По коридорам носили и возили серые щиты со множеством электронных штучек, мотки проводов, волноводные трубы. По коридорам плыли незнакомые запахи… А потом наступила странная, небывалая тишина.Всю жизнь Служащий прожил в относительном одиночестве, и оно не тяготило его. Он знал, что в Управлении множество других служащих, делающих общее с ним дело, и этого было с него достаточно. Всегда он чувствовал, что вокруг — люди.И вдруг — странное ощущение одиночества. Коридоры Управления будто вымерли. Исчез куда-то даже швейцар, постоянно распивавший чай в гардеробе…Как-то по телевизору показывали фильм «Один на астероиде», и Служащему запомнилось ощущение ужаса пустоты, заброшенности, беспомощности, и теперь он ежедневно испытывал это. И однажды страх одиночества дошёл до того, что в перерыв он не пошёл в кафе, а отправился на этаж развлечений, куда раньше ни разу не заходил.Как и у всех служащих, у него был план Управления. Но это было, видно, старое издание, потому что он не нашёл ни читальни, ни бильярдной, ни музыкального салона. Всюду только гладкие стены коридоров и двери. Дверей стало почему-то меньше, и все они были незнакомые, металлические, наглухо запертые.Служащему стало совсем страшно. Как будто он оказался один на астероиде, среди гигантских анаэробных пауков, как в том фильме. Он заблудился в бесконечных коридорах. Мягкий пластик глушил звуки шагов. Автоматика, как обычно, гасила свет за спиной, и он теперь бежал, не оглядываясь, чтобы не видеть тьмы. Бежал, будто за ним шла погоня.В углу, на одном из бесчисленных поворотов, он увидел стальной лом, забытый строителями. Повинуясь инстинкту, он схватил его — впервые в жизни он держал в руках такую штуку. Но в тяжести лома было нечто успокоительное — может, чувство оружия?..Впереди резко щёлкнуло, серая дверь начала открываться… Служащий, опять-таки повинуясь инстинкту, выставил вперёд острие лома. Он плохо понимал, что происходит, но был готов, по крайней мере, дорого отдать свою жизнь…Из-за двери вышел рослый парень в синем комбинезоне. Мельком глянув на Служащего, он запер дверь и пошёл, помахивая чемоданчиком, насвистывая «Холодней пустыни марсианской».Служащий опомнился. Он поспешил за парнем, громко откашливаясь, чтобы обратить на себя внимание.— Привет! — сказал он как можно развязнее. — Что, у кого-нибудь информатор испортился?— У кого-нибудь? — удивился парень. — Здесь никого нет. Уже давно.— Как — нет? Я каждый день с девяти…Парень изумлённо воззрился на него:— Извини, старший, а где, в каком отсеке?— Не в отсеке, а в комнате тысяча тридцать восемь бис, — с достоинством произнёс Служащий.Молодой человек достал из кармана план здания и полистал его.— Такого отсека нет, старший, — сказал он. — Ошибка на плане? Может, покажешь свой «бис»?— С удовольствием, но я… Я немного заблудился. Вот если бы пройти к главному входу — там бы я легко нашёл…Парень поглядел на Служащего с некоторым подозрением, но пошёл вперёд.Коридоры, лифты, площадки… Далеко же его занесло! Но вот и знакомые места. Служащий, радостно взвизгнув, кинулся к родной двери, распахнул её.За время его отсутствия информатор, принимавший отчёты с периферии, завалил пульт фестонами перфоленты. Служащий поспешно начал наводить порядок, распутывать ленту, а парень между тем с недоумением рассматривал комнату Э 1038-бис.— Ну и ну! — сказал он. — Придётся пойти к диспетчеру.И тогда все стало ясно. Уже семь месяцев, как Главное Управление Фурнитуры полностью кибернетизировали. Но пряжки к собачьим ошейникам выпали из внимания Кибероргучетпроекта, потому что комната Э 1038-бис не была нанесена на план здания…Конечно, если бы речь шла не о пряжках к ошейникам, а о деталях более существенных агрегатов, то давно бы уже заметили выпавшее звено и последствия планирования вручную. Но пряжки… Служащий управлялся с ними. Не так хорошо, как электронный плановик, но управлялся. Промышленность, в общем, не лихорадило.Но звенья не должны выпадать.В комнате Служащего установили панели с электронными штучками. И теперь не требовалось планов и отчётов ни к первым, ни к пятнадцатым числам. Датчики всех участков Производства Пряжек для Собачьих Ошейников вели непрерывный гармоничный учёт-планирование. Они могли менять скорость поточных линий с точностью до микрона в микросекунду. Они могли среагировать на каждое нажатие кнопки потребительского автомата от Новой до Огненной Земли, доведя информацию об этом событии до складов, баз и заводов, даже до отдельных станков, если бы появилась необходимость в поштучном учёте.Служащий по инерции продолжал каждый день приходить к девяти утра. Он просто не мог иначе. Он стоял перед запертой наглухо дверью, пытался и никак не мог себе представить, бедняга, как это могут бездушные электронные штучки делать то, что делал он многие годы. Служащий глухо надеялся: вдруг эти штучки ошибутся, зашлют, скажем, листовой металл не того размера, что идёт на пряжки, и тогда снова вспомнят о нем, Служащем, вспомнят и позовут…Но никто не вспоминал о нем. Он навёл справки и узнал, что бывшие его сослуживцы переучивались на новые специальности, а некоторые из них даже стали специалистами по кибернетическим машинам. Ему тоже предлагали переучиться, но он и слышать не хотел ни о какой другой работе. Ему было всё равно, что учитывать и планировать, и, когда сведущие люди, к которым он обращался, категорически сказали, что учёт и планирование отданы машинам навсегда. Служащий впал в отчаяние. Он даже заболел и целую неделю лежал в постели, тихо стеная и глядя глазами, полными тоски и непонимания, в потолок. Врач не знал, как его лечить. На всякий случай он прописал хвойные ванны.Однажды ночью Служащий лежал без сна, и в потоке беспокойных мыслей вдруг представился ему стальной лом, забытый монтажниками. Наверное, он все ещё там стоит, прислонённый к стене… Взять бы его, снова ощутить в руках холодную, надёжную тяжесть оружия…Служащий не помня себя вскочил с постели и как был, в мятой пижаме, помчался по ночным улицам к бывшему своему Управлению.Лом был на месте — там, где он оставил его, возле двери бывшей комнаты Э 1038-бис. Служащий схватил лом и нанёс страшный удар по двери. Он колошматил изо всех сил, пока не сорвал дверь с петель. Проникнув таким образом в отсек, он подскочил к голубым панелям, к этим проклятым электронным штучкам, и, размахнувшись, обрушил на них оружие своей мести и обиды…Очнулся он в больнице. Хорошо, что сигнализация повреждений сработала мгновенно и прибежавший дежурный диспетчер успел оказать ему, Служащему, помощь, необходимую при сильном ударе тока.Спустя несколько дней врач сказал, что Служащий может уйти из больницы.— Доктор, — сказал Служащий. — Доктор, куда мне идти? Я погибаю оттого, что не нужен…— Знаю, — ответил врач, — ты последний чиновник планеты. Знаю и понимаю. Но почему бы тебе не попытаться найти себя в новом занятии?Служащий сухо поблагодарил и вышел.Вот такая история…
…— Бедненький! — воскликнула Андра. — Какая ужасная история! Но что же с ним стало потом?— Потом? — переспросил Борг. — Не прошло и двух месяцев, как в лесу появилась шайка разбойников…Мы засмеялись, а Гинчев, принимавший все всерьёз, твёрдо сказал:— Этого не может быть.— Ты прав, — подтвердил Борг. — Говорили, что он стал неплохим спортивным комментатором…Тут вошли Нонна и Леон Травинский. Леона я не видел с тех пор, как жребий свёл нас в поединке на Олимпийских играх. Но стихи его часто попадались мне в журналах. В последнем цикле стихотворений Леона меня поразило одно, под названием «Примару». В нем были такие строки: Плоть от плоти — избитая истина.Кровь от крови — забытая истина.Но тебя я прошу:Помни о нашем родстве!Ибо нет ничего ужаснееОтчужденья людей. Леон, как мне показалось, раздался в плечах. Его летний светлый костюм приятно контрастировал с загорелым лицом.— Ты стал осанистый, — сказал я, пожимая ему руку. — Почитаешь новые стихи?— Нет, — сказал он, дружелюбно глядя серыми глазами. — А ты, я слышал, работаешь теперь на дальней линии?— Дальние линии пока ещё на конструкторских экранах.— Да… Я за тем и прилетел сюда. — Леон повернулся к Боргу: — Я не помешаю, старший, если поживу здесь несколько дней?— Живи. — Борг налил себе густого красного вина.Нонна сочла нужным кое-что объяснить.— Мы с Леоном, кажется, не встречались с окончания школы, — начала она громким голосом, немного резковатым и как бы не вяжущимся с её пухлыми розовыми щёчками.— Встречались, — кротко поправил её Леон. — В Москве, в Центральном рипарте, помнишь? Я тебе ещё сказал, что улетаю на Венеру.Ну конечно, в рипарте, подумал я: где ещё можно тебя встретить, модника этакого? Раньше я непременно сказал бы это вслух, а теперь — только подумал. Вот какой добрый я стал, никого не задираю.— Он в школе вечно писал на меня эпиграммы, — продолжала между тем Нонна. — Кстати, совсем не остроумные…— Признаю, — засмеялся Леон.— А теперь, когда узнал, что мы проектируем новый корабль…— Небывалый, — вставил Леон.— Новый корабль, — упрямо повторила Нонна, — он вспомнил о моем существовании и принялся вызывать по видео, пока у меня не лопнуло терпение и я не ответила: «Хорошо, прилетай». Леон хочет набраться впечатлений для новой поэмы.— Все правильно, — подтвердил Леон, — кроме одного: поэму я пока писать не собираюсь. Просто хочется посмотреть, как работают конструкторы, послушать ваши разговоры…Борг сказал:— Наши профессиональные разговоры будут тебе непонятны, а будничные — неинтересны. Впрочем, слушай, если хочешь.Леон посмотрел на главного несколько обескураженно. Потом перевёл взгляд на меня, как бы ожидая поддержки. Я знал, что ему хотелось сейчас услышать: «Как? Ты называешь будничным разговор о корабле, которому предстоит уйти в глубины Галактики?» Вот что хотелось услышать Леону. Но я молчал. Глубины Галактики… Ах, да не надо громких слов. Оставим их поэтам…Было в словах Леона нечто другое, поселившее во мне неясную тревогу.— Ты был на Венере? — спросил я.Я знал, что, хотя комиссия Стэффорда давно закончила работу, на Венеру устремились по собственному почину исследователи-добровольцы — биологи и экологи, психологи и парапсихологи, просто генетики, онтогенетики, эпигенетики — большинство из них придерживалось взглядов Баумгартена.— Я провёл на Венере четыре месяца, — сказал Леон.— Ну, и как там?Как там мои родители, Филипп и Мария Дружинины, — вот что мне хотелось бы знать более всего. Но, конечно, не приходилось ждать ответа на этот вопрос.— На Венере сложно, — сказал Леон. — Я разговаривал со многими примарами, и… я не очень силён в психологии, но впечатление такое: никакой враждебности, ничего такого нет. У них свои трудные проблемы, очень трудные, и земные дела их не интересуют. В этом — суть обособления примаров.— Надо принять меры, — заявил Гинчев. — Решительные меры. Иначе эволюция их обособления приведёт к полному отрыву. Венера будет потеряна.— Какие меры ты имеешь в виду? — спросил Леон.— Не насильственные, разумеется. Ну, скажем, прививки. Что-то в этом роде предлагал Баумгартен.— Примары не пойдут ни на какие прививки. Вообще там назревает недовольство. Они охотно сотрудничали с комиссией Стэффорда, но теперь, похоже, исследователи им надоели.Можно их понять, подумал я.Я посмотрел на Андру, наши взгляды встретились, в её глазах я прочёл беспокойство. Знает, что Венера — трудная для меня тема. Ах ты, милая… Я улыбнулся ей: мол, не надо тревожиться, мы с тобой сами по себе, а Венера — сама по себе… Но Андра не улыбнулась в ответ.— Ходит слух, — продолжал Леон, — что кто-то из примаров вышел из жилого купола без скафандра и пробыл четверть часа в атмосфере Венеры без всякого вреда для себя. Понимаете, что это значит? Правда, проверить достоверность слуха не удалось.— Чепуха, — сказала Нонна. — Психологическое обособление не может вызвать такие резкие сдвиги в физиологии. Они остаются людьми, а человек без скафандра задохнётся в венерианской атмосфере.«Остаются людьми»… Что-то у меня испортилось настроение, и я уже жалел, что затеял этот разговор.— Лучше всего, — сказал я, — оставить примаров в покое.— Да как же так — в покое! — тут же вскинулся Гинчев. — Ты понимаешь, что говоришь, Улисс? Существует логика развития. Сегодня — равнодушие, завтра — недовольство, а послезавтра — вражда! Понимаешь ты это — вражда! Как же можем мы…— Сделай одолжение, не кричи, — перебил я его, морщась. — У Баумгартена, что ли, научился?.. Не будет никакой вражды.— Как же не будет! — вскричал Гинчев и вдруг умолк, глядя на меня и часто моргая. Вспомнил, должно быть, что я примар.В наступившем молчании было слышно, как Гинчев завозил под столом ногами. Борг отхлебнул вина из своего стакана, тихонько крякнул. Андра сидела против меня, странно ссутулившись, скрестив руки и обхватив длинными пальцами свои обнажённые локти. Чем-то она в эту минуту была похожа на свою мать. Да, да, вот так же, в напряжённой позе, сидела когда-то Ронга в забитом беженцами коридоре корабля, с широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас.Что было в глазах у Андры?..Вдруг она выпрямилась, тряхнула головой и, взглянув на меня, слабо и как-то растерянно улыбнулась. Узкие кисти её загорелых рук теперь лежали на столе. Я с трудом поборол искушение взять эти беспомощные руки в свои… взять и не выпускать-никогда…— Улисс, — услышал я бодрый низкий голос Леона. — Улисс, я обрадовался, когда узнал от Нонны, что ты здесь. Давно мы не виделись. Как поживаешь, дружище? Почему тебе никогда не придёт в голову вызвать меня по видео?Я посмотрел на него с благодарностью. Мы не были друзьями, и мне действительно ни разу не приходило в голову вызвать его.Почему? Почему я не вызываю Костю Сенаторова? Ведь он мне далеко не безразличен…— Редко бываю на шарике, — ответил я. — Рейсы у меня теперь долгие.— Рейсы долгие, а жениться ты всё-таки успел? — Леон подмигнул мне. — Поздравляю, Улисс. У тебя замечательная жена.Снова завязался общий разговор. Теперь Леон заговорил о своеобразии венерианского интерлинга, о словечках, непонятных для землян, об особенностях версификации в стихах и песнях тамошних поэтов. Ну, это была его тема. Меня не очень волновало, что поэты Beнеры явно отходят от семантической системы и все более склоняются, как выразился Леон, к кодированию эмоций. Андра — вот кто разбирается в таких вещах, и она, конечно, тут же ввязалась в спор с Леоном.Я начитан довольно-таки беспорядочно и не силён в поэзии. Мне нравятся философские поэмы Сергея Ребелло и космические циклы Леона Травинского. Из поэтов прошлого столетия я охотнее всего чигаю Хлебникова. Ещё в школьные годы меня поразили стихи этого поэта, не признанного в своё время и необычайно популярного в нашем веке.Не знаю, достигнут ли уже «лад мира», но удивительно, как мог провидеть его из дальней дали этот человек. Помните его: Лети, созвездье человечье,Все дальше, далее в просторИ перелей земли наречьяВ единый смертных разговор. Это ведь о нашем времени. Недаром он называл себя «будетлянином». И вправду он весь был устремлён в будущее. Недавно отмечали стопятидесятилетие со дня смерти Хлебникова, и в Северную Коммуну, где умер Хлебников, слетелись толпы его почитателей. Там открыли памятник ему с надписью: «Будетлянину от благодарных потомков». Жаль, я был в тот день в рейсе у Юпитера, а то бы непременно туда поехал.Какая-то смутная мысленная ассоциация побудила меня оглянуться на Феликса. Его не было, кресло у двери, в котором он сидел, пустовало. Когда он успел незаметно улизнуть? Странный человек… Глава тринадцатая ЖИЗНЬ ПИЛОТСКАЯ Жизнь пилотская!Не успел мой отпуск перевалить за половину, как меня отозвали и предложили внерейсовый полет на Венеру. Я бы мог и отказаться: существуют санитарные нормы и все такое. Но уж очень срочная возникла надобность, и, как назло, именно в этот момент Управление космофлота не располагало свободными экипажами, кроме нашего. Такое уж у меня счастье.А случилось то, что предсказывал Леон Травинский. Венерианские примары попросили исследователей «очистить планету». Собственно говоря, никто учёных не прогонял, и они могли жить на Венере сколько угодно. Примары просто отказались подвергаться исследованиям и перестали отпускать энергию для питания приборов.Венерианские овощи, растительное мясо и фрукты были великолепны, но не сидеть же без дела только ради того, чтобы набивать ими желудки. И вот психологи и парапсихологи, биологи и экологи, онтогенетики и эпигенетики засобирались домой. Очередной рейсовый должен был прибыть на Венеру через четыре месяца, но ожидать так долго учёные не пожелали. Результатом их настойчивых радиограмм и был мой досрочный отзыв из отпуска.Три дня наш корабль стоял на Венере, грузовые отсеки набивались багажом учёных и контейнерами с пищеконцентратом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34