А те наутек, к земле, прямо пиком пошли. Один, дурак, по дороге на парашюте бросился и повис в воздухе. Я и его шибанул. Довольно прицельно это у меня вышло: в лет. Вижу, я здорово насобачился попадать. Как хороший охотник. Хлоп! и есть. Полный смысл попробовать. Я вот что.подсообразил. Я тут сейчас заправил курс на юг и не спеша, прохладным ходом: мне была охота поваляться, высоту взял всего три тысячи метров, лечу. Слышу, как у немцев там идет шифровка какая-то спешная, а так вслух там суета насчет всякой санитарной помощи - это значит из той кучи ручки-ножки выковыривать. Подбородков там поищите. Может, какие дубовые и не треснули. Черт с ними, мне нашего русского захотелось послушать. Стал я искать, туда, сюда кручу вдруг такое слышу:
- Паспарту! Паспарту! Паспарту!
Мать чесная! Я даже сел: это что еще? Не ослышался ли, подумал сначала. А потом вот:
- Паспарту! Говорит инженер Камкин.
"Здрасьте, - думаю, - с того света депеши уже пошли". Однако слушаю, что еще будет.
- Слушайте, монтер. Прекратите все эти дикости. Это Камкин вам говорит.
Тут и оборвалось, а я все ждал, но ни черта больше.
Вот тут котелок у меня заработал. Я его стукнул этой гирькой на совесть. Что дело вышло решительно вмокрую, это уж будьте покойники на этот счет. И это что Камкин говорит - это липа. А откуда они знают, что называется Паспарту? Это раньше он мог наболтать, этот чудак, какому-нибудь приятелю, по пьяному делу хотя бы. Да чего? Он стал же мне объяснять. А я ему что? Тетя родная? Трепло он хорошее, видел я. И очень даже просто, что как машину мою уж видали, то могли сейчас телеграфом сообщить всякие там корреспонденции, там у нас смекешили и решили взять на пушку; вроде покойник с того света, а я здорово испугаюсь и с перепугу кинусь жить под водой или в землю живой закопаюсь.
Я посмотрел, на какой это я волне принял. Сейчас в справочник - нет на этой волне ни одной станции, ни у нас, ни за границей. Вот дьявол! Я тут вспомнил, что это как раз там у него, по его чертежам и схемкам, очень точно именно на эту волну настраивался весь приемный аппарат, и это дурацкий случай, что я так зазря вертел настройку и, конечно, влетел в эту волну специальную. Стой! И это опять же он мог наболтать, пока живой, мог трепаться. Может, опять и черновички какие остались.
Я ж его не перетряхивал всего. Может, в диване у него напихано было. Нашли теперь и разобрали, в чем дело. Я долго не думал, наставил свою передачу аккурат на эту волну, там тоже очень точно все становилось враз на эту частоту, и двинул им депешу:
"А вы возьмите свой пальчик и пососите. Монтер".
Я еще об этом подумал, опять попробовал на этой волне послушать ничего, молчок. И черт с вами. А мне главное было, чтоб попадать во что-нибудь интересное.
Я как взял на юг, так и шел. Посплю, гляну на указатель и снова на боковую. Добро, ей-богу! Проснешься, покушаешь, коньячку там для аппетита одну-другую перепустишь, вальсик какой поставишь, чтоб радио играло, потом ликеру - я "Кюрасао" все по рюмочке. Ох, любитель же я этого! И вот я опять там, где я Паспарту делал ревизию. Я только глянул - вот черт! До самого никуда - все серо, а там на горизонте вроде туман и тот желтый. Я это дело особо разглядывать не стал: никакого в этом нет интереса или развлечения для европейского человека. Я поддал ходу малость. А впереди на карте было зеленым покрашено, значит, там низменность, там уже должно начаться повеселее. Пока что я кругом себя аккуратненько прибрался. Один гребешок нашел с женской прически, выкинул его: может, кто найдет, будет мекешить: откуда такая штука? Гляжу, через какие-то там пару часов верно начало зеленеть. И очень даже здорово. Вот это нам и надо. Сейчас вниз. Сто метров высоты и бинокль в руки. Ход сбавил, иду чуть-чуть и осматриваюсь. Людишек - никого. Однако через минут каких десять - есть, что надо. Тут сумасшедшие кусты или черт его знает, что оно. Заросло - муха запутается. И вот среди этого дела-дорожки. И вижу: по такой дорожке идет штучка серая, вроде резиновая, а в бинокль слон. Живьем. Делаю круг, даю ниже, на самую дорожку-ему вслед. Смотрю - встал. Повернулся. Я тоже стал. Кустов я уже пузом касался. Не своим, конечно. Паспарту. Да, слон стал, хоботину задрал - давай реветь. Что пароход, Я двинулся. Он - ходу. Ara! Наутек. Я за ним.
Он как поддаст - куда твоей лошади, прямо тебе курьерский. Я тут поднялся чуть - дорожка завитушками пошла -эх, думаю, не попаду я тебе в зад, голубчик. Шалишь. Нацелил, а ну: рывком вниз, и сразу выровнял. Гляжу - есть! Как клопа - всмятку. Это - да! Опять дал вверх. Гляжу - стадо. Вот ей-богу, штук до двадцати.
Совсем взял понизу. Ломаю через эту путанину - заросло там все немыслимо. Ломлю к этой полянке, где они все в куче пасутся. Выдираюсь на просвет - все они ко мне повернулись, глядят. И которые с клыками впереди. А то есть что без клыков вовсе, и с теми поросята ихние, слоновьи. Тут я стал. И они стоят. Потом один какой-то вырвался вперед, хоботину задрал реветь. Пугает, что ли. Я дал вперед и малым ходом на них. Они пятятся, а не расходятся. А мне ж это неинтересно кучу ударить. Я как дам вперед толчком и встал. Ах ты, дрянь, они как заломили прямо целиной в гущобу эту. Я выше нацелил, тут одного с поросенком, поросенка мне этого выцедить было занятно, натянул этак носом вниз и хлоп! И в дамках! Есть! Тут на Паспарту клыкастый, да смотри ты, фартовый какой, ломит через сучье, подскакивает и в Паспарту с маху - не видать было, чем, лбиной или клыками, попал он - не в том дело, я тут хотел как раз развернуться - размазал его. Взял потом чуть выше и давай их вылавливать. Каких сверху угляжу - хоп! и есть. Хоп и еще. Сверху потом глянул, ну как на одеяле, когда клопов надавишь, бывало. Уж теперь прямо без промаху. А потом, кто их знает, забились они туда, в гущу - только не видать стало. Едят их, что ли? Черные-то? Может быть, жрут. Только я увидел здесь, что я довольно меткий парень на своей машине. И на открытом месте навряд ли от меня какой зверь уйдет, а человек - хоть в землю зарывайся. Я тут двери открыл и стал над этим лесом. И хоть жарко, но запах шел очень даже приятный, если недолго. Потом я стал кофий греть и поставил по радио музыку. А потом пошла передача, и я слышу немецкая. В чем дело? Оказывается, очень важная научная компания и лезет на самую высокую гору в Гималаях, где, выходит, еще человеческая нога не бывала, и что сейчас уже сколькото там долезли. И двое уже сорвались. Один завалился куда-то в трещину, и все равно лезут и что-то там ученое будет,если достигнут, и вот весь мир за ними следит во всю силу и ай-я-ай! и трам-бум-бум! Я дверь мою запер, а то нести стало оттуда вроде как из аптеки. И тут у меня в котелке стало вариться: я на эти глупости наплевал, на слоновые. Скоренько дал вверх и сейчас в атлас. Вот они Гималаи и вот эта должна быть та самая гора. Сейчас дал курс туда. Пью кофий и тут соображаю, как мне быть, чтоб меня не видели. А то ни черта не выйдет. И надо, чтобы раньше их. Я шел высоко. И вот, гляжу, внизу море. Так и на указателе: индиан оцеан. Еще кусок земли слева был виден, как уж солнце туда стало заваливаться. И тут - потемки.
Черно, прямо как в краске какой. Аж кажется, что машина продирается через нее туго, даром что указатель бойко идет по карте. Я пустил прожектор - и вот идет этот белый столб и очень скоро пропадает - ему и светить не во что, а показывается, будто его этой темнотой заливает. Глянул вверх темно. Вот дьявол! Значит, облака надо мной. Я дал вверх. Десять минут не глядел. Потом глянул. Мать чесная! Звезд! Как нарочно насажено. Это если б кто дробью в шалаш садил, разными номерами в крышу, и в стены, и во все эти дырки - свет. Стало веселей. Пошел на этой высоте. Сбавил чуть ходу и лег.
На ночь я любил одну книжечку читать - "Как я дошла до позора", немецкая. И картиночки очень подходящие. И еще одна была: насчет всяких отклонений и других способов. Вроде научная, но там такие штучки есть!.. Тоже с картинками, даже вполне верные полицейские фотографии. Так вот я летел под звездами и задрых.
Задрых я славно. Но вышло ненадолго. Вот какая история: просыпаюсь я оттого, что будто кто заноет, заноет над ухом. Да тут же, у меня в кабине. Вскакиваю - вправду. Не снится. А уж это в самом деле.
Тьфу, черт! Это я радио забыл выключить. И видать, кто-то впопыхах настраивается, ловит чего-то. Но главное, что близко. Тьфу, что ж это: океан же подо мной. Догоняет кто? Слышу, крепче стало. Я давай его налавливать. Хоп! и поймал. Близко выходит и все ближе. Здорово по Морзе работает. А я ведь когда-то радистом плавал. Слушаю, ух, мать чесная: сое, кричит, сое! Это судно гибнет, пароход, и как теперь здорово стало зумкать, что ясно, сейчас подо мною. Может, что и увижу.
Я сейчас остановил Паспарту и вниз. Пролетаю я сквозь эти облака, что небо мне загораживали, глянул вниз: вот-то здорово! Черно внизу вовсе, и только одна красная точка. Я ниже и гляжу - вроде как скомкаешь бумажку, бывало, зажжешь ночью это и с лодки бросишь, а она на воде полыхает. Это пароход, значит, горит. Пожар. Он уж и кричать перестал, на помощь звать. Я еще спустился, так очень здорово. Я с четверть часа смотрел, не больше. Вижу, уж не так здорово пошло, мигать как-то стало. Я это дело бросил и снова - ход той же дорогой.
Я хорошо поспал: как раз светать стало и эти горы впереди. Я думал сначала - облака это. Потом гляжу нет. Очень уж красные верхи стали. Сначала так чуть слабей кумача, а потом пошло, будто кто в них изнутри огонь зажег, а они стеклянные. И уж самого пламенного стекла. Пожар целый. Но это скоро унялось. А внизу ни черта видать не было, мгла какая-то все заволокла. Ну, значит, и хорошо! Меня уж никто не приметит. Лечу на эти горы. Чем я ближе, тем они выше. Глянул вниз все там пошло рябое: будто кто, сказать, бумаги накомкал и все в мятинах и складках и ниже не видать тучи перегородили. А что выше - то уже снег с проплешинами. А дальше и вовсе один снег блестит белым блеском, а где глубже, так с просинью. А бывает, что вовсе черная тумба стоит. Я очень низко лететь не хотел рисковать, все эти места незавидные. И чего на них лазить, шеи себе сворачивать-это только раньше смерти дураком стать. Я взял повыше. Нахожу эту самую гору. И по высоте должна быть она, и по карте моей указатель ползет на нее. Я тут ход сбавил. Хоть знаю, люди не очень вверх глядят верно! Чего там в небе нового увидишь? Но, однако, я взял свой бинокль и стал просматривать кругом, нет ли этих чудаков? С моей стороны я разглядел: тут и лезть немыслимо. Это высотный каменный дом наворочен и заледенело все это дело, где только можно. А ниже - тучи висят. Значит, если они там, так ни мне их не видать, ни им меня. Или на другой они стороне. Ладно.
Беру я сейчас легонько на самый верх этой горы знаменитой. Знаю, что на этой высоте воздуху не больше, чем лаптей у босого. Значит, кабины я не открываю. Ну вот на самой я что ни есть вершине. Тут немножко плосковато, и здесь я поставил Паспарту на фут какой от этого снежку. Была у меня порожняя коробка картонная из-под печенья. Я на ней карандашом слово русское написал. Очень короткое. Три буквы всего. В коробку я то самое сделал, что каждое утро - у меня желудок, на нем немцы могут часы ставить. Все равно, вы меня в погреб посадите и кушать мне не давайте, я по желудку моему все равно скажу, сколько дней прошло. Ну, и эту коробочку я аккуратно закрыл и через двойную дверку, что внизу у меня, я на этот снежок легко положил свое творение. Дал назад: поглядеть. Лежит аккуратно. Я сейчас повернул - и ходу!
Вот тебе; "Нога человеческая не бывала", а кое-что другое пожалуйста! Тут как тут. Они - англичане, и будут там читать. Принесут вниз. Тут сейчас в газетах снимок будет с находки. Наши прочтут - вот смеху! Сказали, штук пять их убилось - принесли! Из Берлина "телефункен" дает извещение, и я все равно знать все буду. Мировое дело, честное слово! Но тут меня взяла охота поглядеть, где они сейчас ковыряются. Может, они еще через месяц там будут, так мое все дело снегом запорошит и ни черта они не найдут. Я отлетел в сторону, потом взял метров на пятьсот выше и стал осматривать гору в трубу. И вот поймал их: сначала увидел на снегу человек с пяток. А потом повыше: двое тащили одного на веревке. Он болтался под кручей, а те насилу, насилу его подтягивают. Я хорошо их видел: они были в намордниках каких-то и все глядели на этого, что на веревке. Ко мне не оборачивались. Значит, дело чисто: они меня не приметили. Оставалось им только на эту кручу, а там довольно полого шло. Гляди, к вечеру или завтра наутро они там. Но ждать мне было неохота, я тут одну штучку хотел попробовать".
8.
На этом кончалось то, что получил я от доктора. Я, должен признаться, обозлился, что тут не было конца. Но в ту же минуту мне стало обидно, что я так обморочен. О каком конце тут может быть речь? Если это компиляция изо всякого бреда, которого наслушался от своих пациентов мой доктор, а потом самодеятельно уж скомпилировал вот этакую эпопею, то очень естественно, что у врача не хватило творческой фантазии придумать конец с каким-нибудь общественным или моральным весом. И почему это все эти люди интеллигентных профессий, все они тайком литературничают? Дамы пишут стишки, а мужчины эпопеи или романы. И непременно начинают: косые лучи заходящего солнца... тут они останавливаются и пробуют так: косо падали. Потом "косо" вычеркивают. Пишут: резко. Зачеркивают. Зачеркивают и "падали". Пишут "упадали".
Впрочем, доктор похитрее: не падают у него тут и не упадают. Впрочем, может быть, это из пациентских тетрадок! Есть же там среди больных графоманы. Однако надо положить всей этой мистификации конец. Я взялся за телефон. Доктор оказался дома. Очень уж охотно чтото согласился приехать. Ждал, должно быть. Небось интересно мнение, так сказать, специалиста, профессионала. То-то, голубчик. Через полчаса он был у меня.
- Что? Писательствуете, батенька? - держу его за руку и назидательно в глаза гляжу.
- Ах, вы вот как решили?
- Да не притворяйтесь, знаем мы эти стыдливые анонимы и псевдонимы.
- Ну, а если и так? Что вы, сердцевед, скажете?
- Да что? Компиляция из садического бреда. Довольно-таки самодельная. А потом, ну что же это? Неужели с таким аппаратом и не развернуть фантастических действий? Ведь это все у вас мелочь? Почему ему в голову приходят только какие-то лакейские пакости? Это вкус грязного ночлежника это со слонами! Давить клопов пальцами на одеяле. Ведь это же тупоумный прохвост. Да и не прохвост, это громко, это вот в старое время такие номерные бывали в подозрительных номерах, что сдавались по часам. С проплеванной душой. Возможно, что и больной даже.
- Возможно. Это вот и надо решить.
- А что он делает? Он кончил? Пишет?
- Пишет. Но реже. Урывками. Просил спирту.
- Дали?
- Дал немного. Раньше он ничего не просил. У него теперь на столе лампа.
- Ну немножко есть еще?
- Есть?
- У вас с собой? Я вас спрашиваю, принесли? В портфеле? - Я сделал два шага к двери.
- Чего вы заспешили? Здесь все в кармане, пожалуйста. - Доктор не спеша стал тащить из кармана сложенные вдоль листы.
Но-в это время вошла жена, пошли улыбки, расспросы о детях. Я в угол, в кресло. Хотел просмотреть, хотя бы наспех, но тут чай, наливки. Когда в первом часу я проводил доктора, я крикнул ему на лестнице вслед:
- А все-таки сюжет надо было совершенно иначе строить, батенька! Сырье. Типичнейший самотек!
Я слышал, уже через дверь: он что-то пробасил спокойное на пустой лестнице.
В кровати я закурил и взялся за эти листы.
Вот что дальше.
"Для этой штуки надо было место, чтоб не было народу кругом. Переть опять в эту пустыню, где я пробовал Паспарту, - невеселое там место, И я попер прямо от этих гор на юг. На океане, может, еще остался какой необитаемый остров. А если там эти, как их, туземцы, то это мне наплевать. Пусть и видят, все равно ни черта эти обезьяны не смекешат. А будут богу молиться. Я взял чуть пониже. Паспарту мой идет что надо, а я пока что попробовал: настроился на эту волну, довольно ловко настроился, вот по которой мне пушку эту хотели запустить насчет Камкина. Настроил и час примерно слушал - ни тебе, а ни мур-мур! Как сдохлая. Это значит, я им отпел, и они увидели, что на пушку меня не возьмешь. Я перевел на музыку. Сам вниз гляжу. Местишки ничего: зелено внизу. Я потом еще ниже взял. Речки, деревушки вроде попадаются. Густенько живут.
А что, между прочим, там делать мне? Пугать их? А черт с ними, коли от меня сами слоны тикают, аж лес трещит. Большое дело - баб там на речке спугнуть. Городишки попадались, но незавидные, толку там мало может быть. Я стал прибираться - чего не люблю, так это беспорядку, чтоб барахолки около меня не было. Стал это золото американское укладывать, чтоб не валялось тут внаброску. Мешки были у меня хорошие - это я для жратвы всякой заготовил. Стал я укладывать - ого, набрал я пуда с четыре этого золота, нашвырял тогда в банке. Увязал я его хорошо. Прибрался. Смотрю на карту, куда мой указатель ползет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9