Вдруг заскрипел голос леди Гаезин:
– Ты должна с ней поговорить, Фелисин, обратиться с просьбой. У меня есть богатые друзья…
Ворчанье бандита превратилось в рев:
– Посмотри вперед, на нашу цепь, старая карга, – вот где находятся все твои богатые друзья!
Фелисин только покачала головой. «Даже при жизни отца, – думала она, – на это ушли бы месяцы ожиданий».
Вновь воцарилось молчание, такое же томительное, как и до перепалки. Затем бывший священник прочистил горло, сплюнул и пробормотал:
– Это не самая плохая идея – искать спасенья у женщины, которая просто выполняет приказы, леди. Какая разница, что она приходится сестрой этой девушки.
Фелисин вздрогнула, пристально посмотрев на мужчину:
– Вы предполагаете…
– Да ничего он не предполагает, – зарычал головорез. – Забудь о своем происхождении, в нынешней ситуации оно тебе не на пользу. Это работа императрицы. Может быть, ты полагаешь, что это касается только тебя, а может быть, ты вынуждена так думать из-за своего происхождения…
– Какого происхождения? – резко засмеялась Фелисин. – К какому Дому принадлежишь ты?
Головорез оскалился:
– К Дому Позора. Ну и что с того? От этого сейчас он не имеет никаких преимуществ.
– Так я и думала, – сказала Фелисин, с трудом проигнорировав последнее высказывание, которое было по сути правдой. Она сердито посмотрела на охранников:
– Что происходит? Почему мы здесь до сих пор сидим? Бывший священник сплюнул вновь.
– Час Жажды прошел. Всю толпу, находящуюся сейчас вне Круга, нужно привести в порядок, – ответил он, глядя из-под густых бровей. – Крестьян необходимо настроить на боевой лад. Мы будем только первым примером, девушка, о котором должны узнать все. Скоро все жители империи, имеющие благородную кровь, будут осведомлены о событиях, произошедших в Унте.
И – Нонсенс! – затрещала леди Гаезин. – С нами должны обращаться согласно сану. Императрица обязана нас уважать!
Головорез хмыкнул в третий раз и, вероятно, для смеха сказал:
– Если бы глупость считалась преступлением, тебя бы арестовали, леди, много лет назад. Страшный человек прав: немногие из нас собираются сесть на рабовладельческий корабль.
Этот парад вдоль аллеи Колоннады через несколько часов превратится в кровавую бойню. Вы тоже в ней поучаствуете, – пригрозил он, сузив зрачки при взгляде на охранников. – Старый Баудин не собирается быть разорванным толпой крестьян…
Фелисин почувствовала страх, который сжал все ее внутренности. Борясь с дрожью, она спросила:
– Ты не возражаешь, если я останусь рядом, Баудин? Он высокомерно взглянул на нее.
– Ты для меня немного полновата, – ответил он, а затем отвернулся и добавил: – Но действовать вольна по своему усмотрению.
Бывший священник склонился к ней.
– Подумай об этом, девушка, ведь ваше соперничество теперь не похоже на пустую перепалку и дерганье за косички, как это было в детстве. Вероятно, твоя сестра хочет быть уверена, что ты…
– Она – адъюнкт Тавори, – отрезала Фелисин, – и она мне больше не сестра. Это женщина отреклась от нашего Дома по приказу императрицы.
– Если так, то я подозреваю, что здесь замешаны личные чувства.
Фелисин нахмурилась:
– Откуда ты об этом что-то знаешь? Мужчина иронически склонил голову:
– Сначала вор, потом священник, а теперь – историк. Я хорошо осведомлен о той напряженной ситуации, в которой сейчас пребывает аристократия.
Глаза Фелисин медленно расширились, она проклинала себя за недогадливость. Даже Баудин, который не мог удержаться, чтобы не подслушать, заинтересованный, склонился вперед.
– Гебориец, – произнес он. – Прикосновение Света! Мужчина поднял руки:
– Тот же свет, что и раньше.
– Ты написал Новую историю, – сказала Фелисин. – Совершенная измена –…
Ровные, как струна, брови Геборийца приподнялись, изображая тревогу:
– Боги запретили! Это всего лишь философское расхождение мнений, и ничего более! Это слова самого Антилопы, сказанные им в мою защиту на суде; благослови его, Фенир!
– Но ведь императрица его не послушала, – сказал, ухмыляясь, Баудин. – И в конце концов, у тебя хватило смелости сказать, что она – убийца и правитель, который не справляется со своими обязанностями.
– Нашел запрещенную рукопись, не так ли? Баудин сощурился.
– В любом случае, – продолжал Гебориец свои рассуждения, обращаясь к Фелисин, – твоя сестра – адъюнкт, скорее всего, планировала, чтобы ты попала на корабль невольников. Твой брат, пропавший на Генабакисе, убил вашего отца… по крайней мере, я так слышал, – добавил он, ухмыляясь. – Но ведь именно сплетни об изменниках заставили вашу сестру перейти к действиям, не так ли? Очистить семейное имя и все такое…
– Это похоже на правду, Гебориец, – сказала Фелисин с отчаяньем в голосе, но не обращая на него никакого внимания. – Мы расходились с Тавори во мнениях, и вы видите, что из этого получилось.
– Во мнениях по поводу чего? Она не ответила.
Внезапно в цепи почувствовалось какое-то волнение. Охранники выпрямились и повернулись лицом к Западным воротам Круга. Фелисин побледнела, когда неожиданно увидела сестру, которая стала теперь адъюнктом Тавори, наследницей Лорн, погибшей в Даруджистане. Она восседала на чистокровном жеребце, привезенном не иначе как из конюшен Тавори. Рядом находилась ее извечная спутница Тамбер – прекрасная молодая женщина, чьи длинные золотисто-каштановые волосы дали ей имя. Откуда она взялась, никто не знал, но сейчас она была главной помощницей Тавори. За этими двумя прекрасными наездницами стояло около двух десятков офицеров и взвод тяжелой кавалерии, солдаты которой выглядели очень необычно.
– Смешно они выглядят, – пробормотал Гебориец, разглядывая наездников.
Баудин вытянул вперед голову и сплюнул:
– Это Красные Мечи, бескровные ублюдки. Историк бросил на него ироничный взгляд.
– Благодаря своей профессии ты немало путешествовал, Баудин. Видел ли ты морские стены Арена?
Тот беспокойно заерзал, пожимая плечами:
– Пожил бы ты с мое, страшный человек. К тому же слухи об их прибытии гуляют в городе уже целую неделю.
Ряды Красных Мечей зашевелились, и Фелисин увидела, как пальцы бойцов крепко сжали оружие, а островерхие шлемы повернулись как один в сторону адъюнкта. «Моя родная сестра, Тавори, неужели исчезновение брата так сильно ранило тебя? – Думала Фелисин. – Увидев расплату, ты сможешь представить себе, как велика его ошибка… и после этого, чтобы доказать свою абсолютную преданность, ты выберешь символическую жертву между мною и нашей матерью. Не думаешь ли ты, что Худ хочет получить обе жертвы? По крайней мере, мать с любимым мужем сейчас…» Фелисин видела, как Тавори бегло осмотрела охрану, а затем что-то сказала Тамбер. Та поспешила на своем коне к Восточным воротам.
Баудин хрюкнул вновь.
– Выглядит впечатляюще. Я думаю, бесконечный час готов к своему началу.
«Существовала только одна причина, по которой императрицу можно было обвинить в убийстве, но совсем по другой причине было легко предугадать дальнейшее развитие событий. Если бы она только прислушалась к моим предупреждениям!» Гебориец поморщился, когда их колонна потащилась вперед: кандалы больно врезались в лодыжки.
Люди, старающиеся выглядеть культурными, с недоверием глазели на колонну: наблюдение за униженными и осужденными являлось основной частью их правильного воспитания. Это было приятно и безопасно; однако вид избалованных аристократов удручал бедняков даже больше, чем показное величие.
Гебориец рассказал обо всем, что было, в его трактате, и сейчас лицо историка выражало только горькое изумление при виде действий адъюнкта Тавори – правой руки императрицы Лейсин. Начались проявления крайней жестокости – семьи арестовывались прямо посреди ночи. Срывая двери и врываясь в дома, солдаты вытаскивали людей из кроватей, не обращая внимания на причитавшую прислугу. Это стало первой волной, шокирующей жителей. Ничего не понимающих после сна людей с благородной кровью связывали и заковывали в кандалы, заставляя стоять перед пьяными судьями и присяжными, которых брали среди бедняков прямо на улице. Это была плохо скрываемая насмешка над правосудием, которая убила в жителях последнюю надежду на цивилизованное решение проблемы. Не осталось ничего, кроме хаоса и первобытной жестокости.
«Одна за другой волны террора потрясали город. Тавори хорошо знала свое собственное сословие, все его слабости, поэтому безжалостно ими манипулировала. Что могло заставить человека проявлять такую жестокость?»
Бедняки толпились на улицах, где проводились погромы, и выкрикивали приветственные лозунги в честь императрицы. Тщательно спланированный бунт, превратившийся в резню и грабежи Дворянского Квартала, имел целью уничтожить тех, кого еще не удалось заковать в кандалы. Люди были просто отданы на растерзание – это должно было утолить жажду крови. Увидев, какой размах приняла «священная война» и испугавшись, что город будет спален дотла, императрица изменила свой приказ.
И все же эта женщина сделала несколько ошибок. Используя любую возможность, чтобы изолировать недовольную своенравную интеллигенцию и сжать боевой кулак вокруг столицы, она призывала все новые и новые силы на «защиту от благородной когорты, готовящей заговор и измену».
Порабощенное достоинство стало платой этой милитаризованной экспансии. В империи давно ходили слухи о готовящемся терроре, но даже они не спасли аристократию от преследования после выхода декрета, приказывающего провести подобные жестокие чистки по всем городам.
Горькое зрелище! Гебориец искал место, куда бы в отчаянии сплюнуть – к старику возвращались привычки тех времен, когда он был еще карманником в Мышином Квартале Малаза. Историк видел напряжение на лицах большинства людей, стоявших в колонне. Многие из них были в пижамах, запачканных углем, – их лишили даже самой простой возможности сменить одежду. Растрепанные волосы, ошеломленное выражение лица, неудобные позы – толпа вне Крута жаждала видеть все это.
«Добро пожаловать на улицы», – сказал себе Гебориец в тот момент, когда охранники начали вновь подталкивать их колонну. Адъюнкт сидела в седле, возвышаясь над толпой, и холодно смотрела на происходящее внизу. Ее лицо почти ничего не выражало – тонкие щелки глаз, прямой рот с тонкими губами – все было бесстрастно. «Черт возьми, – подумал Гебориец, – но ведь не родилась же она такой!» Он обернулся и поглядел на ее младшую сестру, которая сейчас спотыкалась за спиной. Тем временем взгляд адъюнкта Тавори продолжал скользить по колонне. Задержавшись на мгновение на своей сестре, она с невозмутимым выражением лица продолжила знакомство с заключенными – эта пауза стала единственным проявлением родственных чувств.
Охранники открыли восточные ворота, как только первые члены этой невеселой колонны достигли их. Фелисин оставалось до них около двухсот шагов. Через старый сводчатый проем пронесся громкий рев – волны звука, отражавшиеся от высоких стен и поднимавшиеся вверх, распугали голубей, расположившихся на навесе крыши. Звук хлопающих крыльев был похож на благодарные аплодисменты, хотя Геборийцу показалось, что только он оценил эту ироничную шутку богов.
Не меняя направления движения, он сумел немного наклониться к земле. Историк принялся исступленно шептать воззвание: «Худ сохранил свои чертовы секреты. Старая ты свинья, Фенир! Здесь кругом такая зараза, от которой я никогда не отделаюсь. Посмотри повнимательнее вниз, чтобы заметить, в кого сейчас превратился твой своенравный сын!»
Временами мысли в голове у Фелисин приходили в порядок, и она пыталась противоборствовать тому водовороту ужасных событий, который разворачивался перед ее глазами. Солдаты стояли вдоль аллеи Колоннады в три ряда, однако некоторые зеваки из толпы вновь и вновь находили слабые места в этом грозном заслоне. Она видела, как ее цинично рассматривали, пытаясь задеть кулаками. Грязные лица что-то орали и плевали в нее. И даже когда Фелисин приходила в сознание, она видела только окружающие ее чьи-то уродливые руки – без пальцев, покрытые шрамами и коростой, которые старались подтолкнуть все вперед и вперед. Однако еще ни одна рука не дотронулась до священника, все его панически боялись. И пока во главе стоял Баудин, производящий еще более ужасное впечатление, чем окружающая их толпа, Фелисин считала себя в относительной безопасности.
Он убивал без усилий, отбрасывая с презрением бездыханные тела со своего пути, сопровождая это страшными криками и жестами, зазывающими новых жертв. Даже солдаты в своих островерхих шлемах чувствовали смущение от его насмешек, крепче берясь за пики и сжимая рукоятки своих мечей.
Оскалив рот в ужасной гримасе, Баудин шел под шквалом камней. Его нос был разбит точно брошенным обломком кирпича, невольничья туника, пропитанная кровью и слюной из-за постоянных плевков, превратилась в лохмотья. Однако каждого, кто попадался на его пути, он намертво хватал и душил. Сокрушительное продвижение Баудина замедлялось только тогда, когда охранники начинали проявлять в отношении его особое внимание, либо когда впереди спотыкалась леди Гаезин. Тогда он обнимал ее за руки чуть пониже плеч, не слишком нежно, а потом толкал вперед, не переставая все время изрыгать страшные проклятья.
Вокруг его фигуры в воздухе начал витать страх, и толпа разъяренных бедняков постепенно поредела. Скоро нападения прекратились вообще, несмотря на то, что град камней не ослабевал, причем некоторые из них даже достигали цели.
Тем временем шествие через город продолжалось. В ушах Фелисин стоял дикий звон, доставлявший сильную боль. Она слышала все, что творилось вокруг, однако картины, предстающие перед глазами, впечатляли ее еще сильнее.
Ворота были уже видны, когда толпа дикарей обнаружила брешь среди солдат-охранников; волна ярости прорвала оцепление и обрушилась на заключенных.
Фелисин услышала, как Гебориец, толкая ее, шепнул в самое ухо:
– Сейчас это единственная возможность!
Рев Баудина разнесся по округе. Все смешалось: руки рвали, ногти царапали. Последние лохмотья, оставшиеся от одежды Фелисин, были сорваны прочь. Чья-то рука схватила ее за волосы, рванула на себя и начала мотать из стороны в сторону, пытаясь сломать позвоночник. Она услышала неистовый вопль и вдруг осознала, что он исходит из ее собственного горла. Внезапно сзади послышалось нечеловеческое рычанье: хватка ослабла, а затем и полностью исчезла. Вслед за этим новый вопль, который, вероятно, принадлежал ее обидчику, потряс воздух.
По инерции толпы их стало бросать в разные стороны. Впереди показалось лицо Геборийца, который сплевывал чей-то окровавленный лоскут кожи. Внезапно вокруг Баудина все расступились. Он присел, извергая из разбитых губ поток проклятий. Его правое ухо было оторвано вместе с участком кожи, волос и плоти, оголяя на виске тускло поблескивающую поверхность влажного черепа. Вокруг лежали растерзанные тела, некоторые из которых еще пытались двигаться. У ног Баудина оказалась леди Гаезин. Он схватил ее за волосы, выставив всем на обозрение старческое женское лицо. Казалось, время остановилось: эта сцена приковала все внимание ошарашенных людей, для которых окружающий мир на мгновение прекратил свое существование.
Бандит оскалил зубы в страшной усмешке.
– Я не причисляю себя к хныкающим аристократам, – прогремел он, поднимая взгляд на толпу. – Чего вы хотите? Вы хотите крови этой благородной дамы?
Толпа дружно взревела, поднимая вверх сжатые в кулаки руки. Баудин вновь отвратительно засмеялся.
– Мы пережили все это вместе, вы слышите меня?
Он выпрямился, поднимая леди Гаезин за голову вверх.
Фелисин не знала, была ли женщина в сознании. Глаза были закрыты, выражение лица – умиротворенное, отчего оно казалось почти юным по сравнению с остальным телом, покрытым грязью и синяками. Возможно, она была уже мертва. Теперь Фелисин могла поклясться, что это было действительно так. Что-то Должно было произойти – что-то такое, что разрядит эту невыносимое напряжение, витавшее в воздухе.
– Она ваша! – вскричал Баудин.
Схватив другой рукой женщину за подбородок, он рванул голову на себя. Шея странно хрустнула, и тело медленно обвисло. Обернув железную цепь, которой были связаны все невольники, вокруг ее шеи и туго натянув, он начал пилить. Показалась кровь, придавая цепи вид дьявольского галстука.
Фелисин чуть не лишилась чувств от ужаса.
– Будь милосердным, Фенир, – прохрипел Гебориец молитву своему бывшему господину.
Толпа оторопело молчала. Несмотря на жажду крови, многие в отвращении начали пятиться назад. Внезапно появился отбившийся от своих товарищей солдат. Его молодое лицо, не скрытое шлемом, было бледным от ужаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17