Наливайте же вина –
Это не безделка.
Хватим водки кружек пять
Да завалимся мы спать.
Утром встанем, выпьем снова,
Даст бог, будем мы здоровы.

Брат Макарий юлой повернулся на пятке и закричал:
– Мойше, старый еврей, я пришел к тебе, чтобы не лишать тебя счастья быть милосердным.
Мойше стоял около печи, покачивал головой и печально смотрел на широко открытые двери корчмы.
– А я думал, что ты осчастливишь меня только завтра.
Брат Макарий остановил волынку и прошелся по комнате. Пан Гемба лежал, раскинувшись под столом, словно его пригвоздили к земляному полу. Пан Топор свесился через стол и нежно заключил в объятия ноги какого-то мужика, храпевшего так, что потолок трещал. Брат Макарий ясно себе представил, сколько всякого вина было тут перелито из объемистых бочек в животы. И, широко простирая руки, радостно воскликнул:
– Я никогда не откладываю на завтра то, что можно выпить сегодня!

Глава вторая

Заскрежетали цепи, и подъемный мост начал медленно опускаться. Поднялся страшный шум и крик. Перепуганные птицы стаями закружились над башнями замка. Толпа мужиков и баб двинулась ближе ко рву, наполненному затхлой водой. Оттуда распространялась такая вонь, что могла сшибить с ног даже самого крепкого человека. Крестьяне не переставали галдеть, и заткнув носы, пытались перекричать друг друга. Каждый хотел оказаться на мосту первым. Слуги, крутившие на той стороне барабаны с цепями, грозили толпе, однако это не помогало. Высокий, худой монах с низко надвинутым на лоб капюшоном распоряжался слугами, наблюдая, чтобы те не упустили из рук ворот, и не обращал внимания на шум, поднятый крестьянами. Наконец мост лег на деревянные подпоры, и толпа устремилась по нему, но тут слуги схватили алебарды и, скрестив их, преградили путь к воротам замка. Кто напирал слишком сильно, получал подзатыльник, а то и удар кулаком по лбу, это успокаивало, и пострадавший стихал. Но те, кто был подальше и ударов не получал, продолжали нажимать. Дело дошло до свалки, так как в Тенчинском замке слуги были крепкие, как быки. Один из крестьян от удара потерял равновесие и под общий смех мешком плюхнулся в вонючий ров, где и увяз по шею. С трудом вытащили беднягу оттуда; от него так разило, что бабы прогнали его из толпы и ему пришлось последним улаживать дело с замком. Монах стоял недвижимо, как кол, вбитый в землю. Пока крестьяне не умолкли, он и не шелохнулся, спокойно выжидал, бросая из-под капюшона холодные, презрительные взгляды. Мало-помалу толпа успокоилась, мужики перестали толкаться и шуметь. Воцарилась тишина, все как бы застыли в ожидании. Голуби опустились на стены замка, стало вновь слышно стрекотание кузнечиков. Монах надменно усмехнулся и приказал впустить первых просителей.
Стражники хватали за шиворот тех, кто оказывался поближе, и подводили к монаху. Посыпались просьбы, оправдания, жалобы. Крепостные жаловались на приказчиков, отнявших последний хлеб, что оставался до нового урожая. Монах выслушивал всех с безразличием и невозмутимостью. Лишь иногда он недовольно поворачивал голову, тогда слуги оттаскивали жалобщика и избивали в сторонке.
– Отец, – умоляла какая-то старушка, – у меня двоих сынков увели в колодках за то, что недоглядели за нанским добром. А как им доглядеть-то, они больны были, лихорадка их трясла. Смилуйся, отец, – пыталась она обнять колени монаха, но тот с отвращением отодвинулся от нее. Слуги схватили старуху, а та, продолжая тянуть руки к монаху, кричала: – Сделай божескую милость, отец!
Старуху прогнали с моста и дали пинка, чтобы не выла. Брат Макарий, который в этот момент как раз подошел к замку, заметил плачущую женщину.
– Что с тобой? – спросил он.
– С голоду приходится помирать, отец. Сынков-то моих в тюрьму взяли, – и старуха погрозила кулаком монаху.
Квестарь сбросил мешок со спины, глубоко вздохнул – он чувствовал усталость – и достал серебряную монету. Повертел ее в пальцах и еще раз вздохнул.
– Держи-ка, мать, – сказал он и вместе с монетой протянул ей еще и кусок лепешки. – Тяжело с другом расставаться.
Старуха хотела поцеловать ему руку, но брат Макарий спрятал руки за спину.
– Нет правды, – всхлипнула она, рассматривая монету. – А тебя, святой отец, бог наградит.
– Наградит, как же! – возразил квестарь, собираясь уходить.
Старушка бросилась ему в ноги.
– Иди, мать, домой и успокойся. Воротятся твои сынки.
Он приподнял ее и легонько подтолкнул вперед, а сам быстро зашагал к замку. Когда он очутился в толпе, ожидавшей допуска к монаху, мужики узнали его и хотели было пропустить без очереди, но брат Макарий отказался.
Все, кто пришел просить милости, ушли ни с чем. Монах не проникся к ним состраданием. Молча, лишь кивком головы или чуть заметным движением руки, отвечал он на все просьбы и жалобы. Слуги носились как ошпаренные, стремясь выполнить его указания.
Так повторялось каждую неделю, и каждый раз крестьяне, уходя, надеялись, что когда-нибудь иезуит смилуется и облегчит их страдания.
Тут к монаху медленно приблизился брат Макарий. Он покорно поклонился до земли и обхватил ноги святого отца. Иезуит брезгливо отодвинулся.
– Отче, – начал квестарь не подымая головы, – помоги заблудшему, который попал в безвыходное положение.
Монах молчал, внимательно рассматривая одежду квестаря, а она была такая рваная и запыленная, словно служила страннику не один век.
– Чего ты хочешь?
Это были первые слова, произнесенные монахом за все утро.
– Отче, – повторил брат Макарий, на коленях подвигаясь к иезуиту. – Я ищу духовной поддержки: будучи оторван от своего монастыря, я утратил связь с духом истины, вдохновляющим нас и направляющим на путь вечного блаженства.
– Ряса на тебе никудышная, – сказал монах. – Откуда ты?
– Я бедный квестарь из ордена кармелитов, – стоя на коленях, ответил брат Макарий.
– Ну и отправляйся к ним за духовной помощью. – Иезуит отвернулся, собираясь уходить, но квестарь преградил ему путь.
– Отче, ты не должен отталкивать меня. Я, конечно, недостоин твоего милосердия, но, увидев тебя еще по ту сторону моста, я сразу понял, что ты избавишь меня от множества искушений, обуревающих меня в миру.
Иезуит остановился в нерешительности. А квестарь продолжал:
– Отче, хоть наш орден и славится праведностью и святостью своей братии, однако он не дает душе моей такого блаженства, какое ей может доставить исповедь пред тобою и духовное утешение из уст твоих.
– Почему так? – изумился монах. – Откуда ты знаешь, что я могу дать тебе спасение?
Брат Макарий истово перекрестился и с трудом поднялся с коленей. Старательно избегая испытующего взгляда иезуита, квестарь сложил руки на груди и закрыл глаза.
– Я сразу узнал тебя, отец мой, еще на той стороне, – показал он за мост, – по сиянию, исходящему от твоего лица. Это сияние святости, ниспосланное лишь немногим – тем, кому предназначено совершить великие дела во благо мира, для спасения заблудших овец. Я – овца заблудшая, отче, поэтому не оставляй меня без утешения.
Неожиданно брат Макарий уловил сильное зловоние. Скосив глаза, он заметил мужичка, так неудачно свалившегося в крепостной ров. Тот терпеливо ждал в сторонке, с его сермяги капала жидкость, такая мерзкая и вонючая, хоть беги на край света. Иезуит потянул носом и гневно нахмурился. А крестьянин, воспользовавшись наступившей тишиной, стал жаловаться на свою судьбу. У него отобрали последнюю мерку проса, и четверо детей остались голодными. Иезуит потоптался на месте. Брат Макарий смотрел на него полным доверия взглядом. Монах, желая показать себя щедрым, вынул из глубин рясы серебряную монету и бросил под ноги крестьянину. Тот пал на землю, схватил монету и, славя бога, побежал по мосту. Его сейчас же окружила толпа. Многие женщины бросились к замку, но иезуит приказал поскорее поднять мост и запереть ворота.
– Я не ошибся, обратившись к тебе, – сказал брат Макарий. – Твоя душа преисполнена любовью.
Монах не ответил, но было заметно, что слова квестаря ему приятны. Он двинулся вперед, брат Макарий последовал за ним, не переставая восхвалять его милосердие. Они прошли мрачные каменные ворота и вышли на узкий дворик, со всех сторон окруженный высокой стеной. Здесь суетилась замковая челядь. Все почтительно уступали дорогу монаху, который широкими шагами быстро двигался по двору. Брат Макарий с любопытством осматривался вокруг, но стоило монаху замедлить шаги или пробормотать что-нибудь себе под нос, как квестарь скромно опускал взор и низко наклонял голову. Они дошли до ниши в стене; монах, достав тяжелый ключ, открыл низенькую дверь, и они углубились в темный коридор.
Хотя день был знойный, здесь стояла прохлада, и у брата Макария мурашки побежали по телу. Он прикоснулся к стене: она была сырая, словно по ней текла вода. Тем временем монах провел его в небольшую келью с одним окошком под самым потолком, сквозь которое пробивался слабый свет. Квестарь заметил на стене огромное распятие, а под ним две висевшие крест-накрест плетки. В углу стояла деревянная койка, прямо на доски была наброшена овечья шкура, под окном – грубо сбитые стол и табурет. Иезуит закрыл дверь и посматривал на квестаря, довольный впечатлением, которое на того произвела убогая обстановка кельи.
Брат Макарий перекрестился на распятие, скромно встал у стены, перебирая кончик веревки, которой он был подпоясан, и зашептал молитву.
– Мы здесь одни, – сказал замогильным голосом монах, – можешь, брат мой, рассказывать, что тебя тревожит.
Квестарь снова упал на колени и не смел поднять головы. Иезуит положил ему руку на плечо и вознес глаза кверху.
– Говори, брат мой, я выслушаю тебя терпеливо.
И брат Макарий, при каждом слове ударяя себя в грудь так, что эхо прокатывалось по келье, начал рассказывать о привидениях, являющихся ему по ночам, о соблазнах земных, о пользе отречения от жизненных утех, об искушениях, одолевавших его среди людей, с которыми он вынужден соприкасаться, исполняя свои обязанности. Иезуит глубже надвинул капюшон на глаза и крепко сжал плечо квестаря.
– Говори все, – хрипло сказал иезуит. – Господь внемлет тебе.
Брат Макарий пал ниц на каменные плиты пола, раскинул крестообразно руки и начал рассказывать:
– Меня одолевают, преподобный отче, соблазны, придуманные сонмом дьяволов, чтобы искусить мое убогое тело, а через него – мою убогую душу и обречь их на вечные муки. Мне часто снятся неземные царства, и я, в королевских убранствах, впадаю в грех, удовлетворяя свои страсти.
– Продолжай, – требовал иезуит, наклонившись к квестарю.
– Каждый раз, как я ложусь отдохнуть, воображение рисует мне сладострастные картины, а из уст моих вырываются возгласы, которые нельзя повторить, не совершая вновь греха.
– Что же это за картины, брат мой?
– Отче преподобный, не заставляй меня вспоминать их, ибо душа моя возмущается при одной мысли об их греховности.
Иезуит поднял костлявый палец.
– Говори все, как на исповеди, и ты будешь очищен от мерзости земной.
– Мне было, отец мой, видение, разжигавшее похоть.
Тут квестарь вновь ударился лбом о камни, застонал и так страшно заскрежетал зубами, словно сам дьявол ворочал у него в желудке жерновами.
– Ну? – торопил его монах.
– Видения бывают у меня, отец мой…
Иезуит хрустнул пальцами со злости, взял квестаря за подбородок и резко поднял его голову.
– Рассказывай же, что ты видел…
Брат Макарий устремил взгляд на иезуита и, заикаясь, проговорил:
– Видел я непотребных женщин во всем их великолепии…
Монах отскочил и перекрестился. Брат Макарий застонал и вновь стукнулся головой о камень.
– Недостоин я твоей милости, святой отец, но верю, что ты не оставишь меня грешного. О-о! – Он вдруг вскочил и приблизился к иезуиту. – О-о! – Тут квестарь, широко раскрыв глаза, протянул руку и прошептал: – Сияние исходит от тебя, отец мой. Верю, что буду спасен.
Монах беспокойно заерзал, посмотрел на распятие, потом в окно и, наконец, уверившись в своем величии, одним движением сбросил с головы капюшон. Вслед за этим, нарушая воцарившуюся тишину, вдохновенно сказал:
– Брат мой, ты достоин сострадания. Я позабочусь о твоей душе. Исповедайся же далее в своих грехах.
– Отче, не погуби раба божьего: как только я начинаю об этом вспоминать, перед взором моим возникают соблазны, насланные дьявольской силой.
– Говори! – настаивал иезуит. Его глаза горели, как два уголька.
– Видел я, как два гайдука, одетые в шелковые шаровары, несли огромное блюдо, на самом низу лежала жареная говядина, а поверх ее – две телячьи ножки, над ними красовались бараньи бока, потом индейки, гуси, каплуны, цыплята, куропатки, бекасы, а на самом верху – мелкая дичь. И все это было украшено каперсами, маслинами, трюфелями.
– И это все? – допытывался монах.
– Нет, не все еще, отец мой.
– Так рассказывай же!
– А от всего этого исходил ангельский аромат…
– Богохульствуешь, брат мой: не ангельский, а иной.
– Наверное, иной, отец мой, раз ты так говоришь, но какой бы он ни был, нос покорно следовал за ним. Это был запах горького миндаля, сладкого изюма, благовонной гвоздики, изменчивого муската, тонкого имбиря, острого перца, пряных кедровых орешков, сладких фисташек, меда, сахара, лимонов и красного перца!
Квестарь начал громко причмокивать и хвататься за живот, словно его и в самом деле ждал стол, уставленный яствами. Иезуит иронически усмехнулся.
– Ну, а дальше что? – повторил он настойчиво.
– А на всем этом, отец мой… меня прямо ужас охватывает при мысли, что я должен рассказать тебе, – тут квестарь схватился за голову, – на всем этом…
– Если хочешь, чтобы злой дух был изгнан, слова твои должны быть смелыми.
– А на всем этом – женщина…
Иезуит зашатался и вновь надвинул на глаза капюшон.
– Беспутная женщина…
Монах отвернулся от брата Макария, тяжко вздохнул, воздел руки кверху и замер в этой позе.
– Сладострастно потягиваясь, она приказала мне…
Квестарь почесал бородавку на носу, поправил веревку на брюхе и весело подмигнул, разглядывая иезуита, который приподнялся на цыпочки и наклонился к стене.
– Рассказывать ли дальше, отец мой? – покорно спросил брат Макарий.
Монах бросил через плечо:
– Ты же на исповеди, грешник.
– Она приказала мне съесть все, что лежало на блюде, без остатка – и жареную говядину, и жирную баранину, и дичь, а когда со всем было покончено, эта женщина, дивная, как слеза…
Иезуит бросился к квестарю и схватил его за горло.
– Как же ты тогда поступил, негодный?
Брат Макарий сильно выпятил живот и заставил монаха волей-неволей разжать пальцы; освободив таким образом свое горло, он сказал:
– А тогда, святой отец, я проснулся.
Иезуит трижды перекрестил квестаря, бормоча что-то по-латыни. Фыркал он при этом, как собака, которая невзначай сунулась носом в холодную воду.
– Молись, брат, – наконец сказал он, – ты погряз в мирском болоте, и лишь милосердие божие сможет извлечь тебя из нечисти.
– Так я и делаю, отец мой, но мне нужна твоя помощь, потому что ты свят и сердце твое наполнено милосердием.
– Плохо тебя в вашем монастыре воспитывают, тебе каяться надо больше, а не таскаться по свету.
– Отцы-кармелиты – простые люди, и им очень пригодилась хотя бы часть твоей рассудительности. Я исполню все, что прикажешь.
Лицо иезуита стало суровым. Тонкие губы сжались в злой гримасе. Брат Макарий склонил голову и доверчиво спросил:
– Ведь ты до утра, святой отец, не выгонишь меня из замка? Наступает ночь, а спокойным и добродетельным сном я засну лишь близ тебя.
Тут брат Макарий плотнее запахнул рясу, будто его уже колотил озноб, а стая бесов только ждала момента, чтобы вновь развернуть перед его взором омерзительные картины. Он съежился и состроил такую мину, что стал похож на нищего калеку, одного из тех, которые, стоя на паперти по праздникам, ухитрялись выжимать из глаз молящихся слезы, а из их кошельков – монеты.
Но иезуита не тронул несчастный вид квестаря. Монах стоял недвижим, как статуя, устремив взгляд в висевшее распятие.
– Отче преподобный, – не растерявшись молил брат Макарий, – я человек недостойный произнести имя божие, а ты живешь в богатстве…
Иезуит бросил на него испепеляющий взгляд.
– Брат мой, – сказал он, – я вижу, дьявол говорит твоими устами. Все мое богатство – плетки, которыми я умерщвляю плоть, славя дела всевышнего.
– Я окаянный грешник, – повторил квестарь, – а ты держишь душу в духовном богатстве.
Послышался колокольный звон, потом зазвонил колокольчик прислужника.
– Иди, – приказал иезуит, указывая на дверь.
– Неужели я должен уйти без твоего благословения?
– Иди к слугам, они устроят тебя где-нибудь на скамье. Наутро приготовься к исповеди. В этом замке тебе не грозит никакая опасность: здесь сонм дьяволов не имеет никакой силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29