Дело было не шутейное, я сказал, что надо сначала покрутиться около подъезда, пока там народ проходит. Мы повертелись около подъезда, и я незаметно выключил сигнализацию. К вечеру он провел меня во двор рядом с банком. Стенка низкая и, как нарочно, у стенки уборная. Раз и два - и сползли со стенки в банковский двор. Светло от электричества. Но мы за дрова - дров там кубов тридцать. Пересидели минут десять, послушали - тихо. Выглянули - чисто, никого. Шагах в десяти - дверь в подвал. Разулись, он говорит: "Хряй за мной". И кошкой через двор к двери, немножко ступенек, он толкнул дверь, и нырнули мы в потемки. Двери приотворили, слушаем. Чисто. Потом он шепнул:
- Кон!
Ответило из потемок шепотом:
- На кон.
Они уже все, значит, там, мы последние. Посидели часа как бы не с два. Потом карманный фонарик пых! Смотрю, рулетку растягивают, сверяют по плану. Точно нашли место. Мастер в летах, усатый немец. С ним бутылки, кисточки целый завод. Влез одному на плечи, наметился и в потемках начал орудовать мажет, слышно, чем-то. А потом бетонный сводик над нами стал плюхать кусками. Мы только эту кашу в куртки ловили, чтоб не шлепала громко. Потом переменил инструмент и, как мышь, скребет по дереву. Подал сверху досочки. Потом паркетины. Потом говорит: "Фертиг". Нас оказалось со мною пятеро. По одному пролезали в дыру, меня протолкнули вторым, последнего подняли за руки. Поглядели с фонариком: кладовочка с бумагами. Бумаги кипами связаны на полу. Одна дверь, окон нет. Я знал эту комнату и вот стена, где замурованы мои проволоки. Штукатурка с проволокой, за ней бетон, стальная плита, опять бетон. Это я знал. Было тихо и глухо. Слышно только, как мы сопим. Мастер сверился с планом, и пошла работа. Запах от всей этой аптеки - ядовитый какой-то. Он менял бутылки, кисточки.
- Я, - говорит, - хват...- Посветил фонариком и показал мои проволоки. Вынул стальной кусок и вдруг говорит: - Доннерветтер!
И в это время плюхнул куоок бетонной каши - не к нам, а туда внутрь, в кладовую. Нам показалось, как из пушки ляпнуло. И мы все, как картошка, провалились в дырку, в подвал. К дверям - стерегут солдаты, с дураками какие шутки: приколет штыком - и край. Слушаем, во дворе как. Нет, все тихо пока, я к двери. Не дает старшой и шепчет: "Гайка у тебя отдалась? Последний пойдешь".
Ждем. Все в уши ушли. Вдруг голос сверху; "Фертиг! Комм!" Вот напугал немец проклятый. Опять все полезли наверх. Дыра в стене - только пролезть человеку. Полезли мой человечек и еще один. А немец сел на бумаги, чиркнул спичкой и закурил. Слышно было в дырку, как те скребутся в замках. Потом слышно стало - идут. Идут двое в сапогах. Это там, за дверью кладовой. Стукнули прикладом в пол. Говор глухой. Шаги пошли ближе к нашей двери. Я сунулся к дыре. Кто-то в темноте хвать меня за руку и прижал. Шаги стали у нашей двери, и слышно, как будто у нас в комнате, громко один говорит:
- Ну, видишь, печати целы. Пошли! - и зашагали назад.
Фу, чепуха, сменился часовой. Двое ушли назад - гулко топают в пустоте. Потом пошли из дыры пачки, пачки-все наконец. "Фертиг?"-спросил немец. Снова все в дыру под пол, но с нами уже было два мешка. Еле я досиделся, пока все и немца с бутылками переправили. От соседнего двора от ворот был ключик у них, чтo ко всем замкам. На улице все загомонили пьяными голосами, будто компания с пирушки, - и сейчас же подкатил автомобиль. Мой человечек хлопнул калиткой и крикнул, обернувшись:
- Не запирайте, дворник, я сейчас вернусь, до угла провожу.
Мильтон стоял у подъезда, глядел. А мы кучкой и не видать ему мешков, а немец на всю улицу:
- Мошно ешо випить! - и потряхивает этой четвертью.
Сели и понес сразу ходом. Автомобиль закрытый, мы четверо в кузове, а немец с шофером. Я только вздохнул во всю грудь, вдруг мой человечек цап меня за шиворот, раз меня под ноги, рожей в мешки, другие мне на затылок ногами, смотрю, ловят руки. А мой-то приговаривает :
- Вот тебе, гад, твоя доля, вот тебе, гадина, доля твоя десятая.
Ремешки у них крепкие - я уж готов и по рукам и по ногам, а они меня ногами притоптывают:
- Совесть твоя луженая, подъеферить думал, рвань, товарищей.
Я кричу, как могу;
- Сами видели, провода были.
А они:
- Ты филонить еще. Стой, мы тебя дотепаем.
Мне стало забивать дух. Я уж вижу, стало темней - выехали, значит, за город. Постучали шоферу, стали.
Один говорит;
- Пришьем его и положим на рельсы, и черт святой не узнает - разрезало человека и квит.
Они стали вытаскивать меня из мотора, гляжу, верно, насыпь, и семафор вдали.
Мой говорит:
- Провода, говоришь! Десять тысяч тебе, говоришь!
А другой:
- Стой! Десять тысяч ему проводов всыпать, а не сдохнет - пришьем.
Затолкнули меня назад и понесли дальше. Я уж по насыпи немного понял, где мы. Минуты через три стали. Развязали мне ноги: - Пошел с нами.
Вижу: темно, сосенки, дачки заколоченные. В одну дачку входят - свечки у них там готовы и выпивка. Мебелишка дачная кой-какая. Посадили меня в угол на пол:
- Сиди, грехи поминай!
Сами стали мешки развязывать, считать пачки. Тут бутылочку откупорили. Поделили очень мирно.
- Все, - говорят, - дернем за границу.
Немец обещает всех устроить. Говорил он по-русски едва-едва, но вполне точно объяснил, что у него дела международные-"интернациональ". Они уже шестую бутылку раскупоривали и хохотали, выносили шоферу. Вдруг мой человечек-то вспомнил:
- А этот гад у нас не убран. - И встал. Шатается слегка. И стал он объяснять немцу, какая забава сейчас будет. А немец замахал руками и говорит, что мокрого дела он не хочет и нет сейчас причины. Однако, тоже скотина хорошая, стал выдумывать как-то меня искалечить, но без признаков. И все смеялся и показывал на пальцах, как это делается. А пока что пили. Вдруг самый из них главный - тощая какая-то голова, как куриная косточка обглоданная, - говорит:
- Черт с ним, развяжи его, пусть выпьет, паразит, вот этот стакан.
Налил водки, харкнул туда: - Выпьешь - развяжем.
Тычет мне, ободрал губы стаканом, я выглотал. Развязали. Руки занемели, не шевелятся. Я подошел к столу, говорю:
- Товарищи, так нельзя...
Обглоданный сощурился и крикнул:
- Не филонь, паразит. Не думай, еще не кончено с тобой-то. - Потом вдруг улыбнулся: - Черт с тобой, пей! Что, сдрейфил? Ну, попугали, ладно. А за дело. Откупоривай за то бутылки.
В углу еще осталась пара бутылок какого-то портвейну. Я долго возился, все жаловался, что руки замлели. А надо сказать, что у меня всегда с собой порошочек, и от него ударяет человека в сон часа на три. Они все уж были здорово выпивши, их начало развозить,
Я все будто вытирал руки об куртку, носовой платок доставал, обматывал ножик со штопором. Словчился и всыпал, во вторую бутылку порошок - свету было мало и в углах было темно. Этот порошочек я носил на всякий случай, если надо было б захомутать какого, - я же все же вроде сотрудника угрозыска. Порошок вполне безвредный, и в пиве он работает на все сто процентов. Они выпили мигом обе бутылки - я холуем служил и разливал с полной покорностью. На часах было ровно два. Они выпили и все колобродят, даже как будто больше в них бузы завелось, один немец спокойно хихикает в усы. Шофер оставался "на цинке" - стерег дачу. Обглоданный кричит мне:
- Скидай сапоги, беги бегом по снегу, погляди, шофер не заснул ли. И живо, раз-два. Сапоги здесь оставь.
Я выбежал на крыльцо. Мороз. Скрипнул крылечком, шофер зашевелился в машине, оглядывается. Я спросил тихо:
- Не спишь?
- Не, - отвечает. - Скоро там? Вынеси чего, зазяб.
- Кончили, - говорю, - все вино.
Он выругался и сказал, чтоб поторопились и чтоб тише, а то на улице слыхать. Я еще постоял, сколько мог, вхожу - есть! Куняют все носами, один немец еще коекак. Но уж рассолодел вовсе. Я подождал в сенцах, гляжу - и он готов. Я стоял как столб. Потом тихонько вошел, сгрябал сапоги, надел их на полу. Посидел еще так для верности минут пяток, а потом смело взялся за ихние кузовки с паями, пособирал все. А потом взял эту свечку несчастную, вышел в сени,-настругал от лесенки моей финкой стружки, строгал я хоть и со всей силы, но минут как бы не десять, и все поглядывал, спят ли те. Щепку эту всю я приспособил под лестницей, накапал на эту кучку стеарином, подпалил и положил сверху свечку. Вышел я и тихонько сполз с крыльца на снег. Шофер, видно, задремал, как в доме стало тихо. Я подошел с мешком легко, чтобы не скрипеть снегом, и говорю ему:
- Сейчас... - он чуть не прыгнул спросонья. - Сейчас, расходимся по одному. Отвези меня немного до Московского шоссе и вертайся мигом.
Он мне:
- Хлюст велел?
- Хлюст, - говорю, - ну а кто же? А я от себя пакет дам на чай и кофий.
Он тогда:
- Пусть сам Хлюст выйдет скажет, чтоб потом разговору не было.
- Ну, черт с тобой: я пешки хряю.
И я пошел. И скоро я дошел до дороги, уж фонари стали видны какие-то. Я оглянулся и увидел - дышит заревцо небольшое вдали за мной - и сейчас же услыхал-шумит машина без фонарей. Я прижался к забору - мотор полным ходом пролетел мимо как оглашенный. Когда я уж подходил к глухим загородным домам, видно было, как сзади распылалось - что надо. Было три часа ночи. С мешком ночью в городе - это верное дело влипнуть, до первого мильтона. Надо было этот мешок и устроить скорей, и еще сделать одно непременное дело. И я стал сворачивать к насыпи. Здесь платформочка, вокзальчик, и в 3.20 приблизительно должен быть поезд - этот поезд в обход города прибывает на товарную станцию. Утренних базарных мужиков и бабья с корзинками - стадо целое. Вышло по-моему: никто на вокзальчике на мой куль и не оглянулся. Взял билет, вперся в вагон с руганью и боем. Через 15 минут - на Товарной, сдаю мешок на хранение. Квитанцию заправил в кепку за подкладку в козырек, нашел извозчика: гони. За четыре квартала от банка я слез, рассчитался. Нафальшивую мимо кнопки звонил в чужие ворота, пока извозчик не отъехал. Потом пошел, дошел до банка, перешел улицу. Спит мильтон на ступеньке, в шубе и меж колен торчит винтовка. Это у главного подъезда. У малых дверей, где моя кнопка, за углом - никого. На улице пусто. На всякий случай для виду иду пьяной заплетухой через улицу, однако не шумя. Подождал, прислонясь к дому, протерся чуть вперед по стене и тут нащупал мою кнопку, тихонько ковырнул ее на место. И тут - черт его как понес - сорвался во дворе колокол, забил на всю улицу как бешеный. Я по стенке быстро прошел шагов двадцать и только тогда услышал свист, сквозь этот звон и треск. Я знал, что от этого перепугу им раньше полминуты в себя не прийти и они будут метаться. Оказалось еще хуже; мильтон бросил свой тулуп, отбежал на другую сторону и стал орать:
- Караул!
Но я уж зашел за угол и все пьяной походочкой плел дальше - видел я, как с поста сорвался еще мильтон и рысью пустился к банку. Я свернул еще в улицу и тут уж увидал, что я, как говорится, винта нарезал вполне. В половине пятого я уж приплелся домой и валял перед дворником в доску пьяного. От меня несло водкой и потрепали меня погорельцы-то мои, будто я пять верст с горы катился. Дворник меня до квартиры под ручку вел, а я колбасился вареной сосиской. Дверей к себе я не запер и лег, не раздеваясь, как надо быть пьяному. Хорошая штука водка, если кто знает, как ее потреблять.
5.
Волынка, конечно, пошла немалая. Таскали и меня. Дворник и жильцы показали, что я приполз домой совсем мокрый и спал чуть не сутки. Я сказал, что пьянствовал всю ночь и где меня носило - не знаю, только пришел домой побитый и порванный - синяки у меня не прошли, и доктор сказал, что самые что ни есть свежие. Но это уж так только, потому что все были уверены, что грабители впопыхах порвали проволоки при отступлении, а проникли, размягчив цемент особым неизвестным составом. Во время поднятой тревоги успели скрыться. Мне это дело не паяли - звонила же сигнализация. Относительно пожара было в газетах маленько напечатано:
"Прибывшая пожарная часть нашла догорающие балки. Очевидно, ночевали беспризорные ребята и развели огонь". За мешком я послал Маруську сумасшедшую-она действительно сумасшедшая, ее можно огнем жечь не выдаст. Она на меня, как на идола, молится. Ей купишь на пятак семечек, она месяц помнит мой гостинец. Потом я пошел к Камкину. Он меня впустил.
- Что, - говорит, - плоскогубцы..? - И глядит волком.
А я барашком:
- Нашлись, простите, пришел извиниться, нагрубил. Вижу, уж не шибко верит. Черт с тобой. Вхожу в кабинет его. И сейчас же увидел на столе поверх чертежей - аккуратная шкатулочка, вроде радиоприемника. Сработана на ять. Я говорю:
- Ах, вы уже достигли.
Он мне:
- Что вам надо? У вас очень дурные мысли, гражданин.
"Вот как, - думаю, - уже гражданин".
- Какие же мысли? Насчет американцев? Так это я пошутил. Я же партийный человек, - это прямо вру.
- Тем более это противно, если партийный и такое...
И вижу-уперся. Я сел, а он все стоит. Я так и этак - не берет ничего.
- Что ж вы и разговаривать не желаете? Брезгаете, что я монтер, а вы инженер?
Молчит. Я ушел.
В тот же вечер я купил листового цинку и сделал два паяных ящика: один большой, в лист ватманской бумаги, другой маленький, вроде коробки от гильз. А ночью я пошел к Камкину. Было около трех ночи. Дом его угловой, и. на углу детская площадка, обнесена низеньким заборчиком. Раз - и я там. С площадки во двор свободный ход. Подошел к его дверям. Двери запираются только на крюк. Дело очень простое: в дверях сверлится дыра тихо и мирно, и в эту дыру проводится стальной штык. Этим штыком подводишь на ощупь под крюк. Свой конец напер вниз, тот конец пошел вверх, поддел крюк и он вылетает из петли. Теперь открывай тихонько, дверь, чтоб крюк не брякнул. Я вошел и повернул выключатель. Камкин спал на своем диванчике и шевелил во сне губами. У меня была наготове гирька на ремешке, я махнул и стукнул его по башке. Он успел визгнуть, как щенок. Я подождал - он не шевелился. Обмер, а может, и вовсе дело в мокрую вышло. Я смело скручивал все бумаги в его же одеяло. Все до последнего листка. Машинку отдельно. Глухая ведьма ничего не могла слышать. Я потушил свет, взвалил все на плечо - и ходу. Я живу в двух шагах, и ключ от ворот у меня, конечно, свой. Я сейчас же запаял в ящик чертежи, запаял в другой и машинку - глазомер у меня тоже, оказывается, неплохой: все пришлось, как у портного. А остальное было у меня все настроено. Есть такие мальчики на границе, что хорошего человека всегда устроят. Я вот, верьте не верьте, утром был в Финляндии - с чемоданами хорошими, с пакетиками и с железным латышским паспортом. Латыш, и что ты с меня возьмешь. Деньги оказались американские, и я их сейчас же стал переводить в разные банки на свое латышское имя. При себе оставил только тысячу долларов. Через неделю я был уже в Германии.
Поверьте мне, что с хорошими деньгами можно сделать все. Я отыскивал русские газеты - о Камкине не было ни строчки. Городишко, где я поселился, был небольшой, но очень бойкий, каналья. Нашел комнату хозяйка с дочкой. И в первое же воскресенье пошел в кирху. Дочка хозяйская смеялась и учила меня по-немецки. Я ходил по вечерам в пивную, глядел в немецкую газету, ни черта не понимал и сосал пиво. Посетители там все те же, и я стал с ними раскланиваться. "Гутен абенд" - и прошел на свое место. Чтоб крепче стать на ногах, мне надо было жениться. Хозяйской дочке было уже лет под тридцать, и она очень ко мне приглядывалась. Я, как солидный молодой человек, пошел к мамаше и объяснил, что хочу жениться, прошу руки. Дочка на цыпочках ходила на коридору. Но в ней около пяти пудов, и было все слышно. Я женился и всем родственникам сделал подарки: кому алюминиевую кастрюльку, кому мячик для детишек, кому вязаный шарф, ящик сигар. И объяснил, что после свадьбы еду с женой в свадебное путешествие. Действительно поехали. Побывали в двух городишках, один мне совсем понравился. У жены оказались тут родственники. Дело! Остаюсь жить. Открываю ремонт автомобилей. Не спеша нашел помещение. Помещение это было такое, которое мне именно и надо было: длинное каменное здание. Раньше там была красильня. Я отгородил под гараж и мастерскую треть, а две трети у меня остались свободными. В этих-то двух третях и была вся сила. Заведение я открыл на имя тещи. По-немецки я довольно-таки навострился, нанял мастеровых, станочки установил, управляющего матерого немца мне представили, и я прибил вывеску, объявил в газетах: открыта мастерская. Меня соседи зауважали, я аккуратно ходил в кирху и в пивную. А днем я сидел над папкой Камкина. Я перечитывал по нескольку раз.
Я мало понимал в расчетах, но чертежи были сделаны замечательно подробно. И всюду были окончательные выводы: рецепт был полный. Я сказал в мастерской, что буду конструировать автомобиль собственного изобретения. Это мой патент, мой секрет, и я, совершенно закупорившись, буду работать в заднем помещении. Немцы закивали головами и уважительно нахмурились. И вот я распланировал всю работу. Я набрал каталогов и адресов чуть не со всего света. Но у Камкина было даже указано, где какую часть могут лучше сделать - и размеры, и материал - все точнехонько.
1 2 3 4 5 6 7 8 9