Они молча переставляли с места на место мебель, то и дело поглядывая на часы.
— Как вы думаете, Кармен, — спросила, наконец, донья Долорес, — почему до сих пор не пришел граф?
— Не знаю, что и думать, — ответила Кармен, — признаться я очень встревожена. В городе, говорят, неспокойно, не случилось ли с ними беды?
— О! Это было бы ужасно!
— Что мы будем делать одни в этом доме? Если бы не они, нас давно не было бы в живых.
— Тем более, что дона Хаиме здесь почти никогда нет. Девушки тяжело вздохнули, поглядели друг на друга полными слез глазами и обнялись. Но не за себя они боялись.
— Ты любишь его? — спросила, наконец, донья Долорес подругу.
— Люблю, — прошептала в ответ Кармен. — А ты?
— И я люблю!
Теперь между девушками больше не существовало тайны.
— Когда ты его полюбила? — спросила донья Кармен.
— Не знаю, мне кажется, я всегда его любила.
— И я всегда.
Что может быть прекрасней и чище первой девической любви! Душа устремляется ввысь и парит за облаками в поисках чего-то возвышенного.
— А он любит тебя? — вкрадчиво спросила Кармен.
— Конечно, раз я его люблю!
Любовь тем и хороша, что не подвластна логике, иначе это не любовь.
— Это он! — вдруг прошептала Долорес, прижав руки к груди.
— Это он! — прошептала Кармен, тоже прижав руки к груди.
Непонятно, что так взволновало девушек, снаружи все было тихо. Однако донья Долорес и донья Кармен тотчас выпорхнули из столовой и, как две спугнутые голубки, устремились в сад.
Почти в то же время в дверь постучали, и слуга поспешил отворить дверь.
— А где дамы? — спросил, входя, граф.
— В саду, ваше сиятельство! — ответил слуга, запирая дверь.
Донью Марию и девушек молодые люди нашли в самой тенистой части сада. Донья Мария вышивала, а девушки так увлеклись чтением, что, казалось, не заметили появления молодых людей, хотя обе густо покраснели и притворились удивленными.
Молодые люди почтительно поклонились.
— Наконец-то вы пришли, господа, — сказала с улыбкой донья Мария. — А мы уже беспокоились!
— Ничего не беспокоились, — едва произнесла донья Долорес, — видимо, господа нашли себе более приятное местопребывание и потому задержались.
Донья Кармен ничего не сказала, только надула губки.
— Ну, ну, глупенькие, — ласково заметила донья Мария, — не смущайте молодых людей, видимо, у них были дела поважнее.
— Нет у них никаких дел, — пренебрежительно бросила донья Долорес. — Они совершенно свободны.
— Ладно, — в тон подруге сказала донья Кармен. — Стоит ли придираться по пустякам!
Молодые люди окончательно растерялись. А шалуньи, глянув на них, весело рассмеялись. Граф и Доминик изменились в лице.
— Великий Боже! — вскричал Доминик, топнув с досады ногой. — Какими же надо быть злыми, чтобы мучить нас понапрасну!
— Нас задержал дон Хаиме, — произнес граф.
— Так вы его видели? — спросила донья Мария.
— Да. Нынче ночью он к нам приходил.
Таким образом инцидент был исчерпан.
Молодые люди сели, и завязался разговор. Девушки продолжали дуться, они были рады, что ввели молодых людей в смущение, и в то же время сердились, полагая, что ни граф, ни Доминик не догадались о причине их упреков.
Молодые люди так были очарованы этими юными созданиями, чьи взгляды пьянили, а голоса были подобны райской музыке, что каждая минута, проведенная в их обществе, казалась самой счастливой.
День пролетел как прекрасный сон.
В девять вечера молодые люди попрощались и вернулись к себе.
— Тебе хочется спать? — спросил граф Доминика.
— Совершенно не хочется. А что?
— Мне надо тебе кое-что сказать.
— Прекрасно, друг мой, мне тоже.
— В таком случае, приготовим грог, будем курить и болтать.
— Не возражаю.
Молодые люди сели и закурили сигары.
— Какой прекрасный день! — сказал граф.
— Еще бы! Другим он и не мог быть в таком обществе. И молодые люди, будто сговорившись, разом вздохнули.
— Хочешь быть откровенным? — решительно спросил граф.
— С тобой всегда, и ты это знаешь, — ответил Доминик.
— Ну, так слушай. Ты, вероятно, догадываешься, зачем я приехал в Мексику.
— Насколько я помню, ты говорил, что намерен жениться на твоей родственнице, донье Долорес де ля Крус.
— Совершенно верно! Но ты не знаешь, при каких обстоятельствах мы были помолвлены. Я хотел бы отказаться от этого брака, но не могу.
— Неужели это правда? — вскричал Доминик.
— Сейчас я тебе все объясню. Нас помолвили еще в колыбели родители. Я узнал об этом уже, когда стал взрослым и пришло время выполнить обещание родителей.
Сама мысль жениться на незнакомой девушке, которую я никогда не видел, внушала мне отвращение. Но пришлось смириться. С чувством глубокого сожаления расстался я со своей счастливой беспечной жизнью в Париже, среди друзей, и отправился в Мексику. Дон Андрес де ля Крус принял меня с распростертыми объятиями и представил дочери, моей невесте. Донья Долорес отнеслась ко мне более чем холодно; ее, вероятно, тоже пугал брак с незнакомым человеком. Отец даже не сказал ей о нашей помолвке, что я узнал уже позднее. Ее холодность меня радовала, в глубине души я надеялся, что брак наш расстроится. И это, несмотря на то, что донья Долорес очень хороша собой.
— О, да! — прошептал Доминик.
— Мало того, у нее прекрасный характер, светлый ум, прелесть и очарование женщины.
— Все, что ты говоришь, сущая правда, — ответил Доминик.
— И все же, я не могу ее полюбить. Это выше моих сил, а между тем долг обязывает меня заключить этот союз, тем более теперь, когда донья Долорес осталась без отца, незащищенная от своего мстительного и злобного брата. В общем, я жених. И обязан выполнить свой долг. Такова была последняя воля ее отца. Но я люблю…
— Кого? — спросил Доминик, дрогнувшим голосом.
— Донью Кармен!
— Благодарение Богу! — воскликнул Доминик.
— Что это значит, Доминик?
— Я тоже люблю, — ответил молодой человек, — люблю донью Долорес, и ты мне подал надежду. — Граф пожал Доминику руку, и они обнялись.
— Будем надеяться, — сказал граф, тихонько высвобождаясь из объятий друга.
ГЛАВА XXVII. Человек со средствами
Было два часа пополудни. Погода выдалась тихая, безветренная и, равнина, казалось, уснула, измученная палящим солнцем, на прихотливых извивах серо-белой скалистой дороги искорками сверкал слюдяной сланец.
Воздух был совершенно прозрачным, что естественно для жаркого сухого климата, до самого горизонта все просматривалось. Однако из-за однообразия красок пейзаж был каким-то тоскливым.
На развилке стоял небольшой белый дом с итальянской крышей.
Неотесанные бревна у входа поддерживали балкон, сверху до низу забранный решеткой и поэтому похожий на клетку.
Это была вента — типичная мексиканская гостиница.
Привязанные у столба, стояли лошади, устало опустив головы с потными боками.
Неподалеку в тени, прямо на земле, укутавшись в плащи и выставив ноги на солнце, спали люди.
Это были партизаны-гверильясы. Полусонный часовой, прислонившись к стене, сторожил сложенное в козлы оружие, точнее делал вид, что сторожит.
Под навесом у входа сидел, покачиваясь в гамаке, офицер, бренча на гитаре и напевая надтреснутым голосом.
Из гостиницы вышел толстый низенький человек с плутовскими глазами и насмешливым лицом и подошел к гамаку.
— Дон Фелиппе, — обратился он с поклоном к незадачливому гитаристу, — не соблаговолите ли отобедать?
— Уважаемый хозяин, — чванливо ответил офицер, — я попросил бы вас не забывать, что у меня есть чин и называть меня полковником.
— Извините, ваша милость, — ответил хозяин, низко кланяясь. — Я простой человек и плохо разбираюсь в чинах.
— Ладно, ладно, я прощаю. Что же до обеда, то я пока воздержусь. Дождусь одного человека и вместе с ним буду обедать. Он скоро явится.
— Мне очень жаль, господин полковник, что все остынет. Обед удался на славу.
— Что же тут поделаешь! Впрочем, накрывайте на стол, я чертовски голоден.
Хозяин ушел, а офицер вылез из гамака, отложил гитару, закурил и с папиросой в зубах вышел из-под навеса, пристально вглядываясь в горизонт. Вдруг он увидел мчавшегося во весь опор всадника, окутанного облаком пыли, и радостно вскрикнул. Он узнал человека, которого так долго ждал.
— Ну и жара! Черт побери, я просто изнемогаю! — вскричал всадник, осадив лошадь.
— Здравствуйте, дон Диего, рад вас видеть, — промолвил полковник, протягивая прибывшему руку, — я уже не надеялся увидеть вас здесь. Обед готов, с дороги, я уверен, вы здорово проголодались!
Хозяин провел обоих мужчин в отдельное помещение, где, усевшись за стол, они с жадностью накинулись на стоявшую перед ними еду.
Сначала ели молча, сосредоточенно, потом, утолив голод, устроились поудобнее в креслах и закурили.
Напоследок хозяин принес бутылку каталонского ликера и ушел.
Когда рюмки были наполнены, дон Диего заговорил:
— Да, дорогой мой полковник, теперь мы, слава Богу, насытились и можем поболтать!
— С большим удовольствием, — ответил, усмехнувшись, полковник.
— Сейчас вам расскажу, какой у меня был вчера разговор с генералом, — продолжал дон Диего. — Я советовался с ним насчет одного дела, которое хотел поручить вам, и знаете, что мне ответил генерал: не делайте этого, дон Диего, полковник Филиппе хоть и способный, но никчемный и с предрассудками, он не поймет, что дело, которое вы ему предлагаете, в высшей степени патриотичное, и увидит в нем одну только денежную сторону; он посмеется над вами и над вашими двадцатью пятью тысячами пиастров, хотя это и кругленькая сумма. Но раз вы назначили ему свидание, отправляйтесь хотя бы для того, чтобы собственными ушами услышать, как он вас одернет, когда вы рискнете предложить ему это дело, и откажется от дела и от ваших пиастров.
Полковник что-то промычал в ответ, очень заинтересованный «кругленькой суммой».
Дон Диего украдкой за ним наблюдал.
— Итак, — сказал он, бросив папиросу, — пожалуй, я не буду с вами говорить о деле, генерал был прав.
— Гм! — снова промычал полковник.
— Жаль, конечно, но, видимо, придется обратиться к Гилляру, быть может, он решительнее вас.
— Гилляр — плут! — с негодованием вскричал дон Фелиппе.
— Знаю, — не стал возражать дон Диего, — но выхода у меня нет, я предложу ему задаток в десять тысяч пиастров и уверен, он не откажется, тем более что дело в высшей степени благородное.
Полковник наполнил стаканы, дело, видимо, его очень заинтересовало.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Шутка ли, десять тысяч пиастров!
— Да, не больше и не меньше, к тому же я не из тех, кто будет даром разыскивать среди приятелей нужных людей.
— Но нет, Гилляр — вам не приятель.
— Совершенно верно, поэтому мне не очень хотелось бы к нему обращаться.
— А что за дело?
— Это тайна!
— Так ведь я ваш друг! Не сомневайтесь, буду нем как могила.
Дон Диего сделал вид, будто думает, потом спросил:
— Вы даете слово молчать?
— Клянусь честью!
— В таком случае я расскажу в нескольких словах. Вы знаете не хуже меня, полковник, сколько сейчас лицемерных людей. Они служат сразу двум партиям, торгуют без зазрения совести нашими военными тайнами, а также тайнами неприятеля. И вот правительство Хуареса заподозрило в этой двойной игре двух человек, но они до того изворотливы и так ловко действуют, что уличить их в преступных действиях невозможно. Вот этих-то людей и надо разоблачить, захватив их секретные документы, за что будет добавлено еще пятнадцать тысяч. Располагая этими документами, главнокомандующий немедленно передаст их в военный суд. Как видите, дело это может лишь сделать честь его исполнителю.
— Да, весьма похвально. А что за люди попали под подозрение?
— Разве я их вам не назвал?
— Нет, не назвали.
— О! Это люди известные. Один — доверенное лицо при генерале Ортега, второй, если не ошибаюсь, на собственные средства вооружил целый отряд.
— А имена их?
— О, они хорошо вам известны. Я полагаю, один — дон Антонио де Касебар, второй…
— Дон Мельхиор де ля Крус! — договорил дон Филиппе.
— Значит, вы знаете? — вскричал дон Диего с наигранным удивлением.
— Быстрое продвижение этих лиц по службе, безграничное доверие к ним президента можно объяснить только милостью к ним.
— Именно поэтому некоторые высокопоставленные особы считают необходимым разобраться в том, что это за люди.
— Что это за люди, я знаю, — вскричал дон Фелиппе, — и представлю требуемые доказательства!
— Вы готовы это сделать?
— Готов! Клянусь вам, тем более что считаю долгом всякого порядочного человека поймать с поличным злодеев. Лучше меня, — добавил он с многозначительной улыбкой, — этого никто не сделает.
— Дай Бог, чтобы это было так, полковник! Если только дело завершится успехом, могу заверить вас, что благодарное правительство не ограничится в своем вознаграждении деньгами.
Дон Фелиппе самодовольно улыбнулся, поняв, что это намек на повышение, о котором он так мечтал.
Дон Диего, словно не замечая этой улыбки, вытащил объемистый кошелек, достал сложенный вчетверо листок и передал дону Фелиппе. Тот жадно схватил его, и лицо его на какой-то момент приняло хищническое выражение.
Это был чек на десять тысяч пиастров.
Дон Диего поднялся.
— Вы уже уходите? — спросил полковник.
— Да, о чем весьма сожалею.
— До скорого свидания, дон Диего!
Молодой человек вскочил на лошадь и ускакал.
— Ну, — прошептал он, — мерзавцы, кажется, попадутся в ловушку.
Полковник после ухода дона Диего снова залез в гамак, взял гитару и стал еще громче бренчать.
ГЛАВА XXVIII. Любовь
Долорес и Кармен были в саду одни. Укрывшись в глубине рощи, где цвели апельсины, лимоны и гранаты, они вели задушевную беседу. Донья Мария, сославшись на нездоровье, осталась дома. Но скорее всего она просто хотела дать возможность девушкам посекретничать, а заодно прочесть письмо от дона Хаиме, доставленное надежным человеком.
Девушки, оставшись одни, принялись поверять друг другу свои нехитрые тайны. Предметом разговора, как вы могли догадаться, была любовь. Но изливая душу друг другу, они мысли не могли допустить, чтобы объясниться с молодыми людьми — гордость не позволяла.
Девушкам, чистым и наивным как дети, было чуждо кокетство, присущее представительницам, так называемых цивилизованных наций, которые зачастую превращают любовь в жестокую игру. По странной случайности разговор девушек принял тот же оборот, что и разговор между графом и Домиником несколько дней назад.
— Долорес! Ты смелее меня и лучше знаешь дона Людовика, который к тому же с тобой в родстве, почему ты так холодна с ним?
— Увы, моя дорогая, — ответила донья Долорес, — положение обязывает меня быть сдержанной. Кроме графа Людовика, у меня не осталось родных, много лет назад родители нас обручили.
— Как могли родители обручить детей без их согласия, заведомо обрекая их на несчастливую жизнь?
— В Европе, говорят, это принято. К тому же мы, женщины, должны безропотно подчиняться мужчинам, словно рабыни.
— Да, это так, но если бы мы воспротивились этому…
— В этом случае мы вызвали бы только презрение, испортили бы себе репутацию.
— Значит, ты готова вопреки голосу сердца согласиться на этот чудовищный брак?
— Что я могу тебе сказать! Сама мысль об этом браке повергает меня в отчаяние, но выхода я не вижу. Граф покинул Францию с единственной целью жениться на мне. Мой отец перед смертью взял с него слово жениться на мне. Что же я могу сделать, если обстоятельства против меня?
— А почему бы тебе не объясниться с графом? — с жаром возразила Кармен. — Может быть, тогда все решится как нельзя лучше?
— Возможно, но подобное объяснение не может исходить от меня. Граф столько добра сделал мне после смерти отца, что я не могу отплатить ему неблагодарностью и отказом на его весьма лестное для меня предложение!
— О, значит, ты любишь его, Долорес? — с досадой вскричала Кармен.
— Нет, не люблю, — ответила донья Долорес, — но, может быть, и он меня не любит. Судя по его поведению, это именно так!
— Я уверена, он меня, меня любит! — перебила ее Кармен.
— Дорогая моя, — с улыбкой ответила Долорес, — когда речь идет о любви, ни в чем нельзя быть уверенной, даже несмотря на клятвы и уверения. Допустим, граф меня любит или не любит, но можно предположить, что я его люблю, и в обоих случаях я должна ждать, когда граф сам со мной объяснится, а это непременно произойдет, и очень скоро. И тогда, клянусь тебе, Кармен, я все выскажу ему откровенно, и если не услышу от него столь же откровенного признания, мне придется покориться своей судьбе. Вот все, что я могу тебе обещать. Принять другое решение мне не позволяет мое женское достоинство.
— Дорогая Долорес, я очень страдаю и желала бы другого исхода, но понимаю, что в сложившихся обстоятельствах это для тебя единственный выход. Не сердись на меня за мою горячность — поверь, мне очень тяжело!
— А мне разве легче? Разве я счастлива?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Как вы думаете, Кармен, — спросила, наконец, донья Долорес, — почему до сих пор не пришел граф?
— Не знаю, что и думать, — ответила Кармен, — признаться я очень встревожена. В городе, говорят, неспокойно, не случилось ли с ними беды?
— О! Это было бы ужасно!
— Что мы будем делать одни в этом доме? Если бы не они, нас давно не было бы в живых.
— Тем более, что дона Хаиме здесь почти никогда нет. Девушки тяжело вздохнули, поглядели друг на друга полными слез глазами и обнялись. Но не за себя они боялись.
— Ты любишь его? — спросила, наконец, донья Долорес подругу.
— Люблю, — прошептала в ответ Кармен. — А ты?
— И я люблю!
Теперь между девушками больше не существовало тайны.
— Когда ты его полюбила? — спросила донья Кармен.
— Не знаю, мне кажется, я всегда его любила.
— И я всегда.
Что может быть прекрасней и чище первой девической любви! Душа устремляется ввысь и парит за облаками в поисках чего-то возвышенного.
— А он любит тебя? — вкрадчиво спросила Кармен.
— Конечно, раз я его люблю!
Любовь тем и хороша, что не подвластна логике, иначе это не любовь.
— Это он! — вдруг прошептала Долорес, прижав руки к груди.
— Это он! — прошептала Кармен, тоже прижав руки к груди.
Непонятно, что так взволновало девушек, снаружи все было тихо. Однако донья Долорес и донья Кармен тотчас выпорхнули из столовой и, как две спугнутые голубки, устремились в сад.
Почти в то же время в дверь постучали, и слуга поспешил отворить дверь.
— А где дамы? — спросил, входя, граф.
— В саду, ваше сиятельство! — ответил слуга, запирая дверь.
Донью Марию и девушек молодые люди нашли в самой тенистой части сада. Донья Мария вышивала, а девушки так увлеклись чтением, что, казалось, не заметили появления молодых людей, хотя обе густо покраснели и притворились удивленными.
Молодые люди почтительно поклонились.
— Наконец-то вы пришли, господа, — сказала с улыбкой донья Мария. — А мы уже беспокоились!
— Ничего не беспокоились, — едва произнесла донья Долорес, — видимо, господа нашли себе более приятное местопребывание и потому задержались.
Донья Кармен ничего не сказала, только надула губки.
— Ну, ну, глупенькие, — ласково заметила донья Мария, — не смущайте молодых людей, видимо, у них были дела поважнее.
— Нет у них никаких дел, — пренебрежительно бросила донья Долорес. — Они совершенно свободны.
— Ладно, — в тон подруге сказала донья Кармен. — Стоит ли придираться по пустякам!
Молодые люди окончательно растерялись. А шалуньи, глянув на них, весело рассмеялись. Граф и Доминик изменились в лице.
— Великий Боже! — вскричал Доминик, топнув с досады ногой. — Какими же надо быть злыми, чтобы мучить нас понапрасну!
— Нас задержал дон Хаиме, — произнес граф.
— Так вы его видели? — спросила донья Мария.
— Да. Нынче ночью он к нам приходил.
Таким образом инцидент был исчерпан.
Молодые люди сели, и завязался разговор. Девушки продолжали дуться, они были рады, что ввели молодых людей в смущение, и в то же время сердились, полагая, что ни граф, ни Доминик не догадались о причине их упреков.
Молодые люди так были очарованы этими юными созданиями, чьи взгляды пьянили, а голоса были подобны райской музыке, что каждая минута, проведенная в их обществе, казалась самой счастливой.
День пролетел как прекрасный сон.
В девять вечера молодые люди попрощались и вернулись к себе.
— Тебе хочется спать? — спросил граф Доминика.
— Совершенно не хочется. А что?
— Мне надо тебе кое-что сказать.
— Прекрасно, друг мой, мне тоже.
— В таком случае, приготовим грог, будем курить и болтать.
— Не возражаю.
Молодые люди сели и закурили сигары.
— Какой прекрасный день! — сказал граф.
— Еще бы! Другим он и не мог быть в таком обществе. И молодые люди, будто сговорившись, разом вздохнули.
— Хочешь быть откровенным? — решительно спросил граф.
— С тобой всегда, и ты это знаешь, — ответил Доминик.
— Ну, так слушай. Ты, вероятно, догадываешься, зачем я приехал в Мексику.
— Насколько я помню, ты говорил, что намерен жениться на твоей родственнице, донье Долорес де ля Крус.
— Совершенно верно! Но ты не знаешь, при каких обстоятельствах мы были помолвлены. Я хотел бы отказаться от этого брака, но не могу.
— Неужели это правда? — вскричал Доминик.
— Сейчас я тебе все объясню. Нас помолвили еще в колыбели родители. Я узнал об этом уже, когда стал взрослым и пришло время выполнить обещание родителей.
Сама мысль жениться на незнакомой девушке, которую я никогда не видел, внушала мне отвращение. Но пришлось смириться. С чувством глубокого сожаления расстался я со своей счастливой беспечной жизнью в Париже, среди друзей, и отправился в Мексику. Дон Андрес де ля Крус принял меня с распростертыми объятиями и представил дочери, моей невесте. Донья Долорес отнеслась ко мне более чем холодно; ее, вероятно, тоже пугал брак с незнакомым человеком. Отец даже не сказал ей о нашей помолвке, что я узнал уже позднее. Ее холодность меня радовала, в глубине души я надеялся, что брак наш расстроится. И это, несмотря на то, что донья Долорес очень хороша собой.
— О, да! — прошептал Доминик.
— Мало того, у нее прекрасный характер, светлый ум, прелесть и очарование женщины.
— Все, что ты говоришь, сущая правда, — ответил Доминик.
— И все же, я не могу ее полюбить. Это выше моих сил, а между тем долг обязывает меня заключить этот союз, тем более теперь, когда донья Долорес осталась без отца, незащищенная от своего мстительного и злобного брата. В общем, я жених. И обязан выполнить свой долг. Такова была последняя воля ее отца. Но я люблю…
— Кого? — спросил Доминик, дрогнувшим голосом.
— Донью Кармен!
— Благодарение Богу! — воскликнул Доминик.
— Что это значит, Доминик?
— Я тоже люблю, — ответил молодой человек, — люблю донью Долорес, и ты мне подал надежду. — Граф пожал Доминику руку, и они обнялись.
— Будем надеяться, — сказал граф, тихонько высвобождаясь из объятий друга.
ГЛАВА XXVII. Человек со средствами
Было два часа пополудни. Погода выдалась тихая, безветренная и, равнина, казалось, уснула, измученная палящим солнцем, на прихотливых извивах серо-белой скалистой дороги искорками сверкал слюдяной сланец.
Воздух был совершенно прозрачным, что естественно для жаркого сухого климата, до самого горизонта все просматривалось. Однако из-за однообразия красок пейзаж был каким-то тоскливым.
На развилке стоял небольшой белый дом с итальянской крышей.
Неотесанные бревна у входа поддерживали балкон, сверху до низу забранный решеткой и поэтому похожий на клетку.
Это была вента — типичная мексиканская гостиница.
Привязанные у столба, стояли лошади, устало опустив головы с потными боками.
Неподалеку в тени, прямо на земле, укутавшись в плащи и выставив ноги на солнце, спали люди.
Это были партизаны-гверильясы. Полусонный часовой, прислонившись к стене, сторожил сложенное в козлы оружие, точнее делал вид, что сторожит.
Под навесом у входа сидел, покачиваясь в гамаке, офицер, бренча на гитаре и напевая надтреснутым голосом.
Из гостиницы вышел толстый низенький человек с плутовскими глазами и насмешливым лицом и подошел к гамаку.
— Дон Фелиппе, — обратился он с поклоном к незадачливому гитаристу, — не соблаговолите ли отобедать?
— Уважаемый хозяин, — чванливо ответил офицер, — я попросил бы вас не забывать, что у меня есть чин и называть меня полковником.
— Извините, ваша милость, — ответил хозяин, низко кланяясь. — Я простой человек и плохо разбираюсь в чинах.
— Ладно, ладно, я прощаю. Что же до обеда, то я пока воздержусь. Дождусь одного человека и вместе с ним буду обедать. Он скоро явится.
— Мне очень жаль, господин полковник, что все остынет. Обед удался на славу.
— Что же тут поделаешь! Впрочем, накрывайте на стол, я чертовски голоден.
Хозяин ушел, а офицер вылез из гамака, отложил гитару, закурил и с папиросой в зубах вышел из-под навеса, пристально вглядываясь в горизонт. Вдруг он увидел мчавшегося во весь опор всадника, окутанного облаком пыли, и радостно вскрикнул. Он узнал человека, которого так долго ждал.
— Ну и жара! Черт побери, я просто изнемогаю! — вскричал всадник, осадив лошадь.
— Здравствуйте, дон Диего, рад вас видеть, — промолвил полковник, протягивая прибывшему руку, — я уже не надеялся увидеть вас здесь. Обед готов, с дороги, я уверен, вы здорово проголодались!
Хозяин провел обоих мужчин в отдельное помещение, где, усевшись за стол, они с жадностью накинулись на стоявшую перед ними еду.
Сначала ели молча, сосредоточенно, потом, утолив голод, устроились поудобнее в креслах и закурили.
Напоследок хозяин принес бутылку каталонского ликера и ушел.
Когда рюмки были наполнены, дон Диего заговорил:
— Да, дорогой мой полковник, теперь мы, слава Богу, насытились и можем поболтать!
— С большим удовольствием, — ответил, усмехнувшись, полковник.
— Сейчас вам расскажу, какой у меня был вчера разговор с генералом, — продолжал дон Диего. — Я советовался с ним насчет одного дела, которое хотел поручить вам, и знаете, что мне ответил генерал: не делайте этого, дон Диего, полковник Филиппе хоть и способный, но никчемный и с предрассудками, он не поймет, что дело, которое вы ему предлагаете, в высшей степени патриотичное, и увидит в нем одну только денежную сторону; он посмеется над вами и над вашими двадцатью пятью тысячами пиастров, хотя это и кругленькая сумма. Но раз вы назначили ему свидание, отправляйтесь хотя бы для того, чтобы собственными ушами услышать, как он вас одернет, когда вы рискнете предложить ему это дело, и откажется от дела и от ваших пиастров.
Полковник что-то промычал в ответ, очень заинтересованный «кругленькой суммой».
Дон Диего украдкой за ним наблюдал.
— Итак, — сказал он, бросив папиросу, — пожалуй, я не буду с вами говорить о деле, генерал был прав.
— Гм! — снова промычал полковник.
— Жаль, конечно, но, видимо, придется обратиться к Гилляру, быть может, он решительнее вас.
— Гилляр — плут! — с негодованием вскричал дон Фелиппе.
— Знаю, — не стал возражать дон Диего, — но выхода у меня нет, я предложу ему задаток в десять тысяч пиастров и уверен, он не откажется, тем более что дело в высшей степени благородное.
Полковник наполнил стаканы, дело, видимо, его очень заинтересовало.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Шутка ли, десять тысяч пиастров!
— Да, не больше и не меньше, к тому же я не из тех, кто будет даром разыскивать среди приятелей нужных людей.
— Но нет, Гилляр — вам не приятель.
— Совершенно верно, поэтому мне не очень хотелось бы к нему обращаться.
— А что за дело?
— Это тайна!
— Так ведь я ваш друг! Не сомневайтесь, буду нем как могила.
Дон Диего сделал вид, будто думает, потом спросил:
— Вы даете слово молчать?
— Клянусь честью!
— В таком случае я расскажу в нескольких словах. Вы знаете не хуже меня, полковник, сколько сейчас лицемерных людей. Они служат сразу двум партиям, торгуют без зазрения совести нашими военными тайнами, а также тайнами неприятеля. И вот правительство Хуареса заподозрило в этой двойной игре двух человек, но они до того изворотливы и так ловко действуют, что уличить их в преступных действиях невозможно. Вот этих-то людей и надо разоблачить, захватив их секретные документы, за что будет добавлено еще пятнадцать тысяч. Располагая этими документами, главнокомандующий немедленно передаст их в военный суд. Как видите, дело это может лишь сделать честь его исполнителю.
— Да, весьма похвально. А что за люди попали под подозрение?
— Разве я их вам не назвал?
— Нет, не назвали.
— О! Это люди известные. Один — доверенное лицо при генерале Ортега, второй, если не ошибаюсь, на собственные средства вооружил целый отряд.
— А имена их?
— О, они хорошо вам известны. Я полагаю, один — дон Антонио де Касебар, второй…
— Дон Мельхиор де ля Крус! — договорил дон Филиппе.
— Значит, вы знаете? — вскричал дон Диего с наигранным удивлением.
— Быстрое продвижение этих лиц по службе, безграничное доверие к ним президента можно объяснить только милостью к ним.
— Именно поэтому некоторые высокопоставленные особы считают необходимым разобраться в том, что это за люди.
— Что это за люди, я знаю, — вскричал дон Фелиппе, — и представлю требуемые доказательства!
— Вы готовы это сделать?
— Готов! Клянусь вам, тем более что считаю долгом всякого порядочного человека поймать с поличным злодеев. Лучше меня, — добавил он с многозначительной улыбкой, — этого никто не сделает.
— Дай Бог, чтобы это было так, полковник! Если только дело завершится успехом, могу заверить вас, что благодарное правительство не ограничится в своем вознаграждении деньгами.
Дон Фелиппе самодовольно улыбнулся, поняв, что это намек на повышение, о котором он так мечтал.
Дон Диего, словно не замечая этой улыбки, вытащил объемистый кошелек, достал сложенный вчетверо листок и передал дону Фелиппе. Тот жадно схватил его, и лицо его на какой-то момент приняло хищническое выражение.
Это был чек на десять тысяч пиастров.
Дон Диего поднялся.
— Вы уже уходите? — спросил полковник.
— Да, о чем весьма сожалею.
— До скорого свидания, дон Диего!
Молодой человек вскочил на лошадь и ускакал.
— Ну, — прошептал он, — мерзавцы, кажется, попадутся в ловушку.
Полковник после ухода дона Диего снова залез в гамак, взял гитару и стал еще громче бренчать.
ГЛАВА XXVIII. Любовь
Долорес и Кармен были в саду одни. Укрывшись в глубине рощи, где цвели апельсины, лимоны и гранаты, они вели задушевную беседу. Донья Мария, сославшись на нездоровье, осталась дома. Но скорее всего она просто хотела дать возможность девушкам посекретничать, а заодно прочесть письмо от дона Хаиме, доставленное надежным человеком.
Девушки, оставшись одни, принялись поверять друг другу свои нехитрые тайны. Предметом разговора, как вы могли догадаться, была любовь. Но изливая душу друг другу, они мысли не могли допустить, чтобы объясниться с молодыми людьми — гордость не позволяла.
Девушкам, чистым и наивным как дети, было чуждо кокетство, присущее представительницам, так называемых цивилизованных наций, которые зачастую превращают любовь в жестокую игру. По странной случайности разговор девушек принял тот же оборот, что и разговор между графом и Домиником несколько дней назад.
— Долорес! Ты смелее меня и лучше знаешь дона Людовика, который к тому же с тобой в родстве, почему ты так холодна с ним?
— Увы, моя дорогая, — ответила донья Долорес, — положение обязывает меня быть сдержанной. Кроме графа Людовика, у меня не осталось родных, много лет назад родители нас обручили.
— Как могли родители обручить детей без их согласия, заведомо обрекая их на несчастливую жизнь?
— В Европе, говорят, это принято. К тому же мы, женщины, должны безропотно подчиняться мужчинам, словно рабыни.
— Да, это так, но если бы мы воспротивились этому…
— В этом случае мы вызвали бы только презрение, испортили бы себе репутацию.
— Значит, ты готова вопреки голосу сердца согласиться на этот чудовищный брак?
— Что я могу тебе сказать! Сама мысль об этом браке повергает меня в отчаяние, но выхода я не вижу. Граф покинул Францию с единственной целью жениться на мне. Мой отец перед смертью взял с него слово жениться на мне. Что же я могу сделать, если обстоятельства против меня?
— А почему бы тебе не объясниться с графом? — с жаром возразила Кармен. — Может быть, тогда все решится как нельзя лучше?
— Возможно, но подобное объяснение не может исходить от меня. Граф столько добра сделал мне после смерти отца, что я не могу отплатить ему неблагодарностью и отказом на его весьма лестное для меня предложение!
— О, значит, ты любишь его, Долорес? — с досадой вскричала Кармен.
— Нет, не люблю, — ответила донья Долорес, — но, может быть, и он меня не любит. Судя по его поведению, это именно так!
— Я уверена, он меня, меня любит! — перебила ее Кармен.
— Дорогая моя, — с улыбкой ответила Долорес, — когда речь идет о любви, ни в чем нельзя быть уверенной, даже несмотря на клятвы и уверения. Допустим, граф меня любит или не любит, но можно предположить, что я его люблю, и в обоих случаях я должна ждать, когда граф сам со мной объяснится, а это непременно произойдет, и очень скоро. И тогда, клянусь тебе, Кармен, я все выскажу ему откровенно, и если не услышу от него столь же откровенного признания, мне придется покориться своей судьбе. Вот все, что я могу тебе обещать. Принять другое решение мне не позволяет мое женское достоинство.
— Дорогая Долорес, я очень страдаю и желала бы другого исхода, но понимаю, что в сложившихся обстоятельствах это для тебя единственный выход. Не сердись на меня за мою горячность — поверь, мне очень тяжело!
— А мне разве легче? Разве я счастлива?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26