Все это, конечно, прекрасно, но теперь настало время приступить к делу, и потому нам следует держаться как можно дружнее и теплее.— Я готов действовать! Как вам известно, я имею самые широкие полномочия от правительства. Все предоставлено на мое усмотрение. Итак, вы видите, что мы с вами можем действовать, как угодно, лишь бы дело это удалось нам!— Оно должно удаться: глядя на вас, я не сомневаюсь в успехе.— О-о! Это уж чрезмерная похвала, сеньор! — смеясь, заметил молодой человек.— Нет-нет, я располагаю сведениями, подтверждающими ваши выдающиеся способности. О ваших высоких достоинствах пишет сам министр юстиции — его передал мне Пепе Ортис. Я весь к вашим услугам, располагайте мной, как вы найдете нужным. Если все растреадоры Аргентинской республики походят на вас, то негодяем всякого рода там плохое житье!— О, есть несравненно более опытные и искусные, чем я! — сказал дон Торрибио, улыбаясь. — Ведь, в сущности, я не профессиональный растреадор…— Простите, но мне кажется очень странным, почему вы, будучи так богаты, приняли на себя дело, в котором сто раз на дню рискуете своей жизнью?— Я и сам затрудняюсь объяснить это — даже самому себе. Мне почему-то сразу показалось, что это дело — мое личное даже в большей мере, чем дело всей этой страны.— Однако, насколько я знаю, вы ведь вовсе не гонитесь за наградой!— Конечно, в случае успеха я не приму никакого вознаграждения!— Странно, — прошептал асиендадо. — Вы, конечно, — продолжал он, обращаясь к своему собеседнику, — выработали известный план, сделали кое-какие заметки во время вашего продолжительного путешествия по стране?— Да, разумеется, но прежде, чем я сообщу вам этот план и мои предположения, я хотел бы получить от вас некоторые сведения о неприятеле, против которого мы должны бороться. Мне говорили, что никто их так хорошо не знает как вы!— Это правда, кабальеро! Вот уже двадцать лет, как я веду против них глухую борьбу, которая день ото дня становится все более серьезной, и говорю вам, что я их выведу на чистую воду или погибну!— Хм! Видно, в вас говорит самая искренняя ненависть!— Нет, более того, сеньор! У меня нет слов, чтобы выразить вам то чувство, которое мне внушают эти негодяи! Чего бы мне ни стоило, а я изобличу вождей этого опасного общества и отомщу им или же сам погибну, как я уже сказал вам.— А, это месть!— Да, месть, самая ужасная, самая беспощадная! — мрачно подтвердил асиендадо. — Быть может, когда-нибудь открою вам мою тайну.— Я весь к вашим услугам, вы вполне можете рассчитывать на меня! Клянусь вам в этом!— Благодарю вас, кабальеро! Быть может, придет такая минута, когда мне придется напомнить вам ваши слова.— В этом не будет надобности, я готов помочь вам в любую минуту. Ну, а теперь расскажите поподробнее об этом обществе, так как министр юстиции мог дать мне лишь очень смутное представление о настоящем положении дел, предложив обратиться со всеми расспросами к вам.— Так слушайте. Провинции Аризона, Сонора и Синалоа в силу своего отдаления от правительственных центров и своего положения на индейской границе а также и благодаря своим минеральным богатствам издавна являлись излюбленным местопребыванием всякого рода отщепенцев человеческого общества, воров, разбойников, грабителей и мерзавцев всякого рода. Но надо сказать, что преступники собираются в небольшие разрозненные шайки, почти всегда враждующие между собой и всегда немногочисленные, действующие без всякой определенной системы, не имеющие ни вожаков, ни какой бы то ни было организации, постоянно разбиваемые и постоянно возрождающиеся. Раньше мало вредили стране. Жители были всегда настороже — и жизнь шла своим чередом. Но вот возникла война за независимость Мексики. Война эта породила героев, но лучшие из них погибли — кто в бою, кто преданный и проданный врагу и беспощадно расстрелянный или замученный бесчеловечной пыткой. Был момент, когда инсургенты — совершенно дезорганизованные, без оружия и почти без вождей, способных руководить ими, — были преследуемы, точно дикие звери в лесах и горах, и принуждены искать убежища в самых потайных углах родной страны. Деморализация и упадок духа были общие; казалось, Испания одержит верх. Только еще несколько горстей герильяс держались кое-где, предпочитая смерть на поле брани постыдной покорности ненавистному игу испанцев. К несчастью, эти мужественные и доблестные герильяс Герильяс — повстанцы.
, терпевшие повсюду поражения, лишь с большим трудом находили себе пропитание и боевые припасы. Всякая дисциплина исчезла, — и солдаты, побуждаемые голодом и крайней нуждой, превратились в разбойников. И вот тогда-то вдруг образовалось это ужасное общество платеадос. Это — таинственная шайка, которая за пятнадцать лет успела опутать своей сетью всю Мексику. Платеадос первоначально объявились в Соноре и оттуда уже распространили свою невидимую власть на всю республику. Их присутствие чувствуется во всех провинциях, но никто их не видит, никто не знает их вождей и не может указать на них. Это отнюдь не простые разбойники; нет, они распространены во всех классах общества: на каждой ступени общественного положения у них есть приверженцы и участники. Вы можете увидеть их во всяком платье, к ним принадлежат люди самых разных национальностей; они в совершенстве исполняют любую роль и клянутся, вступая в шайку, никогда не покушаться на воровство на сумму ниже десяти тысяч пиастров. Все они, то есть, конечно, вожаки и предводители, отличаются необычайной роскошью в одежде и конской сбруе, которая у них почти сплошь покрыта серебром. Отсюда, кстати, и название — платеадос Plateados в дословном переводе означает посеребренные. — Примеч. автора.
.— Но в таком случае сам внешний вид уже выдает их, — заметил молодой человек.На это асиендадо лукаво усмехнулся.— Нет, сеньор, это не так легко, как вы думаете! Вы еще не знаете этой страны, не знаете как запуганы местные жители! Мексика ни в чем не походит ни на одну из других стран; здесь люди делятся на два класса: бедных и богатых, вечно враждующих между собой; здесь не существует никаких общественных различий: сегодняшний леперо, то есть нищий, плебей, может завтра стать сенатором; точно также и богач, став внезапно леперо, безропотно мирится со своей долей и относится совершенно равнодушно к своему падению, как бы ужасно оно ни было: он знает, что не сегодня — завтра он снова всплывет на поверхность и вернет себе все утраченное. Такие понятия, как честь, родной край, преданность другу или своему делу — для трех четвертей населения не имеют решительно никакого значения. Понятие «это твое, а это — мое», им совершенно неизвестно. Кто посильнее да половчее, тот и прав; здесь, как и в Соединенных Штатах, знают только один рычаг, одну цель и одного бога — деньги! Тот, у кого они есть — владыка; чтобы добыть эту власть, эту силу — все средства хороши, даже и самые низкие, самые постыдные. Наши враги, предупреждаю вас, баснословно богаты и всюду имеют своих ставленников: они, полные господа в Соноре и Аризоне, в Верхней и Нижней Калифорнии, в Орегоне и Синалоа. Они могут, если захотят, в любой момент поднять все население этих стран на нас; их шпионы и соглядатаи везде и повсюду, — одним словом, мы с вами находимся в громадной сети, петли которой ежеминутно могут опутать нас и задушить, помните это!— Прекрасно, я вижу, что борьба будет трудная, но этого я и ожидал с самого начала!— К тому же, не следует забывать, что мы с вами одни!— Как так одни? Что вы хотите этим сказать?— А то, что в этом деле мы не можем положиться даже на наших ближайших друзей и родственников и уж ни в коем случае не можем рассчитывать на их содействие! Даже агенты правительственной власти подкуплены ими, все должностные лица на их стороне и, не задумываясь, предадут нас при малейшем неосторожном или необдуманном слове, которое мы пророним при них.— Хм! Дело серьезнее, чем мне казалось! Ну, что же, это будет борьба хитрости, ловкости и проворства, словом, индейская война! Пусть так! С помощью Божией все может удаться. Хотя нас только четверо против всего этого множества, но четверо людей решительных, смелых, а главное, дружных и единодушных могут многое сделать!— Четверо, сказали вы? Я знаю двоих — вас и себя.— Вы забываете моих верных слуг!— Ба-а! — недоверчиво покачал головой асиендадо. — Рассчитывать на слуг? Их всегда можно подкупить!— Ошибаетесь, сеньор, мои слуги не выдадут и не предадут меня. Пепе Ортис — это Хосе Кабальеро, сын знаменитого растреадора, следопыта, который был моим приемным отцом; половина моего состояния принадлежит ему. Он сам пожелал быть в глазах света моим слугой, а с глазу на глаз он мой друг и брат. Эта странная комбинация, придуманная им, являлась постоянно главной силой всех наших удач до настоящего момента.— Неужели это действительно так?— Спросите у него самого!— Извините, я вам, конечно, верю, и теперь нет сомнения, что он является для нас могущественным союзником и пособником. Но тот другой, этот Лукас Мендес?! Признаюсь, я ему не совсем доверяю: он такой мрачный, скрытый, молчаливый; затем, — весьма возможно, конечно, что я и ошибаюсь, но, мне кажется, я уже его видел когда-то в этой стране; когда — не помню, но я почти уверен, что знавал его!— Это весьма возможно, сеньор! Лукас Мендес явился ко мне в Кадисе, умирающим с голода, но сам он — уроженец этой страны и был увезен отсюда насильственно в качестве военнопленного во время войны за независимость Мексики. Если не ошибаюсь, он дал клятву какому-то умирающему отомстить за него, и вот для того, чтобы исполнить эту клятву, он упросил меня взять его с собой на мое судно.В чем заключается его клятва? Кто его враги, которым он хочет мстить? Все это мне неизвестно. Лукас Мендес ничего не сказал мне об этом, а я ничего не спросил у него. Имя его, вероятно, не настоящее, но до всего этого нам нет никакого дела; я знаю, что человек этот предан мне всей душой, — и этого достаточно. Пообещав ему содействие в деле его мести, мы найдем в нем товарища, готового пойти за нас на верную смерть!— Да, пожалуй, вы правы. Но все же я разузнаю эту тайну, узнаю, кто он сам, и каковы его намерения.— Как вам будет угодно! Итак, нас четверо. Тайна останется между нами, а наши пособники должны быть сильными орудиями нашей воли. Это вернейший залог успеха; не зная ничего о наших целях, планах и намерениях, они не могут выдать или продать нас, даже если бы захотели.— Да, это правда!— Мы никогда не будем ничего писать, — бумага всегда может потеряться, — не следует подвергать себя риску. Теперь позвольте вас спросить, не говорите ли вы на каком-нибудь иностранном языке, на котором бы здесь никто не говорил?— Я говорю немного по-французски и по-английски.— Нет, не годится: эти два языка слишком распространены в этой стране; здесь очень многие владеют ими не хуже, чем мы с вами!— Да, это правда, в Соноре много французов и англичан… Ах, вот! — воскликнул дон Порфирио, ударив себя по лбу, — да нет, это немыслимо!— Почему же нет? Скажите на всякий случай!— Я вспомнил, что владею еще одним языком не хуже, чем испанским, но…— Но что же? Этого языка здесь никто не знает?— О, за это я готов поручиться! Но беда в том, что и вы его не знаете.— Как знать? Я очень много путешествовал, и весьма возможно, что и этот язык мне знаком; скажите только.— Право, дорогой дон Торрибио, вы такой необычайный человек, что от вас можно всего ожидать. Не знаю, известно ли вам, что мой отец был командиром большого контрабандистского судна, — в то время контрабанда приносила громадные барыши.Мать моя, которую отец боготворил, постоянно сопровождала его во всех его плаваниях, — и вот, будучи уже беременна мной, она тем не менее настояла, что и на этот раз поедет с мужем. Когда судно отца после довольно продолжительного плавания бросило якорь у островов Формозы, мать моя почувствовала себя дурно и вскоре разрешилась от бремени. К несчастью, вероятно, вследствие крайнего утомления от пути, роды были весьма тяжелые, — и она сделалась так слаба, что не могла кормить меня сама грудью. Тогда отец мой взял ко мне в качестве кормилицы женщину с Формозы. Эта добрая женщина больше уже не расставалась с нами и умерла всего лет десять тому назад, так и не научившись испанскому языку, к которому она питала какое — то непреодолимое отвращение.— Так что, — весело прервал его дон Торрибио на китайском языке, — ваша кормилица, не имея с кем говорить на своем родном языке, постоянно говорила на нем с вами, — да?— Именно так! — воскликнул асиендадо на том же языке. — Значит, вы свободно говорите по-китайски, дорогой гость мой?— Как видите, и в этом нет ничего удивительного; я тоже долгое время командовал судном и вел торговлю с Китаем. Пепе Ортис также говорит на этом языке, хотя, быть может, не столь бегло, как я, но понимает его не хуже, чем испанский. Итак, когда нам надо будет сообщить друг другу что-либо, чего другие не должны знать, мы будем говорить по-китайски.— Прекрасно! Теперь скажите мне, какого рода меры вы приняли за это время?— Слушайте! Перед тем, как отправиться в Мексику, я продал в Нью-Йорке свое судно, и так как мне спешить было некуда, то я употребил четыре месяца на путешествие вглубь Соединенных Штатов. Я вырос в пампасах Буэнос-Айреса и люблю дикую природу саванны и леса почти так же, как люблю океан, — эту еще более обширную и величественную пустыню. Я подвигался не спеша, охотясь, как в былое время. Таким путем я незаметно перешел границу Соединенных Штатов и очутился на территории краснокожих. Здесь, гоняясь по лесам за всякого рода зверьем, я сдружился со многими охотниками и лесными бродягами. Нам жаль было разлучиться. Когда же я сказал, что отправляюсь в Мексику и намерен поселиться в Соноре, то мой приятель Бобер воскликнул: «Если так, то мы еще увидимся: я и человек десять—двенадцать из моих товарищей также намерены направиться в прерию у Рио-Хилы, которая, как нас уверяли, изобилует бизонами. Если это действительно так, то мы пробудем там два или три месяца. Мы рассчитываем расположиться на Рио-Хиле при слиянии этой реки с ее притоками Рио-Пуэрко и Рио-Салинас.— Как, при слиянии Рио-Хилы?! — воскликнул дон Порфирио.— Да, именно там мой приятель Бобер и его товарищи будут ожидать меня. Они меня уверили, что местность эта находится на расстоянии трех или четырех дней пути от Тубака, и что там поблизости имеются весьма любопытные рудники.— Странно!— Что вам кажется странным? — осведомился молодой человек.— Простите, впоследствии я объясню вам это, а теперь мне бы не хотелось прерывать ваш рассказ! Продолжайте, пожалуйста.— Знакомо вам это место?— Как же, даже очень знакомо!— Возьметесь вы проводить меня туда?— Да, но зачем?— Зачем? — Затем, дорогой мой дон Порфирио, что я после того, как покинул Мексику, завербовал человек сорок разночинцев, на содействие которых рассчитываю тем более, что им совершенно неизвестно, для какой цели они будут нужны мне. Эти господа направлены мной к низовьям Рио-Хилы, где я назначил им место для встречи. Там же я рассчитываю встретить и моего приятеля Бобра с его товарищами, так что предполагаю в несколько дней сформировать прекрасный отряд который я могу рассеять повсеместно, чтобы в нужный момент без труда подрезать крылья «посеребренным». Поняли вы меня теперь? Я поручил Бобру продолжать набирать людей. Кто знает, сколько уж он успел набрать за это время? Что вы на это скажите?— Скажу, что это превосходно!— Так когда же мы отправимся на свидание с охотниками?— Когда вы пожелаете! Впрочем, если вы хотите послушать моего совета, то мы отправимся туда инкогнито.— Почему?— У меня есть на то свои причины!— Вы не можете сообщить мне их?— Нет, не в данный момент.— Но они серьезны?— Даже очень!— Когда же я узнаю их?— Когда мы будем в лагере охотников.— Пусть будет по-вашему! Когда же мы туда отправимся?— Дня через три: я должен еще сделать кое-какие приготовления.— Возьмете вы кого-нибудь с собой?— Нет, я не доверяю своим людям, — ваших слуг будет вполне достаточно!— Мне кажется, поездка в степи не должна беспокоить наших врагов.— Даже гораздо более, чем вы полагаете, сеньор, вскоре вы сами увидите, почему.— Возможно.— Но что мы предпримем, вернувшись на асиенду дель-Пальмар?— Пока еще ничего.— Как это ничего?— Очень просто, надо быть осторожными! Впрочем, ведь вам известно, что я намерен теперь поселиться в Соноре.— Да, вы уже не раз говорили мне об этом.— Ну, так из этого следует, что я желаю купить здесь асиенду. У вас их, кажется, две или три?— Нет, у меня их пять.— Все расположены довольно далеко друг от друга?— Да.— Значит, все обстоит как нельзя лучше. Видите ли, я желаю купить одну из ваших асиенд!— Которую?— Я еще сам не знаю: я ведь не видел ни одной из них. Вы понимаете, что купить асиенду, протяжение которой часто равняется целому департаменту Франции, дело не шуточное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
, терпевшие повсюду поражения, лишь с большим трудом находили себе пропитание и боевые припасы. Всякая дисциплина исчезла, — и солдаты, побуждаемые голодом и крайней нуждой, превратились в разбойников. И вот тогда-то вдруг образовалось это ужасное общество платеадос. Это — таинственная шайка, которая за пятнадцать лет успела опутать своей сетью всю Мексику. Платеадос первоначально объявились в Соноре и оттуда уже распространили свою невидимую власть на всю республику. Их присутствие чувствуется во всех провинциях, но никто их не видит, никто не знает их вождей и не может указать на них. Это отнюдь не простые разбойники; нет, они распространены во всех классах общества: на каждой ступени общественного положения у них есть приверженцы и участники. Вы можете увидеть их во всяком платье, к ним принадлежат люди самых разных национальностей; они в совершенстве исполняют любую роль и клянутся, вступая в шайку, никогда не покушаться на воровство на сумму ниже десяти тысяч пиастров. Все они, то есть, конечно, вожаки и предводители, отличаются необычайной роскошью в одежде и конской сбруе, которая у них почти сплошь покрыта серебром. Отсюда, кстати, и название — платеадос Plateados в дословном переводе означает посеребренные. — Примеч. автора.
.— Но в таком случае сам внешний вид уже выдает их, — заметил молодой человек.На это асиендадо лукаво усмехнулся.— Нет, сеньор, это не так легко, как вы думаете! Вы еще не знаете этой страны, не знаете как запуганы местные жители! Мексика ни в чем не походит ни на одну из других стран; здесь люди делятся на два класса: бедных и богатых, вечно враждующих между собой; здесь не существует никаких общественных различий: сегодняшний леперо, то есть нищий, плебей, может завтра стать сенатором; точно также и богач, став внезапно леперо, безропотно мирится со своей долей и относится совершенно равнодушно к своему падению, как бы ужасно оно ни было: он знает, что не сегодня — завтра он снова всплывет на поверхность и вернет себе все утраченное. Такие понятия, как честь, родной край, преданность другу или своему делу — для трех четвертей населения не имеют решительно никакого значения. Понятие «это твое, а это — мое», им совершенно неизвестно. Кто посильнее да половчее, тот и прав; здесь, как и в Соединенных Штатах, знают только один рычаг, одну цель и одного бога — деньги! Тот, у кого они есть — владыка; чтобы добыть эту власть, эту силу — все средства хороши, даже и самые низкие, самые постыдные. Наши враги, предупреждаю вас, баснословно богаты и всюду имеют своих ставленников: они, полные господа в Соноре и Аризоне, в Верхней и Нижней Калифорнии, в Орегоне и Синалоа. Они могут, если захотят, в любой момент поднять все население этих стран на нас; их шпионы и соглядатаи везде и повсюду, — одним словом, мы с вами находимся в громадной сети, петли которой ежеминутно могут опутать нас и задушить, помните это!— Прекрасно, я вижу, что борьба будет трудная, но этого я и ожидал с самого начала!— К тому же, не следует забывать, что мы с вами одни!— Как так одни? Что вы хотите этим сказать?— А то, что в этом деле мы не можем положиться даже на наших ближайших друзей и родственников и уж ни в коем случае не можем рассчитывать на их содействие! Даже агенты правительственной власти подкуплены ими, все должностные лица на их стороне и, не задумываясь, предадут нас при малейшем неосторожном или необдуманном слове, которое мы пророним при них.— Хм! Дело серьезнее, чем мне казалось! Ну, что же, это будет борьба хитрости, ловкости и проворства, словом, индейская война! Пусть так! С помощью Божией все может удаться. Хотя нас только четверо против всего этого множества, но четверо людей решительных, смелых, а главное, дружных и единодушных могут многое сделать!— Четверо, сказали вы? Я знаю двоих — вас и себя.— Вы забываете моих верных слуг!— Ба-а! — недоверчиво покачал головой асиендадо. — Рассчитывать на слуг? Их всегда можно подкупить!— Ошибаетесь, сеньор, мои слуги не выдадут и не предадут меня. Пепе Ортис — это Хосе Кабальеро, сын знаменитого растреадора, следопыта, который был моим приемным отцом; половина моего состояния принадлежит ему. Он сам пожелал быть в глазах света моим слугой, а с глазу на глаз он мой друг и брат. Эта странная комбинация, придуманная им, являлась постоянно главной силой всех наших удач до настоящего момента.— Неужели это действительно так?— Спросите у него самого!— Извините, я вам, конечно, верю, и теперь нет сомнения, что он является для нас могущественным союзником и пособником. Но тот другой, этот Лукас Мендес?! Признаюсь, я ему не совсем доверяю: он такой мрачный, скрытый, молчаливый; затем, — весьма возможно, конечно, что я и ошибаюсь, но, мне кажется, я уже его видел когда-то в этой стране; когда — не помню, но я почти уверен, что знавал его!— Это весьма возможно, сеньор! Лукас Мендес явился ко мне в Кадисе, умирающим с голода, но сам он — уроженец этой страны и был увезен отсюда насильственно в качестве военнопленного во время войны за независимость Мексики. Если не ошибаюсь, он дал клятву какому-то умирающему отомстить за него, и вот для того, чтобы исполнить эту клятву, он упросил меня взять его с собой на мое судно.В чем заключается его клятва? Кто его враги, которым он хочет мстить? Все это мне неизвестно. Лукас Мендес ничего не сказал мне об этом, а я ничего не спросил у него. Имя его, вероятно, не настоящее, но до всего этого нам нет никакого дела; я знаю, что человек этот предан мне всей душой, — и этого достаточно. Пообещав ему содействие в деле его мести, мы найдем в нем товарища, готового пойти за нас на верную смерть!— Да, пожалуй, вы правы. Но все же я разузнаю эту тайну, узнаю, кто он сам, и каковы его намерения.— Как вам будет угодно! Итак, нас четверо. Тайна останется между нами, а наши пособники должны быть сильными орудиями нашей воли. Это вернейший залог успеха; не зная ничего о наших целях, планах и намерениях, они не могут выдать или продать нас, даже если бы захотели.— Да, это правда!— Мы никогда не будем ничего писать, — бумага всегда может потеряться, — не следует подвергать себя риску. Теперь позвольте вас спросить, не говорите ли вы на каком-нибудь иностранном языке, на котором бы здесь никто не говорил?— Я говорю немного по-французски и по-английски.— Нет, не годится: эти два языка слишком распространены в этой стране; здесь очень многие владеют ими не хуже, чем мы с вами!— Да, это правда, в Соноре много французов и англичан… Ах, вот! — воскликнул дон Порфирио, ударив себя по лбу, — да нет, это немыслимо!— Почему же нет? Скажите на всякий случай!— Я вспомнил, что владею еще одним языком не хуже, чем испанским, но…— Но что же? Этого языка здесь никто не знает?— О, за это я готов поручиться! Но беда в том, что и вы его не знаете.— Как знать? Я очень много путешествовал, и весьма возможно, что и этот язык мне знаком; скажите только.— Право, дорогой дон Торрибио, вы такой необычайный человек, что от вас можно всего ожидать. Не знаю, известно ли вам, что мой отец был командиром большого контрабандистского судна, — в то время контрабанда приносила громадные барыши.Мать моя, которую отец боготворил, постоянно сопровождала его во всех его плаваниях, — и вот, будучи уже беременна мной, она тем не менее настояла, что и на этот раз поедет с мужем. Когда судно отца после довольно продолжительного плавания бросило якорь у островов Формозы, мать моя почувствовала себя дурно и вскоре разрешилась от бремени. К несчастью, вероятно, вследствие крайнего утомления от пути, роды были весьма тяжелые, — и она сделалась так слаба, что не могла кормить меня сама грудью. Тогда отец мой взял ко мне в качестве кормилицы женщину с Формозы. Эта добрая женщина больше уже не расставалась с нами и умерла всего лет десять тому назад, так и не научившись испанскому языку, к которому она питала какое — то непреодолимое отвращение.— Так что, — весело прервал его дон Торрибио на китайском языке, — ваша кормилица, не имея с кем говорить на своем родном языке, постоянно говорила на нем с вами, — да?— Именно так! — воскликнул асиендадо на том же языке. — Значит, вы свободно говорите по-китайски, дорогой гость мой?— Как видите, и в этом нет ничего удивительного; я тоже долгое время командовал судном и вел торговлю с Китаем. Пепе Ортис также говорит на этом языке, хотя, быть может, не столь бегло, как я, но понимает его не хуже, чем испанский. Итак, когда нам надо будет сообщить друг другу что-либо, чего другие не должны знать, мы будем говорить по-китайски.— Прекрасно! Теперь скажите мне, какого рода меры вы приняли за это время?— Слушайте! Перед тем, как отправиться в Мексику, я продал в Нью-Йорке свое судно, и так как мне спешить было некуда, то я употребил четыре месяца на путешествие вглубь Соединенных Штатов. Я вырос в пампасах Буэнос-Айреса и люблю дикую природу саванны и леса почти так же, как люблю океан, — эту еще более обширную и величественную пустыню. Я подвигался не спеша, охотясь, как в былое время. Таким путем я незаметно перешел границу Соединенных Штатов и очутился на территории краснокожих. Здесь, гоняясь по лесам за всякого рода зверьем, я сдружился со многими охотниками и лесными бродягами. Нам жаль было разлучиться. Когда же я сказал, что отправляюсь в Мексику и намерен поселиться в Соноре, то мой приятель Бобер воскликнул: «Если так, то мы еще увидимся: я и человек десять—двенадцать из моих товарищей также намерены направиться в прерию у Рио-Хилы, которая, как нас уверяли, изобилует бизонами. Если это действительно так, то мы пробудем там два или три месяца. Мы рассчитываем расположиться на Рио-Хиле при слиянии этой реки с ее притоками Рио-Пуэрко и Рио-Салинас.— Как, при слиянии Рио-Хилы?! — воскликнул дон Порфирио.— Да, именно там мой приятель Бобер и его товарищи будут ожидать меня. Они меня уверили, что местность эта находится на расстоянии трех или четырех дней пути от Тубака, и что там поблизости имеются весьма любопытные рудники.— Странно!— Что вам кажется странным? — осведомился молодой человек.— Простите, впоследствии я объясню вам это, а теперь мне бы не хотелось прерывать ваш рассказ! Продолжайте, пожалуйста.— Знакомо вам это место?— Как же, даже очень знакомо!— Возьметесь вы проводить меня туда?— Да, но зачем?— Зачем? — Затем, дорогой мой дон Порфирио, что я после того, как покинул Мексику, завербовал человек сорок разночинцев, на содействие которых рассчитываю тем более, что им совершенно неизвестно, для какой цели они будут нужны мне. Эти господа направлены мной к низовьям Рио-Хилы, где я назначил им место для встречи. Там же я рассчитываю встретить и моего приятеля Бобра с его товарищами, так что предполагаю в несколько дней сформировать прекрасный отряд который я могу рассеять повсеместно, чтобы в нужный момент без труда подрезать крылья «посеребренным». Поняли вы меня теперь? Я поручил Бобру продолжать набирать людей. Кто знает, сколько уж он успел набрать за это время? Что вы на это скажите?— Скажу, что это превосходно!— Так когда же мы отправимся на свидание с охотниками?— Когда вы пожелаете! Впрочем, если вы хотите послушать моего совета, то мы отправимся туда инкогнито.— Почему?— У меня есть на то свои причины!— Вы не можете сообщить мне их?— Нет, не в данный момент.— Но они серьезны?— Даже очень!— Когда же я узнаю их?— Когда мы будем в лагере охотников.— Пусть будет по-вашему! Когда же мы туда отправимся?— Дня через три: я должен еще сделать кое-какие приготовления.— Возьмете вы кого-нибудь с собой?— Нет, я не доверяю своим людям, — ваших слуг будет вполне достаточно!— Мне кажется, поездка в степи не должна беспокоить наших врагов.— Даже гораздо более, чем вы полагаете, сеньор, вскоре вы сами увидите, почему.— Возможно.— Но что мы предпримем, вернувшись на асиенду дель-Пальмар?— Пока еще ничего.— Как это ничего?— Очень просто, надо быть осторожными! Впрочем, ведь вам известно, что я намерен теперь поселиться в Соноре.— Да, вы уже не раз говорили мне об этом.— Ну, так из этого следует, что я желаю купить здесь асиенду. У вас их, кажется, две или три?— Нет, у меня их пять.— Все расположены довольно далеко друг от друга?— Да.— Значит, все обстоит как нельзя лучше. Видите ли, я желаю купить одну из ваших асиенд!— Которую?— Я еще сам не знаю: я ведь не видел ни одной из них. Вы понимаете, что купить асиенду, протяжение которой часто равняется целому департаменту Франции, дело не шуточное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26