И через столетие — страшная скученность. Серая безлесная планета…— Пусть лучше погибнут леса, но будет сохранён человек! — вскричал тощий мужчина, выпучив светло-голубые глаза.Это был Баумгартен. Он казался моложе, чем тогда, в скафандре.— Здесь надо как следует разобраться, — спокойно сказал Стэффорд. — Вполне с тобой согласен, Клаус, что отказ в помощи человеку, терпящему бедствие, — случай чрезвычайный. Но разреши задать тебе несколько вопросов. Не могло ли случиться так, что Тудор просто не услышал Холидэя?Я поднялся. Было невмоготу сидеть. Напряжённо ждал ответа Баумгартена.— Я вынужден повторить ещё раз, — сказал тот, подчеркнув последние слова, — перед тем как покинуть Венеру, мы тщательно расследовали обстоятельства происшествия…— Да, Клаус, ты говорил об этом. Меня интересует…— Говорил и снова скажу. Представители Совета Дубова и я, как врач, провели расследование. Рация у Тудора была включена. Он подробно перечислил все радиоразговоры, которые вёл в тот злосчастный день, но утверждал, что не слышал голоса Холидэя. В это поверить невозможно.— Надвигался очень сильный теплон, — продолжал спрашивать Стэффорд, — не нарушил ли он радиосвязь?— В тот момент связь была. Это установлено точно. Спустя двенадцать минут после того, как Тудор проехал мимо, призыв Холидэя услышал пролетавший лётчик. Он тут же приземлился и взял Холидэя на борт.— Кстати, Клаус: кем был лётчик — примаром или нет?— Он родился на Земле и, значит, не был примаром. Правда, живёт на Венере уже двадцать один земной год. Родители привезли его на Венеру в трехлетнем возрасте.— Существенное добавление. Итак, лётчик, примар на девяносто пять процентов, услышал Холидэя и взял его на борт, а стопроцентный примар Тудор услышал и проехал мимо. Так ты считаешь, Клаус?— Я в этом убеждён!— А я — нет. Согласиться с твоей версией означало бы признать беспримерное нравственное падение. К счастью, ничего подобного на Венере не произошло.— Дорогой мой Стэф, — закричал Баумгартен, — отринь от себя благодушие! Я прожил на Венере почти два земных года и знаю обстановку лучше, чем ты. Я не обвиняю примаров в нравственном падении, но — я предостерегаю! Да, да, предостерегаю! Нравственное падение начинается с мелочей. Вначале человек не отвечает на заданный ему вопрос, потом избегает нормального общения, и наконец — не откликается на призыв о помощи. Именно это происходит с примарами! Теперь я спрашиваю: можем ли мы спокойно сидеть и благодушествовать?— Спокойно сидеть мы, конечно, не станем. Тут уже внесено предложение о том, чтобы направить на Венеру комиссию Совета. Думаю, что оно будет принято. Но я хотел бы довести свою мысль до конца. Тудор утверждает, что не слышал Холидэя. Нельзя ли допустить, что по какой-то причине до примаров стали плохо доходить обращения колонистов, прилетевших с Земли относительно недавно? Ты сам говорил, Клаус, что сложный комплекс венерианского поля…— Не только сложный, но и мощный комплекс.— Сложный и мощный, — терпеливо повторил Стэффорд. — Можно допустить, что он действительно оказывает влияние на психику человека. Но это уже иной аспект. Не нравственный, а физиологический. И требует он не апокалипсических предостережений, а тщательного изучения.«Правильно!» — хотелось крикнуть мне. Но не таков был, по-видимому, Баумгартен, чтобы соглашаться с доводами, противоречащими его убеждениям.— Так или иначе, — заявил он тоном, не допускающим возражений, — у примаров развиваются черты, несвойственные человеку.— Лучше определим их как специфические черты. В неожиданностях, с которыми мы можем столкнуться в условиях, резко отличающихся от земных, есть своя закономерность. Человек должен приспосабливать к себе другие планеты, не боясь того, что планеты в какой-то мере будут приспосабливать человека к себе.— Ты хочешь, чтобы мы… чтобы часть человечества перестала быть людьми? — Глаза Баумгартена готовы были выскочить из орбит.— Нет, — сказал Стэффорд. — Они приспособятся к новым условиям, что-то, возможно, в них изменится, но они не перестанут быть homo sapiens.— Что-то! — Баумгартен саркастически усмехнулся. — За этим «что-то» …м-м… душевный мир человека! — выкрикнул он по-немецки. — На Венере жить нельзя! Можно изменить климат планеты, но не её воздействие на психику человека!— Послушай, Клаус…— Равнодушие ко всему, что прямо и непосредственно не касается тебя самого, — что может быть опасней! Подумайте только, что может воспоследовать! Или вы забыли трудную историю человечества? Прогрессируя и усиливаясь из поколения в поколение, это свойство станет источником величайшего зла!Меня коробило от пафоса Баумгартена, и в то же время я слушал его с жадным, тревожным вниманием. Теперь он патетически потрясал длинными жилистыми руками.— И кто же, кто — сам Ирвинг Стэффорд, знаток рода человеческого, готов преспокойно санкционировать — да, да, я не подберу другого слова… санкционировать превращение людей в нелюдей!— Клаус, прошу тебя, успокойся!— Никогда! Заявляю со всей ответственностью врача — никогда не примирюсь и не успокоюсь. Для того ли самозабвенно трудились поколения врачей, физиологов, химиков, совершенствуя и… м-м… пестуя прекрасный организм человека, чтобы теперь хладнокровно, да, да, хладнокровно и обдуманно обречь его на чудовищный регресс! Одумайтесь, члены Совета!Баумгартен последний раз потряс руками и неуклюже уселся в кресло. Некоторое время все молчали.— Клаус, — сказал коренастый человек, который сидел за столом, подперев кулаком массивный подбородок, — ты можешь быть уверен, что члены Совета отнесутся к твоему предостережению внимательно.Его-то я знал — это был отец Робина, специалист по межзвёздной связи Анатолий Греков.— Да, да, — отозвался Баумгартен, — главное — без спешки. Люди вечно торопятся. Мы не думаем о последствиях! Забываем элементарную осторожность!— О последствиях надо думать, — сказал Стэффорд после короткого молчания, — но, так или иначе, мы должны исходить из того, что возврат к временам изоляции невозможен. Нам придётся побороть в себе страх. Освоение других миров не может быть прекращено. — Стэффорд энергично рубанул ладонью воздух. Глава третья ОЛИМПИЙСКИЕ ИГРЫ Хорош был лес, мягко освещённый утренним солнцем. Я смотрел из окна на зелёную стену и радовался, что удачно выбрал домик на окраине посёлка космонавтов. Никогда ещё у меня не было такого превосходного жилья — залитого солнцем и лесной тишиной.Нет лучшей для человеческого жилья планеты, чем Земля. Я вспомнил холодные марсианские пустыни, вспомнил сумрачное, исполосованное молниями небо Венеры…Что знал я раньше? Мир, простиравшийся вокруг купола моего родного посёлка Дубова, — плантации жёлтых мхов, бешеные вихри, тепловые бури, угрюмые горные цепи на искажённом рефракцией горизонте — этот мир был естественным, привычным. Напротив, призрачной, нереальной казалась земная жизнь, о которой мы, школьники Венеры, знали из учебников и фильмов.Помню одно из самых ранних впечатлений детства — изумление, вызванное фотокарточкой. Эта фотокарточка, цветная, величиной чуть ли не с окно, висела в комнате моего деда. Дед, молодой и совсем не похожий на себя, каким я его знал, коричневый от загара и мускулистый, стоял в полный рост на носу парусной яхты. Он улыбался. И улыбалась сидевшая на корме яхты молодая красивая женщина — моя бабушка, которую я не помнил совершенно. Я зачарованно разглядывал синюю воду озера. Темно-зелёный лес и домик — белую башенку под красной крышей-конусом — на дальнем берегу, голубое небо с облаками вразброс. Может, именно тогда впервые шевельнулось во мне желание увидеть этот странный мир воочию? Не знаю.Как одержимый накидывался я на книги. Трудная история человечества развёртывала передо мной свои страницы, я поглощал их с жадностью, но безмерно далеко от меня трубили её беспокойные трубы, слишком чужим казался земной водоворот событий. Более всего волновали меня путешествия. Плавания Колумба и Магеллана, капитана Кука и Беллинсгаузена, затёртые льдами нансеновский «Фрам» и седовский «Святой Фока», подвиг Миклухи-Маклая, трагический исход экспедиции Скотта, первые шаги пионеров космоса — вот что владело моим воображением. Дубов — так назывался посёлок, в котором я родился, памятник Дубову на плато Пионеров был такой же привычной частицей детства, как палисадник перед домом, как огненные сполохи полярного сияния. Не сразу понял я, чем была Венера для Дубова и его товарищей, первыми из землян ступивших на её поверхность. «Злая», «бешеная» планета, «планета-чудовище» — странно было читать эти слова: ведь тут был мой дом…Конечно, я понимал, что люди, сделавшие первые шаги по Венере, ничем не были защищены от бешенства чёрных теплонов. Надёжные купола посёлков появились миого позже. Я понимал это, но… Представьте себе снежного человека, о котором много писали в прошлом веке, а нашли только в нынешнем, — представьте, как он сидит у себя дома — в уютной снежной норе на склоне Джомолунгмы — и преспокойно жуёт корешки какого-нибудь гималайского рододендрона, и тут он видит, как сквозь вьюгу, измученные, обмороженные, полуживые, лезут к вершине первовосходители…Отец пытался приохотить меня к агротехнике, мать — к метеорологии (это были едва ли не главные области деятельности примаров), но я не испытывал ни малейшего желания возиться с селекцией мхов и запускать радиозонды. Мне было тесно и душно под толстым одеялом венерианской атмосферы, меня ждали звезды, которые я видел только в фильмах и атласах, ждали синие озера Земли, ждало распахнутое настежь пространство.Настало время — я кончил школу и засобирался в дальнюю дорогу. Мать плакала, отец хмуро помалкивал. Мой друг Рэй Тудор в последний момент смалодушничал — не устоял перед доводами своего отца, решил остаться на Венере. «Здесь тоже много интересной работы, — сказал он мне. — Мы должны продвигаться в ундрелы». «Ну и продвигайся, — ответил я. — Жаль, что ты передумал, Рэй…» Мне и в самом деле было жаль. Вдвоём не так страшно покидать привычный мир. «Может, останешься?» — спросил Рэй по менто-системе. Я покачал головой…Я улетел на Землю и поступил в Институт космонавигации. Быстро промчались годы учения. «Разве у вас не бывает каникул?» — спросила тогда мать. Наверное, это было дурно — ни разу не провести отпуск дома, на Венере. Но Земля не отпускала меня. Я носился в аэропоездах с континента на континент, забирался то в горы, то в тайгу, мне хотелось вобрать в себя многообразие мира, а более всего — найти то лесное озеро, что было на фотографии у деда.Я перевидал множество озёр, иногда говорил себе — вот оно! Но всякий раз что-нибудь оказывалось не так, полной уверенности не было, и зеленоглазый бес странствий гнал меня все дальше и дальше.Сказочно прекрасна была Земля.Иногда я как бы примеривал к себе поступок деда. Он был немногим старше, чем я, когда с первой волной колонистов покинул Землю и обосновался на Венере. В те далёкие времена прочно была обжита Луна, полным ходом шло освоение Марса, что же касается Венеры, то она пользовалась скверной репутацией планеты, непригодной для жилья, активно враждебной человеку. Мой дед и другие пионеры не вняли трезвым голосам предостережений. Они высадились близ Северного полюса Венеры и поставили первый купол на плато Пионеров. Программа колонизации была составлена заранее со всей возможной тщательностью, и едва ли не главным её пунктом была селекция так называемых венерианских мхов. Колонисты проделали изумительную работу: опустили на поверхность планеты облака странных микрорастений, питавшихся атмосферной влагой, и скрестили эту летучую аборигенную растительность с особо жаростойкими сортами земных кустарников. Так появились на плато Пионеров первые плантации жёлтых мхов.Земля поддерживала нечеловечески тяжёлый труд венерианских пионеров всей своей индустриальной мощью. В полярной области возникла целая промышленная зона — энергоустановки, опытные теплоотводные башни, предназначенные для отвода внутреннего, подоблачного тепла вертикальными потоками в верхние слои атмосферы. Впоследствии, когда селекционеры стали выращивать на плантациях венерианские дыни в масштабах, превзошедших внутреннее потребление, были построены фабрики пищеконцентратов. Теперь Венера не только потребляла, но и посылала на Землю плоды трудов своих колонистов.Я пытался представить себя на месте деда, променявшего зелёные леса и озера Земли на раскалённую каменную пустыню, иссушенную адским дыханием чёрных теплонов. Прекрасное голубое небо — на вечно клубящиеся угрюмые тучи,.. на жизнь в скафандре.. Не знаю, решился бы я на такой шаг…Да, я был по рождению примаром. Примаром второго поколения. Но нити, связывавшие меня с Венерой, были теперь разорваны навсегда. Моя переписка с родителями почти заглохла — лишь по праздникам мы обменивались поздравительными радиограммами. Конечно, я мог бы попросить Самарина, начальника космофлота, перевести меня на линию Луна-Венера. Но этого-то мне и не хотелось. В печати и по радио продолжали много говорить и спорить о примарах, об их обособлении, о каких-то сдвигах в психике. Я прислушивался к этим спорам не то чтобы со страхом, но с холодком жути. В голову приходили тревожные мысли, невольно я начинал отыскивать в себе примарские черты…Тудор не услышал призыва о помощи или услышал, но не помог, — но я-то тут при чем?Хватит, хватит! Не хочу больше думать об этом…Хорошо на Земле: нормальная комната с окнами. Не то что крохотная каморка на Луне. Ну и теснотища там, в Селеногорске!Я погладил оконное стекло. Потом как бы увидел себя со стороны и поспешно убрал с лица улыбку, потому что чувствовал, что она тупая-претупая. Во всяком случае, не к лицу межпланетному волку.«Бен-бо!» — вспомнилось мне почему-то. Я знал, где тут начальное звено ассоциации, но углубляться в это не хотелось. Просто я сказал себе: «Бен-бо! Почти два года ты мотаешься на линии Земля-Луна. Вот так межпланетный волк! Туда-сюда, туда-сюда — как маятник гравиметра. Бен-бо! Ты добьёшься перевода на линию Луна — Юпитер или уйдёшь из космофлота. Ведь взяли Антонио вторым пилотом на линию к Марсу…»Но я знал, что всё это ох как не просто! Пилотов с каждым годом становится больше, а линий больше не становится.Даже наоборот: закрыт один из рейсов к Венере, а ежегодный облёт Плутона заменён полётом раз в два года. Остальное там делают автоматы. Дальние линии, дальние линии……Плещутся о берег, очерченный Плутоном,Звёздные моря… Я опять погладил стекло и только тут вспомнил, что могу открыть окно. Вот что значит отвыкнуть от земного уюта!Вместе с лесной свежестью в распахнутое окно влетела далёкая песня.Пять дней праздников на Земле! Отосплюсь. Всласть почитаю.Я подошёл было к коробке инфора, чтобы узнать код ближайшей библиотеки и заказать себе книг, но тут загудел видеофонный вызов.Робин подмигнул мне с круглого экранчика:— С земным утром, Улисс. С праздником.— С праздником, Робин. Когда ты успел наесть такие щеки?— Просто опух со сна. Поехали на Олимпийские?— Нет, — сказал я.— Зря. А что будешь делать?— Читать.— Зря, — повторил он. — Твой могучий интеллект не пострадает, если два-три дня не почитаешь.— Что ты понимаешь в интеллектах? — сказал я. — Поезжай и прими участие. Может, лавровый венок заработаешь.Где-то здесь, в лесу, вспомнил я, должно быть озеро. Нет, не то, что на дедовской фотографии, но тоже хорошее. Пойти, что ли, поискать его — и весь день в воде, в пахучих травах, в колыхании света и тени… А ночью — костёр, прохлада, далёкие звезды, звезды, звезды…Набрать книг, еды — и пять дней блаженной тишины и одиночества…В следующий миг я схватил видеофон и набрал код Робина.— Ты ещё не ушёл? — Я перевёл дух. — Я еду с тобой.— Вот и прекрасно! — Робин пристально смотрел на меня. — Что-нибудь случилось?— Ничего не случилось. Встретимся через полчаса у станции, ладно?Ничего не случилось. Решительно ничего. Пилот линии Земля-Луна желал провести праздник Мира, как все. Желал принять участие в Олимпийских играх и веселиться вовсю, как все люди.Мы встретились с Робином у станции трансленты. Сразу перескочили с промежуточной полосы на среднюю, быструю, и понеслись мимо лесного приволья, мимо мачт инфор-глобус-системы, мимо домиков из гридолита, так умело подделывающего фактуру древесного ствола и шершавого гранита.Робин принялся расхваливать своего мажордома — это старинное словцо, обозначающее домашний автомат, недавно вошло в интерлинг.— Настроился на сверхзаботу, — говорил Робин, посмеиваясь. — Непременно хотел мне всучить дождевик и шляпу.— А мне ленивый попался, — сказал я. — По-моему, он беспробудно спит.— Ты просто его не включил.— Может быть.Транслента широким полукругом огибала старый город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34