Однако все костры погасить не удалось. Остались гореть те, которые были расположены довольно близко к крепости.
Тем не менее пауни попытались потушить и их.
Но тут началась пальба, и пули градом посыпались на нападающих. Спустя несколько минут пауни принуждены были обратиться в бегство, которое, вследствие его поспешности, никак нельзя было назвать отступлением.
Американцы принялись свистеть и улюлюкать вслед бегущим.
— Мне кажется, — шутливо заметил Ботрейл, — что эти храбрецы находят наш суп слишком горячим и сожалеют, что окунули в него палец.
— Действительно, — сказал капитан, — на этот раз они, по-видимому, не расположены вернуться.
Но капитан ошибся. В то же самое мгновение индейцы с неимоверной быстротой возобновили наступление.
Ничто не в состоянии было их удержать. Несмотря на выстрелы, к которым индейцы отнеслись на этот раз с презрением, они достигли рва.
Тут, правда, им пришлось развернуться и отступить с такой же быстротой, с какой они наступали, оставляя за собой лежащими на земле товарищей, безжалостно настигаемых американскими пулями.
Но замысел пауни удался, и белые скоро, к своему разочарованию, убедились в том, что слишком поторопились торжествовать легкую победу.
Каждый пауни привез на крупе своей лошади по воину. Достигнув рва, они соскочили на землю и в минуту смятения, пользуясь дымом, не позволявшим их увидеть, кое-как притаились за стволами валявшихся на земле деревьев и за бугорками. Когда же дым рассеялся и американцы появились над палисадом, чтобы увидеть результаты залпа, пущенного ими в неприятеля, индейцы, в свою очередь, встретили их залпом из ружей и самострелов, уложившим на землю пятнадцать человек.
Белые были охвачены сильнейшим ужасом при этом нападении невидимых врагов.
Пятнадцать человек, убитых одним залпом, были страшной потерей для колонистов. Битва принимала серьезный оборот и угрожала окончиться поражением, так как никогда еще индейцы не проявляли во время атаки такой энергии и ожесточения.
Раздумывать было некогда, нужно было во что бы то ни стало выбить дерзкого врага из засады, в которой он так смело притаился.
Капитан решился на это.
Взяв с собой двадцать смельчаков, а остальных оставив караулить палисад, он приказал опустить подъемный мост и бесстрашно ринулся из укрепления.
Тогда индейцы лицом к лицу встретили отряд белых.
Схватка была ужасна. Белые и краснокожие, извиваясь, как змеи, опьяненные яростью и ослепленные гневом, старались поразить друг друга.
Вдруг эта сцена резни осветилась огромным заревом, и из колонии послышались крики ужаса.
Капитан оглянулся, и у него вырвался отчаянный крик при виде ужасного зрелища, представившегося его взору.
Башня и главная постройка пылали. При свете пламени можно было видеть, как индейцы, подобно демонам, прыжками преследовали защитников крепости, столпившихся в разных местах и пытавшихся оказать сопротивление, которое теперь было уже немыслимо.
Случилось вот что.
В то время как Черный Олень, Голубая Лисица и другие вожди пауни атаковали укрепления с фронта, Транкиль в сопровождении Квониама и пятидесяти вполне надежных охотников сел в пироги из бизоньей кожи, бесшумно переплыл реку и высадился в тылу у защитников форта, не встретив ни малейшего сопротивления по той простой причине, что американцы никак не могли ожидать нападения со стороны Миссури.
Однако мы должны отдать справедливость капитану и сказать, что он не оставил этого пункта беззащитным — часовые были расставлены. К несчастью, в суматохе, последовавшей за последним нападением индейцев, часовые эти, не придавая важного значения занимаемому ими посту, покинули его и бросились туда, где видели наибольшую опасность, чтобы помочь товарищам отразить натиск индейцев.
Эта непростительная ошибка погубила защитников форта.
Транкиль высадил свой отряд без всякого кровопролития.
Как только пауни вступили в форт, они подожгли заранее приготовленными факелами деревянные постройки и с воинственным кличем напали на американцев с тыла, поставив их таким образом между двух огней.
Транкиль, Квониам и несколько оставшихся при них воинов бросились к башне.
Хотя миссис Уатт и была застигнута врасплох, однако она мужественно приготовилась защищать вверенный ей пост.
Канадец приблизился к ней с поднятыми в знак мира руками.
— Сдайтесь, умоляю вас! — закричал он. — Иначе вы погибли: форт взят.
— Нет, — решительно отвечала та, — я не сдамся трусу, предающему своих братьев и принимающему сторону язычников.
— Вы не правы по отношению ко мне, — с горечью ответил охотник, — я пришел спасти вас.
— Я не желаю быть спасенной вами.
— Несчастная женщина, сделайте это не для себя, а для своих детей. Смотрите, башня горит.
Молодая женщина посмотрела вверх, с ужасом вскрикнула и стремглав бросилась внутрь башни.
Остальные женщины, доверяя словам охотника, отказались от сопротивления и сдали свое оружие.
Транкиль поручил охрану этих несчастных женщин Квониаму, в помощь которому отрядил несколько воинов, а сам поспешно бросился вперед с намерением помочь прекращению резни, еще продолжавшейся во всех точках форта.
Квониам вошел в башню, где нашел миссис Уатт, почти задохнувшуюся от дыма. Она с неимоверной силой сжимала детей в своих объятиях. Храбрый негр поднял молодую женщину на плечи, вынес ее наружу и, собрав вместе всех женщин и детей, отвел на берег Миссури, чтобы поместить их за черту выстрелов и дождаться там конца битвы, не подвергая пленниц ярости победителей.
Теперь это было уже не сражение, а скорее бойня, сделавшаяся еще более ожесточенной из-за тех уловок, с какими индейцы нападали на своих несчастных врагов, к которым они испытывали лютую ненависть.
Из колонистов в живых оставались только капитан, Ботрейл, Боб и человек двадцать американцев. Собравшись в центре площади посреди форта, они с энергией отчаяния отбивались от целой тучи индейцев, решив скорее умереть, чем попасть в руки своих свирепых победителей.
Тем не менее Транкилю удалось, употребив все средства и презирая все опасности, уговорить их сложить оружие и тем самым положить конец резне.
Вдруг со стороны реки донеслись крики, плач и мольбы о помощи.
Охотник сейчас же кинулся туда, подгоняемый каким-то мрачным предчувствием.
За ним последовали Черный Олень и другие воины. Когда они достигли места, куда Квониам отвел женщин, то их глазам представилось ужасное зрелище.
Миссис Уатт и три другие женщины неподвижно распростерлись на земле, окруженные лужами крови. Около них валялся и Квониам с двумя ранами — в голове и груди.
От остальных женщин, почти обезумевших от страха, невозможно было добиться ни слова о том, что случилось.
Дети капитана исчезли!
ГЛАВА ХI. Вента дель-Потреро
Пользуясь теперь законным правом романиста, мы перенесем действие нашего рассказа в Техас, пропустив шестнадцать лет, если считать со времени тех происшествий, которые были описаны нами в предшествующей главе.
Рассвет уже начал придавать облакам перламутровый оттенок, звезды одна за другой исчезали в мрачных небесных глубинах, а на самом краю голубой линии горизонта ярко-красный отблеск, предвестник солнечного восхода, давал знать, что скоро наступит день.
Тысячи невидимых птичек, укрывавшихся в листве от холода, теперь пробуждались и радостно оглашали воздух своим мелодичным утренним пением, а рев диких зверей, уходящих от водопоя и медленно направлявшихся в свои неведомые берлоги, становился все более и более глухим и мало-помалу затихал.
Между тем поднялся ветерок, который проник в густое облако испарений, поднимающихся в тропических странах над землей при восходе солнца, разорвал и развеял его в пространстве. Все это произошло без всякого перехода, как на сцене, и представляло собой восхитительное зрелище, способное вдохновить мечтательную душу художника или поэта.
Провидению было угодно наградить Америку особенным изобилием самых увлекательных пейзажей, одарив ее могущественную природу таким бесчисленным множеством контрастов и сочетаний, которое можно встретить только здесь.
Посреди широкой равнины, защищенной со всех сторон высокими ветвями девственного леса, вырисовывались причудливые изгибы усыпанной песком дороги, желтый цвет которой составлял приятный контраст с темной зеленью высокой травы и серебристо-белым цветом воды в узкой речке, поверхность которой сверкала, как ларчик с драгоценностями, под первыми лучами восходящего солнца.
Неподалеку от реки, почти в самом центре равнины возвышался белый дом с колоннадой, крытый красной черепицей.
Этот дом, кокетливо убранный вьющимися растениями, широко и густо разросшимися на его стенах, представлял собой венту, или гостиницу, выстроенную на вершине небольшого холма. К нему вела дорога, шедшая по отлогому подъему, тогда как сама вента господствовала над этим необъятным и величественным пейзажем, подобно орлу, парящему над облаками.
У ворот венты несколько драгун, всего около двадцати человек, составлявших живописные группы, заканчивали седлать лошадей, в то время как погонщики деловито навьючивали семь или восемь мулов.
На дороге, в нескольких милях от венты, можно было заметить нескольких всадников, которые быстро двигались вперед и уже готовились углубиться в лес. Лес этот постепенно возвышался и заканчивался линией высоких, покрытых снегом горных вершин, почти сливавшихся с небесной лазурью.
Дверь венты отворилась, и из нее вышел, напевая вполголоса, молодой офицер в сопровождении толстого и пузатого монаха с веселым выражением лица. Вслед за ними на пороге появилась очаровательная юная особа восемнадцати или девятнадцати лет. Она была хрупкой блондинкой с голубыми глазами и волосами золотистого цвета и выглядела очень мило и грациозно.
— Живее в путь, — сказал молодой человек в форме капитана, — мы и так потеряли слишком много времени. Садитесь на мула.
— Гм, — проговорил монах, — мы только что пообедали. Какого черта вы так торопитесь, капитан?
— Святой муж, — насмешливо отвечал офицер, — если вам угодно здесь остаться, так сделайте милость, оставайтесь.
— Нет, нет, я еду с вами! — с испугом воскликнул монах. — Я желаю воспользоваться вашим обществом.
— В таком случае поторопитесь, потому что через двадцать пять минут я прикажу выступить в поход.
Окинув взглядом равнину, офицер знаком велел своему слуге подвести ему лошадь и легко вскочил в седло с грацией, свойственной мексиканским наездникам. Монах испустил вздох сожаления, думая, вероятно, о радушном гостеприимстве, которого он лишался, намереваясь подвергнуться опасностям долгого путешествия. С помощью погонщиков ему удалось с грехом пополам вскарабкаться на спину мула, который подался вниз, почувствовав на себе столь тяжкую ношу.
— Уф! — пробормотал монах. — Ну вот я и сел.
— На коней! — скомандовал офицер.
Драгуны тотчас же повиновались, и в продолжение двух минут слышалось только бряцанье оружия.
Молодая девушка, о которой мы говорили, все еще молча, неподвижно стояла на пороге, снедаемая, по-видимому, внутренним беспокойством и с тревогой оглядывая двух или трех поселян, которые, беспечно прислонившись к стене, с ленивым любопытством следили за движениями каравана. Но в тот момент, когда капитан готовился отдавать приказ к выступлению, она решительно приблизилась к нему и, протягивая ему огниво, сказала мягким и мелодичным голосом:
— Господин офицер, ваша сигара потухла.
— В самом деле, — отвечал тот и, воспользовавшись ее услугой, он любезно нагнулся к ней и возвратил трут со словами: — Спасибо, моя прелесть.
Молодая девушка воспользовалась этим движением, приблизившим к ней лицо офицера, и быстро проговорила тихим голосом:
— Будьте осторожны!
— Вот как? — сказал он, бросая на нее пристальный взгляд.
Не отвечая ему ни слова, она приложила свой указательный палец к розовым губкам и, быстро повернувшись назад, бегом возвратилась в венту.
Капитан выпрямился; нахмурив свои черные брови, он угрожающим взглядом посмотрел на двух или трех стоявших у стены незнакомцев, но потом покачал головой.
— Ба-а! — пробормотал он презрительно. — Они не посмеют!
Затем он обнажил саблю, клинок которой ярко заблестел на солнце, и, став во главе отряда, скомандовал:
— В путь!
Отряд двинулся в поход.
По звону колокольчика вожатого мулы зашагали вперед, и драгуны, окружив животных тесно сомкнутым строем, поехали вместе с ними.
В продолжение нескольких минут поселяне, присутствовавшие при выступлении отряда, следили за его движением по извилистой дороге, а потом один за другим вернулись в венту.
Молодая девушка сидела одна и делала вид, что деятельно занимается починкой женской одежды. Однако по едва заметной дрожи, пробегавшей по ее телу, по краске на лице и по боязливому взгляду, брошенному ею из-под своих длинных ресниц на посетителей, когда они вошли в комнату, легко было заключить, что спокойствие ее было только притворным и что, напротив, она была во власти какой-то тайной тревоги.
Посетителей было трое. Эти люди в расцвете сил, с грубыми и резкими чертами лица, смотрели вокруг подозрительно и держали себя дерзким и вызывающим образом.
Они уселись на скамье, стоявшей перед грубо отесанным столом, и один из них, ударив с силой по столу кулаком, резким тоном обратился к молодой девушке:
— Пить!
Та задрожала и быстро подняла голову.
— Что вам угодно, господа? — спросила она.
— Мескаля .
Девушка встала и торопливо принялась им прислуживать. Тот, который говорил с ней, удержал ее за платье как раз в ту минуту, когда она уже хотела отойти.
— Подождите минутку, донья Кармела, — произнес он.
— Пустите мое платье, Руперто, — отвечала та с неудовольствием, — вы сейчас его разорвете.
— Вот как! — возразил тот, разражаясь грубым смехом. — Значит, вы считаете меня очень неловким.
— Нет, но поведение ваше неприлично.
— О-о! Вы не всегда бываете так свирепы, моя миленькая птичка.
— Что же вам нужно? — спросила та, покраснев.
— Хватит, и так все ясно. Но теперь не в этом дело.
— Так в чем же? — спросила она с притворным удивлением. — Ведь я подала вам мескаль, который вы потребовали?
— Это так. Но мне хочется вам кое-что сказать.
— Хорошо, говорите скорей и отпустите меня.
— Вы очень торопитесь от меня убежать. Разве вы боитесь, что ваш любовник застанет вас во время разговора со мной?
Товарищи Руперто расхохотались, а молодая девушка стояла в полном смущении.
— У меня нет любовника, Руперто, вы отлично это знаете, — отвечала она со слезами на глазах, — нехорошо с вашей стороны обижать бедную беззащитную девушку.
— Ну, ну, я и не оскорбляю вас, донья Кармела. Что же дурного в том, что такая прелесть, как вы, имеет любовника и даже не одного, а двух.
— Пустите меня, — вскричала та, делая резкое усилие, чтобы освободиться.
— Не раньше, чем вы ответите на мой вопрос.
— Так задавайте же этот вопрос, и покончим с этим делом.
— Гм! Ну, злючка, будьте добры повторить мне то, что вы так тихо сказали этому ветренику капитану.
— Я? — отвечала та в смущении. — Что вам угодно, чтобы я ему сказала?
— Вот так штука! Я вовсе не хочу, чтобы вы ему что-нибудь говорили, а только желаю узнать от вас, что вы ему в действительности сказали.
— Оставьте меня в покое, Руперто. Вам доставляет удовольствие меня мучить?
Мексиканец посмотрел на нее пристально.
— Не уклоняйтесь в сторону, милочка, — промолвил он сухо, — вопрос, заданный вам, очень серьезен.
— Весьма возможно, но мне нечего на него вам ответить.
— Это потому, что у вас не чиста совесть.
— Я вас не понимаю.
— Весьма вероятно! Ну, так я сейчас объясню. В ту самую минуту, когда офицер готов был уехать, вы сказали ему: «Берегитесь!» Вы, может быть, станете отпираться?
Молодая девушка побледнела.
— Если вы слышали мои слова, — сказала она, принимая веселый вид, — так зачем же вы меня спрашиваете?
Товарищи Руперто, услыхав в чем дело, нахмурились. Положение становилось серьезным.
— О-о! — сказал один из них, поднимая голову. — Она действительно это сказала?
— Конечно, раз я слышал собственными ушами! — грубо отрезал Руперто.
Девушка растерянно посмотрела кругом, как бы ища защиты, которой ждать было не от кого.
— Его там нет, — злобно проговорил Руперто, — значит, бесполезно вам его искать.
— Кого? — спросила девушка, в смущении от предположения Руперто и вместе с тем в ужасе от своего опасного положения.
— Его! — насмешливо отвечал тот. — Послушайте, донья Кармела, вот уже несколько раз вы были посвящены в наши дела в гораздо большей степени, чем следовало. Повторяю вам то же самое слово, которое вы не очень давно сказали капитану. А вы постарайтесь принять его к сведению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28