Мне казалось, что я оценил вас по достоинству, и мое расположение к вам возросло. А потому, когда мне понадобился верный и преданный друг, я тотчас же вспомнил о вас, и, не долго думая, немедленно отправился в дорогу, чтобы увидеться с вами.
— Вы отлично сделали.
— Я это знаю, — ответил Транкиль с увлечением. — Но когда я переступил порог этого скромного домика, мысли мои приняли совершенно иное направление. У меня появилось сомнение, — не в вас (это было бы невозможно), но относящееся к вашему положению. Словом, оно касалось вашего таинственного образа жизни. Я задал себе вопрос: какие обстоятельства могли заставить такого человека, как вы, поселиться в поселке краснокожих и принять их обычаи, жестокие и резко отличающиеся от наших. При взгляде на вашу мать, такую красивую и добрую, на вашего слугу, относящегося к вам с такой преданностью, на то, как вы живете у себя дома, я подумал, что, наверное, какое-нибудь несчастье неожиданно обрушилось на вас и заставило вас некоторое время жить в изгнании. Но я в то же время понял, что мы с вами не ровня, что существует черта, разделяющая нас, и тут-то я почувствовал себя стесненным в вашем обществе. Вы не вольный охотник, не имеющий иного дома, кроме непроницаемого свода девственных лесов, и иного достояния, кроме ружья. Словом, вы не тот товарищ, не тот друг, с которым я с радостью делился в пустыне всем, что имел. Я не вправе держаться как равный с тем, кого случайное несчастье приблизило ко мне и кто впоследствии, без сомнения, пожалеет об этой дружбе, зародившейся случайно. Поэтому, продолжая по-прежнему любить и уважать вас, я стану на ту ступень, на которой мне надлежит находиться по отношению к вам.
— И это должно означать? — спросил резко Чистое Сердце.
— Что при невозможности быть вашим товарищем и не желая сделаться вашим слугой, я удалюсь.
— Вы с ума сошли, Транкиль! — с горестью воскликнул молодой человек. — То, что вы говорите мне, не имеет смысла, и ваши доводы несостоятельны!
— Тем не менее… — отважился сказать канадец.
— О! — продолжал тот возбужденно. — Я ведь дал вам высказаться, не так ли? Я выслушал вас, не перебивая. Теперь — моя очередь. Вы, сами того не зная, причинили мне самое большое огорчение, какое могли — вы дотронулись до незажившей и все еще кровоточащей раны, заставили меня вспомнить то, что я напрасно стараюсь забыть и что составляет несчастье всей моей жизни.
— Я?! — воскликнул охотник с ужасом.
— Да, вы! Но не беда! Кроме того, вы действовали слепо, сами не зная, куда заведет вас путь, по которому шли, а потому я не ставлю вам это в вину и впредь не поставлю. Но есть вещь, которая для меня выше всего, которой я дорожу больше жизни, это — ваша дружба! Я не могу согласиться потерять ее. Откровенность за откровенность: вы узнаете, кто я и какова та причина, которая привела меня в прерии, где мне суждено жить и умереть.
— Нет! — ответил Транкиль коротко. — Я не имею ни малейшего права на вашу откровенность. Вы говорите, что я без умысла причинил вам большое огорчение. Эта сердечная боль только увеличится при вашем призвании. Клянусь вам, Чистое Сердце, я не стану вас слушать.
— Это необходимо для вас и для меня, мой друг — таким образом мы лучше поймем друг друга. Тайна, которую я скрываю в своем сердце, — добавил он с грустной улыбкой, — тяготит меня, и было бы большим утешением поверить ее истинному другу. А кроме того, мне пенять не на кого. Обрушившееся на меня несчастье, или, вернее, наказание (это слово мне нравится больше) выпало на мою долю вполне заслуженно, хотя, возможно, оно слишком жестоко, и упрекать за это я могу только себя самого. Жизнь моя — долгое искупление прошлого; к несчастью, меня приводит в ужас мысль, что настоящего и даже будущего будет недостаточно, чтобы искупить его.
— Вы забыли о Боге, сын мой! — сказал торжественный голос. — Непогрешимый Бог будет вашим судьей. Когда Он сочтет ваше искупление достаточным, Он сумеет его прекратить.
И Хесусита, уже несколько минут прислушивающаяся к разговору двух собеседников, положила свою нежную белую руку на плечо сына, взглянув на него с великой любовью, присущей только матерям.
— О, я неблагодарный! — воскликнул молодой человек с горечью. — В своем бесконечном эгоизме я на минуту забыл о вас, которая покинула все ради меня.
— Рафаэль, ты — мой первенец. То, что я сделала девять лет тому назад, я сделала бы и теперь. Но пусть сказанное мной послужит тебе утешением. Я горжусь тобой, сын мой, и, хотя ты причинил мне много горя в прошлом, сейчас ты принес столько же радости. Разве все индейские племена, населяющие бескрайние прерии, не питают к тебе уважения, граничащего с благоговением? Разве имя, которое дали тебе эти первобытные люди, не служит синонимом чести? Разве ты, наконец, не Чистое Сердце — человек, слово которого имеет силу закона, человек, которого уважают и любят друг и недруг. Чего же большего ты хочешь?
Молодой человек покачал головой.
— Увы, мать моя, — сказал он глухо, — разве я смогу забыть когда-нибудь, что был игроком, убийцей, поджигателем!
Транкиль вздрогнул.
— О! Это невозможно! — пробормотал он.
Молодой человек услышав это, обернулся в его сторону.
— Да, мой друг, — сказал он, — я был игроком, убийцей и поджигателем! Ну что? — добавил он с печальной и едкой усмешкой. — Вы и теперь все так же считаете себя недостойным моей дружбы? Вы все еще думаете, что вы мне не ровня?
Молодой человек вопросительно взглянул на канадца. Тот встал, подошел к Хесусите, и, поклонившись ей почтительно, с оттенком восхищения, проговорил:
— Сеньора, каково бы ни было преступление, совершенное человеком в минуту неудержимого возбуждения, невзирая на свою вину, он должен быть оправдан, если сумел внушить к себе такую прекрасную, великую и благородную преданность, как ваша. Вы — святая женщина, сударыня! Надейтесь! Бог, который все может, сумеет, когда настанет время, осушить ваши слезы и заставит вас забыть горести, послав им на смену великие радости. Я только бедный человек без разума и образования, но чувства мои никогда не обманывали меня. Я убежден, что как бы ни был некогда преступен ваш сын, в настоящее время его простило даже то лицо, которое, вынуждено было осудить его, и что впоследствии оно даже пожалело об этом.
— Спасибо, мой друг, — сказал Чистое Сердце. — Я уверен, что ваши слова сказаны от души! За себя и за свою мать благодарю вас. Вы прямой и честный человек. Вы возвратили мне веру в себя, которая подчас покидает меня, и подняли меня в моих собственных глазах. Но искупление, на которое я сам себя осудил, не будет полным, если я не расскажу вам обо всех событиях моей жизни. Не откажите мне в этом! — воскликнул он, увидев отрицательный жест охотника. — Так нужно! Поверьте мне, Транкиль, рассказ мой содержит много поучительного. Как путник, который в конце долгого и трудного путешествия с чувством удовлетворения бросает взгляд на пройденный путь, так и я буду испытывать мучительное, но вместе с тем отрадное ощущение, возвращаясь к первым ужасным событиям моей жизни.
— Да, — сказала Хесусита, — ты прав, сын мой. Надо иметь мужество оглянуться назад, чтобы хватило сил с достоинством идти вперед. Только возвратившись к прошлому, ты поймешь настоящее и получишь надежду на будущее. Говори, говори, сын мой, и если в течение твоего рассказа тебе изменит память или покинет мужество, ну что ж! Я здесь! Я буду возле тебя, как всегда, и то, что ты не сможешь сказать, то скажу я!
Транкиль с восхищением смотрел на удивительную женщину, слова и жесты которой так гармонировали друг с другом и были исполнены такого достоинства, на прекрасном лице которой отражались ее благородные чувства. Он казался самому себе ничтожным по сравнению с этой избранной натурой, преисполненной самой великой страсти — материнской любви.
— Чистое Сердце, — сказал он с волнением, которого не смог в себе подавить, — если вы этого требуете, я выслушаю рассказ о событиях, которые были причиной вашего переселения в пустыню. Но знайте, что бы я ни услышал, заверяю вас в том, что никогда вам не изменю. А теперь, будете ли вы говорить или оставите вашу тайну при себе, мне все равно! Помните только одно — я принадлежу вам душой и телом, несмотря ни на что, хотя бы все были против вас, и сегодня, и завтра, и через десять лет. Я клянусь вам в этом, — добавил он с некоторой торжественностью, — душой моей дорогой и горячо оплакиваемой мною матери, прах которой покоится на кладбище в Квебеке! Теперь продолжайте, я готов вас слушать.
Чистое Сердце горячо ответил на дружеское рукопожатие охотника и усадил его возле себя по правую сторону, тогда как Хесусита села по левую.
— Итак, слушайте, — начал он.
В эту минуту дверь отворилась и в ней показался Эусебио.
— Mi amo , — сказал он, — индейский вождь по имени Черный Олень желает говорить с вами.
— Как! Черный Олень? — воскликнул охотник с удивлением. — Но он в эту минуту должен участвовать в свадебных празднествах.
— Простите меня, — возразил Транкиль, — вы забыли, Чистое Сердце, что, когда мы покинули празднество, вождь подошел к нам и сказал шепотом, что должен сообщить нам что-то важное.
— Правда! Я действительно об этом забыл. Пусть он войдет, Эусебио. Друг мой, — добавил он, обращаясь к Транкилю, — я не могу сейчас начать рассказ, который будет прерван на первом слове, но надеюсь, что скоро вы все узнаете.
— Не буду мешать вам заниматься делами индейцев, — сказала с улыбкой Хесусита. С этими словами она вышла из комнаты.
Мы должны признаться, что Транкиль был в душе очень рад, что ему помешали слушать рассказ о каких-то тяжелых событиях. Благородный охотник обладал драгоценным свойством нимало не интересоваться прошлым людей, которых любил. Прямой и честный по натуре, он боялся, чтобы они не упали в его мнении. А потому он с удовольствием согласился отложить признание Чистого Сердца до другого раза и мысленно был даже благодарен Черному Оленю за то, что тот появился так кстати.
Эусебио ввел индейца.
Черный Олень, отрешившийся от своей напускной и привычной индейцам невозмутимости, казался очень озабоченным. Ни его мрачное лицо, ни сурово сдвинутые брови не напоминали в нем человека, который только что заключил давно желанный брак. Напротив, походка его была так торжественна, лицо носило выражение такой суровости, что это сразу бросилось в глаза обоим охотникам.
— Ого! — воскликнул Чистое Сердце веселым тоном. — У вас очень мрачный вид! Не увидели ли вы при въезде в селение пять ворон по правую сторону от вас? Или нож ваш трижды вонзился в землю? Каждому известно, что это дурные приметы.
Прежде чем ответить, вождь окинул комнату подозрительным взглядом.
— Нет, — сказал он тихо и сдержанно, — Черный Олень не видел пяти ворон по правую сторону от себя, но он видел по левую сторону от себя лисицу, а в кустарнике целую стаю сов.
— Знаете, вождь, я вас совсем не понимаю! — воскликнул Чистое Сердце, смеясь.
— И я тоже! — заметил Транкиль с лукавой улыбкой.
Вождь мужественно вынес двойную насмешку.
Ни один мускул его лица не дрогнул, напротив, черты его стали еще более мрачными.
— Пусть братья мои смеются, — сказал он. — Они бледнолицые. Какое им дело до того, что случится с индейцами!
— Простите, вождь, — возразил Чистое Сердце, сразу став серьезным. — Ни я, ни мой друг не хотели обидеть вас.
— Я знаю это, — сказал вождь. — Братья мои не могли предположить, что в такой день, как сегодня, я могу быть печален.
— Вы правы. Но теперь уши наши открыты. Пусть брат мой говорит, мы выслушаем его с тем вниманием, которого заслуживают его слова.
Индеец, казалось, с минуту колебался. Но затем, нагнувшись к Чистому Сердцу и Транкилю, сидевшим рядом с ним, тихо произнес.
— Положение серьезно. У меня в распоряжении только несколько минут. Пусть братья слушают меня внимательно, я должен вернуться в хижину Черной Птицы, где меня ждут друзья и родные. Слушают ли меня мои братья?
— Мы слушаем, — ответили в один голос охотники.
Прежде чем снова заговорить, Черный Олень тщательно осмотрел стены комнаты и отворил двери, точно боялся, что его подслушают. Удостоверившись в том, что никто его не может услышать, он возвратился к охотникам, с любопытством наблюдавшим за его странным поведением, и понизил голос до шепота:
— Большая беда угрожает команчам-антилопам.
— Почему, вождь?
— Апачи скрываются в окрестностях селения.
— Как вы это узнали?
— Я их видел.
— Мой брат видел апачей?
Вождь тонко улыбнулся.
— Да, — сказал он, — Черный Олень великий храбрец, у него чутье борзых, принадлежащих его брату. Он почуял врага. Почуять — значит для воина видеть.
— Да, но пусть брат мой остережется. Чувства — плохой советчик, — возразил Чистое Сердце.
Черный Олень пренебрежительно пожал плечами.
— Сегодня ночью в лесу не было ни малейшего движения воздуха, а между тем листья на деревьях шевелились, трава волновалась.
— Да, это удивительно! — сказал Чистое Сердце. — Посланный от апачей-бизонов в настоящее время в нашем селении. Если так, мы — жертвы ужасного предательства.
— Голубая Лисица — изменник, предавший свой народ, — сказал индеец с некоторым волнением, — чего можно ждать от такого человека? Он пришел сюда, чтобы усыпить бдительность воинов.
— Да, — сказал Чистое Сердце задумчиво. — Очень может быть. Но что же делать? Предупредил ли брат мой об этом вождей?
— Да. В то время как Голубая Лисица просил глашатая созвать совет, Черный Олень говорил с Черной Птицей, Прыгающей Пантерой и Рысью.
— Отлично. Что они решили?
— Решили под благовидным предлогом оставить Голубую Лисицу заложником. С закатом солнца двести воинов под предводительством Чистого Сердца нападут на врага. Черный Олень будет их проводником. Враг знает, что лазутчик его в селении. Он сам попадет в расставленный им капкан.
Чистое Сердце несколько минут молчал, он соображал.
— Пусть брат мой слушает, — сказал он наконец. — Я готов повиноваться приказанию совета вождей племени, но не хочу, чтобы воинов, которые будут вверены моему попечению, задушили. Апачи-бизоны — старые, болтливые и крикливые бабы и трусы, которым мы будем давать юбки всякий раз, как встретимся с ними в прериях лицом к лицу. Но теперь — иное дело, теперь они находятся в засаде, в местности, выбранной ими заранее. Ее преимущества им хорошо известны. Как бы хорошо ни повел молодых людей мой брат, апачи их выследят, а этого нельзя допустить.
— Что же сделает мой брат? — спросил Черный Олень с чуть заметной тревогой.
— Солнце прошло уже две трети своего пути. Черный Олень лично предупредит воинов, что каждый из них должен отправиться отдельно от других к горе Черного Медведя через час после захода солнца. Это ни в ком не возбудит подозрения, все будут думать, что они отправились на охоту. Если неприятель разослал шпионов, то и им не придет в голову, что охотники, разъехавшиеся в разные стороны, посланы для нападения на неприятеля. Затем, когда солнце скроется, мой брат, белый охотник и я сядем в священной пещере Красной горы на лошадей и присоединимся к краснокожим. Хорошо ли я сказал? Нравится ли это моему брату?
Пока Чистое Сердце излагал свой план, вождь обнаруживал признаки живейшей радости и восхищения.
— Мой брат хорошо говорил! — ответил он. — Разум его велик, хотя волосы его черны. Мудрость Владыки Жизни царит в нем. Все будет сделано так, как он хочет. Черный Олень будет повиноваться ему. Он в точности исполнит мудрые советы своего брата.
— Хорошо! Пусть брат мой будет осторожен, Голубая Лисица очень хитер.
— Голубая Лисица — собака, которой Черный Олень отрежет уши. Пусть мой брат охотник не беспокоится. Все будет сделано так, как он хочет.
Обменявшись еще несколькими словами с Чистым Сердцем, чтобы сговориться с ним окончательно, Черный Олень удалился.
— Вы поедете со мной, Транкиль, не так ли? — спросил молодой человек канадца, когда они остались наедине.
— Pardieu! Разве вы в этом сомневаетесь? — ответил тот. — Что мне здесь делать без вас? Я предпочитаю сопровождать вас, тем более, что, по моему мнению, нам предстоит резня.
— Вы не ошиблись. Для меня очевидно, что апачи не рискнули бы приблизиться к селению, если б их было мало.
— Двухсот человек в таком случае недостаточно! Вы должны потребовать еще людей.
— Зачем? При внезапном нападении обычно сильнее тот, кто нападает — мы постараемся атаковать врага.
— Правда, карамба! Я в восторге от этого. Давно уж я не слышал запаха пороха; я чувствую, что начинаю покрываться ржавчиной. Это встряхнет меня.
В ответ на это Чистое Сердце рассмеялся, Транкиль ему вторил. После этого они заговорили о другом.
ГЛАВА XIV. Два врага
В северных широтах Америки ночь наступает почти мгновенно и незаметно, сумерек там нет вовсе. Не успеет солнце исчезнуть с горизонта, настает глубокая ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Вы отлично сделали.
— Я это знаю, — ответил Транкиль с увлечением. — Но когда я переступил порог этого скромного домика, мысли мои приняли совершенно иное направление. У меня появилось сомнение, — не в вас (это было бы невозможно), но относящееся к вашему положению. Словом, оно касалось вашего таинственного образа жизни. Я задал себе вопрос: какие обстоятельства могли заставить такого человека, как вы, поселиться в поселке краснокожих и принять их обычаи, жестокие и резко отличающиеся от наших. При взгляде на вашу мать, такую красивую и добрую, на вашего слугу, относящегося к вам с такой преданностью, на то, как вы живете у себя дома, я подумал, что, наверное, какое-нибудь несчастье неожиданно обрушилось на вас и заставило вас некоторое время жить в изгнании. Но я в то же время понял, что мы с вами не ровня, что существует черта, разделяющая нас, и тут-то я почувствовал себя стесненным в вашем обществе. Вы не вольный охотник, не имеющий иного дома, кроме непроницаемого свода девственных лесов, и иного достояния, кроме ружья. Словом, вы не тот товарищ, не тот друг, с которым я с радостью делился в пустыне всем, что имел. Я не вправе держаться как равный с тем, кого случайное несчастье приблизило ко мне и кто впоследствии, без сомнения, пожалеет об этой дружбе, зародившейся случайно. Поэтому, продолжая по-прежнему любить и уважать вас, я стану на ту ступень, на которой мне надлежит находиться по отношению к вам.
— И это должно означать? — спросил резко Чистое Сердце.
— Что при невозможности быть вашим товарищем и не желая сделаться вашим слугой, я удалюсь.
— Вы с ума сошли, Транкиль! — с горестью воскликнул молодой человек. — То, что вы говорите мне, не имеет смысла, и ваши доводы несостоятельны!
— Тем не менее… — отважился сказать канадец.
— О! — продолжал тот возбужденно. — Я ведь дал вам высказаться, не так ли? Я выслушал вас, не перебивая. Теперь — моя очередь. Вы, сами того не зная, причинили мне самое большое огорчение, какое могли — вы дотронулись до незажившей и все еще кровоточащей раны, заставили меня вспомнить то, что я напрасно стараюсь забыть и что составляет несчастье всей моей жизни.
— Я?! — воскликнул охотник с ужасом.
— Да, вы! Но не беда! Кроме того, вы действовали слепо, сами не зная, куда заведет вас путь, по которому шли, а потому я не ставлю вам это в вину и впредь не поставлю. Но есть вещь, которая для меня выше всего, которой я дорожу больше жизни, это — ваша дружба! Я не могу согласиться потерять ее. Откровенность за откровенность: вы узнаете, кто я и какова та причина, которая привела меня в прерии, где мне суждено жить и умереть.
— Нет! — ответил Транкиль коротко. — Я не имею ни малейшего права на вашу откровенность. Вы говорите, что я без умысла причинил вам большое огорчение. Эта сердечная боль только увеличится при вашем призвании. Клянусь вам, Чистое Сердце, я не стану вас слушать.
— Это необходимо для вас и для меня, мой друг — таким образом мы лучше поймем друг друга. Тайна, которую я скрываю в своем сердце, — добавил он с грустной улыбкой, — тяготит меня, и было бы большим утешением поверить ее истинному другу. А кроме того, мне пенять не на кого. Обрушившееся на меня несчастье, или, вернее, наказание (это слово мне нравится больше) выпало на мою долю вполне заслуженно, хотя, возможно, оно слишком жестоко, и упрекать за это я могу только себя самого. Жизнь моя — долгое искупление прошлого; к несчастью, меня приводит в ужас мысль, что настоящего и даже будущего будет недостаточно, чтобы искупить его.
— Вы забыли о Боге, сын мой! — сказал торжественный голос. — Непогрешимый Бог будет вашим судьей. Когда Он сочтет ваше искупление достаточным, Он сумеет его прекратить.
И Хесусита, уже несколько минут прислушивающаяся к разговору двух собеседников, положила свою нежную белую руку на плечо сына, взглянув на него с великой любовью, присущей только матерям.
— О, я неблагодарный! — воскликнул молодой человек с горечью. — В своем бесконечном эгоизме я на минуту забыл о вас, которая покинула все ради меня.
— Рафаэль, ты — мой первенец. То, что я сделала девять лет тому назад, я сделала бы и теперь. Но пусть сказанное мной послужит тебе утешением. Я горжусь тобой, сын мой, и, хотя ты причинил мне много горя в прошлом, сейчас ты принес столько же радости. Разве все индейские племена, населяющие бескрайние прерии, не питают к тебе уважения, граничащего с благоговением? Разве имя, которое дали тебе эти первобытные люди, не служит синонимом чести? Разве ты, наконец, не Чистое Сердце — человек, слово которого имеет силу закона, человек, которого уважают и любят друг и недруг. Чего же большего ты хочешь?
Молодой человек покачал головой.
— Увы, мать моя, — сказал он глухо, — разве я смогу забыть когда-нибудь, что был игроком, убийцей, поджигателем!
Транкиль вздрогнул.
— О! Это невозможно! — пробормотал он.
Молодой человек услышав это, обернулся в его сторону.
— Да, мой друг, — сказал он, — я был игроком, убийцей и поджигателем! Ну что? — добавил он с печальной и едкой усмешкой. — Вы и теперь все так же считаете себя недостойным моей дружбы? Вы все еще думаете, что вы мне не ровня?
Молодой человек вопросительно взглянул на канадца. Тот встал, подошел к Хесусите, и, поклонившись ей почтительно, с оттенком восхищения, проговорил:
— Сеньора, каково бы ни было преступление, совершенное человеком в минуту неудержимого возбуждения, невзирая на свою вину, он должен быть оправдан, если сумел внушить к себе такую прекрасную, великую и благородную преданность, как ваша. Вы — святая женщина, сударыня! Надейтесь! Бог, который все может, сумеет, когда настанет время, осушить ваши слезы и заставит вас забыть горести, послав им на смену великие радости. Я только бедный человек без разума и образования, но чувства мои никогда не обманывали меня. Я убежден, что как бы ни был некогда преступен ваш сын, в настоящее время его простило даже то лицо, которое, вынуждено было осудить его, и что впоследствии оно даже пожалело об этом.
— Спасибо, мой друг, — сказал Чистое Сердце. — Я уверен, что ваши слова сказаны от души! За себя и за свою мать благодарю вас. Вы прямой и честный человек. Вы возвратили мне веру в себя, которая подчас покидает меня, и подняли меня в моих собственных глазах. Но искупление, на которое я сам себя осудил, не будет полным, если я не расскажу вам обо всех событиях моей жизни. Не откажите мне в этом! — воскликнул он, увидев отрицательный жест охотника. — Так нужно! Поверьте мне, Транкиль, рассказ мой содержит много поучительного. Как путник, который в конце долгого и трудного путешествия с чувством удовлетворения бросает взгляд на пройденный путь, так и я буду испытывать мучительное, но вместе с тем отрадное ощущение, возвращаясь к первым ужасным событиям моей жизни.
— Да, — сказала Хесусита, — ты прав, сын мой. Надо иметь мужество оглянуться назад, чтобы хватило сил с достоинством идти вперед. Только возвратившись к прошлому, ты поймешь настоящее и получишь надежду на будущее. Говори, говори, сын мой, и если в течение твоего рассказа тебе изменит память или покинет мужество, ну что ж! Я здесь! Я буду возле тебя, как всегда, и то, что ты не сможешь сказать, то скажу я!
Транкиль с восхищением смотрел на удивительную женщину, слова и жесты которой так гармонировали друг с другом и были исполнены такого достоинства, на прекрасном лице которой отражались ее благородные чувства. Он казался самому себе ничтожным по сравнению с этой избранной натурой, преисполненной самой великой страсти — материнской любви.
— Чистое Сердце, — сказал он с волнением, которого не смог в себе подавить, — если вы этого требуете, я выслушаю рассказ о событиях, которые были причиной вашего переселения в пустыню. Но знайте, что бы я ни услышал, заверяю вас в том, что никогда вам не изменю. А теперь, будете ли вы говорить или оставите вашу тайну при себе, мне все равно! Помните только одно — я принадлежу вам душой и телом, несмотря ни на что, хотя бы все были против вас, и сегодня, и завтра, и через десять лет. Я клянусь вам в этом, — добавил он с некоторой торжественностью, — душой моей дорогой и горячо оплакиваемой мною матери, прах которой покоится на кладбище в Квебеке! Теперь продолжайте, я готов вас слушать.
Чистое Сердце горячо ответил на дружеское рукопожатие охотника и усадил его возле себя по правую сторону, тогда как Хесусита села по левую.
— Итак, слушайте, — начал он.
В эту минуту дверь отворилась и в ней показался Эусебио.
— Mi amo , — сказал он, — индейский вождь по имени Черный Олень желает говорить с вами.
— Как! Черный Олень? — воскликнул охотник с удивлением. — Но он в эту минуту должен участвовать в свадебных празднествах.
— Простите меня, — возразил Транкиль, — вы забыли, Чистое Сердце, что, когда мы покинули празднество, вождь подошел к нам и сказал шепотом, что должен сообщить нам что-то важное.
— Правда! Я действительно об этом забыл. Пусть он войдет, Эусебио. Друг мой, — добавил он, обращаясь к Транкилю, — я не могу сейчас начать рассказ, который будет прерван на первом слове, но надеюсь, что скоро вы все узнаете.
— Не буду мешать вам заниматься делами индейцев, — сказала с улыбкой Хесусита. С этими словами она вышла из комнаты.
Мы должны признаться, что Транкиль был в душе очень рад, что ему помешали слушать рассказ о каких-то тяжелых событиях. Благородный охотник обладал драгоценным свойством нимало не интересоваться прошлым людей, которых любил. Прямой и честный по натуре, он боялся, чтобы они не упали в его мнении. А потому он с удовольствием согласился отложить признание Чистого Сердца до другого раза и мысленно был даже благодарен Черному Оленю за то, что тот появился так кстати.
Эусебио ввел индейца.
Черный Олень, отрешившийся от своей напускной и привычной индейцам невозмутимости, казался очень озабоченным. Ни его мрачное лицо, ни сурово сдвинутые брови не напоминали в нем человека, который только что заключил давно желанный брак. Напротив, походка его была так торжественна, лицо носило выражение такой суровости, что это сразу бросилось в глаза обоим охотникам.
— Ого! — воскликнул Чистое Сердце веселым тоном. — У вас очень мрачный вид! Не увидели ли вы при въезде в селение пять ворон по правую сторону от вас? Или нож ваш трижды вонзился в землю? Каждому известно, что это дурные приметы.
Прежде чем ответить, вождь окинул комнату подозрительным взглядом.
— Нет, — сказал он тихо и сдержанно, — Черный Олень не видел пяти ворон по правую сторону от себя, но он видел по левую сторону от себя лисицу, а в кустарнике целую стаю сов.
— Знаете, вождь, я вас совсем не понимаю! — воскликнул Чистое Сердце, смеясь.
— И я тоже! — заметил Транкиль с лукавой улыбкой.
Вождь мужественно вынес двойную насмешку.
Ни один мускул его лица не дрогнул, напротив, черты его стали еще более мрачными.
— Пусть братья мои смеются, — сказал он. — Они бледнолицые. Какое им дело до того, что случится с индейцами!
— Простите, вождь, — возразил Чистое Сердце, сразу став серьезным. — Ни я, ни мой друг не хотели обидеть вас.
— Я знаю это, — сказал вождь. — Братья мои не могли предположить, что в такой день, как сегодня, я могу быть печален.
— Вы правы. Но теперь уши наши открыты. Пусть брат мой говорит, мы выслушаем его с тем вниманием, которого заслуживают его слова.
Индеец, казалось, с минуту колебался. Но затем, нагнувшись к Чистому Сердцу и Транкилю, сидевшим рядом с ним, тихо произнес.
— Положение серьезно. У меня в распоряжении только несколько минут. Пусть братья слушают меня внимательно, я должен вернуться в хижину Черной Птицы, где меня ждут друзья и родные. Слушают ли меня мои братья?
— Мы слушаем, — ответили в один голос охотники.
Прежде чем снова заговорить, Черный Олень тщательно осмотрел стены комнаты и отворил двери, точно боялся, что его подслушают. Удостоверившись в том, что никто его не может услышать, он возвратился к охотникам, с любопытством наблюдавшим за его странным поведением, и понизил голос до шепота:
— Большая беда угрожает команчам-антилопам.
— Почему, вождь?
— Апачи скрываются в окрестностях селения.
— Как вы это узнали?
— Я их видел.
— Мой брат видел апачей?
Вождь тонко улыбнулся.
— Да, — сказал он, — Черный Олень великий храбрец, у него чутье борзых, принадлежащих его брату. Он почуял врага. Почуять — значит для воина видеть.
— Да, но пусть брат мой остережется. Чувства — плохой советчик, — возразил Чистое Сердце.
Черный Олень пренебрежительно пожал плечами.
— Сегодня ночью в лесу не было ни малейшего движения воздуха, а между тем листья на деревьях шевелились, трава волновалась.
— Да, это удивительно! — сказал Чистое Сердце. — Посланный от апачей-бизонов в настоящее время в нашем селении. Если так, мы — жертвы ужасного предательства.
— Голубая Лисица — изменник, предавший свой народ, — сказал индеец с некоторым волнением, — чего можно ждать от такого человека? Он пришел сюда, чтобы усыпить бдительность воинов.
— Да, — сказал Чистое Сердце задумчиво. — Очень может быть. Но что же делать? Предупредил ли брат мой об этом вождей?
— Да. В то время как Голубая Лисица просил глашатая созвать совет, Черный Олень говорил с Черной Птицей, Прыгающей Пантерой и Рысью.
— Отлично. Что они решили?
— Решили под благовидным предлогом оставить Голубую Лисицу заложником. С закатом солнца двести воинов под предводительством Чистого Сердца нападут на врага. Черный Олень будет их проводником. Враг знает, что лазутчик его в селении. Он сам попадет в расставленный им капкан.
Чистое Сердце несколько минут молчал, он соображал.
— Пусть брат мой слушает, — сказал он наконец. — Я готов повиноваться приказанию совета вождей племени, но не хочу, чтобы воинов, которые будут вверены моему попечению, задушили. Апачи-бизоны — старые, болтливые и крикливые бабы и трусы, которым мы будем давать юбки всякий раз, как встретимся с ними в прериях лицом к лицу. Но теперь — иное дело, теперь они находятся в засаде, в местности, выбранной ими заранее. Ее преимущества им хорошо известны. Как бы хорошо ни повел молодых людей мой брат, апачи их выследят, а этого нельзя допустить.
— Что же сделает мой брат? — спросил Черный Олень с чуть заметной тревогой.
— Солнце прошло уже две трети своего пути. Черный Олень лично предупредит воинов, что каждый из них должен отправиться отдельно от других к горе Черного Медведя через час после захода солнца. Это ни в ком не возбудит подозрения, все будут думать, что они отправились на охоту. Если неприятель разослал шпионов, то и им не придет в голову, что охотники, разъехавшиеся в разные стороны, посланы для нападения на неприятеля. Затем, когда солнце скроется, мой брат, белый охотник и я сядем в священной пещере Красной горы на лошадей и присоединимся к краснокожим. Хорошо ли я сказал? Нравится ли это моему брату?
Пока Чистое Сердце излагал свой план, вождь обнаруживал признаки живейшей радости и восхищения.
— Мой брат хорошо говорил! — ответил он. — Разум его велик, хотя волосы его черны. Мудрость Владыки Жизни царит в нем. Все будет сделано так, как он хочет. Черный Олень будет повиноваться ему. Он в точности исполнит мудрые советы своего брата.
— Хорошо! Пусть брат мой будет осторожен, Голубая Лисица очень хитер.
— Голубая Лисица — собака, которой Черный Олень отрежет уши. Пусть мой брат охотник не беспокоится. Все будет сделано так, как он хочет.
Обменявшись еще несколькими словами с Чистым Сердцем, чтобы сговориться с ним окончательно, Черный Олень удалился.
— Вы поедете со мной, Транкиль, не так ли? — спросил молодой человек канадца, когда они остались наедине.
— Pardieu! Разве вы в этом сомневаетесь? — ответил тот. — Что мне здесь делать без вас? Я предпочитаю сопровождать вас, тем более, что, по моему мнению, нам предстоит резня.
— Вы не ошиблись. Для меня очевидно, что апачи не рискнули бы приблизиться к селению, если б их было мало.
— Двухсот человек в таком случае недостаточно! Вы должны потребовать еще людей.
— Зачем? При внезапном нападении обычно сильнее тот, кто нападает — мы постараемся атаковать врага.
— Правда, карамба! Я в восторге от этого. Давно уж я не слышал запаха пороха; я чувствую, что начинаю покрываться ржавчиной. Это встряхнет меня.
В ответ на это Чистое Сердце рассмеялся, Транкиль ему вторил. После этого они заговорили о другом.
ГЛАВА XIV. Два врага
В северных широтах Америки ночь наступает почти мгновенно и незаметно, сумерек там нет вовсе. Не успеет солнце исчезнуть с горизонта, настает глубокая ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32