Становится более понятной упомянутая выше взаимосвязь между окружением и «конституциональной предупредительностью» у лиц с навязчивой личностной структурой: живых, импульсивных, витально-моторных агрессивно-экспансивных детей, естественно, чаще бранят, удерживают и строго наказывают, чем спокойных детей; если они не успокаиваются после порицания, то это грозит нелюбовью или наказанием, а быть может, и более серьезными для ребенка последствиями. Предъявление ребенку чрезмерных для данного возраста требований приводит к тому, что он очень рано становится опрятным, прилично ведет себя за столом, аккуратно ест, не бьет и не портит вещи, короче говоря, никоим образом не проявляет вовне свои аффекты. Вот один гротескный пример.
В одной семье ребенка заставляли во время еды держать подмышкой монету – чтобы он не делал лишних движений и выработал хорошие манеры. Во время еды монета не должна была падать.
Послушный, выдрессированный ребенок, естественно, очень удобен для родителей, они демонстрируют его окружающим, гордясь своими воспитательными методами и не испытывая при этом никаких угрызений совести. На более поздних стадиях развития это приводит к регулированию буквально всех аспектов поведения ребенка, и он находится как бы в заключении, когда буквально все его витальные потребности удовлетворяются без его личного участия. Ребенок очень рано обучается повышенному вниманию к самому себе, он обращен к себе, и это дается ему ценой непринужденности и спонтанности, чему способствует также преувеличенный страх перед наказанием и готовность к переживанию своей вины. Рождение брата или сестры в этом возрасте приводит к трудной для ребенка переработке: вследствие того, что в этом возрасте у ребенка развивается самостоятельность и агрессивность, возникает соответствующая возрасту каин-авелева проблематика, при которой появившийся на свет брат или сестра воспринимается как соперник. Если к тому же родители этого не понимают и не облегчают тяжелую ситуацию, то это приводит к возникновению затруднительного для ребенка положения, когда он вынужден заменить враждебные и агрессивные чувства по отношению к братику или сестричке чувством вины, что рано пробуждает навязчивые (насильственные) механизмы.
Единственный ребенок у матери, которая из-за приступов мигрени была особенно капризна и чувствительна, должен был, приходя домой после игры в саду или с улицы, снимать обувь и не вносить сор. Когда он играл в квартире и, желая что-то показать маме, вбегал в ее комнату и сдвигал бахрому на ковре, она мягко, но весомо говорила, что он невнимателен и неаккуратен («аккуратность» было любимым ее словом), доставала гребень, расчесывала бахрому на ковре и предлагала ребенку забраться под стол, чтобы не сорить и не нарушать порядок. Ребенок вынужден был постоянно выслушивать одно и то же: «Не мешай мне, ты же видишь, что у меня болит голова, что я читаю, что у меня нет времени!»
Мы должны заметить, что все обычно начинается значительно раньше, чем об этом свидетельствует описанный выше пример. Приведем заметки из дневника одной матери, относящиеся к первому году жизни ребенка (исключены описания таких мероприятий, которые не вызывают сомнений в их правильности и обоснованности).
«Тебе пошел третий месяц, когда я стала приучать тебя к горшку, чтобы ты как можно скорее стал опрятным. Ты был беспокойным и живым ребенком; если ты при кормлении не успокаивался, я вынуждена была принуждать тебя к порядку, сдерживать тебя и приучать быть тихим и спокойным. Позже мне было достаточно посмотреть на тебя с укоризной, для того чтобы ты стал послушным. Очень рано я убедилась, что когда я читаю книгу, ты не капризничаешь – это был первый уроки преодоления твоего упрямства. Если ты плакал, когда я входила в комнату, я даже несколько раз шлепала тебя. Рев усиливался, но я оставляла тебя одного, пока ты не изнемогал от плача. Так тебе становилось понятным, что ты можешь сколько угодно злиться на меня, но не выражать свою злость ревом. Ты был любимым ребенком; позже я не применяла к тебе насилия, и люди удивлялись тому, какой ты послушный ребенок и как достаточно одного лишь взгляда, для того чтобы тобой управлять. Иногда я должна была преодолевать саму себя и быть с тобой строгой и жесткой, но я думала, что все это делается для твоего же блага. Я была строга, потому что любила тебя. Отец в это время был на войне; я одна несла ответственность за тебя; когда он вернулся, то увидел хорошо воспитанного ребенка».
Всего этого достаточно, чтобы показать, что такие дети с детства приучены тормозить и заглушать свои импульсы, так как их проявление расценивалось как нарушение поведения или помеха для родителей. Такое подавление естественных импульсов становится продолжительным, как бы «второй натурой», и в конечном счете превращается в рефлекторное, автоматическое. Оно затрудняет исполнение каждого импульса, каждого побуждения, задерживая его и вызывая переработку в плане реакции на возможный риск, связанный с выполнением этого побуждения и необходимостью решения вопроса о том, не следует ли его отменить. Это в большинстве случаев приводит к тому, что в связи с задержкой и последующим обдумыванием импульс активности ослабевает и либо становится неосуществимым, либо задерживается в положении двойственности (когда неясно, можно или нельзя его реализовать). Эта двойственность имеет тенденцию к расширению, становится постоянным свойством личностей с навязчивым развитием и является способом аннулировать или затормозить побуждения, которые расцениваются как опасные и рискованные. На основании сказанного становится понятно, что у личностей с навязчивым развитием сомнения, в самых различных вариантах, играют большую роль. Они являются защитой от опасной спонтанности и такой утраты самоконтроля, которая впоследствии может вызвать раскаяние или сожаление. По мере развития обсессивной личности сомнения могут абсолютизироваться, приобретая самодовлеющее значение и представляя собой замену продуктивной деятельности. Все эти сомнения имеют, в конечном счете, одни биографические первопричины: либо я самостоятелен и делаю так, как хочу, либо я должен быть послушным и подавлять свои побуждения. Такие сомнения способствуют возникновению у лиц с навязчивостями характерной для них медлительности, склонности к колебаниям, нерешительности, откладыванию неотложных дел и волоките. Они оказываются в положении буриданова осла, который остается голодным, находясь между двумя мешками с сеном и не зная, какому из них отдать предпочтение, так как испытывают постоянные сомнения между влечением к деятельности и страхом наказания за нее и не могут принять окончательного решения. Таким образом, их решения затрудняются вследствие конфликта между первоначальным стремлением и страхом, вызванным последствиями этого стремления и связанным с системой наказаний и дрессурой. Схематично это можно выразить таким образом: сила и глубина сомнений и колебаний зависит от соотношения инстинктивных потребностей и страхов за их реализацию в детстве. Медлительность личностей с навязчивым развитием, их двойственность и мучительная нерешительность станут еще более понятными, когда мы усвоим, что у этих людей сохраняется самообладание и спокойствие только при принятии окончательного и категоричного решения, которое является «абсолютно правильным», иначе за ним последует наказание. В связи с этим они растягивают процесс решения проблем, так как принуждены находить единственно правильное их решение; в противном же случае их охватывает страх. Лица с навязчивым развитием личности придают каждому своему действию осмысленность: их свойство во всем сомневаться носит рефлекторный характер и возрастает до такой степени, что каждая мысль этих людей сопровождается противоположной по содержанию. Если импульсы и противоимпульсы быстро сменяют друг друга, может возникнуть ситуация, когда они встречаются (т. е. возникают одновременно). В таких случаях наступает пауза, во время которой сменяющие друг друга стремления – «да – нет – да и т. д.» – соматизируются (переходят из сферы психического в сферу телесного) и сопровождаются дрожанием или заиканием, означающим состояние «чего-то хочу, но не могу» или «хочу высказаться, но не могу». В конечном счете, оба противоположных им пульса возникают одномоментно и вызывают тотальную блокаду деятельности и кататоническое застывание, когда человек одновременно говорит и не говорит, закрывает и не закрывает (дверь), т. е. приводят к полному параличу деятельности. Конечной ступенью такого развития является состояние, когда раздражитель и импульс больше не воспринимаются и не поступают в сознание, так как в целях рефлекторной защиты импульс обесценивается при самом его возникновении.
Люди с навязчивым развитием личности уже в раннем детстве понимают, что окружающий мир требует от них поступать лишь определенным образом и что многое из того, что они делали бы охотно, запрещено. Так возникает представление о том, что они должны думать и действовать абсолютно правильно, откуда вытекает их стремление к совершенству. Это стремление возводится в принцип; им подходят лишь такие жизненные условия, когда все происходит в соответствии с их представлениями о долге, потому что, как они не устают повторять, «не может быть того, чего быть не должно». Однако даже у детей, которые растут в хаотичной среде, могут развиться навязчивые процессы, которые носят реактивный и компенсаторный характер: они не находят в окружающем мире никаких надежных ориентиров, никакой поддержки, свобода их страшит, так как в ней содержится возможность произвола. Они ищут внутренней поддержки и опоры, потому что не могут найти ее вовне. Таким образом, они пытаются распространить вовне развитый внутренний порядок и принципиальность и следят за его соблюдением в целях безопасности. Все это принимает навязчивые формы, так как окружение всегда несет в себе угрозу и требует все больших усилий для поддержания порядка.
Примеры навязчивых переживаний
Вот образец навязчивых симптомов, представляющих основу уже существующей, но еще незаметной и незначительно выраженной обсессивной личностной структуры.
Молодой человек, воспитанный в духе бюргерских принципов, после бала провожал домой соученицу по курсам бальных танцев. Девушка ему очень нравилась, и по дороге у него возникло желание взять ее за руку и поцеловать. Он испугался смелости своей фантазии и одновременно испытал страх перед тем, что она будет считать его неловким и неуклюжим. В результате он стал считать деревья, встречавшиеся на пути, переключившись с опасных импульсов на нечто нейтральное. Та кой возникший однократно выход из положения при вел к тому, что в ситуациях, когда у него появлялся страх или чувство вины вследствие инстинктивных же ланий, возникал навязчивый счет, отвлекавший молодого человека от реализации этих желаний. В трудных для себя ситуациях он уклонялся от принятия решений и активного поведения с помощью навязчивого счета, длящегося на протяжении всего периода искушения. Он не понимал этих взаимосвязей и страдал от бессмысленной и не зависящей от его воли навязчивости, испытывая при этом тягостное чувство.
В данном случае повод, возникновение и функция навязчивого симптома хорошо распознаются: поводом является ситуация искушения, сопровождающаяся страхом. Он не может решить, следует ли ему отказаться от реализации желания или осуществить его, и для того, чтобы уклониться от такого решения, переключается на нейтральную деятельность, которая оберегает его до тех пор, пока не минует опасность. У этого молодого человека имеется более длительная предыстория навязчивых расстройств.
Его мать рано овдовела и сама страдала достаточно выраженными навязчивыми расстройствами. После смерти мужа она старалась сохранить все в квартире таким же, каким оно было при его жизни, хотела, чтобы все повторялось так же, как при его жизни, и даже во время обеда ставила на прежнем месте его столовый прибор. Его письменный стол и книги содержались точно в том же порядке, какой был при его жизни. Все это обосновывалось следующим образом: «Когда он вернется, то найдет все таким же, каким оставил». В доме возникла атмосфера музея, где свято чтятся традиции, согласно которым любые, даже единожды выраженные отцом, воззрения и высказывания расценивались как неопровержимая истина. В связи с этим авторитет отца казался сыну непоколебимым и совершенным, однако одно временно это затрудняло его отношения с женщина ми: мать внушила ему, что женщины настолько пре красны и нежны, что мужчины по сравнению с ними выглядят неотесанными мужланами, которые не пони мают, как надо общаться с женщинами, и только один отец был среди них исключением: он был рядом с матерью на протяжении многих лет; не будучи назойливым и надоедливым, он был полон внимания и уважения к ней; он «носил ее на руках». Для молодого человека было очевидно, что если он встретит женщину, которая ему понравится, то должен будет соответствовать тому недосягаемому идеалу мужа, который создала его мать.
Так как его навязчивый симптом не обеспечивал ему достаточной защиты, он был вынужден прибегнуть к более сильным средствам. Как только у него возникали мысли о сексуальном, в противовес этому немедленно появлялись другие реакции. Иногда в критических для него ситуациях возникало «нарушение сознания» в виде внезапно наступавшего кратковременного абсанса, который всегда был эффективным выходом из критического положения. В других случаях он испытывал внезапно наступавшую усталость. Короче говоря, он использовал различные возможности, которые насильственным образом облегчали невыносимую для него ситуацию соблазна и помогали избежать конфликта или предотвратить его.
Господин Б. страдал от невроза, наступавшего в конце недели. Как только приходила суббота, он испытывал неопределенный и непонятный страх и угнетенное со стояние с безотчетным чувством вины, а недовольство и такие соматические симптомы, как усталость, разбитость, головная боль, доводили его до изнеможения. Подобное самочувствие длилось все воскресенье и с удивительной регулярностью прекращалось после полудня в понедельник.
В результате длительной психотерапевтической работы было получено следующее описание основ его заболевания.
Родители господина Б. составляли исключительно плохую семью. Самым драматичным было то, что в конце почти каждой недели они имели обыкновение напиваться допьяна. При этом они устраивали шумные сцены со скандалами и рукоприкладством, во время которых мальчик и его маленькая сестра испытывали страх и чувство протеста. Они боялись, что вспыльчивый отец во время опьянения, протекавшего с буйством и угрозами, может причинить матери увечье или даже убить ее. К страху присоединялись обида и ненависть к отцу, которые усиливались оттого, что пьяный отец компрометировал своего сына, делая ему бестактные замечания, внезапно сменявшиеся сентиментальностью. При этом ребенок испытывал отвращение, но не мог уклониться от отцовских поцелуев. Когда в воскресенье вечером мальчик ложился спать, он слышал, как родите ли спорили, предъявляли друг другу претензии, угрожали разводом и т. д. Рано утром в понедельник отец уходил на работу, мать отсыпалась после загула, и дети должны были сами готовить себе завтрак перед тем, как идти в школу, не повидав родителей. В школе г-н Б. чувствовал себя еще неважно: его преследовал страх, что, пока он спал, между родителями произошло что-то такое, чего он боялся, и, быть может, мать выполнила свою угрозу и ушла из дома К тому же он испытывал глубокое чувство вины и горечь из-за того, что происходило в его семье; он не мог, как его сверстники, рассказать о хорошо и весело проведенном уик-энде Он пытался прекращать такие разговоры с товарищами или уклонялся от них, чтобы не сделать очевидной свою ущербность. Все это усиливало его вполне понятную ненависть к родителям. Его чувства были тем более сложны и противоречивы, что одновременно с ненавистью он испытывал жалость и сострадание к родителям, чутьем понимая, что они сами несчастливы и страдают Когда в понедельник после полудня он возвращался домой и находил, что там все спокойно и не произошло никакой катастрофы, он испытывал облегчение и начинал верить, что теперь все будет хорошо. Так продолжалось до конца недели, когда его вновь охватывал страх. До конца недели он оставался беззаботным и радовался, когда у него появлялось свободное время; события, связанные с родителями, не казались уже столь трагичными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
В одной семье ребенка заставляли во время еды держать подмышкой монету – чтобы он не делал лишних движений и выработал хорошие манеры. Во время еды монета не должна была падать.
Послушный, выдрессированный ребенок, естественно, очень удобен для родителей, они демонстрируют его окружающим, гордясь своими воспитательными методами и не испытывая при этом никаких угрызений совести. На более поздних стадиях развития это приводит к регулированию буквально всех аспектов поведения ребенка, и он находится как бы в заключении, когда буквально все его витальные потребности удовлетворяются без его личного участия. Ребенок очень рано обучается повышенному вниманию к самому себе, он обращен к себе, и это дается ему ценой непринужденности и спонтанности, чему способствует также преувеличенный страх перед наказанием и готовность к переживанию своей вины. Рождение брата или сестры в этом возрасте приводит к трудной для ребенка переработке: вследствие того, что в этом возрасте у ребенка развивается самостоятельность и агрессивность, возникает соответствующая возрасту каин-авелева проблематика, при которой появившийся на свет брат или сестра воспринимается как соперник. Если к тому же родители этого не понимают и не облегчают тяжелую ситуацию, то это приводит к возникновению затруднительного для ребенка положения, когда он вынужден заменить враждебные и агрессивные чувства по отношению к братику или сестричке чувством вины, что рано пробуждает навязчивые (насильственные) механизмы.
Единственный ребенок у матери, которая из-за приступов мигрени была особенно капризна и чувствительна, должен был, приходя домой после игры в саду или с улицы, снимать обувь и не вносить сор. Когда он играл в квартире и, желая что-то показать маме, вбегал в ее комнату и сдвигал бахрому на ковре, она мягко, но весомо говорила, что он невнимателен и неаккуратен («аккуратность» было любимым ее словом), доставала гребень, расчесывала бахрому на ковре и предлагала ребенку забраться под стол, чтобы не сорить и не нарушать порядок. Ребенок вынужден был постоянно выслушивать одно и то же: «Не мешай мне, ты же видишь, что у меня болит голова, что я читаю, что у меня нет времени!»
Мы должны заметить, что все обычно начинается значительно раньше, чем об этом свидетельствует описанный выше пример. Приведем заметки из дневника одной матери, относящиеся к первому году жизни ребенка (исключены описания таких мероприятий, которые не вызывают сомнений в их правильности и обоснованности).
«Тебе пошел третий месяц, когда я стала приучать тебя к горшку, чтобы ты как можно скорее стал опрятным. Ты был беспокойным и живым ребенком; если ты при кормлении не успокаивался, я вынуждена была принуждать тебя к порядку, сдерживать тебя и приучать быть тихим и спокойным. Позже мне было достаточно посмотреть на тебя с укоризной, для того чтобы ты стал послушным. Очень рано я убедилась, что когда я читаю книгу, ты не капризничаешь – это был первый уроки преодоления твоего упрямства. Если ты плакал, когда я входила в комнату, я даже несколько раз шлепала тебя. Рев усиливался, но я оставляла тебя одного, пока ты не изнемогал от плача. Так тебе становилось понятным, что ты можешь сколько угодно злиться на меня, но не выражать свою злость ревом. Ты был любимым ребенком; позже я не применяла к тебе насилия, и люди удивлялись тому, какой ты послушный ребенок и как достаточно одного лишь взгляда, для того чтобы тобой управлять. Иногда я должна была преодолевать саму себя и быть с тобой строгой и жесткой, но я думала, что все это делается для твоего же блага. Я была строга, потому что любила тебя. Отец в это время был на войне; я одна несла ответственность за тебя; когда он вернулся, то увидел хорошо воспитанного ребенка».
Всего этого достаточно, чтобы показать, что такие дети с детства приучены тормозить и заглушать свои импульсы, так как их проявление расценивалось как нарушение поведения или помеха для родителей. Такое подавление естественных импульсов становится продолжительным, как бы «второй натурой», и в конечном счете превращается в рефлекторное, автоматическое. Оно затрудняет исполнение каждого импульса, каждого побуждения, задерживая его и вызывая переработку в плане реакции на возможный риск, связанный с выполнением этого побуждения и необходимостью решения вопроса о том, не следует ли его отменить. Это в большинстве случаев приводит к тому, что в связи с задержкой и последующим обдумыванием импульс активности ослабевает и либо становится неосуществимым, либо задерживается в положении двойственности (когда неясно, можно или нельзя его реализовать). Эта двойственность имеет тенденцию к расширению, становится постоянным свойством личностей с навязчивым развитием и является способом аннулировать или затормозить побуждения, которые расцениваются как опасные и рискованные. На основании сказанного становится понятно, что у личностей с навязчивым развитием сомнения, в самых различных вариантах, играют большую роль. Они являются защитой от опасной спонтанности и такой утраты самоконтроля, которая впоследствии может вызвать раскаяние или сожаление. По мере развития обсессивной личности сомнения могут абсолютизироваться, приобретая самодовлеющее значение и представляя собой замену продуктивной деятельности. Все эти сомнения имеют, в конечном счете, одни биографические первопричины: либо я самостоятелен и делаю так, как хочу, либо я должен быть послушным и подавлять свои побуждения. Такие сомнения способствуют возникновению у лиц с навязчивостями характерной для них медлительности, склонности к колебаниям, нерешительности, откладыванию неотложных дел и волоките. Они оказываются в положении буриданова осла, который остается голодным, находясь между двумя мешками с сеном и не зная, какому из них отдать предпочтение, так как испытывают постоянные сомнения между влечением к деятельности и страхом наказания за нее и не могут принять окончательного решения. Таким образом, их решения затрудняются вследствие конфликта между первоначальным стремлением и страхом, вызванным последствиями этого стремления и связанным с системой наказаний и дрессурой. Схематично это можно выразить таким образом: сила и глубина сомнений и колебаний зависит от соотношения инстинктивных потребностей и страхов за их реализацию в детстве. Медлительность личностей с навязчивым развитием, их двойственность и мучительная нерешительность станут еще более понятными, когда мы усвоим, что у этих людей сохраняется самообладание и спокойствие только при принятии окончательного и категоричного решения, которое является «абсолютно правильным», иначе за ним последует наказание. В связи с этим они растягивают процесс решения проблем, так как принуждены находить единственно правильное их решение; в противном же случае их охватывает страх. Лица с навязчивым развитием личности придают каждому своему действию осмысленность: их свойство во всем сомневаться носит рефлекторный характер и возрастает до такой степени, что каждая мысль этих людей сопровождается противоположной по содержанию. Если импульсы и противоимпульсы быстро сменяют друг друга, может возникнуть ситуация, когда они встречаются (т. е. возникают одновременно). В таких случаях наступает пауза, во время которой сменяющие друг друга стремления – «да – нет – да и т. д.» – соматизируются (переходят из сферы психического в сферу телесного) и сопровождаются дрожанием или заиканием, означающим состояние «чего-то хочу, но не могу» или «хочу высказаться, но не могу». В конечном счете, оба противоположных им пульса возникают одномоментно и вызывают тотальную блокаду деятельности и кататоническое застывание, когда человек одновременно говорит и не говорит, закрывает и не закрывает (дверь), т. е. приводят к полному параличу деятельности. Конечной ступенью такого развития является состояние, когда раздражитель и импульс больше не воспринимаются и не поступают в сознание, так как в целях рефлекторной защиты импульс обесценивается при самом его возникновении.
Люди с навязчивым развитием личности уже в раннем детстве понимают, что окружающий мир требует от них поступать лишь определенным образом и что многое из того, что они делали бы охотно, запрещено. Так возникает представление о том, что они должны думать и действовать абсолютно правильно, откуда вытекает их стремление к совершенству. Это стремление возводится в принцип; им подходят лишь такие жизненные условия, когда все происходит в соответствии с их представлениями о долге, потому что, как они не устают повторять, «не может быть того, чего быть не должно». Однако даже у детей, которые растут в хаотичной среде, могут развиться навязчивые процессы, которые носят реактивный и компенсаторный характер: они не находят в окружающем мире никаких надежных ориентиров, никакой поддержки, свобода их страшит, так как в ней содержится возможность произвола. Они ищут внутренней поддержки и опоры, потому что не могут найти ее вовне. Таким образом, они пытаются распространить вовне развитый внутренний порядок и принципиальность и следят за его соблюдением в целях безопасности. Все это принимает навязчивые формы, так как окружение всегда несет в себе угрозу и требует все больших усилий для поддержания порядка.
Примеры навязчивых переживаний
Вот образец навязчивых симптомов, представляющих основу уже существующей, но еще незаметной и незначительно выраженной обсессивной личностной структуры.
Молодой человек, воспитанный в духе бюргерских принципов, после бала провожал домой соученицу по курсам бальных танцев. Девушка ему очень нравилась, и по дороге у него возникло желание взять ее за руку и поцеловать. Он испугался смелости своей фантазии и одновременно испытал страх перед тем, что она будет считать его неловким и неуклюжим. В результате он стал считать деревья, встречавшиеся на пути, переключившись с опасных импульсов на нечто нейтральное. Та кой возникший однократно выход из положения при вел к тому, что в ситуациях, когда у него появлялся страх или чувство вины вследствие инстинктивных же ланий, возникал навязчивый счет, отвлекавший молодого человека от реализации этих желаний. В трудных для себя ситуациях он уклонялся от принятия решений и активного поведения с помощью навязчивого счета, длящегося на протяжении всего периода искушения. Он не понимал этих взаимосвязей и страдал от бессмысленной и не зависящей от его воли навязчивости, испытывая при этом тягостное чувство.
В данном случае повод, возникновение и функция навязчивого симптома хорошо распознаются: поводом является ситуация искушения, сопровождающаяся страхом. Он не может решить, следует ли ему отказаться от реализации желания или осуществить его, и для того, чтобы уклониться от такого решения, переключается на нейтральную деятельность, которая оберегает его до тех пор, пока не минует опасность. У этого молодого человека имеется более длительная предыстория навязчивых расстройств.
Его мать рано овдовела и сама страдала достаточно выраженными навязчивыми расстройствами. После смерти мужа она старалась сохранить все в квартире таким же, каким оно было при его жизни, хотела, чтобы все повторялось так же, как при его жизни, и даже во время обеда ставила на прежнем месте его столовый прибор. Его письменный стол и книги содержались точно в том же порядке, какой был при его жизни. Все это обосновывалось следующим образом: «Когда он вернется, то найдет все таким же, каким оставил». В доме возникла атмосфера музея, где свято чтятся традиции, согласно которым любые, даже единожды выраженные отцом, воззрения и высказывания расценивались как неопровержимая истина. В связи с этим авторитет отца казался сыну непоколебимым и совершенным, однако одно временно это затрудняло его отношения с женщина ми: мать внушила ему, что женщины настолько пре красны и нежны, что мужчины по сравнению с ними выглядят неотесанными мужланами, которые не пони мают, как надо общаться с женщинами, и только один отец был среди них исключением: он был рядом с матерью на протяжении многих лет; не будучи назойливым и надоедливым, он был полон внимания и уважения к ней; он «носил ее на руках». Для молодого человека было очевидно, что если он встретит женщину, которая ему понравится, то должен будет соответствовать тому недосягаемому идеалу мужа, который создала его мать.
Так как его навязчивый симптом не обеспечивал ему достаточной защиты, он был вынужден прибегнуть к более сильным средствам. Как только у него возникали мысли о сексуальном, в противовес этому немедленно появлялись другие реакции. Иногда в критических для него ситуациях возникало «нарушение сознания» в виде внезапно наступавшего кратковременного абсанса, который всегда был эффективным выходом из критического положения. В других случаях он испытывал внезапно наступавшую усталость. Короче говоря, он использовал различные возможности, которые насильственным образом облегчали невыносимую для него ситуацию соблазна и помогали избежать конфликта или предотвратить его.
Господин Б. страдал от невроза, наступавшего в конце недели. Как только приходила суббота, он испытывал неопределенный и непонятный страх и угнетенное со стояние с безотчетным чувством вины, а недовольство и такие соматические симптомы, как усталость, разбитость, головная боль, доводили его до изнеможения. Подобное самочувствие длилось все воскресенье и с удивительной регулярностью прекращалось после полудня в понедельник.
В результате длительной психотерапевтической работы было получено следующее описание основ его заболевания.
Родители господина Б. составляли исключительно плохую семью. Самым драматичным было то, что в конце почти каждой недели они имели обыкновение напиваться допьяна. При этом они устраивали шумные сцены со скандалами и рукоприкладством, во время которых мальчик и его маленькая сестра испытывали страх и чувство протеста. Они боялись, что вспыльчивый отец во время опьянения, протекавшего с буйством и угрозами, может причинить матери увечье или даже убить ее. К страху присоединялись обида и ненависть к отцу, которые усиливались оттого, что пьяный отец компрометировал своего сына, делая ему бестактные замечания, внезапно сменявшиеся сентиментальностью. При этом ребенок испытывал отвращение, но не мог уклониться от отцовских поцелуев. Когда в воскресенье вечером мальчик ложился спать, он слышал, как родите ли спорили, предъявляли друг другу претензии, угрожали разводом и т. д. Рано утром в понедельник отец уходил на работу, мать отсыпалась после загула, и дети должны были сами готовить себе завтрак перед тем, как идти в школу, не повидав родителей. В школе г-н Б. чувствовал себя еще неважно: его преследовал страх, что, пока он спал, между родителями произошло что-то такое, чего он боялся, и, быть может, мать выполнила свою угрозу и ушла из дома К тому же он испытывал глубокое чувство вины и горечь из-за того, что происходило в его семье; он не мог, как его сверстники, рассказать о хорошо и весело проведенном уик-энде Он пытался прекращать такие разговоры с товарищами или уклонялся от них, чтобы не сделать очевидной свою ущербность. Все это усиливало его вполне понятную ненависть к родителям. Его чувства были тем более сложны и противоречивы, что одновременно с ненавистью он испытывал жалость и сострадание к родителям, чутьем понимая, что они сами несчастливы и страдают Когда в понедельник после полудня он возвращался домой и находил, что там все спокойно и не произошло никакой катастрофы, он испытывал облегчение и начинал верить, что теперь все будет хорошо. Так продолжалось до конца недели, когда его вновь охватывал страх. До конца недели он оставался беззаботным и радовался, когда у него появлялось свободное время; события, связанные с родителями, не казались уже столь трагичными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31