Звали ее Лори Тейлор.
У Лори кончились сигареты, и она точно знала, что в это позднее время в благовоспитанной Западной Германии сигареты можно купить только на редких круглосуточных автозаправках, вокзалах и в специальных сигаретных автоматах, стоящих в любом ресторанчике или кафе.
Лори открыла дверь «Околицы», увидела Нужный сигаретный автомат рядом с туалетной дверью и опустила в Нужную щелочку автомата Нужную денежку за пачку Нужных ей сигарет.
Собралась было вернуться в свою роскошную машину, как вдруг услышала тихую гитару и несильный, но очень приятный мужской голос, который пел:
… Уж не одно воспоминанье
В душе моей возникло вновь.
Все то же в вас очарованье,
Все та ж в душе моей любовь…
У Лори даже горло перехватило!
Еще стоя в коридорчике, она трясущимися, нервными пальцами раскрыла пачку сигарет, прикурила от дорогой зажигалки, глубоко затянулась и решительно распахнула входную дверь в маленький зальчик кафе…
* * *
– Ну, малыш!.. Ты просто секс-гигант! Тощенький, но гигант… Тебе бы чуть-чуть техники, да витаминчиками подкормить со специальными пищевыми добавочками, да слегка мышцу подкачать гантельками и тренажерами – цены бы тебе не было! А если бы и была, то очень, очень хорошая. Тем более при таких нестандартных размерах! – напрочь взламывая «языковой барьер», на чистом русском языке с характерным московским «аканьем» сказала под утро Лешке Самошникову восхищенная Лори Тейлор – в советском девичестве Лариска Скворцова по кличке Цыпа, одна из самых молоденьких и удачливых московских валютных проституток из команды гостиницы «Метрополь» середины восьмидесятых.
Удача Лариске сопутствовала всегда и во всем. То ей в последнюю секунду удавалось вручить взятку «неприступному» следователю, когда по восемьдесят восьмой статье уголовного кодекса тех лет ей грозили четыре года заключения за «нарушение правил о валютных операциях»; то исхитрилась женить на себе милого и глуповатого представителя одной американской авиакомпании Боба Тейлора, а тот вывез ее в Нью-Йорк и даже сделал гражданкой Соединенных Штатов Америки.
За четыре года, проведенных там, не только удачливая, но и несомненно талантливая Цыпа-Лариска насобачилась щебетать по-английски так, что отличить ее от настоящей американки смог бы только тот, с кем она переспала еще в Москве. А в этом бизнесе Цыпа была незабываема!
Благодарная верность мужу, счастливейшему служащему «Америкен Эрлайнс» Бобу Тейлору, оградила Цыпу от каких бы то ни было шашней с его приятелями. Что, правда, не помешало ей втайне от Боба сняться в семидесяти трех порнофильмах и заработать за четыре года в Нью-Йорке вдвое больше, чем высокооплачиваемый Боб смог бы принести в дом за ближайшие десять лет…
Но однажды, чтобы подхлестнуть свою слегка ослабленную возрастом и компьютерными излучениями половую функцию, Боб притащил домой три порнографические видеокассеты, купленные им «для дома, для семьи» в одном из лучших секс-шопов Квинса.
Семейный просмотр первой же кассеты сработал с точностью до наоборот! Боб начисто лишился остатков этой самой функции, тут же превратившись в импотента высочайшей пробы. Ибо главным действующим лицом в этом увлекательном фильмике была его горячо любимая и беззаветно преданная ему супруга – миссис Лори Тейлор! В московском просторечии – Цыпа из «Метрополя».
Итак: мистер Тейлор остался в Нью-Йорке один на один со своей беспросветной импотенцией, обретенной в результате стресса от удивительного открытия, а американская гражданка миссис Лори Тейлор мгновенно перевела все свои денежки, честно заработанные на каторжном ложе киносоитий, из «Бэнк оф Нью-Йорк» в западногерманский «Дрезднер банк» и оказалась в Европе, в самом центре Германии.
Где, как и положено в Старом Свете, «американская звезда» была принята с распростертыми объятиями в самых фешенебельных домах порнопродукции – «Беаты Узе» и «Терезы Орловски».
Не говоря уже о шведских и датских компаниях попровинциальнее и помельче…
* * *
– Ну, если ты не пьешь, то хоть поешь чего-нибудь? – спросила голая Лори у голого артиста Самошникова.
– Нет, – ответил Лешка.
– На нет – и суда нет, – сказала Лори.
Она привстала, завернулась в красное с гигантскими желтыми цветами покрывало, подняла валявшуюся на полу Лешкину гитару и, поджав под себя ноги, уселась напротив Лешки.
– Тогда давай споем вместе, – предложила Лори и со знанием дела прошлась пальцами по гитарным струнам.
– А что? – спросил Лешка.
– Галича.
– Что Галича? – попытался уточнить Лешка. Но ответа он не услышал.
Глаза Цыпы-Лариски уже уставились в какую-то только ей ведомую бесконечность, пальцы тихо, но тревожно тронули струны гитары, и Цыпа из «Метрополя», по милицейским протоколам – Лариса Ивановна Скворцова, она же – подданная США миссис Лори Тейлор, она же – знаменитая фрау Лори, популярнейшая в мире сексбизнеса порнозвезда, чьи двухнедельные гонорары намного превышали оклад министра обороны ФРГ, запела приятным, чуть хрипловатым от бессонной ночи голосом:
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Под Нарвой, под Нарвой…
Лешка ошеломленно уселся на подушки, стыдливо прикрылся одеялом и тихо продолжил:
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Мы были – и нет…
Так и лежим, как шагали, попарно, –
пели они уже вдвоем, –
Попарно, попарно.
Так и лежим, как шагали, попарно,
И общий привет!
Резкий, жестокий аккорд… и снова еле слышно звучит гитара:
И не тревожит ни враг, ни побудка,
Побудка, побудка.
И не тревожит ни враг, ни побудка
Померзших ребят.
Только однажды мы слышим, как будто,
Как будто, как будто,
Только однажды мы слышим, как будто
Вновь трубы трубят.
Ах, как рванула Цыпа гитарные струны! У Лешки даже мороз по коже…
Что ж, подымайтесь, такие-сякие,
Ведь кровь – не вода!
Если зовет своих мертвых Россия,
Россия, Россия…
слаженно, будто полжизни вместе, пели Цыпа и Леха.
Если зовет своих мертвых Россия,
Так значит – беда! –
пел Лешка и понимал всю непозволительную и сентиментальную нелепость ситуации!
Не имела права эта песня звучать в роскошном доме самого богатого предместья одного из центральных городов Западной Германии.
Именно эта песня…
Именно в этом доме. Купленном бывшей московской валютной проституткой на деньги, полученные ею за тысячи и тысячи порнографических видеокассет, гуляющих по всему земному шару!
Но остановить эту песню Лешка тоже был не в силах.
Вот мы и встали в крестах да в нашивках,
В нашивках, в нашивках,
Вот мы и встали в крестах да в нашивках,
В снежном дыму…
– пели они оба уже в полный голос, –
Смотрим и видим, что вышла ошибка,
Ошибка, ошибка,
Смотрим и видим, что вышла ошибка,
И мы – ни к чему!..
Цыпа тренькнула одной струной, впервые посмотрела на сидящего, съежившегося под одеялом Лешку и тихо повторила:
– И мы – ни к чему… Алешенька.
И тогда Лешка простил и себе, и Лариске «эту песню в этом доме».
Показалось, что если представить себе, будто это не кровать, а некий крохотный мирок на двоих, изолированный от стен этого дома, от окружающего его сада, от города, на окраине которого раскинулся этот сад, от всей этой чужой страны, где и Лариска, и Лешка оказались выплеснутыми мутной волной дурацких и случайных обстоятельств, может быть, тогда они смогут иметь право хотя бы на редкие проявления сентиментальных нелепостей?..
– Ты когда последний раз звонил домой? – тихо спросила Цыпа.
Лешка смутился, потянулся за сигаретами.
– Ладно, – сказала Цыпа. – Твое дело. Хочешь хорошую работу? Не по двенадцать марок в час за разборку мусора, не по пятьдесят за вечер с гитаркой… По пятьсот за смену. Поначалу только. Дальше – больше. В смысле за съемочный день. Ты же артист, а это примерно одно и то же.
Лешка сообразил, что предлагает ему Лариска, отвел глаза в сторону:
– Но я же артист драматический.
– А кому ты нужен здесь «драматический»?! – Лариска от злости даже басовые струны на гитаре рванула. – Был бы ты цирковой, еще куда ни шло: встал вверх ногами, перевернулся через голову, и всем все понятно. А драматический ты артист или, еще чего хуже, писатель русский, – кому ты здесь на Западе сдался? Я четыре года в Америке прожила – знаешь, сколько я таких русских гениев повидала?! В Москве или в Ленинграде на них рот разевали, в киосках «Союзпечать» фотками торговали, за их автографами девки в драку, а там, в Нью-Йорке… Кто они? Где они?.. Сидят на грошовом вэлфере и не чирикают. И здесь то же самое. Что социал им бросит, то они и схавают. Мне партнер нужен, Алеха. На которого я бы по-настоящему заводилась. Чтобы в сердце хоть что-нибудь шевелилось!.. Любимый партнер, постоянный, а не случайный кобель с тупой харей и перекачанными мускулами. Сколько я еще продержусь в этой индустрии? Цех-то – вредный! Тут лошадиного здоровья не хватит. Пора свою фирму открывать – под американским флагом. Хочешь со мной?
Лешка загасил сигарету в пепельнице, сказал тихо, потерянно:
– Я домой хочу.
– Чего же ты не звонишь им? Они же там небось с ума сходят.
– Я звонил, – понуро сказал Лешка.
– Когда?
– Еще когда с театром по воинским частям между Лейпцигом и Эрфуртом ездили.
– А потом?
– Потом стеснялся…
– Ну и сволочь же ты! А посмотришь – и не скажешь… Звони немедленно! Вот тебе телефон – звони сейчас же. Вались в ноги, проси прощения, убалтывай их, как можешь. Это же родные люди! Елочки точеные, была бы у меня хоть какая-нибудь родня – я бы вообще с телефона не слезала бы! Так и висела бы на шнуре, как обезьяна на лиане… Звони, сукин кот, расскажи им, что жив-здоров, успокой.
– Да знают они, наверное, все, – сказал Лешка. – Мне один знакомый эмигрант в «Околице» говорил, будто бы в «Комсомолке» была заметка – дескать, такой-то и такой-то остался на Западе. Про меня. Так что они, наверное, прочитали.
– А то, что им из-за тебя КГБ кишки на барабан мотал, ты об этом подумал?
– Ну, и это, конечно…
Лариска отложила гитару в сторону, выпуталась из красного с желтыми цветами покрывала, спрыгнула голая с кровати, накинула длинный шелковый халат, пододвинула к Лешке телефон поближе:
– Звони, кайся. О бабках не думай – звони. Я их потом с налогов спишу. Сколько нужно, столько и разговаривай. И помни, Алешенька, что бы ни случилось, своих нельзя подставлять. Их беречь нужно. Звони. А я пока приму душ и приготовлю завтрак. А потом я тебя на ипподром свожу. Я до завтра совершенно свободна. Ни съемок, ни хрена. Проведем день любви, азарта и зрелищ!
Лариска взяла вчерашнюю вечернюю газету с туалетного столика, заглянула в последнюю страницу:
– Сегодня будет несколько очень загадочных и интересных забегов! Здешний ипподром, если не считать Московского и английского Эпсомского, – лучший в Европе… Ну, еще в Мадриде очень приличненький. Играл когда-нибудь? В смысле – на лошадок ставил?
– Нет. И не бывал никогда в жизни.
– Ура! Новичок – к счастью!.. И ничегошеньки в этом не тянешь?
– Ровным счетом. Что-то смутно припоминаю из классической литературы… Ты-то откуда такой специалист?
– Года два назад фильмик снимали – ипподром, конюхи, жокеи, конюшни и пара «светских» дам. Ну, дамы, естественно, мы с одной чешкой, жокеев и конюхов тоже наши изображали… Короче – свальный грех на конюшне. Кассета разошлась по всему миру! Я потом на ежегодном Эротико-Форуме за нее лауреатом золотого «Венуса» стала. Это порнографический «Оскар»… С тех пор «заболела» скачками, рысистыми бегами. Играю как ненормальная! Последнее время не везет, но… Только не терять надежды! Люди, знаешь, сколько оттуда бабок увозят – главное, лошадку угадать! Хотя для меня дело совсем не в деньгах – я, Алешик, там просто отдыхаю от всей этой своей блядской мототени… Звони в Ленинград, завтракаем и едем. Понял?
– Да.
– Код Союза и Ленинграда помнишь?
– Помню.
– Вот и звони. И учти – у нас там сейчас на два часа позже, чем здесь, в Германии…
Лори вышла из спальни, а Лешка подумал: «Забавная штука… Эта удивительная гражданка США миссис Лори Тейлор, „эротико-дива“, как называли ее бульварные газеты и журналы светской хроники, эта фантастически богатая „порнозвезда“ наипервейшей величины, американка, живущая в одном из пяти самых больших городов Германии, в собственном потрясающем доме, выстроенном в очень престижном районе, бывшая москвичка Лариска Скворцова по кличке Цыпа, спустя много лет жизни на Западе, говоря о Советском Союзе, где она была всего лишь хорошенькой валютной проституточкой, преследуемой всей гигантской советской милицейско-судебной машиной из-за пары сотен долларов, заработанных тяжким бабским трудом, она все-таки автоматически, даже не отдавая себе отчета об истинном смысле произносимого, сказала: „… У НАС ТАМ на два часа позже…“
«У нас там…» «Наверное, это из того же лукошка „сентиментальных нелепостей“», – подумал Лешка и стал набирать по международному коду домашний номер телефона в Ленинграде, на улице Бутлерова…
* * *
Нет, нет!.. Я не вернулся в сегодняшнее ночное купе «Красной стрелы», мчащейся из Москвы в Санкт-Петербург.
Каким-то образом я так и остался в Том Времени…
Сейчас я понимаю – это было дело рук Ангела, моего поразительного соседа по купе. Это он нашел единственно верный монтажный стык, исключающий долгие объяснения происходящего:
…вот Лешка Самошников здесь, в Западной Германии, набирает номер ленинградского телефона…
* * *
…а вот и я сам вместе с Лешкиным телефонным звонком оказываюсь тоже в Ленинграде Того Времени, на Бутлерова, в трехкомнатной квартире – «распашонке», где, к несчастью, уже не живет Натан Моисеевич Лифшиц; куда, к сожалению, больше никогда не придет старый-старый друг Ваня Лепехин; где Фирочка и Серега Самошниковы вместе с Любовью Абрамовной Лифшиц как чуда ждут какой-нибудь амнистии или Указа, которые дадут возможность их сыну и внуку – заключенному детской колонии строгого режима Толику-Натанчику – вернуться домой хоть на годик раньше отмеренного ему срока…
А как мечтают о весточке «оттуда», из этой проклятой Западной Германии, от их глупого, талантливого и любимого Лешки, который почему-то не может дать о себе знать уже несколько месяцев.
Только слухи, слухи, трепотня разная – как вокруг любого, кто за бугром оказался…
То будто бы Лешка уже в Голливуде снимается, то болтают, что он в Западном Берлине, в каком-то самом главном театре Гамлета репетирует…
Конечно, Лешке Самошникову в таланте не откажешь. Все может быть. Там тебе не псковский театрик.
А что, если это все вранье?..
– Господи всемилостивый! Если ты есть на белом свете, помоги нашим мальчикам, спаси их и помилуй! Они очень, очень хорошие…
Так шептала Любовь Абрамовна, протирая влажной тряпкой книжный стеллаж в «детской», где теперь жила она.
В большой комнате зазвонил телефон.
– Мама! Телефон!.. – закричала из кухни Фирочка. – Возьми трубку, пожалуйста! У меня руки в тесте. Это, наверное, Сережа с работы звонит…
Любовь Абрамовна вышла из «детской» в большую комнату, подняла трубку непрерывно звонящего телефона:
– Алло… Я вас слушаю.
– Двести сорок девять тридцать восемь одиннадцать? – спросил женский голос.
– Да, – ответила Любовь Абрамовна, и на мгновение ее сердце сделало пугающий кувырок.
Ноги у нее подкосились, и она тяжело опустилась на диван.
– Западная Германия вызывает, – с отчетливо неприязненными нотками в голосе сказала телефонная женщина. – Говорите.
– Фира… Фирочка!!! – слабенько прокричала Любовь Абрамовна. – Германия!..
На ходу вытирая руки кухонным полотенцем, в комнату влетела Фирочка. Перехватила телефонную трубку у матери, прижала к себе Любовь Абрамовну, чтобы та не упала с дивана на пол, и закричала в трубку:
– Я слушаю!.. Слушаю! Слушаю!..
И вдруг неожиданно – совсем тихо:
– Сынулечка… Маленький мой. Лешечка, родненький!.. Деточка моя любимая…
* * *
… Все-таки за последние три-четыре года я изрядно постарел.
Чувствую я это во всем: легко засыпаю, ночью чаще, чем раньше, хожу в туалет…
Просыпаюсь часам к пяти-шести утра (независимо от того, во сколько я лег – в полночь или под утро), долго не сплю, пытаюсь читать, смотреть немецкие и англо-американские предутренние телевизионные программы, задремываю, через двадцать минут снова просыпаюсь…
Все реже и реже посещают меня эротические сны. И хотя к Этому мужской интерес у меня еще не угас, теперь он больше питается воспоминаниями о моем прошлом молодечестве, вызывая некий суррогат возбуждения. А еще мой увядающий интерес к Этому стал носить некий «оценивающе-наблюдательный» характер. То есть подсознательно исключив себя из числа участников процесса, я как бы приподнялся над Этим и позволяю себе поглядывать на Это откуда-то сверху, с каких-то уже белых, предсмертных вершин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
У Лори кончились сигареты, и она точно знала, что в это позднее время в благовоспитанной Западной Германии сигареты можно купить только на редких круглосуточных автозаправках, вокзалах и в специальных сигаретных автоматах, стоящих в любом ресторанчике или кафе.
Лори открыла дверь «Околицы», увидела Нужный сигаретный автомат рядом с туалетной дверью и опустила в Нужную щелочку автомата Нужную денежку за пачку Нужных ей сигарет.
Собралась было вернуться в свою роскошную машину, как вдруг услышала тихую гитару и несильный, но очень приятный мужской голос, который пел:
… Уж не одно воспоминанье
В душе моей возникло вновь.
Все то же в вас очарованье,
Все та ж в душе моей любовь…
У Лори даже горло перехватило!
Еще стоя в коридорчике, она трясущимися, нервными пальцами раскрыла пачку сигарет, прикурила от дорогой зажигалки, глубоко затянулась и решительно распахнула входную дверь в маленький зальчик кафе…
* * *
– Ну, малыш!.. Ты просто секс-гигант! Тощенький, но гигант… Тебе бы чуть-чуть техники, да витаминчиками подкормить со специальными пищевыми добавочками, да слегка мышцу подкачать гантельками и тренажерами – цены бы тебе не было! А если бы и была, то очень, очень хорошая. Тем более при таких нестандартных размерах! – напрочь взламывая «языковой барьер», на чистом русском языке с характерным московским «аканьем» сказала под утро Лешке Самошникову восхищенная Лори Тейлор – в советском девичестве Лариска Скворцова по кличке Цыпа, одна из самых молоденьких и удачливых московских валютных проституток из команды гостиницы «Метрополь» середины восьмидесятых.
Удача Лариске сопутствовала всегда и во всем. То ей в последнюю секунду удавалось вручить взятку «неприступному» следователю, когда по восемьдесят восьмой статье уголовного кодекса тех лет ей грозили четыре года заключения за «нарушение правил о валютных операциях»; то исхитрилась женить на себе милого и глуповатого представителя одной американской авиакомпании Боба Тейлора, а тот вывез ее в Нью-Йорк и даже сделал гражданкой Соединенных Штатов Америки.
За четыре года, проведенных там, не только удачливая, но и несомненно талантливая Цыпа-Лариска насобачилась щебетать по-английски так, что отличить ее от настоящей американки смог бы только тот, с кем она переспала еще в Москве. А в этом бизнесе Цыпа была незабываема!
Благодарная верность мужу, счастливейшему служащему «Америкен Эрлайнс» Бобу Тейлору, оградила Цыпу от каких бы то ни было шашней с его приятелями. Что, правда, не помешало ей втайне от Боба сняться в семидесяти трех порнофильмах и заработать за четыре года в Нью-Йорке вдвое больше, чем высокооплачиваемый Боб смог бы принести в дом за ближайшие десять лет…
Но однажды, чтобы подхлестнуть свою слегка ослабленную возрастом и компьютерными излучениями половую функцию, Боб притащил домой три порнографические видеокассеты, купленные им «для дома, для семьи» в одном из лучших секс-шопов Квинса.
Семейный просмотр первой же кассеты сработал с точностью до наоборот! Боб начисто лишился остатков этой самой функции, тут же превратившись в импотента высочайшей пробы. Ибо главным действующим лицом в этом увлекательном фильмике была его горячо любимая и беззаветно преданная ему супруга – миссис Лори Тейлор! В московском просторечии – Цыпа из «Метрополя».
Итак: мистер Тейлор остался в Нью-Йорке один на один со своей беспросветной импотенцией, обретенной в результате стресса от удивительного открытия, а американская гражданка миссис Лори Тейлор мгновенно перевела все свои денежки, честно заработанные на каторжном ложе киносоитий, из «Бэнк оф Нью-Йорк» в западногерманский «Дрезднер банк» и оказалась в Европе, в самом центре Германии.
Где, как и положено в Старом Свете, «американская звезда» была принята с распростертыми объятиями в самых фешенебельных домах порнопродукции – «Беаты Узе» и «Терезы Орловски».
Не говоря уже о шведских и датских компаниях попровинциальнее и помельче…
* * *
– Ну, если ты не пьешь, то хоть поешь чего-нибудь? – спросила голая Лори у голого артиста Самошникова.
– Нет, – ответил Лешка.
– На нет – и суда нет, – сказала Лори.
Она привстала, завернулась в красное с гигантскими желтыми цветами покрывало, подняла валявшуюся на полу Лешкину гитару и, поджав под себя ноги, уселась напротив Лешки.
– Тогда давай споем вместе, – предложила Лори и со знанием дела прошлась пальцами по гитарным струнам.
– А что? – спросил Лешка.
– Галича.
– Что Галича? – попытался уточнить Лешка. Но ответа он не услышал.
Глаза Цыпы-Лариски уже уставились в какую-то только ей ведомую бесконечность, пальцы тихо, но тревожно тронули струны гитары, и Цыпа из «Метрополя», по милицейским протоколам – Лариса Ивановна Скворцова, она же – подданная США миссис Лори Тейлор, она же – знаменитая фрау Лори, популярнейшая в мире сексбизнеса порнозвезда, чьи двухнедельные гонорары намного превышали оклад министра обороны ФРГ, запела приятным, чуть хрипловатым от бессонной ночи голосом:
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Под Нарвой, под Нарвой…
Лешка ошеломленно уселся на подушки, стыдливо прикрылся одеялом и тихо продолжил:
Мы похоронены где-то под Нарвой,
Мы были – и нет…
Так и лежим, как шагали, попарно, –
пели они уже вдвоем, –
Попарно, попарно.
Так и лежим, как шагали, попарно,
И общий привет!
Резкий, жестокий аккорд… и снова еле слышно звучит гитара:
И не тревожит ни враг, ни побудка,
Побудка, побудка.
И не тревожит ни враг, ни побудка
Померзших ребят.
Только однажды мы слышим, как будто,
Как будто, как будто,
Только однажды мы слышим, как будто
Вновь трубы трубят.
Ах, как рванула Цыпа гитарные струны! У Лешки даже мороз по коже…
Что ж, подымайтесь, такие-сякие,
Ведь кровь – не вода!
Если зовет своих мертвых Россия,
Россия, Россия…
слаженно, будто полжизни вместе, пели Цыпа и Леха.
Если зовет своих мертвых Россия,
Так значит – беда! –
пел Лешка и понимал всю непозволительную и сентиментальную нелепость ситуации!
Не имела права эта песня звучать в роскошном доме самого богатого предместья одного из центральных городов Западной Германии.
Именно эта песня…
Именно в этом доме. Купленном бывшей московской валютной проституткой на деньги, полученные ею за тысячи и тысячи порнографических видеокассет, гуляющих по всему земному шару!
Но остановить эту песню Лешка тоже был не в силах.
Вот мы и встали в крестах да в нашивках,
В нашивках, в нашивках,
Вот мы и встали в крестах да в нашивках,
В снежном дыму…
– пели они оба уже в полный голос, –
Смотрим и видим, что вышла ошибка,
Ошибка, ошибка,
Смотрим и видим, что вышла ошибка,
И мы – ни к чему!..
Цыпа тренькнула одной струной, впервые посмотрела на сидящего, съежившегося под одеялом Лешку и тихо повторила:
– И мы – ни к чему… Алешенька.
И тогда Лешка простил и себе, и Лариске «эту песню в этом доме».
Показалось, что если представить себе, будто это не кровать, а некий крохотный мирок на двоих, изолированный от стен этого дома, от окружающего его сада, от города, на окраине которого раскинулся этот сад, от всей этой чужой страны, где и Лариска, и Лешка оказались выплеснутыми мутной волной дурацких и случайных обстоятельств, может быть, тогда они смогут иметь право хотя бы на редкие проявления сентиментальных нелепостей?..
– Ты когда последний раз звонил домой? – тихо спросила Цыпа.
Лешка смутился, потянулся за сигаретами.
– Ладно, – сказала Цыпа. – Твое дело. Хочешь хорошую работу? Не по двенадцать марок в час за разборку мусора, не по пятьдесят за вечер с гитаркой… По пятьсот за смену. Поначалу только. Дальше – больше. В смысле за съемочный день. Ты же артист, а это примерно одно и то же.
Лешка сообразил, что предлагает ему Лариска, отвел глаза в сторону:
– Но я же артист драматический.
– А кому ты нужен здесь «драматический»?! – Лариска от злости даже басовые струны на гитаре рванула. – Был бы ты цирковой, еще куда ни шло: встал вверх ногами, перевернулся через голову, и всем все понятно. А драматический ты артист или, еще чего хуже, писатель русский, – кому ты здесь на Западе сдался? Я четыре года в Америке прожила – знаешь, сколько я таких русских гениев повидала?! В Москве или в Ленинграде на них рот разевали, в киосках «Союзпечать» фотками торговали, за их автографами девки в драку, а там, в Нью-Йорке… Кто они? Где они?.. Сидят на грошовом вэлфере и не чирикают. И здесь то же самое. Что социал им бросит, то они и схавают. Мне партнер нужен, Алеха. На которого я бы по-настоящему заводилась. Чтобы в сердце хоть что-нибудь шевелилось!.. Любимый партнер, постоянный, а не случайный кобель с тупой харей и перекачанными мускулами. Сколько я еще продержусь в этой индустрии? Цех-то – вредный! Тут лошадиного здоровья не хватит. Пора свою фирму открывать – под американским флагом. Хочешь со мной?
Лешка загасил сигарету в пепельнице, сказал тихо, потерянно:
– Я домой хочу.
– Чего же ты не звонишь им? Они же там небось с ума сходят.
– Я звонил, – понуро сказал Лешка.
– Когда?
– Еще когда с театром по воинским частям между Лейпцигом и Эрфуртом ездили.
– А потом?
– Потом стеснялся…
– Ну и сволочь же ты! А посмотришь – и не скажешь… Звони немедленно! Вот тебе телефон – звони сейчас же. Вались в ноги, проси прощения, убалтывай их, как можешь. Это же родные люди! Елочки точеные, была бы у меня хоть какая-нибудь родня – я бы вообще с телефона не слезала бы! Так и висела бы на шнуре, как обезьяна на лиане… Звони, сукин кот, расскажи им, что жив-здоров, успокой.
– Да знают они, наверное, все, – сказал Лешка. – Мне один знакомый эмигрант в «Околице» говорил, будто бы в «Комсомолке» была заметка – дескать, такой-то и такой-то остался на Западе. Про меня. Так что они, наверное, прочитали.
– А то, что им из-за тебя КГБ кишки на барабан мотал, ты об этом подумал?
– Ну, и это, конечно…
Лариска отложила гитару в сторону, выпуталась из красного с желтыми цветами покрывала, спрыгнула голая с кровати, накинула длинный шелковый халат, пододвинула к Лешке телефон поближе:
– Звони, кайся. О бабках не думай – звони. Я их потом с налогов спишу. Сколько нужно, столько и разговаривай. И помни, Алешенька, что бы ни случилось, своих нельзя подставлять. Их беречь нужно. Звони. А я пока приму душ и приготовлю завтрак. А потом я тебя на ипподром свожу. Я до завтра совершенно свободна. Ни съемок, ни хрена. Проведем день любви, азарта и зрелищ!
Лариска взяла вчерашнюю вечернюю газету с туалетного столика, заглянула в последнюю страницу:
– Сегодня будет несколько очень загадочных и интересных забегов! Здешний ипподром, если не считать Московского и английского Эпсомского, – лучший в Европе… Ну, еще в Мадриде очень приличненький. Играл когда-нибудь? В смысле – на лошадок ставил?
– Нет. И не бывал никогда в жизни.
– Ура! Новичок – к счастью!.. И ничегошеньки в этом не тянешь?
– Ровным счетом. Что-то смутно припоминаю из классической литературы… Ты-то откуда такой специалист?
– Года два назад фильмик снимали – ипподром, конюхи, жокеи, конюшни и пара «светских» дам. Ну, дамы, естественно, мы с одной чешкой, жокеев и конюхов тоже наши изображали… Короче – свальный грех на конюшне. Кассета разошлась по всему миру! Я потом на ежегодном Эротико-Форуме за нее лауреатом золотого «Венуса» стала. Это порнографический «Оскар»… С тех пор «заболела» скачками, рысистыми бегами. Играю как ненормальная! Последнее время не везет, но… Только не терять надежды! Люди, знаешь, сколько оттуда бабок увозят – главное, лошадку угадать! Хотя для меня дело совсем не в деньгах – я, Алешик, там просто отдыхаю от всей этой своей блядской мототени… Звони в Ленинград, завтракаем и едем. Понял?
– Да.
– Код Союза и Ленинграда помнишь?
– Помню.
– Вот и звони. И учти – у нас там сейчас на два часа позже, чем здесь, в Германии…
Лори вышла из спальни, а Лешка подумал: «Забавная штука… Эта удивительная гражданка США миссис Лори Тейлор, „эротико-дива“, как называли ее бульварные газеты и журналы светской хроники, эта фантастически богатая „порнозвезда“ наипервейшей величины, американка, живущая в одном из пяти самых больших городов Германии, в собственном потрясающем доме, выстроенном в очень престижном районе, бывшая москвичка Лариска Скворцова по кличке Цыпа, спустя много лет жизни на Западе, говоря о Советском Союзе, где она была всего лишь хорошенькой валютной проституточкой, преследуемой всей гигантской советской милицейско-судебной машиной из-за пары сотен долларов, заработанных тяжким бабским трудом, она все-таки автоматически, даже не отдавая себе отчета об истинном смысле произносимого, сказала: „… У НАС ТАМ на два часа позже…“
«У нас там…» «Наверное, это из того же лукошка „сентиментальных нелепостей“», – подумал Лешка и стал набирать по международному коду домашний номер телефона в Ленинграде, на улице Бутлерова…
* * *
Нет, нет!.. Я не вернулся в сегодняшнее ночное купе «Красной стрелы», мчащейся из Москвы в Санкт-Петербург.
Каким-то образом я так и остался в Том Времени…
Сейчас я понимаю – это было дело рук Ангела, моего поразительного соседа по купе. Это он нашел единственно верный монтажный стык, исключающий долгие объяснения происходящего:
…вот Лешка Самошников здесь, в Западной Германии, набирает номер ленинградского телефона…
* * *
…а вот и я сам вместе с Лешкиным телефонным звонком оказываюсь тоже в Ленинграде Того Времени, на Бутлерова, в трехкомнатной квартире – «распашонке», где, к несчастью, уже не живет Натан Моисеевич Лифшиц; куда, к сожалению, больше никогда не придет старый-старый друг Ваня Лепехин; где Фирочка и Серега Самошниковы вместе с Любовью Абрамовной Лифшиц как чуда ждут какой-нибудь амнистии или Указа, которые дадут возможность их сыну и внуку – заключенному детской колонии строгого режима Толику-Натанчику – вернуться домой хоть на годик раньше отмеренного ему срока…
А как мечтают о весточке «оттуда», из этой проклятой Западной Германии, от их глупого, талантливого и любимого Лешки, который почему-то не может дать о себе знать уже несколько месяцев.
Только слухи, слухи, трепотня разная – как вокруг любого, кто за бугром оказался…
То будто бы Лешка уже в Голливуде снимается, то болтают, что он в Западном Берлине, в каком-то самом главном театре Гамлета репетирует…
Конечно, Лешке Самошникову в таланте не откажешь. Все может быть. Там тебе не псковский театрик.
А что, если это все вранье?..
– Господи всемилостивый! Если ты есть на белом свете, помоги нашим мальчикам, спаси их и помилуй! Они очень, очень хорошие…
Так шептала Любовь Абрамовна, протирая влажной тряпкой книжный стеллаж в «детской», где теперь жила она.
В большой комнате зазвонил телефон.
– Мама! Телефон!.. – закричала из кухни Фирочка. – Возьми трубку, пожалуйста! У меня руки в тесте. Это, наверное, Сережа с работы звонит…
Любовь Абрамовна вышла из «детской» в большую комнату, подняла трубку непрерывно звонящего телефона:
– Алло… Я вас слушаю.
– Двести сорок девять тридцать восемь одиннадцать? – спросил женский голос.
– Да, – ответила Любовь Абрамовна, и на мгновение ее сердце сделало пугающий кувырок.
Ноги у нее подкосились, и она тяжело опустилась на диван.
– Западная Германия вызывает, – с отчетливо неприязненными нотками в голосе сказала телефонная женщина. – Говорите.
– Фира… Фирочка!!! – слабенько прокричала Любовь Абрамовна. – Германия!..
На ходу вытирая руки кухонным полотенцем, в комнату влетела Фирочка. Перехватила телефонную трубку у матери, прижала к себе Любовь Абрамовну, чтобы та не упала с дивана на пол, и закричала в трубку:
– Я слушаю!.. Слушаю! Слушаю!..
И вдруг неожиданно – совсем тихо:
– Сынулечка… Маленький мой. Лешечка, родненький!.. Деточка моя любимая…
* * *
… Все-таки за последние три-четыре года я изрядно постарел.
Чувствую я это во всем: легко засыпаю, ночью чаще, чем раньше, хожу в туалет…
Просыпаюсь часам к пяти-шести утра (независимо от того, во сколько я лег – в полночь или под утро), долго не сплю, пытаюсь читать, смотреть немецкие и англо-американские предутренние телевизионные программы, задремываю, через двадцать минут снова просыпаюсь…
Все реже и реже посещают меня эротические сны. И хотя к Этому мужской интерес у меня еще не угас, теперь он больше питается воспоминаниями о моем прошлом молодечестве, вызывая некий суррогат возбуждения. А еще мой увядающий интерес к Этому стал носить некий «оценивающе-наблюдательный» характер. То есть подсознательно исключив себя из числа участников процесса, я как бы приподнялся над Этим и позволяю себе поглядывать на Это откуда-то сверху, с каких-то уже белых, предсмертных вершин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30