже открыл рот, чтобы вышибить из секционной, Ч я знал, что е
му надо на кого-нибудь заорать, чтобы собраться с духом.
Я опередил его, сказавши почти ласково, успокаивающе:
Ч Не волнуйтесь, можете начинать!
Он зло дернул плечами, бормотнул сквозь зубы Ч черт знает что! Ч решил, в
идимо, что я приставлен его стеречь, махнул разъяренно рукой и вонзил сво
й нож Пахану под горло.
Господи, Боже ты мой, все благий!
Увидел бы кто из миллионов людей, мечтавших о таком мгновении, когда вспо
рют ножом горло Великому Пахану:
Ч как жалко дернулась эта рыже-серая будто в густой перхоти, голова;
Ч услышали бы они. Как глухо стукнул в мертвецкой тишине затылок о камен
ь!
Исполнение мечтаний Ч всегда чепуха. Они мечтали увидеть нож в горле у В
сеобщего Папаши, толстую дымящуюся струю живой крови. А воткнули нож дох
лому старику, и вместо крови засочилась темной струйкой густая сукровиц
а.
***
От ямки под горлом до лобка нож прочертил черную борозду, и кожа расступа
лась с негромким треском, как ватманский лист. В разрез потрошитель засу
нул руки, будто влез под исподнюю рубашку и под ней лапал Пахана, сдирая с
него этот последний ненужный покров.
И от этих рывков с трудом слезающей шкуры голова Пахана елозила и мотала
сь по гладкому мрамору стола, и подпрыгивали, жили и грозились его руки. Шл
епали по камню белые ладони с жирными короткими страшными пальцами.
ИзЧ под полуприкрытых век виднелись желтые зрачки. Мне казалось, что он
еще видит нас всех своими тигриными глазами, не знающими смеха и милости.
Он следил за своим потрошением. Он запоминал всех.
***
Большой горбатый нос в дырах щербатин. Вот уж у кого черти на лице горох мо
лотили!
Толстые жесткие усы навалились на запавший рот.
Пегие густые волосы. Когда-то рыжие, потемнели к старости, потом засолили
сь сединой, а теперь намокли от сукровицы.
Бальзам потомкам сохранит
Останки бренной плоти…
С хрустом ломали щипцы грудные кости. Потрошитель вынул грудину целиком,
Ч пугающий красный треугольный веер. Кому не жарко на дьявольской сков
ороде?
А в проеме Ч сердце, тугой плотный ком, изрубленный шрамом. Люди взывали к
нему десятилетиями. К мышце, заизвесткованной склерозом.
О, какое было сердитое сердце! Оно знало одно сердоболие Ч инфаркт.
И все время косился я на его половой мочеиспускательный детородный член
, и было мне отчего-то досадно, что он у него маленький, сморщенный, фиолето
вый, как засохший финик. Глупость какая Ч все-таки отец народов!
А в остальном Ч все, как у всех людей.
***
Анатомы резали Пахана, пилили и строгали его, выворачивали на стол пронз
ительно-синие, в белых пленках кишки, багровый булыжник печени, скользил
и по мрамору чудовищные фасолины почек.
Господи! Вся эта кровавая мешанина дохлого мяса и старых хрустких костей
еще вчера управляла миром, была его судьбой, была перстом, указующим чело
вечеству.
Если бы хоть один владыка мира смог побывать на своем вскрытии!
***
А потом они принялись за голову. Собственно, из-за этого я и терпел два час
а весь кошмар. Я хотел заглянуть ему в голову.
Не знаю, что ожидал я там увидеть.
Электронную машину?
Выпорхнувшую черным дымом нечистую силу?
Махоньких, меньше лилипутов, человечков Ч марксика, гитлерка, лениночка
, Ч по очереди нашептывавших ему всегда безошибочные решения?
Не знаю. Не знаю.
Но ведь в этой круглой костяной коробке спрятан удивительный секрет.
Как он все это сумел? Я хочу понять.
***
Потрошитель-прозектор полоснул ножом ржаво-серую шевелюру от уха до ух
а, и сдвинувшаяся на лбу мертвеца кожа исказила это прищуренное горбонос
ое лицо гримасой ужасного гнева.
Все отшатнулись. Я закрыл глаза.
Еле слышный треск кожи. Стук металла по камню. Тишина. И пронзительно-едко
е подвизгивание пилы.
Когда я посмотрел снова, то скальп уже был снят поперек головы, а прозекто
р пилил крышку черепа ослепительно бликующей никелированной ножовкой.
Пахану навернули на лицо собственную прическу.
Ч Готово! Ч сказал прозектор и ловко сковырнул с черепа верхнюю костян
ую пиалу. Он держал ее на вытянутых пальцах, будто сбирался из нее чай пить
.
Мозг. Желтовато-серые в коричнево-красных пятнах извивистые бугры.
Здоровенный орех. Орех. Конечно, орех. Большущий усохший грецкий орех.
Орех. Как хорошо я помню крупный звонкий орех на черенке с двумя разлапис
тыми бархатно-зелеными листьями, что валялся утром на ровно посыпанной
желтым песком дорожке сада пицундской дачи Великого Пахана.
Я охранял покой в саду под его окнами. И еле слышный треск привлек мое вним
ание Ч сентябрьский орех сам упал с дерева, еще трепетали его толстые ли
стья.
Поднял орех, кожура его уже сшелушилась, он был ядреный и чуть холодноват
о-влажный от росы, он занимал всю пригоршню. Кончик финки я засунул в узку
ю черную дырочку его лона, похожую на таинственную щель женского вместил
ища, нажал чуть-чуть на нож, и створки со слабым хрустом разошлись.
ГдеЧ то там, внутри еще не распавшихся скорлупок, было ядро -бугорчатый ж
елтоватый мозг ореха.
Но рассмотреть его я не смог. Мириады крошечных рыжих муравьев, словно жд
авших от меня свободы, рванулись брызгами из ореха. Я не сообразил его бро
сить, и в следующий миг они ползли по моим рукам, десятками падали на костю
м, они уже пробрались ко мне под рубаху.
Они ползли по лезвию ножа.
Я стряхивал их с рук, хлопал по брюкам, давил их на шее, на лице, они уже куса
лись и щекотали меня под мышками и в паху.
Душил их, растирал в грязные липкие пятнышки, они источали пронзительный
кислый запах. Особенно те, что уже попали в рот.
Рыжие маленькие мурашки.
Я разделся догола и нырнул в декоративный прудик. Муравьи всплывали с ме
ня, как матросы с утонувшего парохода. Грязно-рыжими разводами шевелили
сь они на стоялом стекле утренней воды.
У бортика валялся орех Ч в одной половинке костяного панциря. Внутри бы
ло желто-серое, бугристое, извивистое, усохшее ядро.
Выползали последние рыжие твари.
Старый мозг. Изъеденный орех. Ядро злоумия
***
…Я проснулся через двадцать пять лет. В какой-то темной маленькой комнат
е со спертым воздухом. Рядом лежала голая баба.
На никелированной кровати с дутыми шарами на спинках. Я толкнул подругу
в бок и, когда она подняла свою толстую заспанную мордочку с подушки, спро
сил:
Ч Ты кто?
Ч Я?… Я штукатур, Ч уронила голову и крепко, пьяно заснула.
Через двадцать пять лет. После успения Великого Пахана.
ГЛАВА 2
СКАНДАЛ
Она уснула, а я проснулся окончательно. Проклятье похмелья Ч раннее про
буждение. Проклятье наступающей старости.
В похмелье и в старости люди, наверное, острее чувствуют Ч сколь многого
они не сделали и как мало осталось времени. Хочется спать, а неведомая сил
а поднимает тебя и начинает кружить, мучить,стыдить: думай, кайся, продлев
ай остаток…
Я не чувствую себя стариком, но думать тяжело: болит голова, подташнивает,
нечем дышать.
Любимая девушка рядом со мной громко, с присвистом дышала. У нее наверняк
а аденоиды. Штукатур. Почему? Где я взял ее?
От нее шел дух деревенского магазина Ч кожи, земляничного мыла, духов «К
армен» и селедки.
ЧтоЧ то пробормотала со сна, повернулась на бок, закинула на меня тяжелу
ю плотную ляжку и, не просыпаясь, стала гладить меня. Она хотела еще.
Господи, где это меня угораздило?
Измученный вчерашней выпивкой организм вопиял. Он умолял меня дать ему п
ива, водочки, помыть в горячем душе и переложить с никелированной кроват
и одноглазой девушки-штукатура в его законную финскую койку. И дать посп
ать.
Одному. Без всяких там поглаживаний и закидывания горячих мясистых ляже
к.
Но как я попал сюда?
Я задыхался от пронзительно-пошлого запаха «Кармен», он сгущался вокруг
меня, матерел, уплотнялся, переходил в едкую черно-желтую смолу, которая
быстро затвердевала, каменела. Пока не стала твердью. Дном бездонной шах
ты времени, на котором я лежал скорчившись, прижатый огненной бульонкой
одноглазого штукатура. Запах «Кармен» что-то стронул в моем спящем мозг
у, своей невыносимой остротой и пакостностью нажал какую-то кнопку памя
ти и вернул меня на двадцать пять лет назад.
***
Оторвался от дна и поплыл вверх Ч навстречу сегодня.
Вот разжидилась вонь «Кармен», проредела, и я вплыл в высокомерно-наглый
смрад «Красной Москвы». Он набирал силу и ярость, пока я, теряя сознание, п
роплыл через фортиссимо его невыносимого благовония, и понесло на меня д
ушком почти забытым Ч застенчиво-острым и пронзительно-тонким, словно
голоса любимых певиц Пахана Лядовой и Пантелеевой. Это текли мимо меня, н
е смешиваясь, «Серебристый ландыш» и «Пиковая дама».
Я плыл через время, я догонял сегодня. Пробирался через геологический ср
ез пластов запахов моей жизни Ч запахов всех спавших со мною баб.
Сладострастная тягота арабских духов. Половая эссенция, выжимка из семе
нников. Эрзац собачьих визиток на заборах. Амбре еще не удовлетворенной
похоти.
Забрезжил свет: стало понемногу наносить духом «Шанель» и «Диориссимо».
Я вплывал в сегодня, точнее Ч во вчера. Женщины, с которыми я был вчера, пах
ли французскими духами.
Это запах моего «нынче», это запах моих шлюх. Моих хоть и дорогих, но любим
ых девушек.
Я вспомнил, что было вчера. Вспомнил и испугался.
Вчера меня приговорили к смерти.
Чепуха какая! Дурацкое наваждение. Я презираю мистику. Я материалист.
Не по партийному сознанию, а по жизненному ощущению.
К сожалению, смерть Ч это самая грубая реальность в нашем материальном
мире. Вся наша жизнь до этой грани Ч мистика.
***
Неплохо подумать обо всем этом, лежа в душной комнатенке прижатым к пруж
инному матрасу наливной ляжкой девушки-штукатура, имени которой я не зн
аю.
А кем назвался тот Ч вчерашний, противный и страшный? Как он сказал о себе
?
Ч …Я Ч истопник котельной третьей эксплуатационной конторы Ада…
Неумная, нелепая шутка. Жалобная месть за долгие унижения, которым я его п
одвергал в течение бесконечного разгульного вечера.
Истопник котельной. Может быть, эта штукатур Ч из той же конторы? Какие ст
ены штукатуришь? На чем раствор замешиваешь?
Я столкнул с себя разогретую в адской котельной ляжку и пополз из кроват
и. Человек выбирается из болотного бочага на краешек тверди. Надо встать,
найти в этой гнусной темноте и вонище свою одежду.
Беззащитность голого. Дрожь холода и отвращения. Как мы боимся темноты и
наготы! Истопники из страшной котельной хватают нас голыми во мраке.
Он подсел к нам в разгар гулянки в ресторане Дома кино.
В темноте я нашарил брюки, носки, рубаху. Лягушачий холод кожаного пиджак
а, валявшегося на полу. Сладострастное сопение штукатура. Не могу найти к
альсоны и галстук. Беспробудно дрыхнет моя одноглазая подруга, мой похот
ливый толстоногий циклон. Не найти без нее кальсон и галстука.
Черт с ними. Хотя галстука жалко: французский, модный, узкий, почти ненадев
анный. А из-за кальсон предстоит побоище с любимой женой Мариной.
Если Истопника вчера не было, если он Ч всплеск сумасшедшей пьяной фант
азии, тогда эти потери как-нибудь переживем.
Если Истопник вчера приходил, мне все это Ч кальсоны, галстук Ч уже не ну
жно.
***
Ненавидя себя и мир, жалкуя горько о безвозвратно потерянных галстуке и
кальсонах, я замкнул микрокосм и макрокосм своим отвращением и страхом.
Кримпленовые брюки на голое тело неприятно холодили, усугубляли ощущен
ие незащищенности и бесштанности.
Не хватало еще потерять ондатровую шапку. Мало того, что стоит она теперь
втридорога, пойди еще достань ее. Мне без ондатры никак нельзя.
Генералам и полковникам полагается каракулевая папаха, а нам Ч ныне шта
тским Ч ондатровая ушанка. Это наша форма. Партпапаха. Госпапаха.
Папаха. Папахен. Пахан.
Великий Пахан, с чего это ты сегодня ночью явился ко мне? Или это я к тебе пр
ишел на свидание?
Меня привел к тебе проклятый Истопник. Откуда ты взялся, работник дъявол
а!
Третья эксплуатационная контора.
***
ДавнымЧ давно когда я служил еще в своем невидимом и вездесущем ведомст
ве, мы называли его промеж себя скромно и горделиво -КОНТОРА.
Контора. Но она была одна-единственная. Никакой третьей, седьмой или девя
той быть не могло.
Вот она валяется, ондатра, дорогая моя Ч сто четыре сертификатных чека,
Ч крыса мускусная моя, ненаглядная. Завезенная к нам невесть когда из Ам
ерики.
Почему я в жизни не видел американца в ондатровой шапке?
Дубленка покрыта шершавой коростой. Вонь. Засохшая в духоте блевотина.
Мерзость.
***
Пора уходить, выбираться из логова спящего штукатура. Но остался еще нея
сный вопрос. Как мы с ней вчера сговорились Ч за деньги или за любовь?
Если за деньги Ч отдал или обещал потом?
Не помню. Да, впрочем, и не важно: пороки не следует поощрять. С нее хватит и
удовольствия от меня. Как говорит еврейский жулик Франкис: «Нечего заним
аться ыз просцытуцыя». Особенно обидно, если я вчера уже отдал ей деньги. Н
ельзя быть фраером. Это стыдно. Просто глупо. Не нужны ей деньги Ч она еще
молодая, здоровая, пусть зарабатывает штукатурством, а не развратом.
Бросил на стол пачку жевательной резинки «Эдамс» и-на выход.
На коридорной двери толстая цепочка и три замка. Врезной и два накладных.
От кого стережетесь? Не пойдут воры вашу нищету красть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
стряла. Топтуны вокруг нас стучат кулаками в железную дверь, тихо матеря
тся, кто-то побежал вверх по лестнице. Воняет кошатиной, формалином, падал
ью.
Ладья Харона села на мель. Увязла в тине на том берегу.
Мы все четверо мечтаем поставить носилки на пол. Пусть натруженные руки
хоть маленько отдохнут. Или хотя бы поменяться местами.
Нельзя. Мы Ч особы особоприближенные. Мы Ч вместо маршалов, которым сей
час не до этого. Да и много бы они тут надержали, серуны.
Почему ты, Пахан Великий, такой тяжелый? Откуда в тебе эта страшная, непоме
рная тяжесть?
Сверху бежит тот, что поднимался пешком, кричит со второго этажа задушен
ным шепотом: «Предохранитель! Вставку выбило!»
Ч Пошли Ч говорю я особе слева и начинаю заворачивать носилки на лестн
ицу. Окликнул старшего из топтунов, приказал держать мою ручку от носило
к, рыкнул грозно:
«Помни, что доверили!» Ч а сам пошел перед ними, вроде под ноги им смотрет
ь на лестнице, упаси Господь, не растянулись чтобы.
Вместе с прахом. Это не прах. Это свинец.
Не уставший, гордый, семье вечером расскажет, ладони будет показывать:
«Вот этими самыми руками…» Ч попер топтун вверх, как трактор, а я шел пере
д ним, командовал строго, негромко, озабоченно: налево Ч налево, стой, ног
и заноси, теперь аккуратно, здесь высокая ступенька, теперь направо…
На третьем этаже Ч секционный зал, плеснувший в лицо ярким светом и смра
дом.
Здесь было много врачей: те, которых я видел на Даче. Около спаленки почивш
его Пахана, и какие-то другие Ч не в обычных врачебных халатах, а в белых д
ворницких фартуках, надетых прямо на белье с высоко засученными рукавам
и. Они вели себя как хозяева, Ч строго опрашивали тех, кто вернулся с Дачи,
важно мотали головами, коротко переговаривались, и все время между ними
витали какие-то значительные словечки: бальзамирование… консервант… п
аллиативная сохранность… эрозия тканей…
Молодцы! Пирамида у нас маленькая, а Хеопс Ч большо-о-ой!
Мы переложили Пахана с носилок на длинный мраморный стол, залитый слепящ
им молочным светом, и рыжий потрошитель, похожий на базарного мясника, ко
ротко скомандовал: «Вы все свободны!».
Но я решил остаться.
Я и сам не знаю, что я хотел увидеть, в чем убедиться.
Понять, загадать, предсказать.
Просто мне надо было увидеть своими глазами.
***
И тайный распорядитель моих поступков кричал во мне: НЕЛЬЗЯ! УХОДИ! Моя ск
рытая сущность, моя истинная природа, альтер эго подполковника МГБ Хватк
ина, пыталась уберечь меня от какого-то ужасного разочарования, или боль
шой опасности, или страшного открытия.
Но я не подчинился.
Взял за плечи своих спутников Ч особо приближенных, а старшему топтуну
и повторять не надо, они дисциплинированные Ч и повел их к выходу и, закры
вая за ними дверь, шепнул:
Ч Сюда никого не пускать, я побуду здесь.
Скинули простыни с тела. Рыжий потрошитель посмотрел на желтоватого ста
рика, валяющегося на сером камне секционного стола, взял широкий, зло поб
лескивающий нож, но воткнуть не решался. У него дрожали руки. Он обернулся
, увидел меня, уже открыл рот, чтобы вышибить из секционной, Ч я знал, что е
му надо на кого-нибудь заорать, чтобы собраться с духом.
Я опередил его, сказавши почти ласково, успокаивающе:
Ч Не волнуйтесь, можете начинать!
Он зло дернул плечами, бормотнул сквозь зубы Ч черт знает что! Ч решил, в
идимо, что я приставлен его стеречь, махнул разъяренно рукой и вонзил сво
й нож Пахану под горло.
Господи, Боже ты мой, все благий!
Увидел бы кто из миллионов людей, мечтавших о таком мгновении, когда вспо
рют ножом горло Великому Пахану:
Ч как жалко дернулась эта рыже-серая будто в густой перхоти, голова;
Ч услышали бы они. Как глухо стукнул в мертвецкой тишине затылок о камен
ь!
Исполнение мечтаний Ч всегда чепуха. Они мечтали увидеть нож в горле у В
сеобщего Папаши, толстую дымящуюся струю живой крови. А воткнули нож дох
лому старику, и вместо крови засочилась темной струйкой густая сукровиц
а.
***
От ямки под горлом до лобка нож прочертил черную борозду, и кожа расступа
лась с негромким треском, как ватманский лист. В разрез потрошитель засу
нул руки, будто влез под исподнюю рубашку и под ней лапал Пахана, сдирая с
него этот последний ненужный покров.
И от этих рывков с трудом слезающей шкуры голова Пахана елозила и мотала
сь по гладкому мрамору стола, и подпрыгивали, жили и грозились его руки. Шл
епали по камню белые ладони с жирными короткими страшными пальцами.
ИзЧ под полуприкрытых век виднелись желтые зрачки. Мне казалось, что он
еще видит нас всех своими тигриными глазами, не знающими смеха и милости.
Он следил за своим потрошением. Он запоминал всех.
***
Большой горбатый нос в дырах щербатин. Вот уж у кого черти на лице горох мо
лотили!
Толстые жесткие усы навалились на запавший рот.
Пегие густые волосы. Когда-то рыжие, потемнели к старости, потом засолили
сь сединой, а теперь намокли от сукровицы.
Бальзам потомкам сохранит
Останки бренной плоти…
С хрустом ломали щипцы грудные кости. Потрошитель вынул грудину целиком,
Ч пугающий красный треугольный веер. Кому не жарко на дьявольской сков
ороде?
А в проеме Ч сердце, тугой плотный ком, изрубленный шрамом. Люди взывали к
нему десятилетиями. К мышце, заизвесткованной склерозом.
О, какое было сердитое сердце! Оно знало одно сердоболие Ч инфаркт.
И все время косился я на его половой мочеиспускательный детородный член
, и было мне отчего-то досадно, что он у него маленький, сморщенный, фиолето
вый, как засохший финик. Глупость какая Ч все-таки отец народов!
А в остальном Ч все, как у всех людей.
***
Анатомы резали Пахана, пилили и строгали его, выворачивали на стол пронз
ительно-синие, в белых пленках кишки, багровый булыжник печени, скользил
и по мрамору чудовищные фасолины почек.
Господи! Вся эта кровавая мешанина дохлого мяса и старых хрустких костей
еще вчера управляла миром, была его судьбой, была перстом, указующим чело
вечеству.
Если бы хоть один владыка мира смог побывать на своем вскрытии!
***
А потом они принялись за голову. Собственно, из-за этого я и терпел два час
а весь кошмар. Я хотел заглянуть ему в голову.
Не знаю, что ожидал я там увидеть.
Электронную машину?
Выпорхнувшую черным дымом нечистую силу?
Махоньких, меньше лилипутов, человечков Ч марксика, гитлерка, лениночка
, Ч по очереди нашептывавших ему всегда безошибочные решения?
Не знаю. Не знаю.
Но ведь в этой круглой костяной коробке спрятан удивительный секрет.
Как он все это сумел? Я хочу понять.
***
Потрошитель-прозектор полоснул ножом ржаво-серую шевелюру от уха до ух
а, и сдвинувшаяся на лбу мертвеца кожа исказила это прищуренное горбонос
ое лицо гримасой ужасного гнева.
Все отшатнулись. Я закрыл глаза.
Еле слышный треск кожи. Стук металла по камню. Тишина. И пронзительно-едко
е подвизгивание пилы.
Когда я посмотрел снова, то скальп уже был снят поперек головы, а прозекто
р пилил крышку черепа ослепительно бликующей никелированной ножовкой.
Пахану навернули на лицо собственную прическу.
Ч Готово! Ч сказал прозектор и ловко сковырнул с черепа верхнюю костян
ую пиалу. Он держал ее на вытянутых пальцах, будто сбирался из нее чай пить
.
Мозг. Желтовато-серые в коричнево-красных пятнах извивистые бугры.
Здоровенный орех. Орех. Конечно, орех. Большущий усохший грецкий орех.
Орех. Как хорошо я помню крупный звонкий орех на черенке с двумя разлапис
тыми бархатно-зелеными листьями, что валялся утром на ровно посыпанной
желтым песком дорожке сада пицундской дачи Великого Пахана.
Я охранял покой в саду под его окнами. И еле слышный треск привлек мое вним
ание Ч сентябрьский орех сам упал с дерева, еще трепетали его толстые ли
стья.
Поднял орех, кожура его уже сшелушилась, он был ядреный и чуть холодноват
о-влажный от росы, он занимал всю пригоршню. Кончик финки я засунул в узку
ю черную дырочку его лона, похожую на таинственную щель женского вместил
ища, нажал чуть-чуть на нож, и створки со слабым хрустом разошлись.
ГдеЧ то там, внутри еще не распавшихся скорлупок, было ядро -бугорчатый ж
елтоватый мозг ореха.
Но рассмотреть его я не смог. Мириады крошечных рыжих муравьев, словно жд
авших от меня свободы, рванулись брызгами из ореха. Я не сообразил его бро
сить, и в следующий миг они ползли по моим рукам, десятками падали на костю
м, они уже пробрались ко мне под рубаху.
Они ползли по лезвию ножа.
Я стряхивал их с рук, хлопал по брюкам, давил их на шее, на лице, они уже куса
лись и щекотали меня под мышками и в паху.
Душил их, растирал в грязные липкие пятнышки, они источали пронзительный
кислый запах. Особенно те, что уже попали в рот.
Рыжие маленькие мурашки.
Я разделся догола и нырнул в декоративный прудик. Муравьи всплывали с ме
ня, как матросы с утонувшего парохода. Грязно-рыжими разводами шевелили
сь они на стоялом стекле утренней воды.
У бортика валялся орех Ч в одной половинке костяного панциря. Внутри бы
ло желто-серое, бугристое, извивистое, усохшее ядро.
Выползали последние рыжие твари.
Старый мозг. Изъеденный орех. Ядро злоумия
***
…Я проснулся через двадцать пять лет. В какой-то темной маленькой комнат
е со спертым воздухом. Рядом лежала голая баба.
На никелированной кровати с дутыми шарами на спинках. Я толкнул подругу
в бок и, когда она подняла свою толстую заспанную мордочку с подушки, спро
сил:
Ч Ты кто?
Ч Я?… Я штукатур, Ч уронила голову и крепко, пьяно заснула.
Через двадцать пять лет. После успения Великого Пахана.
ГЛАВА 2
СКАНДАЛ
Она уснула, а я проснулся окончательно. Проклятье похмелья Ч раннее про
буждение. Проклятье наступающей старости.
В похмелье и в старости люди, наверное, острее чувствуют Ч сколь многого
они не сделали и как мало осталось времени. Хочется спать, а неведомая сил
а поднимает тебя и начинает кружить, мучить,стыдить: думай, кайся, продлев
ай остаток…
Я не чувствую себя стариком, но думать тяжело: болит голова, подташнивает,
нечем дышать.
Любимая девушка рядом со мной громко, с присвистом дышала. У нее наверняк
а аденоиды. Штукатур. Почему? Где я взял ее?
От нее шел дух деревенского магазина Ч кожи, земляничного мыла, духов «К
армен» и селедки.
ЧтоЧ то пробормотала со сна, повернулась на бок, закинула на меня тяжелу
ю плотную ляжку и, не просыпаясь, стала гладить меня. Она хотела еще.
Господи, где это меня угораздило?
Измученный вчерашней выпивкой организм вопиял. Он умолял меня дать ему п
ива, водочки, помыть в горячем душе и переложить с никелированной кроват
и одноглазой девушки-штукатура в его законную финскую койку. И дать посп
ать.
Одному. Без всяких там поглаживаний и закидывания горячих мясистых ляже
к.
Но как я попал сюда?
Я задыхался от пронзительно-пошлого запаха «Кармен», он сгущался вокруг
меня, матерел, уплотнялся, переходил в едкую черно-желтую смолу, которая
быстро затвердевала, каменела. Пока не стала твердью. Дном бездонной шах
ты времени, на котором я лежал скорчившись, прижатый огненной бульонкой
одноглазого штукатура. Запах «Кармен» что-то стронул в моем спящем мозг
у, своей невыносимой остротой и пакостностью нажал какую-то кнопку памя
ти и вернул меня на двадцать пять лет назад.
***
Оторвался от дна и поплыл вверх Ч навстречу сегодня.
Вот разжидилась вонь «Кармен», проредела, и я вплыл в высокомерно-наглый
смрад «Красной Москвы». Он набирал силу и ярость, пока я, теряя сознание, п
роплыл через фортиссимо его невыносимого благовония, и понесло на меня д
ушком почти забытым Ч застенчиво-острым и пронзительно-тонким, словно
голоса любимых певиц Пахана Лядовой и Пантелеевой. Это текли мимо меня, н
е смешиваясь, «Серебристый ландыш» и «Пиковая дама».
Я плыл через время, я догонял сегодня. Пробирался через геологический ср
ез пластов запахов моей жизни Ч запахов всех спавших со мною баб.
Сладострастная тягота арабских духов. Половая эссенция, выжимка из семе
нников. Эрзац собачьих визиток на заборах. Амбре еще не удовлетворенной
похоти.
Забрезжил свет: стало понемногу наносить духом «Шанель» и «Диориссимо».
Я вплывал в сегодня, точнее Ч во вчера. Женщины, с которыми я был вчера, пах
ли французскими духами.
Это запах моего «нынче», это запах моих шлюх. Моих хоть и дорогих, но любим
ых девушек.
Я вспомнил, что было вчера. Вспомнил и испугался.
Вчера меня приговорили к смерти.
Чепуха какая! Дурацкое наваждение. Я презираю мистику. Я материалист.
Не по партийному сознанию, а по жизненному ощущению.
К сожалению, смерть Ч это самая грубая реальность в нашем материальном
мире. Вся наша жизнь до этой грани Ч мистика.
***
Неплохо подумать обо всем этом, лежа в душной комнатенке прижатым к пруж
инному матрасу наливной ляжкой девушки-штукатура, имени которой я не зн
аю.
А кем назвался тот Ч вчерашний, противный и страшный? Как он сказал о себе
?
Ч …Я Ч истопник котельной третьей эксплуатационной конторы Ада…
Неумная, нелепая шутка. Жалобная месть за долгие унижения, которым я его п
одвергал в течение бесконечного разгульного вечера.
Истопник котельной. Может быть, эта штукатур Ч из той же конторы? Какие ст
ены штукатуришь? На чем раствор замешиваешь?
Я столкнул с себя разогретую в адской котельной ляжку и пополз из кроват
и. Человек выбирается из болотного бочага на краешек тверди. Надо встать,
найти в этой гнусной темноте и вонище свою одежду.
Беззащитность голого. Дрожь холода и отвращения. Как мы боимся темноты и
наготы! Истопники из страшной котельной хватают нас голыми во мраке.
Он подсел к нам в разгар гулянки в ресторане Дома кино.
В темноте я нашарил брюки, носки, рубаху. Лягушачий холод кожаного пиджак
а, валявшегося на полу. Сладострастное сопение штукатура. Не могу найти к
альсоны и галстук. Беспробудно дрыхнет моя одноглазая подруга, мой похот
ливый толстоногий циклон. Не найти без нее кальсон и галстука.
Черт с ними. Хотя галстука жалко: французский, модный, узкий, почти ненадев
анный. А из-за кальсон предстоит побоище с любимой женой Мариной.
Если Истопника вчера не было, если он Ч всплеск сумасшедшей пьяной фант
азии, тогда эти потери как-нибудь переживем.
Если Истопник вчера приходил, мне все это Ч кальсоны, галстук Ч уже не ну
жно.
***
Ненавидя себя и мир, жалкуя горько о безвозвратно потерянных галстуке и
кальсонах, я замкнул микрокосм и макрокосм своим отвращением и страхом.
Кримпленовые брюки на голое тело неприятно холодили, усугубляли ощущен
ие незащищенности и бесштанности.
Не хватало еще потерять ондатровую шапку. Мало того, что стоит она теперь
втридорога, пойди еще достань ее. Мне без ондатры никак нельзя.
Генералам и полковникам полагается каракулевая папаха, а нам Ч ныне шта
тским Ч ондатровая ушанка. Это наша форма. Партпапаха. Госпапаха.
Папаха. Папахен. Пахан.
Великий Пахан, с чего это ты сегодня ночью явился ко мне? Или это я к тебе пр
ишел на свидание?
Меня привел к тебе проклятый Истопник. Откуда ты взялся, работник дъявол
а!
Третья эксплуатационная контора.
***
ДавнымЧ давно когда я служил еще в своем невидимом и вездесущем ведомст
ве, мы называли его промеж себя скромно и горделиво -КОНТОРА.
Контора. Но она была одна-единственная. Никакой третьей, седьмой или девя
той быть не могло.
Вот она валяется, ондатра, дорогая моя Ч сто четыре сертификатных чека,
Ч крыса мускусная моя, ненаглядная. Завезенная к нам невесть когда из Ам
ерики.
Почему я в жизни не видел американца в ондатровой шапке?
Дубленка покрыта шершавой коростой. Вонь. Засохшая в духоте блевотина.
Мерзость.
***
Пора уходить, выбираться из логова спящего штукатура. Но остался еще нея
сный вопрос. Как мы с ней вчера сговорились Ч за деньги или за любовь?
Если за деньги Ч отдал или обещал потом?
Не помню. Да, впрочем, и не важно: пороки не следует поощрять. С нее хватит и
удовольствия от меня. Как говорит еврейский жулик Франкис: «Нечего заним
аться ыз просцытуцыя». Особенно обидно, если я вчера уже отдал ей деньги. Н
ельзя быть фраером. Это стыдно. Просто глупо. Не нужны ей деньги Ч она еще
молодая, здоровая, пусть зарабатывает штукатурством, а не развратом.
Бросил на стол пачку жевательной резинки «Эдамс» и-на выход.
На коридорной двери толстая цепочка и три замка. Врезной и два накладных.
От кого стережетесь? Не пойдут воры вашу нищету красть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10