У опасений есть несколько причин. Первая – это недостаток всеобъемлющей и понятной информации о тех или иных государственных мероприятиях. Вторая причина – то, что в памяти многих православных христиан еще живы времена гонений со стороны атеистического государства. Несколько поколений наших соотечественников привыкли к тому, что за исповедание имени Христова могут уволить с работы, подвергнуть разного рода лишениям, даже лишить свободы. Человеческому сознанию свойственна определенная инертность, и поэтому десятилетия скорбей не могут быть в одночасье забыты. Однако следует вспомнить, что Рождество Господа Иисуса Христа совершилось в Вифлееме, куда Божия Матерь и праведный Иосиф пришли для участия в переписи населения Римской империи. Наши благочестивые предки не опасались участвовать в переписи ни в годы монголо-татарского ига, ни даже в 1937 году, когда, несмотря на страшнейшие репрессии, православные люди открыли двери переписчикам и открыто исповедовали веру во Христа. Известно, что в опросных листах переписи 1937 года был вопрос о конфессиональной принадлежности, и открыто объявить себя верующим в те годы означало подвергнуть себя опасности. Тем не менее 63% населения СССР назвали себя православными. Понимая и уважая непростые чувства людей, все же не могу согласиться с теми, кто агитирует за отказ от участия в переписи. Распространяя мрачные слухи, некоторые люди, подчас далекие от Церкви, но пользующиеся «православной» фразеологией, на самом деле работают на то, чтобы итоги переписи стали ложными, чтобы верующие россияне, их положение, их образ жизни, их трудности оказались вне внимания государства. К тому же никаких вопросов, которые могли бы смутить христианскую совесть, переписчики задавать не будут…Наши священнослужители стараются разъяснять верующим значение переписи, побуждать к участию в ней, опровергать различные беспочвенные слухи. Правящие архиереи многих епархий специально обратились по этому поводу к пастве. Немало священников выступило с разъяснениями в центральных, региональных и местных средствах массовой информации"[237].
Лишает ли «номер» имени?
Формула «номер вместо имени» оказалась одним из самых действенных средств для порождения в людях возмущенно-негативного отношения к ИНН. Как публицистический прием, как поэтическая вольность такого рода формула вполне уместна. Но если из какой бы то ни было поэтической метафоры делают «догмат», начиная понимать ее слишком буквально – это может стать и глупостью и даже ересью (например, многих людей смущает то, что в поэтических Богослужебных текстах есть молитвенное обращение ко Кресту Господню – откуда некоторыми делается вывод, будто Крест есть особая личность).
Не преминули скатиться в крайность и листовки, призывающие ужаснуться перед «номерами»: «ИНН – это личный код-номер человека, принятие которого, по свидетельству Богомудрых Старцев, является отречением от данного нам во Св. Крещении Имени Святого, отречением от Бога!»[238].
Что ж, присмотримся к этому вопросу повнимательнее.
Возникнет ли опасность для моей духовной судьбы и жизни, если государство папку, в которой оно содержит данные обо мне, пометит цифрами («Дело №…»)? Нет, и в этом случае моей душе и ее связи со Христом ничего не угрожает. Дела были пронумерованы и в архивах христианских империй (Российской, Австрийской…). Свои номера были и у папок, в которых хранились данные о гражданах Советского Союза. Но это не мешало людям получать дары Духа Святого (в том числе и дар претерпения мук).
В ГУЛАГе номера нашивались на одежду, и чекисты обращались к людям обезличенно-математически: «Заключенный номер такой-то». И арестованные христиане, отзываясь, говорили: «Я!» Неужели при этом благодать Божия оставляла этих исповедников? Так же и сейчас: если государство решит своих подконвойных граждан пометить номерами – это будет неприятно. Ибо что же приятного видеть, что к тебе относятся как к вещи при инвентаризации помещения. Ношение номерка будет роднить человека с мебелью и с… собаками.
Ведь «меньших братьев» постигнет та же участь: «Распоряжением первого заместителя премьера московского правительства Б. Никольского утверждена методика и определен порядок государственного учета и регистрации собак… При этом животному присваивается индивидуальный пожизненный номер»[239]. Впрочем, неприятность и трагичность – не одно и тоже. Ясно, что «Барс» останется «Барсом» – даже если в мэрии его будет именовать по другому. Ясно, что человек, которому присвоили «номер», (=неприятность) не утратил в результате этой земной компьютерной операции уникальность в глазах Божиих, не превратился в вещь ни в глазах Творца, ни в своем собственном самопознании, ни в глазах Церкви и ближних людей (что было бы трагедией).
В современной Российской армии у каждого солдата и офицера есть личный номер (чтобы раненного или убитого человека можно было опознать своим и нельзя было узнать о нем, о его родственниках и месте былого жительства врагам). Более того – жетон с выбитым на нем номером носится на груди. Рядом с нательным крестиком. Но как же мы поминаем этих воинов? Неужели по номеру?! Неужели мы считаем, что в Чечне за Россию сражается безымянная обезличенная масса, а не люди с теми именами, что дали им их матери?
Вот слово, пришедшее с этой войны (автор – Виктор Куценко):
Раскаленный камень, пули рикошет
Исподлобья пламень в 19 лет.
Исподлобья жгучий взгляд через прицел.
Я пока везучий, я пока что цел.
Взвод за перевалом отошел к своим.
Времени навалом отпустил я им.
Банду здесь, у кручи задержать сумел…
Я пока везучий, я пока что цел.
Ни глотка во фляге, но не в том беда.
В этой передряге кровушка вода.
Под огнем колючим есть всему предел.
Я пока везучий, я пока что цел.
Строчка пулемета провалилась в тишь.
Где ж вы, вертолеты? Что ты, связь, молчишь?
И на всякий случай я чеку поддел…
Я пока везучий, я пока что цел.
Что – нет души у того, кто так пишет и у тех, о ком он пишет? Это все про «жетоны», не про людей? Есть, есть душа и у тех, кто носит жетоны с личными номерами. А вот совести слишком часто не хватает у тех, кто кликушествуя, уверяет, будто принявшие номер вычеркнуты из Книги Жизни…
Да, человек есть образ Божий. То есть – икона. На иконе всегда неприятно видеть написанный на ней или прибитый к ней «инвентарный номер»… Эмоции прошли? А теперь скажите – выбрасывают ли из храма икону, на которой есть инвентарный номер? Перестают ли почитать икону, на которой оказался этот номер? Как молятся перед иконой с номером – «Преподобный отче Сергие, моли Бога о нас», или же «Преподобне отче номер 79283, моли Бога о нас»? Именно сравнение человека с иконой показывает, что опасение, будто «номер лишает имени» эмоционально понятен, но логически несостоятелен. Номер на иконе – для проверяющей госкомиссии. А для верующих она всегда останется с именем. Вот так же и человек никогда не лишается своего имени – даже если при инвентаризации он будет числиться под «номером».
По православному учению икона связана со своим Первообразом именно именем. Когда верующий человек при взгляде на икону называет изображенное на ней святым именем – тогда он этим именованием отождествляет образ и Первообраз и вступает в живое общение с изображенным через молитвенную речь, изливаемую перед изображением. От того, что кто-то не умеет так действовать перед иконой и так относиться к ней – икона в глазах верующего человека не теряет своей святости. Если во мне кто-то не видит образа Божия – это может меня печалить, но это не ведет к тому, что сама по себе Богообразность, с которой я был создан Творцом, от этого стирается. Она истирается, только если я сам забыл о своем происхождении, о своей Богообразности и своими произвольными выборами и грехами уподобляюсь не Творцу, а «зверю»…
Что это означает? Икона становится свята под взглядом, направленным на нее со стороны – под взглядом молящегося. Человек же освящается в зависимости от того, как он сам понимает себя самого и смысл своей жизни. Это означает, что сакральный статус иконы гораздо более уязвим, более зависим от внешнего отношения к ней. И тем не менее, на иконах даже в храмах есть номера. И икона, плененная музеем и пронумерованная им, все равно свята для православного. И иконы остаются иконами, а не превращаются в пронумерованные доски… Тем более не произойдет этого с людьми, на которых государство повесило «номерки» – если мы сами не будем считать себя «номерами», но сохраним в себе память о том, Чьим образом мы являемся.
Человек вообще по-разному именует себя в разных ситуациях. В храме он называет себя «раб Божий такой-то». В других ситуациях представляется по фамилии… А ведь фамилия имеет много общего с идентификационным кодом: как и код, фамилия не выбирается, как и код, фамилия несменяема и остается с человеком (по крайней мере, с мужчиной) на всю жизнь. Как и код, фамилия должна называться при всех контактах человека с официальными структурами. Как и код, фамилия в обиходе не включает в себя сведений о принадлежности человека к христианской Церкви. Как и код, фамилии появились сравнительно недавно – они не были в ходу на «Святой Руси», и очень мало кто из отцов древней Церкви имел фамилию (почему и именуем мы их по месту рождения или подвига). Более того, церковный человек, бывает, уже утратил свою фамилию (приняв монашество, христианин уходит из своего рода, из своей семьи, утрачивая отчество и фамилию), но при этом для государства он все равно будет обладателем определенной фамилии, вписанной в его паспорт. И на выборах, равно как и в налоговой полиции, его будут записывать не «иеромонахом Иоанном», но "гр. Петровым А. В. ".
А ведь в иных случаях человек представляется и совсем не называя своего имени: «Я – таксист»; «Я – почтальон»; «Я – слесарь»; «Я – ваш депутат»…
Более того – при желании ситуацию многоимянности человека можно истолковать как вполне благочестивую. Мол, мое священное, крещальное имя –только для храма и общения с Богом и братьями по вере. А вне храма, в мирской жизни, свое святое имя я не буду использовать. «Не давайте святыни псам» (Мф.7, 6). Во многих религиях сакральное имя табуируется. Для общения с иноплеменниками имеется одно имя, а для общения в семье и со жрецом – другое (или даже другие)[240]. В наше время были (и еще есть) люди, носившие двойные имена. Одно имя – советское (Октябрина, Владлен) или нехристианское (Рустам, Руслан), другое – церковное. И священники не требовали смены паспортов, вполне терпимо относясь к тому, что вне храма человек зовется иначе, чем в церкви.
Вспомним также, что креститель Руси князь Владимир вошел в историю со своим языческим именем, а не с крещальным (Василий). Русские цари перед смертью принимали монашеский постриг – но поминаем мы их все же по их мирским именам… А блаженная Ксения Петербургская представлялась именем своего мужа…
Апостол же Павел… Стоп! Кто помнит, как звали «апостола языков»? Его изначальное имя – Саул, Савл. С этим именем он был рожден, с этим именем он был крещен (Деян.9, 17). А затем он вдруг становится Павлом, принимает языческое, римское имя. Происходит это на Кипре после встречи с римским проконсулом Сергием Павлом (Деян 13, 7). Поскольку до этого эпизода Савл в книге Деяний всегда именуется лишь Савл и никогда – Павел – очевидно, что есть какая-то связь между принятием языческого имени и обстоятельствами его проповеди на Кипре. Почему апостол меняет свое исконное и крещальное имя на языческое, вдобавок имя светского начальника? Фаррар полагает, что «он или и прежде носил попеременно это имя для удобства в своих сношениях с язычниками, или это римское имя могло указывать на обладание им правами римского гражданства и быть может на некоторую связь его отца или деда с Эмилиевым семейством, носившим прозвание Павла»[241]. Каковы бы ни были мотивы апостола, мы не можем не отметить, что нынешние «ревнители благочестия» его бы, несомненно, осудили за «утрату христианского имени». Уж они-то ему напомнили бы, что «имя есть ядро личности, ее неизменная величина»[242]. И апостол узнал бы в этом тезисе весьма распространенные в язычестве Ближнего Востока верования в то, что имя есть судьба[243]… Вот только кто же послал апостола на проповедь: шумерские боги или Иисус из Назарета?
А еще «группа священноиноков и мирян» своим заявлением о том, будто «человек с момента своего творения (от Адама) от Бога получает имя»[244] заставила меня вспомнить, что как раз «с момента творения» человек не имеет никакого личного имени. Бытописатель ни разу не называет имени человека, который жил в этом саду. В рассказе о грехопадении нет Адама и Евы. Имя Евы зазвучало лишь в Быт.3, 20, то есть уже по ту сторону грехопадения. А Адам как имя (без артикля) в еврейском тексте появляется лишь в Быт.4, 25. До этого же в библейском тексте стоит не Адам, но ха-Адам, то есть – «человек».
Иногда же роль «идентификатора», приставляемого к имени человека для обозначения именно этой персоны служит как раз… цифра. Так происходит при упоминании владык светских и церковных: Николай Второй, Алексий Второй…
Преп. Феодор Студит в одном из писем к своим собратьям предлагал – ввиду неизбежной перлюстрации писем – обозначить действующих лиц буквами греческого алфавита. Сам Феодор подписывался последней буквой алфавита – «омега», а его духовника, игумена Платона, обозначала буква «альфа»[245]. Для всех 24 букв греческого алфавита (и для трех дополнительных) нашлись обозначаемые ими персонажи. Так что это не были первые буквы имен. Мы видим, что Святой считал возможным не подписываться своим именем, а других людей упоминал под некими, как сейчас сказали бы, «никами». Отдельно же написанная буква в греческом языке имеет еще и числовое значение. Но древних святых это не пугало.
Наконец, в самой священной части нашей речи – в нашей речи о Творце – мы сами порой заменяем Имена цифрами («Вторая Ипостась, Третья Ипостась…»)… «Единица, от начала подвигшаяся в двойственность, остановилась в троичности»[246], – пишет св. Григорий Богослов о Троице, цифрами заменяя ипостасные имена Отца, Сына и Духа.
Имя – это один из способов опознать («идентифицировать») человека. И обычно идентификация предшествует именованию. Сначала я вижу знакомого, узнаю его знакомые черты (по голосу, походке, одежде, чертам лица…). И лишь затем, уже узнав его – я вспоминаю его имя. Иногда же (скажем в письме или при разговоре по телефону) имя выступает в качестве преимущественной или даже единственной опознавательной приметы. Есть опознание людей по отпечаткам пальцев. Если человека, погибшего в катастрофе, опознали именно по результатам генетической экспертизы (а именно генетические паспорта и распознаватели вскоре войдут в нашу жизнь) или по отпечаткам пальцев – отпевать в храме его будут по имени или же в ектеньях будут называть данные экспертизы?[247] Ясно, что по имени, а, значит, каким бы образом ни идентифицировали человека – для Церкви и для родных он всегда будет связан с именем.
В жизни много ситуаций, когда человек действует анонимно. Например, проходя в метро, я же не останавливаюсь для того, чтобы громко оповестить всех – начиная от пассажиров и контролера и кончая уважаемым турникетом: «Внимание, я, диакон Андрей Кураев, прохожу в метро!». Я просто бросаю совершенно анонимный пятачок или жетон в этот самый турникет, или засовываю в него не менее безымянную магнитную карточку. Из того, что при этом моем контакте с государственной службой я не назвал своего крещального имени, никак не следует, будто я от этого своего имени отрекся. Более того – разве нам хотелось бы, чтобы турникеты в метро узнавали нас по имени и знали, когда и куда мы едем? Нет? Мне, например, не нравится, когда меня узнают неведомые мне люди в магазинах или на улицах. Если налоговый номер спрячет мое имя от любопытствующих клерков из налоговой инспекции – я буду только рад. А использование номера в налоговых документах не позволяет людям, работающим с этими документами сразу узнавать – с кем же именно они имеют дело.
ИНН – это номер налогоплательщика. Не человека, а налогоплательщика. Что ж, когда я выступаю именно в качестве налогоплательщика – речь идет об одном из моих социальных проявлений. Если это проявление обозначат номером – мне от этого ни холодно, ни жарко. Когда я проявляю себя в качестве пассажира метро – то турникет вообще никак меня не обозначает – ни именем, ни даже номером. Я для него просто тень в фотодатчике. Но я-то сам не тождествен этой своей тени. Точно также я не тождествен той тени, что я оставляю в базах данных налоговой инспекции.
Так что сама по себе ситуация, в которой человек не называет себя своим крещальным именем, не есть ситуация вероотступничества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Лишает ли «номер» имени?
Формула «номер вместо имени» оказалась одним из самых действенных средств для порождения в людях возмущенно-негативного отношения к ИНН. Как публицистический прием, как поэтическая вольность такого рода формула вполне уместна. Но если из какой бы то ни было поэтической метафоры делают «догмат», начиная понимать ее слишком буквально – это может стать и глупостью и даже ересью (например, многих людей смущает то, что в поэтических Богослужебных текстах есть молитвенное обращение ко Кресту Господню – откуда некоторыми делается вывод, будто Крест есть особая личность).
Не преминули скатиться в крайность и листовки, призывающие ужаснуться перед «номерами»: «ИНН – это личный код-номер человека, принятие которого, по свидетельству Богомудрых Старцев, является отречением от данного нам во Св. Крещении Имени Святого, отречением от Бога!»[238].
Что ж, присмотримся к этому вопросу повнимательнее.
Возникнет ли опасность для моей духовной судьбы и жизни, если государство папку, в которой оно содержит данные обо мне, пометит цифрами («Дело №…»)? Нет, и в этом случае моей душе и ее связи со Христом ничего не угрожает. Дела были пронумерованы и в архивах христианских империй (Российской, Австрийской…). Свои номера были и у папок, в которых хранились данные о гражданах Советского Союза. Но это не мешало людям получать дары Духа Святого (в том числе и дар претерпения мук).
В ГУЛАГе номера нашивались на одежду, и чекисты обращались к людям обезличенно-математически: «Заключенный номер такой-то». И арестованные христиане, отзываясь, говорили: «Я!» Неужели при этом благодать Божия оставляла этих исповедников? Так же и сейчас: если государство решит своих подконвойных граждан пометить номерами – это будет неприятно. Ибо что же приятного видеть, что к тебе относятся как к вещи при инвентаризации помещения. Ношение номерка будет роднить человека с мебелью и с… собаками.
Ведь «меньших братьев» постигнет та же участь: «Распоряжением первого заместителя премьера московского правительства Б. Никольского утверждена методика и определен порядок государственного учета и регистрации собак… При этом животному присваивается индивидуальный пожизненный номер»[239]. Впрочем, неприятность и трагичность – не одно и тоже. Ясно, что «Барс» останется «Барсом» – даже если в мэрии его будет именовать по другому. Ясно, что человек, которому присвоили «номер», (=неприятность) не утратил в результате этой земной компьютерной операции уникальность в глазах Божиих, не превратился в вещь ни в глазах Творца, ни в своем собственном самопознании, ни в глазах Церкви и ближних людей (что было бы трагедией).
В современной Российской армии у каждого солдата и офицера есть личный номер (чтобы раненного или убитого человека можно было опознать своим и нельзя было узнать о нем, о его родственниках и месте былого жительства врагам). Более того – жетон с выбитым на нем номером носится на груди. Рядом с нательным крестиком. Но как же мы поминаем этих воинов? Неужели по номеру?! Неужели мы считаем, что в Чечне за Россию сражается безымянная обезличенная масса, а не люди с теми именами, что дали им их матери?
Вот слово, пришедшее с этой войны (автор – Виктор Куценко):
Раскаленный камень, пули рикошет
Исподлобья пламень в 19 лет.
Исподлобья жгучий взгляд через прицел.
Я пока везучий, я пока что цел.
Взвод за перевалом отошел к своим.
Времени навалом отпустил я им.
Банду здесь, у кручи задержать сумел…
Я пока везучий, я пока что цел.
Ни глотка во фляге, но не в том беда.
В этой передряге кровушка вода.
Под огнем колючим есть всему предел.
Я пока везучий, я пока что цел.
Строчка пулемета провалилась в тишь.
Где ж вы, вертолеты? Что ты, связь, молчишь?
И на всякий случай я чеку поддел…
Я пока везучий, я пока что цел.
Что – нет души у того, кто так пишет и у тех, о ком он пишет? Это все про «жетоны», не про людей? Есть, есть душа и у тех, кто носит жетоны с личными номерами. А вот совести слишком часто не хватает у тех, кто кликушествуя, уверяет, будто принявшие номер вычеркнуты из Книги Жизни…
Да, человек есть образ Божий. То есть – икона. На иконе всегда неприятно видеть написанный на ней или прибитый к ней «инвентарный номер»… Эмоции прошли? А теперь скажите – выбрасывают ли из храма икону, на которой есть инвентарный номер? Перестают ли почитать икону, на которой оказался этот номер? Как молятся перед иконой с номером – «Преподобный отче Сергие, моли Бога о нас», или же «Преподобне отче номер 79283, моли Бога о нас»? Именно сравнение человека с иконой показывает, что опасение, будто «номер лишает имени» эмоционально понятен, но логически несостоятелен. Номер на иконе – для проверяющей госкомиссии. А для верующих она всегда останется с именем. Вот так же и человек никогда не лишается своего имени – даже если при инвентаризации он будет числиться под «номером».
По православному учению икона связана со своим Первообразом именно именем. Когда верующий человек при взгляде на икону называет изображенное на ней святым именем – тогда он этим именованием отождествляет образ и Первообраз и вступает в живое общение с изображенным через молитвенную речь, изливаемую перед изображением. От того, что кто-то не умеет так действовать перед иконой и так относиться к ней – икона в глазах верующего человека не теряет своей святости. Если во мне кто-то не видит образа Божия – это может меня печалить, но это не ведет к тому, что сама по себе Богообразность, с которой я был создан Творцом, от этого стирается. Она истирается, только если я сам забыл о своем происхождении, о своей Богообразности и своими произвольными выборами и грехами уподобляюсь не Творцу, а «зверю»…
Что это означает? Икона становится свята под взглядом, направленным на нее со стороны – под взглядом молящегося. Человек же освящается в зависимости от того, как он сам понимает себя самого и смысл своей жизни. Это означает, что сакральный статус иконы гораздо более уязвим, более зависим от внешнего отношения к ней. И тем не менее, на иконах даже в храмах есть номера. И икона, плененная музеем и пронумерованная им, все равно свята для православного. И иконы остаются иконами, а не превращаются в пронумерованные доски… Тем более не произойдет этого с людьми, на которых государство повесило «номерки» – если мы сами не будем считать себя «номерами», но сохраним в себе память о том, Чьим образом мы являемся.
Человек вообще по-разному именует себя в разных ситуациях. В храме он называет себя «раб Божий такой-то». В других ситуациях представляется по фамилии… А ведь фамилия имеет много общего с идентификационным кодом: как и код, фамилия не выбирается, как и код, фамилия несменяема и остается с человеком (по крайней мере, с мужчиной) на всю жизнь. Как и код, фамилия должна называться при всех контактах человека с официальными структурами. Как и код, фамилия в обиходе не включает в себя сведений о принадлежности человека к христианской Церкви. Как и код, фамилии появились сравнительно недавно – они не были в ходу на «Святой Руси», и очень мало кто из отцов древней Церкви имел фамилию (почему и именуем мы их по месту рождения или подвига). Более того, церковный человек, бывает, уже утратил свою фамилию (приняв монашество, христианин уходит из своего рода, из своей семьи, утрачивая отчество и фамилию), но при этом для государства он все равно будет обладателем определенной фамилии, вписанной в его паспорт. И на выборах, равно как и в налоговой полиции, его будут записывать не «иеромонахом Иоанном», но "гр. Петровым А. В. ".
А ведь в иных случаях человек представляется и совсем не называя своего имени: «Я – таксист»; «Я – почтальон»; «Я – слесарь»; «Я – ваш депутат»…
Более того – при желании ситуацию многоимянности человека можно истолковать как вполне благочестивую. Мол, мое священное, крещальное имя –только для храма и общения с Богом и братьями по вере. А вне храма, в мирской жизни, свое святое имя я не буду использовать. «Не давайте святыни псам» (Мф.7, 6). Во многих религиях сакральное имя табуируется. Для общения с иноплеменниками имеется одно имя, а для общения в семье и со жрецом – другое (или даже другие)[240]. В наше время были (и еще есть) люди, носившие двойные имена. Одно имя – советское (Октябрина, Владлен) или нехристианское (Рустам, Руслан), другое – церковное. И священники не требовали смены паспортов, вполне терпимо относясь к тому, что вне храма человек зовется иначе, чем в церкви.
Вспомним также, что креститель Руси князь Владимир вошел в историю со своим языческим именем, а не с крещальным (Василий). Русские цари перед смертью принимали монашеский постриг – но поминаем мы их все же по их мирским именам… А блаженная Ксения Петербургская представлялась именем своего мужа…
Апостол же Павел… Стоп! Кто помнит, как звали «апостола языков»? Его изначальное имя – Саул, Савл. С этим именем он был рожден, с этим именем он был крещен (Деян.9, 17). А затем он вдруг становится Павлом, принимает языческое, римское имя. Происходит это на Кипре после встречи с римским проконсулом Сергием Павлом (Деян 13, 7). Поскольку до этого эпизода Савл в книге Деяний всегда именуется лишь Савл и никогда – Павел – очевидно, что есть какая-то связь между принятием языческого имени и обстоятельствами его проповеди на Кипре. Почему апостол меняет свое исконное и крещальное имя на языческое, вдобавок имя светского начальника? Фаррар полагает, что «он или и прежде носил попеременно это имя для удобства в своих сношениях с язычниками, или это римское имя могло указывать на обладание им правами римского гражданства и быть может на некоторую связь его отца или деда с Эмилиевым семейством, носившим прозвание Павла»[241]. Каковы бы ни были мотивы апостола, мы не можем не отметить, что нынешние «ревнители благочестия» его бы, несомненно, осудили за «утрату христианского имени». Уж они-то ему напомнили бы, что «имя есть ядро личности, ее неизменная величина»[242]. И апостол узнал бы в этом тезисе весьма распространенные в язычестве Ближнего Востока верования в то, что имя есть судьба[243]… Вот только кто же послал апостола на проповедь: шумерские боги или Иисус из Назарета?
А еще «группа священноиноков и мирян» своим заявлением о том, будто «человек с момента своего творения (от Адама) от Бога получает имя»[244] заставила меня вспомнить, что как раз «с момента творения» человек не имеет никакого личного имени. Бытописатель ни разу не называет имени человека, который жил в этом саду. В рассказе о грехопадении нет Адама и Евы. Имя Евы зазвучало лишь в Быт.3, 20, то есть уже по ту сторону грехопадения. А Адам как имя (без артикля) в еврейском тексте появляется лишь в Быт.4, 25. До этого же в библейском тексте стоит не Адам, но ха-Адам, то есть – «человек».
Иногда же роль «идентификатора», приставляемого к имени человека для обозначения именно этой персоны служит как раз… цифра. Так происходит при упоминании владык светских и церковных: Николай Второй, Алексий Второй…
Преп. Феодор Студит в одном из писем к своим собратьям предлагал – ввиду неизбежной перлюстрации писем – обозначить действующих лиц буквами греческого алфавита. Сам Феодор подписывался последней буквой алфавита – «омега», а его духовника, игумена Платона, обозначала буква «альфа»[245]. Для всех 24 букв греческого алфавита (и для трех дополнительных) нашлись обозначаемые ими персонажи. Так что это не были первые буквы имен. Мы видим, что Святой считал возможным не подписываться своим именем, а других людей упоминал под некими, как сейчас сказали бы, «никами». Отдельно же написанная буква в греческом языке имеет еще и числовое значение. Но древних святых это не пугало.
Наконец, в самой священной части нашей речи – в нашей речи о Творце – мы сами порой заменяем Имена цифрами («Вторая Ипостась, Третья Ипостась…»)… «Единица, от начала подвигшаяся в двойственность, остановилась в троичности»[246], – пишет св. Григорий Богослов о Троице, цифрами заменяя ипостасные имена Отца, Сына и Духа.
Имя – это один из способов опознать («идентифицировать») человека. И обычно идентификация предшествует именованию. Сначала я вижу знакомого, узнаю его знакомые черты (по голосу, походке, одежде, чертам лица…). И лишь затем, уже узнав его – я вспоминаю его имя. Иногда же (скажем в письме или при разговоре по телефону) имя выступает в качестве преимущественной или даже единственной опознавательной приметы. Есть опознание людей по отпечаткам пальцев. Если человека, погибшего в катастрофе, опознали именно по результатам генетической экспертизы (а именно генетические паспорта и распознаватели вскоре войдут в нашу жизнь) или по отпечаткам пальцев – отпевать в храме его будут по имени или же в ектеньях будут называть данные экспертизы?[247] Ясно, что по имени, а, значит, каким бы образом ни идентифицировали человека – для Церкви и для родных он всегда будет связан с именем.
В жизни много ситуаций, когда человек действует анонимно. Например, проходя в метро, я же не останавливаюсь для того, чтобы громко оповестить всех – начиная от пассажиров и контролера и кончая уважаемым турникетом: «Внимание, я, диакон Андрей Кураев, прохожу в метро!». Я просто бросаю совершенно анонимный пятачок или жетон в этот самый турникет, или засовываю в него не менее безымянную магнитную карточку. Из того, что при этом моем контакте с государственной службой я не назвал своего крещального имени, никак не следует, будто я от этого своего имени отрекся. Более того – разве нам хотелось бы, чтобы турникеты в метро узнавали нас по имени и знали, когда и куда мы едем? Нет? Мне, например, не нравится, когда меня узнают неведомые мне люди в магазинах или на улицах. Если налоговый номер спрячет мое имя от любопытствующих клерков из налоговой инспекции – я буду только рад. А использование номера в налоговых документах не позволяет людям, работающим с этими документами сразу узнавать – с кем же именно они имеют дело.
ИНН – это номер налогоплательщика. Не человека, а налогоплательщика. Что ж, когда я выступаю именно в качестве налогоплательщика – речь идет об одном из моих социальных проявлений. Если это проявление обозначат номером – мне от этого ни холодно, ни жарко. Когда я проявляю себя в качестве пассажира метро – то турникет вообще никак меня не обозначает – ни именем, ни даже номером. Я для него просто тень в фотодатчике. Но я-то сам не тождествен этой своей тени. Точно также я не тождествен той тени, что я оставляю в базах данных налоговой инспекции.
Так что сама по себе ситуация, в которой человек не называет себя своим крещальным именем, не есть ситуация вероотступничества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84