Оскар, просто проезжая мимо гетто, успел познакомиться с новой личностью, с бывшим стекольщиком Симхой Спирой, который представлял новые силы в OD. Спира происходил из ортодоксов и как по темпераменту, так и в силу личных взаимоотношений, презирал европеизированных еврейских либералов, которые еще сидели в совете юденрата. Он получал приказы не от Артура Розенцвейга, а от унтерштурмфюрера Брандта по ту сторону реки. После встреч с Брандтом он возвращался в гетто, отягощенный новыми знаниями и властью. Брандт попросил его организовать политический отдел службы порядка и руководить им, и он набрал в него большинство своих приятелей. Их внешний вид теперь включал в себя не только фуражку и нарукавную повязку, но и серые рубашки, кавалерийские бриджи, офицерскую портупею и блестящие эсэсовские сапоги. Политический отдел Спиры был выше требований о сотрудничестве и в нем было полно продажной публики, людей с кучей комплексов, полных незаживающих обид за те социальные и интеллектуальные ущемления, которые они в прошлом претерпевали от респектабельных представителей среднего класса еврейской общины. Кроме Спиры, в него входили Шимон Шпитц, Марсель Зеллингер, Игнац Даймонд, коммивояжер Давид Гаттер, Форестер, Грюнер и Ландау. Свое положение они воспринимали как возможность заниматься вымогательством и представлять в СС списки недовольных и бунтарски настроенных обитателей гетто.
Теперь Польдек Пфефферберг только и мечтал удрать из полиции. Ходили слухи, что гестапо заставит всех служащих в OD принести клятву на верность фюреру, после чего они уже не смогут не подчиняться приказам. Польдек не хотел делить судьбу с серорубашечным Спирой или со Шпитцем и Зеллингером, которые составляли списки для СС. Он добрался до больницы на углу Вегерской, чтобы поговорить с добрым спокойным медиком Александром Биберштейном, официальным врачом юденрата. Брат его Марек был председателем совета и сейчас отбывал срок в тюрьме за нарушение правил валютных операций и попытку дать взятку официальному лицу.
Пфефферберг попросил Биберштейна выдать ему медицинскую справку, чтобы он мог покинуть ряды службы порядка. Это непросто, сказал Биберштейн. Пфефферберг меньше всего смахивает на больного. Просто невозможно, чтоб ему удалось все время симулировать высокое кровяное давление. Доктор Биберштейн проинструктировал его относительно симптомов приступов радикулита. Усвоив их, Пфефферберг выходил на дежурства, скрючившись и с палочкой.
Спира был прямо вне себя. Когда Пфефферберг в первый раз дал ему понять, что хочет оставить службу в полиции, шеф ее рявкнул, словно командир дворцовой стражи, что его могут вынести только на щите. В пределах гетто Спира и его недоразвитые друзья играли роль некоего элитного объединения. Они считали себя то ли Иностранным легионом, то ли пролетарской гвардией.
– Мы пошлем тебя на осмотр к врачам в гестапо! – заорал Спира.
Биберштейн, который принял близко к сердцу угрызения совести молодого Пфефферберга, проинструктировал его как нельзя лучше. Польдек прошел обследование у гестаповского врача и был уволен со службы в еврейской полиции в силу невозможности из-за заболевания исполнять свои обязанности. Спира, прощаясь с Пфеффербергом, хмыкнул с презрительной враждебностью.
На следующий день немцы начали вторжение в Россию. Оскар тайком услышал новости по Би-Би-Си и понял, что с планом освоения Мадагаскара ныне покончено. Пройдут годы, прежде чем появятся суда для его воплощения в жизнь. Оскар почувствовал, что ход событий заставит измениться суть замыслов СС и теперь повсюду экономистам, инженерам, тем, кто планирует перемещение людских масс, всем вплоть до последнего полицейского придется перестраивать свое мышление не только на восприятие долгой войны, но и на систематическую работу по созданию расово безупречной империи.
Глава 11
На улице, что тянулась за Липовой, обращенная своей тыльной частью к предприятию Шиндлера стояла Германская упаковочная фабрика. Оскар Шиндлер, всегда неустанно искавший, с кем бы пообщаться, привык порой заходить туда, чтобы поболтать с ее инспектором Эрнстом Кунпастом или с бывшим владельцем и неофициальным управляющим Шимоном Иеретцом. Предприятие Иеретца стало Германской упаковочной фабрикой два года назад в соответствии с общепринятым порядком вещей – перестали поступать деньги, он потерял право подписывать документы.
Несправедливость всего свершившегося с ним больше не беспокоила Иеретца. Такая же судьба постигла многих из тех, кого он знал. Куда больше его волновало гетто. Стычки на кухне, жалкая убогость коммунальной жизни, запах чужих тел, блохи, которые переползают на тебя с грязной одежды человека, которого ты коснулся плечом на лестнице. Госпожа Иеретц, рассказал он Оскару, испытывает глубокую депрессию. Она с детства привыкла жить в окружении красивых вещей; родом она была из преуспевающей семьи из Клепажа, к северу от Кракова. И подумать только, говорил он Оскару, что из купленных мною стройматериалов, я мог бы возвести себе дом здесь. Он показывал на пустырь за фабрикой. Рабочие играли там в футбол и места гонять мяч им вполне хватало. Большинство их было с завода Оскара, а остальные с фабрики, принадлежавшей польской паре Бельских. Большая часть этого пространства принадлежала Оскару, а остальное – супругам Бельских. Но Оскар не стал указывать на это бедному Иеретцу или уточнять, что и он мог бы использовать это место. Куда больше его заинтересовали слова о пиломатериалах. Вы же понимаете, сказал Иеретц, что надо только бумажки оформить.
Они стояли у окна кабинета Иеретца, оглядывая пустырь. Из мастерской доносились глухие удары молота и визг механических пил. Я не могу себе представить, что потеряю связь с этими местами, сказал Иеретц Оскару. Невыносима мысль, что меня загонят в какой-то трудовой лагерь и изгнанному отсюда мне останется только догадываться, что тут делают эти чертовы идиоты. Вы, конечно, можете понять меня, герр Шиндлер?
Люди, подобные Иеретцу, не могли представить себе, что возможно какое-то просветление. Немецким армиям, казалось, сопутствовали постоянные успехи в России, и даже Би-Би-Си с тревогой говорило об их ярких победах. Заказы военной инспекции на производство полевых кухонь продолжали ложиться на стол Оскара, сопровождаемое комплиментами от генерала Юлиуса Шиндлера, которые он от руки приписывал в конце листа; по телефону ему постоянно приходилось слышать добрые пожелания успехов от младших офицеров. Не обращая особого внимания на приписки и благодарности, Оскар испытывал противоречивое чувство радости, видя корявые буквы почерка отца, когда тот благодарил его за состоявшееся примирение. Все это долго длиться не будет, считал Шиндлер-старший. Этот человек (Гитлер) не понимает, что его ждет. В конце концов Америка раздавит его. А русские? Господи, неужели никто не возьмет на себя труд доказать диктатору, сколько до него было таких же безбожных варваров? С улыбкой читая его письма, Оскар не испытывал неудобств от того, что в нем уживались столь противоречивые эмоции – удовлетворение коммерсанта от контрактов с военным ведомством и глубокое наслаждение от подрывных писем отца. Руководствуясь чувством любви и стараясь удержать его от подстрекательских речей, Оскар положил отцу ежемесячное содержание в 1000 рейхсмарок, получив удовольствие от собственной щедрости.
Год миновал быстро и почти без огорчений. Долгие часы, которые Шиндлер проводил за работой, приемы в «Краковии», пьяные вечеринки в джаз-клубе, визиты в изысканные апартаменты Клоновской. Лишь когда стали опадать листья, он не без удивления обнаружил, что год подходит к концу. Впечатление куда-то исчезнувшего времени усиливалось поздним приходом лета и осенними дождями, которые хлынули раньше, чем обычно. Смешение времени и не оправдавшиеся стараниями Советов предположения сказались на жизни всех обитателей Европы. Но для герра Оскара Шиндлера на Липовой погода продолжала оставаться просто погодой.
В самом конце 1941 года Оскар оказался под арестом.
Кто-то – то ли польский клерк, то ли немецкий техник с участка боеприпасов, трудно сказать – явился на Поморскую и оклеветал его. Как-то утром на Липовую прибыли двое гестаповцев в штатском, перекрыв вход своим «Мерседесом», словно собираясь положить конец существованию фабрики. Наверху, представ перед Оскаром, они предъявили ему ордер, предписывавший им изъять все деловые бумаги. Но, похоже, в коммерции они понимали немного.
– Какие именно документы вам нужны? – спросил их Шиндлер.
– Кассовые книги, – сказал один.
– И ваш главный гроссбух, – добавил другой.
Процедура ареста носила довольно легкомысленный характер; они болтали с Клоновской, пока Оскар сам отправился искать для них кассовую книгу и финансовый отчет. У него даже нашлось время набросать несколько имен в блокноте – скорее всего, тех, с кем Оскар договорился о встречах и которые теперь предполагалось отменить. Тем не менее, Клоновска поняла, что это был список людей, к которым надо было обратиться за помощью, чтобы вызволить его.
Первым в нем было имя оберфюрера Юлиана Шернера; вторым – Мартина Плате из отдела абвера в Бреслау. Для связи с ним придется заказывать междугородный разговор. Третье имя принадлежало инспектору, вечно пьяному ветерану армии Францу Бошу, на пару с которым Оскар Шиндлер спускал на сторону кухонную утварь. Склонившись над плечом Клоновской и вдыхая запах ее волос, покрытых лаком, он подчеркнул фамилию Буша. Влиятельный человек, Буш был в доверительных отношениях со всеми высшими чинами Кракова, которые не чурались дел на черном рынке. Оскар понимал, что его арест как-то связан с черным рынком, опасность которого заключалась в том, что всегда можно было найти чиновника, готового принять взятку, но никогда нельзя было предугадать, кто из них воспылает ревностью к твоим успехам.
Четвертое имя в списке принадлежало немцу, председателю совета директоров «Феррум АГ» из Сосновца, компании, в которой герр Шиндлер закупал металл. Перебрав в уме эти имена он успокоился, пока гестаповский «Мерседес» доставлял его на Поморскую, что была в километре или около того к западу от Центра. Они были гарантией того, что он не исчезнет без следа в лабиринтах системы. Он был далеко не столь беззащитен, как та тысяча обитателей гетто из списков Симхи Спиры, которых похватали всех до одного и по обледенелым ступеням грузовой станции погнали в теплушки на станции Прокочим. В распоряжении Оскара была тяжелая артиллерия.
Комплекс зданий СС в Кракове представлял собой мрачноватое строение современной конструкции, но не столь зловещее, как тюрьма Монтелюпич. Но если даже не верить слухам о пытках, практикующихся в его кабинетах, само здание сразу же подавляло арестованного, как только он оказывался в его пределах – кафкианская путаница его коридоров, молчаливые угрозы, исходящие от имен на дверях. Здесь было и Главное управление СС, и штаб-квартира полиции с «криппо», то есть с криминальным отделом, и гестапо, и административно-хозяйственный отдел СС, отдел личного состава, по еврейским делам, Управление по вопросам расы и поселений. Верховный Суд СС, оперативный отдел и управление вспомоществования этническим немцам.
Где-то в глубине этого улья Оскару пришлось отвечать на вопросы гестаповца средних лет, который, по всей видимости, больше разбирался в бухгалтерии, чем арестовавшие Оскара сотрудники. В поведении его чувствовался некий легкий юмор, как у таможенника, заподозрившего пассажира в незаконном провозе валюты, а на самом деле обнаружившего у него план завода, который тот вез в подарок своей тетке. Он объяснил Оскару, что все предприятия, выпускающие военную продукцию, находятся под контролем. Оскар не поверил его словам, но предпочел промолчать. Герр Шиндлер должен понимать, сказал ему гестаповец, что предприятия, поддерживающие военные усилия, обладают моральной обязанностью сдавать для этой великой цели всю свою продукцию, воздерживаясь от искушения подрывать экономику генерал-губернаторства незаконными сделками.
Ворчливым голосом, в котором слышались и угроза и благодушие, Оскар пробурчал:
– Вы намекаете, герр вахтмейстер, что у вас есть данные, что мое предприятие якобы не выполняло установленной ему квоты?
– Ваш образ жизни бросается в глаза, – со смущенной улыбкой сказал его собеседник, как бы давая понять, что если все в порядке, то преуспевающий промышленник имеет право жить таким образом. Но любой подобный человек... словом, мы должны быть уверены, что уровень его существования обеспечивается доходами только от законных контракторов.
Оскар лучезарно улыбнулся гестаповцу.
– Кто бы вам ни сообщил мое имя, он сущий идиот, и вы только впустую потеряете время.
– Кто управляющий предприятием ДЭФ? – пропустив его слова мимо ушей, спросил гестаповец.
– Абрахам Банкер.
– Еврей?
– Конечно. Предприятие в свое время принадлежало одному из его родственников.
Тогда отчеты должны быть в порядке, сказал гестаповец. Но он предполагает, что в случае необходимости Банкер может увеличить выпуск продукции.
– Вы хотите сказать, что собираетесь задержать меня? – спросил Оскар. Он не мог удержаться от смеха. – Я хотел бы сказать вам, – сообщил он, – что когда мы с оберфюрером Шернером вдоволь посмеемся за выпивкой над этим происшествием, я непременно сообщу ему, что вы угрожали мне с изысканной вежливостью.
Те двое, что арестовывали его, провели Оскара на второй этаж, где после обыска ему было разрешено оставить при себе сигареты и 100 злотых, дабы оплатить себе некоторые излишества. Затем он был заперт в спальне – одной из лучших, в которых ему приходилось бывать, – прикинул Оскар, – с ванной, туалетом, с пыльными портьерами на зарешеченных окнах; в таких помещениях на время допроса содержали уважаемых лиц. Если задержанного такого ранга приходилось освобождать, ему не приходилось жаловаться на условия содержания, хотя вряд ли он бывал в восторге. Если же удавалось выяснить, что он занимался предательской подрывной деятельностью или же оказывался экономическим преступником, двери этой комнаты превратились в ловушку и прямиком вели к томительному неподвижному ожиданию в камере для допросов в подвале, где ему предстояло истекать кровью в серии истязаний, называвшейся конвейером, а впереди его ждала тюрьма, где заключенных вешали прямо в их камерах. Оскар прикинул, чьими стараниями он здесь очутился. Кто бы это ни был, пообещал он себе, я уж постараюсь, чтобы он очутился в России.
Он всегда терпеть не мог ожидания. После часа томления он постучал в двери и попросил охранника из «Ваффен СС» купить ему бутылку водки, сунув ему 50 злотых. Алкоголь, конечно, стоил втрое дешевле, но таков был метод Оскара. Позже днем, когда Клоновска переговорила с Ингрид, появился пакет с туалетными принадлежностями, книгами и пижамой. Ему доставили великолепный обед с полубутылкой венгерского вина и пока никто не беспокоил его и не являлся с вопросами. Он предположил, что бухгалтер все еще корпит над бумагами с фабрики. Он бы с удовольствием обзавелся радио, чтобы послушать сводку новостей Би-Би-Си из России, с Дальнего востока и о новом участнике войны Соединенных Штатах; у него появилось ощущение, что, если он попросит, его тюремщики доставят и радиоприемник. Ему оставалось только надеяться, что гестапо не явится в его квартиру на Страшевского, где им бросится в глаза мебель и драгоценности Ингрид. Но засыпая, он уже был в том состоянии, когда хочется скорее предстать перед следователем.
Утром ему принесли сытный завтрак – сельдь, яйца, булочки, кофе – но его по-прежнему никто не беспокоил. Наконец навестить его явился эсэсовский бухгалтер средних лет, держа подмышкой кассовую книгу и гроссбух.
Бухгалтер пожелал ему доброго утра, выразив надежду, что он провел приятную ночь. За прошедшее время удалось лишь бегло просмотреть документы герра Шиндлера, но было решено, что человек, которого так высоко оценивают лица, вносящие столь солидный вклад в военные усилия, в данный момент не нуждается в особом внимании. К нам, сказал эсэсовец, кое-кто позвонил... Благодаря посетителя, Оскар заверил его, что не сомневался в быстрейшем разрешении недоразумения. Приняв обратно в свое распоряжение бухгалтерские книги, он получил все деньги до последнего пфеннига у стойки в приемной.
Внизу уже ждала его сияющая Клоновска. Ее старания установить нужные связи принесли результат, и Шиндлер, целый и здоровый, вышел из этого мрачного здания в своем элегантном двубортном пиджаке. Его уже ждал «Адлер», который был пропущен за ворота. На заднем сиденье расположился забавный пуделек Клоновской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Теперь Польдек Пфефферберг только и мечтал удрать из полиции. Ходили слухи, что гестапо заставит всех служащих в OD принести клятву на верность фюреру, после чего они уже не смогут не подчиняться приказам. Польдек не хотел делить судьбу с серорубашечным Спирой или со Шпитцем и Зеллингером, которые составляли списки для СС. Он добрался до больницы на углу Вегерской, чтобы поговорить с добрым спокойным медиком Александром Биберштейном, официальным врачом юденрата. Брат его Марек был председателем совета и сейчас отбывал срок в тюрьме за нарушение правил валютных операций и попытку дать взятку официальному лицу.
Пфефферберг попросил Биберштейна выдать ему медицинскую справку, чтобы он мог покинуть ряды службы порядка. Это непросто, сказал Биберштейн. Пфефферберг меньше всего смахивает на больного. Просто невозможно, чтоб ему удалось все время симулировать высокое кровяное давление. Доктор Биберштейн проинструктировал его относительно симптомов приступов радикулита. Усвоив их, Пфефферберг выходил на дежурства, скрючившись и с палочкой.
Спира был прямо вне себя. Когда Пфефферберг в первый раз дал ему понять, что хочет оставить службу в полиции, шеф ее рявкнул, словно командир дворцовой стражи, что его могут вынести только на щите. В пределах гетто Спира и его недоразвитые друзья играли роль некоего элитного объединения. Они считали себя то ли Иностранным легионом, то ли пролетарской гвардией.
– Мы пошлем тебя на осмотр к врачам в гестапо! – заорал Спира.
Биберштейн, который принял близко к сердцу угрызения совести молодого Пфефферберга, проинструктировал его как нельзя лучше. Польдек прошел обследование у гестаповского врача и был уволен со службы в еврейской полиции в силу невозможности из-за заболевания исполнять свои обязанности. Спира, прощаясь с Пфеффербергом, хмыкнул с презрительной враждебностью.
На следующий день немцы начали вторжение в Россию. Оскар тайком услышал новости по Би-Би-Си и понял, что с планом освоения Мадагаскара ныне покончено. Пройдут годы, прежде чем появятся суда для его воплощения в жизнь. Оскар почувствовал, что ход событий заставит измениться суть замыслов СС и теперь повсюду экономистам, инженерам, тем, кто планирует перемещение людских масс, всем вплоть до последнего полицейского придется перестраивать свое мышление не только на восприятие долгой войны, но и на систематическую работу по созданию расово безупречной империи.
Глава 11
На улице, что тянулась за Липовой, обращенная своей тыльной частью к предприятию Шиндлера стояла Германская упаковочная фабрика. Оскар Шиндлер, всегда неустанно искавший, с кем бы пообщаться, привык порой заходить туда, чтобы поболтать с ее инспектором Эрнстом Кунпастом или с бывшим владельцем и неофициальным управляющим Шимоном Иеретцом. Предприятие Иеретца стало Германской упаковочной фабрикой два года назад в соответствии с общепринятым порядком вещей – перестали поступать деньги, он потерял право подписывать документы.
Несправедливость всего свершившегося с ним больше не беспокоила Иеретца. Такая же судьба постигла многих из тех, кого он знал. Куда больше его волновало гетто. Стычки на кухне, жалкая убогость коммунальной жизни, запах чужих тел, блохи, которые переползают на тебя с грязной одежды человека, которого ты коснулся плечом на лестнице. Госпожа Иеретц, рассказал он Оскару, испытывает глубокую депрессию. Она с детства привыкла жить в окружении красивых вещей; родом она была из преуспевающей семьи из Клепажа, к северу от Кракова. И подумать только, говорил он Оскару, что из купленных мною стройматериалов, я мог бы возвести себе дом здесь. Он показывал на пустырь за фабрикой. Рабочие играли там в футбол и места гонять мяч им вполне хватало. Большинство их было с завода Оскара, а остальные с фабрики, принадлежавшей польской паре Бельских. Большая часть этого пространства принадлежала Оскару, а остальное – супругам Бельских. Но Оскар не стал указывать на это бедному Иеретцу или уточнять, что и он мог бы использовать это место. Куда больше его заинтересовали слова о пиломатериалах. Вы же понимаете, сказал Иеретц, что надо только бумажки оформить.
Они стояли у окна кабинета Иеретца, оглядывая пустырь. Из мастерской доносились глухие удары молота и визг механических пил. Я не могу себе представить, что потеряю связь с этими местами, сказал Иеретц Оскару. Невыносима мысль, что меня загонят в какой-то трудовой лагерь и изгнанному отсюда мне останется только догадываться, что тут делают эти чертовы идиоты. Вы, конечно, можете понять меня, герр Шиндлер?
Люди, подобные Иеретцу, не могли представить себе, что возможно какое-то просветление. Немецким армиям, казалось, сопутствовали постоянные успехи в России, и даже Би-Би-Си с тревогой говорило об их ярких победах. Заказы военной инспекции на производство полевых кухонь продолжали ложиться на стол Оскара, сопровождаемое комплиментами от генерала Юлиуса Шиндлера, которые он от руки приписывал в конце листа; по телефону ему постоянно приходилось слышать добрые пожелания успехов от младших офицеров. Не обращая особого внимания на приписки и благодарности, Оскар испытывал противоречивое чувство радости, видя корявые буквы почерка отца, когда тот благодарил его за состоявшееся примирение. Все это долго длиться не будет, считал Шиндлер-старший. Этот человек (Гитлер) не понимает, что его ждет. В конце концов Америка раздавит его. А русские? Господи, неужели никто не возьмет на себя труд доказать диктатору, сколько до него было таких же безбожных варваров? С улыбкой читая его письма, Оскар не испытывал неудобств от того, что в нем уживались столь противоречивые эмоции – удовлетворение коммерсанта от контрактов с военным ведомством и глубокое наслаждение от подрывных писем отца. Руководствуясь чувством любви и стараясь удержать его от подстрекательских речей, Оскар положил отцу ежемесячное содержание в 1000 рейхсмарок, получив удовольствие от собственной щедрости.
Год миновал быстро и почти без огорчений. Долгие часы, которые Шиндлер проводил за работой, приемы в «Краковии», пьяные вечеринки в джаз-клубе, визиты в изысканные апартаменты Клоновской. Лишь когда стали опадать листья, он не без удивления обнаружил, что год подходит к концу. Впечатление куда-то исчезнувшего времени усиливалось поздним приходом лета и осенними дождями, которые хлынули раньше, чем обычно. Смешение времени и не оправдавшиеся стараниями Советов предположения сказались на жизни всех обитателей Европы. Но для герра Оскара Шиндлера на Липовой погода продолжала оставаться просто погодой.
В самом конце 1941 года Оскар оказался под арестом.
Кто-то – то ли польский клерк, то ли немецкий техник с участка боеприпасов, трудно сказать – явился на Поморскую и оклеветал его. Как-то утром на Липовую прибыли двое гестаповцев в штатском, перекрыв вход своим «Мерседесом», словно собираясь положить конец существованию фабрики. Наверху, представ перед Оскаром, они предъявили ему ордер, предписывавший им изъять все деловые бумаги. Но, похоже, в коммерции они понимали немного.
– Какие именно документы вам нужны? – спросил их Шиндлер.
– Кассовые книги, – сказал один.
– И ваш главный гроссбух, – добавил другой.
Процедура ареста носила довольно легкомысленный характер; они болтали с Клоновской, пока Оскар сам отправился искать для них кассовую книгу и финансовый отчет. У него даже нашлось время набросать несколько имен в блокноте – скорее всего, тех, с кем Оскар договорился о встречах и которые теперь предполагалось отменить. Тем не менее, Клоновска поняла, что это был список людей, к которым надо было обратиться за помощью, чтобы вызволить его.
Первым в нем было имя оберфюрера Юлиана Шернера; вторым – Мартина Плате из отдела абвера в Бреслау. Для связи с ним придется заказывать междугородный разговор. Третье имя принадлежало инспектору, вечно пьяному ветерану армии Францу Бошу, на пару с которым Оскар Шиндлер спускал на сторону кухонную утварь. Склонившись над плечом Клоновской и вдыхая запах ее волос, покрытых лаком, он подчеркнул фамилию Буша. Влиятельный человек, Буш был в доверительных отношениях со всеми высшими чинами Кракова, которые не чурались дел на черном рынке. Оскар понимал, что его арест как-то связан с черным рынком, опасность которого заключалась в том, что всегда можно было найти чиновника, готового принять взятку, но никогда нельзя было предугадать, кто из них воспылает ревностью к твоим успехам.
Четвертое имя в списке принадлежало немцу, председателю совета директоров «Феррум АГ» из Сосновца, компании, в которой герр Шиндлер закупал металл. Перебрав в уме эти имена он успокоился, пока гестаповский «Мерседес» доставлял его на Поморскую, что была в километре или около того к западу от Центра. Они были гарантией того, что он не исчезнет без следа в лабиринтах системы. Он был далеко не столь беззащитен, как та тысяча обитателей гетто из списков Симхи Спиры, которых похватали всех до одного и по обледенелым ступеням грузовой станции погнали в теплушки на станции Прокочим. В распоряжении Оскара была тяжелая артиллерия.
Комплекс зданий СС в Кракове представлял собой мрачноватое строение современной конструкции, но не столь зловещее, как тюрьма Монтелюпич. Но если даже не верить слухам о пытках, практикующихся в его кабинетах, само здание сразу же подавляло арестованного, как только он оказывался в его пределах – кафкианская путаница его коридоров, молчаливые угрозы, исходящие от имен на дверях. Здесь было и Главное управление СС, и штаб-квартира полиции с «криппо», то есть с криминальным отделом, и гестапо, и административно-хозяйственный отдел СС, отдел личного состава, по еврейским делам, Управление по вопросам расы и поселений. Верховный Суд СС, оперативный отдел и управление вспомоществования этническим немцам.
Где-то в глубине этого улья Оскару пришлось отвечать на вопросы гестаповца средних лет, который, по всей видимости, больше разбирался в бухгалтерии, чем арестовавшие Оскара сотрудники. В поведении его чувствовался некий легкий юмор, как у таможенника, заподозрившего пассажира в незаконном провозе валюты, а на самом деле обнаружившего у него план завода, который тот вез в подарок своей тетке. Он объяснил Оскару, что все предприятия, выпускающие военную продукцию, находятся под контролем. Оскар не поверил его словам, но предпочел промолчать. Герр Шиндлер должен понимать, сказал ему гестаповец, что предприятия, поддерживающие военные усилия, обладают моральной обязанностью сдавать для этой великой цели всю свою продукцию, воздерживаясь от искушения подрывать экономику генерал-губернаторства незаконными сделками.
Ворчливым голосом, в котором слышались и угроза и благодушие, Оскар пробурчал:
– Вы намекаете, герр вахтмейстер, что у вас есть данные, что мое предприятие якобы не выполняло установленной ему квоты?
– Ваш образ жизни бросается в глаза, – со смущенной улыбкой сказал его собеседник, как бы давая понять, что если все в порядке, то преуспевающий промышленник имеет право жить таким образом. Но любой подобный человек... словом, мы должны быть уверены, что уровень его существования обеспечивается доходами только от законных контракторов.
Оскар лучезарно улыбнулся гестаповцу.
– Кто бы вам ни сообщил мое имя, он сущий идиот, и вы только впустую потеряете время.
– Кто управляющий предприятием ДЭФ? – пропустив его слова мимо ушей, спросил гестаповец.
– Абрахам Банкер.
– Еврей?
– Конечно. Предприятие в свое время принадлежало одному из его родственников.
Тогда отчеты должны быть в порядке, сказал гестаповец. Но он предполагает, что в случае необходимости Банкер может увеличить выпуск продукции.
– Вы хотите сказать, что собираетесь задержать меня? – спросил Оскар. Он не мог удержаться от смеха. – Я хотел бы сказать вам, – сообщил он, – что когда мы с оберфюрером Шернером вдоволь посмеемся за выпивкой над этим происшествием, я непременно сообщу ему, что вы угрожали мне с изысканной вежливостью.
Те двое, что арестовывали его, провели Оскара на второй этаж, где после обыска ему было разрешено оставить при себе сигареты и 100 злотых, дабы оплатить себе некоторые излишества. Затем он был заперт в спальне – одной из лучших, в которых ему приходилось бывать, – прикинул Оскар, – с ванной, туалетом, с пыльными портьерами на зарешеченных окнах; в таких помещениях на время допроса содержали уважаемых лиц. Если задержанного такого ранга приходилось освобождать, ему не приходилось жаловаться на условия содержания, хотя вряд ли он бывал в восторге. Если же удавалось выяснить, что он занимался предательской подрывной деятельностью или же оказывался экономическим преступником, двери этой комнаты превратились в ловушку и прямиком вели к томительному неподвижному ожиданию в камере для допросов в подвале, где ему предстояло истекать кровью в серии истязаний, называвшейся конвейером, а впереди его ждала тюрьма, где заключенных вешали прямо в их камерах. Оскар прикинул, чьими стараниями он здесь очутился. Кто бы это ни был, пообещал он себе, я уж постараюсь, чтобы он очутился в России.
Он всегда терпеть не мог ожидания. После часа томления он постучал в двери и попросил охранника из «Ваффен СС» купить ему бутылку водки, сунув ему 50 злотых. Алкоголь, конечно, стоил втрое дешевле, но таков был метод Оскара. Позже днем, когда Клоновска переговорила с Ингрид, появился пакет с туалетными принадлежностями, книгами и пижамой. Ему доставили великолепный обед с полубутылкой венгерского вина и пока никто не беспокоил его и не являлся с вопросами. Он предположил, что бухгалтер все еще корпит над бумагами с фабрики. Он бы с удовольствием обзавелся радио, чтобы послушать сводку новостей Би-Би-Си из России, с Дальнего востока и о новом участнике войны Соединенных Штатах; у него появилось ощущение, что, если он попросит, его тюремщики доставят и радиоприемник. Ему оставалось только надеяться, что гестапо не явится в его квартиру на Страшевского, где им бросится в глаза мебель и драгоценности Ингрид. Но засыпая, он уже был в том состоянии, когда хочется скорее предстать перед следователем.
Утром ему принесли сытный завтрак – сельдь, яйца, булочки, кофе – но его по-прежнему никто не беспокоил. Наконец навестить его явился эсэсовский бухгалтер средних лет, держа подмышкой кассовую книгу и гроссбух.
Бухгалтер пожелал ему доброго утра, выразив надежду, что он провел приятную ночь. За прошедшее время удалось лишь бегло просмотреть документы герра Шиндлера, но было решено, что человек, которого так высоко оценивают лица, вносящие столь солидный вклад в военные усилия, в данный момент не нуждается в особом внимании. К нам, сказал эсэсовец, кое-кто позвонил... Благодаря посетителя, Оскар заверил его, что не сомневался в быстрейшем разрешении недоразумения. Приняв обратно в свое распоряжение бухгалтерские книги, он получил все деньги до последнего пфеннига у стойки в приемной.
Внизу уже ждала его сияющая Клоновска. Ее старания установить нужные связи принесли результат, и Шиндлер, целый и здоровый, вышел из этого мрачного здания в своем элегантном двубортном пиджаке. Его уже ждал «Адлер», который был пропущен за ворота. На заднем сиденье расположился забавный пуделек Клоновской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53