Ольгуша тотчас развила идею мужа: нет, не эпитафия, а целое кладбище такое: "Сам себе режиссер". У нас есть северное кладбище, а это будет "Самсебреж"... и уж там по разделам: здесь лежат те, кто повторил подвиг с зарядом, тут - залезшие на сосну в девяносто лет, а во-он там, - сделавшие мостик к своему столетию.
- Прославимся, - размечтался Гамлет.
Он думал: напрасно пишут множество книжек о том, как можно примирить поссорившихся супругов... всегда получается это каким-то непредвиденным способом наподобие жизнеутверждающего маразма с кладбищем.
* * *
Ольгуша стояла в церкви вся в Игнате, вчера напившемся, он облевался, упал на диван и всю ночь колотил в пол сползающей ногой. Мимо промчался регент, обдав ее перегаром, который, как след реактивного самолета, расходился за ним. Этот выхлоп ее совершенно не смущал. Она думала: это потому, что он служит Богу. Но после подумала: регент ей не сын, не муж и не отец, а то бы ох как припекло. Игнат вчера, Игнат сегодня, Игнат всегда!..
Пока служба не началась, а муж пошел ставить свечку за упокой родителей, Ольгуша начала подробно рассказывать святому Серафиму об Игнате, как будто бы он этого не знал:
- Святый отче! Если уж я оказалась сейчас возле тебя, то выну все самое больное, что у меня есть! - И она стала просить Серафима помочь ее сыну исцелиться от пьянства, а если сил у него, Саровского, не хватает, то чтобы... других святых позови! Святого Пантелеймона, Моисея Мурина...
Потом она начла рассказывать подробно, как стирала рубашку и брюки, потому что они были единственными, если сразу не отстирать, уже никогда... у него все в единственном экземпляре!.. Она поцеловала край иконы Серафима, и ее понесло к Андрею Рублеву.
- Святой Андрей! Богомаз прекрасный! Святопрекрасный... Я после фильма Андрея Тарковского о тебе молчала целую неделю ради тебя... Помоги мне рада нашего Христа. - Тут она хитренько посмотрела и решила задобрить искренностью: - "Люблю я "Троицу" твою! Это же символ единения всех людей (и она добросовестно пересказала несколько абзацев из Аверинцева). Исцели моего сына! Он дизайнер на компьютере, пусть воскипит у него такой талант, что он обо всякой водке забыл бы...
В этот миг она почувствовала: какой-то коршун на нее пикирует. А это отец Никодим, настоятель храма, подбежал, толчком отбросил ее от иконы. И возгремел:
- Говорим вам, говорим! - с мучительной раскачкой голоса закричал он. - Мы их только-только вызолотили, эти иконы. Вы все слизали! Вы же ведь не бабушка какая-нибудь, все понимаете, интеллигентная женщина -прихожанка! Вон туда идите припадайте, к аналою! В Москве это уже все знают, а вы какая-то провинция (чувствовалось, что из гортани поднималось слово "деревня", но он его по пути перехватил и заменил). Все-все слизали!
И сам гладил жадно раму золотую, подсигивая на коротких ногах. Библейский гнев его заставил женщину, стоявшую в церковной лавке, быстро-быстро пересчитывать деньги. Подрагивающей рукой отец Никодим гладил оклад иконы, утешая: "Ну, это еще ничего, вызолотим снова!"
Ольга ничего не понимала, а только по-куриному поклевывая головой в поклонах, бормотала: "Простите меня! Простите же меня!" Слезы перпендикулярно лицу пронзали воздух. Наконец она побежала из храма. Гамлет догнал ее.
- Я не выстою - плохо с сердцем!
- Ольгуша, ты чего - ты посиди, может быть, еще ничего...
- Золота они пожалели для меня! - она побежала бойчее. Выбежав и почувствовав себя на своей территории, заголосила: - Я владыке Афанасию пожалуюсь, в газету напишу... пусть они!.. (и тут она задумалась: а что пусть? Все же происходит не зря, недаром молитва ее принялась непонятным ей образом, наверно... надо думать, понять, напрячься, терпеть, но тело упорно роняло слезы и склонялось к земле).
Гамлет остался в храме, его бросало из пота в сухость. Если бы отец Никодим был не священнослужитель... тут Гамлет эту мысль бросил. Весь внутри он как-то рассыпался в бесструктурные элементы, мысли кишели вперемешку с чувствами, выворачивая гладкие брюшка и скрипя многими ногами. От полной растерянности он обратился к женщине в церковной лавке, которая продолжала перезвякивать деньгами:
- Ну что мне делать, скажите! Да вот и жена убежала в смущении, а я много внутри себя... разворошил!
Тут снова появился отец Никодим и забегал туда - сюда. Чувствовалось что ему не по себе. Сделав несколько кругов, он расширил свои крылья и снова налетел:
- Ну, простите меня! - со свистом отлетев, он снова стремительно приблизился. - Простите, но ведь в самом деле... что мне говорить, если люди не понимают? Они думают, что показывают так свою набожность, а это неуважение к храму Божьему. И язычество...
А Ольгуша брела в это время, шепча: "Вот, я уже отверженная, за грехи мои!.. В этот момент, когда молилась об этом пьяном сопляке с его соплями, меня отбросили от источника!" Она поняла, что шепот не выражает ее горя, и снова перешла на голос. Она ну просто взвыла, и конечно, на такой сигнал мужик начал слетаться.
- Да разве можно мимо нас ходить в слезах с такими ресницами до неба! - сказал один породистый экземпляр (он слегка косил, поэтому казалось, что у него два взгляда: один умный, а другой еще умнее).
Она ничего не ответила, а только ускорила шаги. Тут у нас есть возможность дать образ Ольги, внимательно разглядывая ее глазами элитного самца. В длинной, заполосканной ветром юбке, выглядывающей из-под черного полупальто, то обхватывающей скульптурно ее ноги, то отпрядывающей под порывами беспокойного зимнего воздуха. В черной шали, края которой тот же самый вышеназванный ветер элегантно забрасывал на спину. Ну и губы, взбодренные морозом, отступили в границы молодости, когда они звали всех подряд, а хозяйка их уже делала окончательный выбор средь кандидатов. Вот и он подумал, что попадет в их число. Он еще раз с упорством догнал ее и сказал:
- А мне, думаете, легче? Я - беженец из Сухуми, дом наш разбомбили, меня контузило (чувствовалось, что от многих повторений ему легко это говорить). И жена бросила (а вот это было ему нелегко сообщить). Пока был здоровый, тыщи домой приносил - золотым называла. Теперь не нужен...
И он начал перечислять, что было в доме и в саду, роскошном, субтропическом, чтобы она почувствовала, что дом был единственный, другого такого не будет. Если бы у него было все время на свете и все люди приготовились его выслушать, оторвавшись от компьютеров, то это все мало мало! Ольгуша могла выслушивать за пятерых-шестерых, но за все человечество она не могла, надорвалась бы! Видно, женщины-то у него были, он вон какой Аполлон, похож на мужа, только в белобрысом и слегка подсохшем варианте, как сухофрукт он - из духовки жизни. Но каждой из женщин он месяца так полтора порассказывает, какой у него был дом, как хурма от бомбежки падала. Возможно, женщины ему пытались сигналить разными способами: хватит сожалеть, надо посадить новые деревья в уральском дачном пространстве, потом они истаивали, и это еще больше его укрепляло в мысли, что надо искать женщину, совсем не похожую на его жену. Надо не красивую, а такую, которая работящая и совсем не похожа... Вот эту, которая ходит здесь, под куполами, плачет, как фонтан какой-то.
На лице его читалось: я все силы отдал - самые необыкновенные -первые - той жене, но еще есть силы, сортностью пониже выйдут, Ольга поняла так: как Яков отдал Лии вместо Рахили! "Только, женщина, выслушаете меня раз так миллион, полтора миллиона, я больше ведь не прошу!" Ольга это считывала с его иконического лица и забывала про свое. Она глубоко зачерпнула его сути, но она тяжелая была, эта суть, как ртуть, все суставы выворачивала и обрушилась обратно. Неподъемно, подумала Ольга. А он таким разумным страусом токовал вокруг нее, помахивая носоклювом: "Давайте с вами поближе познакомимся".
- Да я замужем! Меня просто отец Никодим выгнал из храма... обидел. Но за грехи мои.
Он поцокал по-пулеметному и зачастил: его мать свечу, мол, поставила в церкви, а уж кто-то хвать эту свечу и на переплавку ее! Ладно бы, огрызок, огарок, а то почти что целую свечу на переплавку тащат! Бог-то ведь не поймет, за что свеча была...
- Да что вы такое выдумали! - закричала Ольга.
Он испугался, что потеряет собеседника, и срочно закивал согласно:
- У меня крестик есть, я ношу! (показал)
- Вам сколько лет? - спросила Ольга, прикидывая возможные кандидатуры.
- Мне шестьдесят, в этом возрасте переехать из одного города в другой - все равно что переехать на Луну.
- Вот что, - сказала Ольгуша. - Я вас сосватаю! У меня есть подруга...
- На вас похожа?
Ольга задумалась: похожа или нет? Катя беспрерывно хохочет, но и Ольга внутри часто веселая, вот только из-за Игната она стала таким... философом.
- Катя тоже беженка из-под Сухуми. Она жила в Очамчири.
Ну тут наш сухой Аполлон оживился: мол, была у них такая прибаутка: "Лучше уж на шею чирей, чем поехать в Очамчири".
У хорошего портного не бывает обрезков. Оказывается, Бог использовал гневливость отца Никодима, чтобы загнать Ольгушу на почту, где у Самсоновых был абонентский ящик. Так бы она еще дней пять не зашла, а тут мимо топала как раз. И там ее ждало письмо от Кати! Завтра свадьба - в Екатеринбурге. "За ночь доеду", - все поняла Ольгуша.
- Знаете! - сказала она уже весело своему знакомцу-незнакомцу. - Я ведь Катю уже сватала - с троюродным братом в Екатеринбурге. Она туда к матери поехала, а я передала якобы подарок и все такое... И вот завтра венчаются они! Представляете?
- Да мне зачем она - Катя? Я бы с вами вот провел остаток жизни... Хамить Ольгуша не хотела. Хамство - это черновики жизни. Люди говорят первые попавшиеся слова и делают первые попавшиеся поступки. Бездарность проживания. Как же выйти из положения, как твердо что-то ему выразить? Она сказала еще более спокойным голосом:
- На этом месте мы с вами расстанемся, хорошо? Вы меня поймите, я вас (а понимание в русском языке - это взятие, имание, поэтому он поднял руки?).
Вчера она видела по "Культуре", как Спиваков, подобно орлу, парил над оркестром. Так вот сейчас ее Апполон воспарил над нею, руки воздел, думала, унесет с собой неведомо куда. Но он вдруг повернулся и побежал от нее. Неужели Катя выйдет замуж? Какое счастье. Кого любит Настя? Что это за слова в голове такие? А это на заборе была надпись черной краской.
"Кого любит Настя?" Последние вопросы стоят перед какой-то группой юношей, живущих в этом дворе. Кого она, Настя, любит?..
Вот на этой волне мы оставим на время Ольгу, тем более что она быстро соберется и вечером уедет в Екатеринбург на целую неделю.
* * *
То, что Гамлет считал жизнью (внутренняя жизнь), пошло наперекосяк с того мгновения, как Ольгуша выбежала из храма. Когда запели "Символ веры", то само это волнение закрыло обиду и тревоги. Потом помогло, что засмотрелся на регента, который хотел, чтобы голосами певчих возводилась внутри храма еще одна, звуковая церковь, но получались увесистые кирпичи, которые били его по барабанной перепонке, и все же он всех жалел, регент.
Они от старости не могли откликаться на высшие созвучия, но ведь старались. Были три старушки, которые в самом деле старались до Бога голосом дотянуться, а рядом стояла молодая и стреляла глазами во все стороны на мужиков и тут же спохватывалась, крестилась. Был еще один бас тот глаза завел самозабвенно, и чем выше женские голоса улетали, тем он ниже опускался по каким-то отшлифованным серым камням.
В этот миг он с удивлением заметил, что в него льется какая-то фиолетовая тревога. Ни фига себе, я-то думал, что эти фиолетовые тревоги давно остались в символизме.
Дома он еще нашел силы выслушать Ольгушу, потому что он любил этот домашний театр. Как жена вырастала, светлея даже мастью головы, рассказывая про грузинского русского! Он не понял, когда Ольгуша исчезла в Екатеринбург и почему над ним стал нависать кто-то с грузинский акцентом и требованием: "Отдай жену! Всем не хватает". Он хотел позвать дочерей и выяснить, зачем они впустили чужого, а также послать их в аптеку. Однако вспомнил: они ушли на день рождения к подруге. Какой подруге? Лиде. Какой Лиде? Лида - "Семь диагнозов"... У него появилась надежда на Виту: догиня лаяла то на дверь, то на телефон, твердо веря, что помощь к вожаку откуда-нибудь придет. Не переводя духу, Гамлет начал писать статью. Ему казалось, что он печатает, перебирая пальцами по простыне: "...а говорят, что собаки совсем не любят своих хозяев, а подчиняются им из стадного чувства... С этой унылой точки зрения Вита не должна спасать хозяина, ей выгодно освободить место для своей карьеры в стае".
Игнат услышал собачий вой аж на улице, и такой, что враз протрезвел. Вита причитала над Гамлетом, как баба: "Ойуууу!" Сын сходил в аптеку и, видимо, еще куда-то, потому что, дав отцу две капсулы доксициклина гидрохлорида, мгновенно свалился и захрапел.
Благословенный гидрохлорид подействовал быстро: жар спал, сознание самоотрегулировалось. И он услышал храп сына:
- Всем! Всем! Всем!
А что: "всем-всем"? Душа сигналила: пропадаю! Вита подошла к хозяину и сказала коричневыми усталыми глазами, ткнув носом в щеку: "Ты его понимаешь? Я лично ничего не понимаю".
- Вита, наша хозяйка уехала к Кате, ты Катю помнишь? Ну, которой ты кость свою подарила. Она тебя гладила, трепала, а ты сделала ревизию своих закопушек к ногам Кати - эту кость: мол, вот, я вполне платежеспособна...
Вита облегченно заулыбалась и пошла спать - надо срочно отдохнуть, пока эти дураки снова не заболели. Гамлет тоже забылся сном, но скоро его оттуда со стремительной быстротой выдернули дочери: "Папа, папа, что с тобой, ты так кричишь"!" Они трясли его смуглыми жилистыми руками.
- Ты заболел? Аспирин, парацетамол, пиронал, амидопирин, анальгин, капли Береша?
- Ну вы даете! Мама в себя горстями бросает таблетки, а вы в меня что, хотите лопатой! - он взял первый попавшийся тюбик из принесенной дочерьми семейной лекарственницы и прочитал, что это средство улучшает структуру всего на свете.
- Пойду - прогуляю Виту. - Гамлет солидно качнулся в сторону прихожей.
- Папа, да ты же последние силы потратишь!
Последние силы всегда оказываются предпоследними. Они вырулили с Витой на Компрос - навстречу шел злой мужик с оборванной телефонной трубкой в руке. Не дозвонился и вырвал? Достоевский говорил: широк человек (он бы сузил), а пермяки словно еще шире! Доказательством тому над улицей полоскалось широкое полотно, где большими буквами было начертано: "Я люблю тебя, Юля". Вся Пермь завидует этой Юле, наверное. Каких денег это все стоит?
- Милый Гамлет! - бросилась навстречу Лариса Ребенкина со своей боксершей Нормой.
А Норма - навстречу Вите, мотая грустными брылами: "Что я тебе счас расскажу - я вся поседела!" Гамлет подумал: это как две бабы, только собачьего вида, встретились. Он заметил, что когда жены нет, все женщины в округе становятся похожими все больше и больше на жену. Вот и Лариса, одинокая переводчица с английского... Он ждал, что Лариса сейчас начнет рассказывать о своих иностранцах, как всегда: то у одного самая большая радость - "встреча со зрителью", то другой, напившись на банкете, упал под стол, обмочившись, совсем как пригородный русский. "А он и стремился обрусеть, - добавил Гамлет, - только начал не с того конца" (при слове "конец" апельсиновый налет пал на лицо Ларисы).
- А меня обокрали! - она привычно заслонялась застенчивой улыбкой, но Гамлет-то видел, что ей предельно плохо.
- Но собака же!
- А для собак - против собак - есть специальные баллончики у воров, Норма потом очнулась и поседела за одну ночь - переживала, что не могла защитить.
- Да, наверное, это чувство долга! У меня Вита тоже на телефон лаяла сегодня - "скорую" вызывала...
- Гамлет! - с домашней интонацией, почти совсем супружеской, протянула Лариса. - Ты заболел! Тебе дали больничный?!
- Больничный! Да Степняк не разбежится, - он помолчал и добавил с торжественной горечью: - Ни больничного! Ни страхового - не оформлены, значит, стажа нет. И за свой счет невозможно взять - сразу уровень денежного давления в семейных баках падает до нуля.
- Мужчина должен зарабатывать, - железный голос Ларисы вонзился ему в слабое от болезни темя (он про себя сказал: "Да, конечно, все добытчики к твоим ногам устремились - что-то я не вижу, чтобы на тебя кто-то уже зарабатывал". И послал ее в эротическое путесшествие).
- Ларчик! Гамлет! Вот вы где! - к ним спешил Барабошкин, прозванный "Полтергейстов". - Ши-ши, как ежи. Больше двух - говори вслух! Я вас ищу Гамлет уже приватизировал Ларису - Чубайс дружбы нашелся.
- Милый Алексей... - начала Лариса.
- Сколько из-за щенячьего слова "милый" случается... этого, всякого! Сейчас я вступлю на тропу любви, - перебил ее Барабошкин-Полтергейстов.
- Он вступил на непривычную тропу любви, - комментировал Гамлет.
- Змей!
Лариса могла говорить только о своей беде: обокрали. Нора поседела Но у Барабошкина на уме была своя беда - в последнее время он только о том и говорил, что его - известного журналиста областной газеты - выдворили на пенсию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10