Она ему не нужна.
— Значит, ты выбираешь ту, которая не нужна генералу?
Моррис насупился.
— Я бы вылечил ей ногу. На Севере есть хорошие врачи. Ее никто не лечит. Она скоро перестанет ходить.
— Тебе-то что? — сказал я.
Внезапно он сел и заплакал, как тогда, в саду у Бланшаров. Я испугался.
— Что ты, что ты, Моррис?
Он рукавом вытер слезы и жалостливо хлюпнул носом.
— Я в нее, это… Как там говорят? Наверное, влюбился…
— В Хетти?
— Угу.
— Знаю, как ты в нее влюбился, — сказал я. — Как влюбился, так и разлюбился. Давно ты в нее влюбился?
— Еще до того, как встретил тебя.
— Смотри-ка! — я удивился. — Никогда бы не подумал! А почему же ты ее мучаешь?
— Не мучаю, — буркнул он.
— А то я не вижу. На балу не подошел ни разу. Да и потом…
— Я сам не знаю, почему так выходит.
— Зачем ты ушлепывал за Мари? Хетти назло?
— Да нет… Говорю тебе, не знаю. Мне очень ее жалко.
— Кого, Хетти?
— Да, Хетти.
— Так это не любовь. Это просто жалость.
— Ты думаешь? — С мокрыми щеками он уставился в небо, как будто искал там ангела. — Хорошо бы, это была не любовь.
— Вот те раз! А про нее ты подумал? Может, она тоже в тебя влюбилась? Ты заметил, что она перестала ходить на галерею?
— Заметил.
— А почему?
— Не знаю.
— Послушай, Моррис, ты говоришь так, как будто влюбиться в Хетти несчастье.
— А то счастье, что ли?
— Да почему, не пойму?
— А что мне с ней делать? У нее ведь нога…
Я был поражен. Значит, он стеснялся ее недуга? Я прочел ему целую лекцию о возвышенной любви. Я упомянул о Ромео и Джульетте.
— Причем здесь Джульетта? — сказал он уныло. — У нее были обе ноги.
— Но Хетти может вылечиться!
— Вот я и хочу ее вылечить.
— А так бы на ней не женился?
— Не знаю, — сказал он. — Сначала возьму ее с собой, а там посмотрю.
— Послушай, ведь Хетти не чемодан. Она, может, с тобой и не поедет.
— Она мне сказала, что хочет быть моей сестрой. Вот я и предложу…
— Брось ты эти игрушки, Моррис. Слышал я басни про сестриц. Мне кажется, ты должен поговорить с Хетти.
— О чем?
— Объясни ей, что хорошо к ней относишься. А то она сама не своя.
— Ты думаешь, это просто? — сказал он уныло.
— А что тут такого? Подойди и скажи: так и так, Хетти, прости меня, дурака, и так далее…
— Не получится у меня. За что я должен просить прощения?
— Но ты же сам знаешь, что она… Ну как бы это… Страдает.
— Думаешь, страдает? — он оживился. Вот чудной человек.
— Да, да. Мне кажется, она тебя любит.
— Ты так думаешь?
— Хочешь, спрошу? Вообще-то я уже спрашивал. Она сказала, что ты парень ничего.
— Так и сказала?
— Ну вроде того.
— А давно это было?
— Два дня назад, — соврал я. Моррис совсем приободрился.
— Ладно, — сказал он, — что-нибудь придумаю. Главное, ей подлечиться. Она у меня забегает. Я дам доктору тысячу долларов!
— Откуда они у тебя?
— Заработаю. Если в Новой Англии встать на линию, тысячу долларов заработать — раз плюнуть.
Я хорошо помнил этот вечер. Последний спокойный вечер в нашей гедеонской жизни. Закат был яркий и жгучий. На небе горел пожар, и никакой Люк Чартер, даже с паровым брандспойтом, не смог бы затушить его уголка. Казалось, насквозь прогорели оцинкованные крыши пакгаузов, докрасна накалились стекла домов. Сам воздух был розовый от тепла. Потом закат угасал. Он сделался вишневым, как брус железа, выброшенный из горна. Небо темнело, и только края стреловидных облаков, перекрещенных, как несколько ножей, горели золотым лезвием.
Мы сидели с Моррисом у вагончика и любовались. Вдали на перрон станции высыпала большая толпа со знаменем.
Она дудела в трубы и распевала:
Славься, Черная Роза!
Пусть сбудутся наши грезы!
Видно, кто-то приезжал на вечернем «щегольке» из форта. Быть может, новый министр или еще какой герой отделения.
Я хорошо помнил этот вечер. Последний спокойный вечер гедеонской жизни. После него колесо событий завертелось со страшной скоростью, как у «Пегаса» на полном ходу. Всего несколько дней оставалось мне провести в этих краях, и эти дни я запомнил навсегда.
Глава 20: Самая смешная история
Садитесь в кружок, милые дети. Дядюшка расскажет смешную историю. Ну, было это давно, а смешней ничего не было.
Каждый из вас знает, что Кривой Початок влюбился в Белую Коробочку. А как звали Кривого Початка? Ну, может быть, Моррис. А как звали Белую Коробочку? Ну, может быть, Хетти. Но какое кому до того дело?
Так вот он влюбился, пострел. Так вот он пошел и кинул в нее кукурузным огрызком. А она, потому что девочка, она заплакала. Дурак. Зачем он кинул огрызком? Она сказала:
— Дурак. Зачем ты кинул огрызком?
А он, потому что мальчик, он ответил:
— Кинул, и все.
А мистер Филин, который сидел на дереве, мистер Филин, потому что он Филин, сказал:
— Да он влюбился.
— Но тогда не бросают огрызком, — сказала девочка.
— А что тогда делают? — спросил Кривой Початок. А мистер Филин, потому что он умный, мистер Филин сказал:
— Делают что-то хорошее.
— Всякое я могу, — говорит Кривой Початок. — Могу и хорошее. Только какое?
— А вот какое, — говорит Белая Коробочка. — Ты знаешь Смоляного Малыша?
— Да как же, — отвечает Кривой Початок, — знаю его, неумытого. Только как звать его, позабыл. Может быть, Вик?
— А знаешь, что он ищет свою маму? — говорит Белая Коробочка.
— Вот тебе раз. Зачем ему мама?
— Он свою маму ищет. А мама его со мной рядом живет.
— Вот тебе раз, — говорит Кривой Початок. — Так и живет? Почем же ты знаешь, что это она?
— Какой же ты глупый, — говорит Белая Коробочка. — Раз маму зовут Камилла, а малыша Вик, разве она не его мама?
А Кривой Початок, пострел, он почесал свой кукурузный затылок.
— Раз так, — говорит, — может, ты и права. Если Камилла и Вик, значит, мама и сын, ну их совсем. Мне-то мамаша совсем ни к чему.
— Но хозяин Тутовый Лоб совсем Смоляного Малыша замучил. Никуда не пускает. Вот и пойми, к чему я веду.
— Да кто ж тебя знает? — говорит Кривой Початок. — Я-то как догадаюсь, к чему ты ведешь?
А мистер Филин, который на ветке сидел, мистер Филин сказал:
— Покумекай немного, парень. А покумекаешь — сделаешь доброе дело. Сыночка приведешь к маме. Сыночка приведешь к маме, обрадуешь Белую Коробочку. Обрадуешь Белую Коробочку — она тебя и полюбит.
— А как же я его приведу, если хозяин Малыша держит?
— А это дело хозяйское.
— Ладно, — говорит Кривой Початок.
Пошел, все затылок чешет. У Тутового Лба ружье двадцать второго калибра. Как же украсть Смоляного Малыша? Как порадовать Белую Коробочку?
А тут, глянь, сам Смоляной Малыш навстречу бежит.
— Ух ты, — говорит Кривой Початок, — здравствуй, чумазый. Куда направляешься?
Уф-уф! Совсем запыхался Смоляной Малыш.
— Бегу от хозяина, — говорит. — Маму ищу.
Ну, ясное дело, Кривой Початок его за ручку — и к Белой Коробочке прямым ходом.
Как звали Белую Коробочку? Может быть, Хетти? А Кривого Початка? Может быть, Моррис? А маму и Смоляного Малыша? Вик и Камилла? Но какое кому до этого дело! И мистер Филин, который сидел на дереве, мистер Филин так и сказал:
— Нет никому никакого дела.
Но что тут вышло, милые дети? Смешная вышла история. Смешнее такой и не было. Хозяин Тутовый Лоб, он давно собирался к девочке в гости. Купить у нее сидра, да хлопка два тюка, да кизилового варенья.
Пришел, значит, к Белой Коробочке Тутовый Лоб и видит: в обнимку сидят Смоляной Малыш и мама. А Белая Коробочка с Кривым Початком тоже почти в обнимку. Вот, стало быть, какие дела.
Ну, Тутовый Лоб, понятно, за Малышом.
— Вот он ты где, негодник! Все кругом обыскал! Держи, хватай работничка!
А Смоляной Малыш, понятно, стрекача. Сердечко в груди прыгает. Только нашел маму, а тут, значит, опять в неволю?
— Стой! — Тутовый Лоб кричит. — Стой, понимаешь!
А Смоляной Малыш, он бежит.
А Тутовый Лоб за свою двустволку. Вскинул ее да как хлопнет из двадцать второго калибра — бах-бабарах! Из первого ствола кастрюлю на заборе пробил, из второго ствола красную розочку Малышу приделал.
Черный был Смоляной Малыш, ох, какой черный. Блестящий и черный, вот какие дела. А красного на нем отродясь ничего не бывало.
И упал Смоляной Малыш на землю, потрепыхалось его сердечко немного да и совсем затихло. Маму повидал, и ладно. Какие еще дела? Прожил на свете шесть лет, ну, это куда как много. Другие и вовсе тут не появлялись.
А мистер Филин, который на дереве сидел, мистер Филин сказал:
— Отродясь ничего смешней не видел. Один в девчонку влюбился, другая добро захотела сделать, а третий и вовсе за сидром шел.
Давно это, милые дети, было, давно. Я сам тем Филином был, на ветке сидел и очень смеялся. А вы, милые дети, не плачьте. Возьмите кусочек глины, слепите из нее куколку, облейте горячей смолой, вот и получится новый Смоляной Малыш.
А про того забудьте, я уже про него забыл.
Глава 21: Наш Вик
Мы похоронили нашего маленького Вика за кизиловой рощей. Мать его, посудомойку Камиллу, два негра отнесли домой, потому что она упала и тоже почти умерла. Лицо ее было цвета сухой земли.
И двух часов она не провела со своим сынишкой. Как мы могли поступить так беспечно! Когда привели Вика в усадьбу, когда посмотрели на радость матери и всего Арш-Мариона, оставили их без присмотра, пошли на свою галерею.
Кто знал, что нагрянет в усадьбу Бешеный Шеп, всего-то для купли-продажи то ли свиней, то ли навоза. Кто знал, что пройдет он по саду и лицом к лицу столкнется с Камиллой и Виком.
И все могло обойтись. И может быть, Шеп не узнал бы своего маленького раба. Но Вик бросился бежать. А Шеп только что выпил с генералом бурбонского виски. Он крикнул Вику, чтобы тот остановился. Но, я думаю, наш Смоляной Малыш раньше бы умер, чем остановился.
Он и умер раньше. Не очень-то метил Шеп, но сразу попал. А Хетти выбежала из дома, припадая на ногу, и била его палкой, и кричала исступленно, а Шеп только отмахивался ружьем и бормотал: «Уймите свою девицу, генерал».
Потом у Хетти был обморок, и она лежала до вечера бледная. Шеп уехал. Генерал простился с ним холодно. Ему не было дела до того, как О’Тул обращается со своими рабами, но он не любил пальбы в своей усадьбе.
Получилось, что все мы, Хетти, Моррис и я повинны в гибели Вика. По той записи в книге Бланшаров я сразу понял, что негритянка Камилла, купленная Бланшаром у Шепа О’Тула, и есть мама нашего Вика.
Мы не собирались ничего особенного делать. Но когда Моррис сказал о Камилле Хетти, та очень обрадовалась и решила поговорить с генералом. Зря она это сделала.
— Мсье, — сказала она, — вы всегда были очень добры ко мне.
— Я тебя слушаю, моя девочка, — важно сказал генерал.
— Я знаю, что мое воспитание обходится вам в большую сумму.
— Пустяки, — сказал генерал.
— Вы отложили мне деньги на приданое.
— Ты уже нашла жениха?
— О, нет. Просто я бы хотела попросить вас, мсье. Быть может, вы разрешите мне истратить часть этих денег?
— Для какой цели? Невеста не вправе тратить свое приданое. Им будет распоряжаться жених. Когда мы подпишем брачный договор и ты найдешь общий язык со своим суженым, быть может, тогда тебе что-то и удастся истратить. Но, впрочем, сколько тебе нужно?
— Шестьсот долларов, мсье.
— Ты хочешь приобрести бриллиант?
— О, нет, мсье. Просто я уже сейчас хотела бы иметь собственную служанку.
— Но разве у тебя ее нет? Ты можешь выбрать любую девушку Арш-Мариона.
— Мне бы хотелось, чтобы она принадлежала мне.
— Иными словами, тебе хочется выкупить у меня служанку в счет своего приданого?
— Вы меня правильно поняли, мсье.
— Я тебя понял правильно. Но ты все неправильно понимаешь, Хетти. Повторяю, приданое тебе не принадлежит. Им будет распоряжаться жених. Кроме того, меня удивляет это странное желание иметь отдельную собственность в доме, где все общее. Разве я в чем-нибудь тебе отказывал?
— Нет, мсье.
— Ты знаешь, мы с Мари собирались в Париж, и она настояла на том, чтобы взять и тебя. Я не имею ничего против, ты поедешь с нами в Париж, как только позволят мои дела. Ты ведь знаешь, что я буду военным министром, и только это отодвигает нашу поездку.
— Но я могу и не ехать в Париж, — прошептала Хетти. — Наверное, это вам дорого обойдется.
— Конечно, не дешево. Но о чем ты говоришь?
— Быть может, если я не поеду в Париж… Быть может, на эти деньги, мсье…
— Ты опять за свое? Я ничего не понимаю! Впрочем, все ясно. Я знаю твою навязчивую мысль отпустить кого-то на волю. Я не ошибся? Ты хочешь кого-то купить и отпустить на волю?
— Да, — прошептала Хетти.
— Кого же?
— Камиллу.
— Но я только что ее купил! В чем дело?
— У мистера О’Тула остался ее маленький сын.
— Ну и что? Ты выпустишь Камиллу, но Шеп О’Тул не выпустит ее сына. Они все равно будут врозь. Раньше ты просила меня прикупить того негритенка, теперь ты собираешься выкупить Камиллу. Девочка моя, все это пустые затеи. Одной покупкой не исправишь положения. По всей Черной Розе матери и сыновья, братья и сестры живут врозь. Таков удел черных. Господь все видит и все знает. У меня тоже нелегкая судьба. Меня разлучили с моим императором, едва не убили, заставили покинуть родную страну и жить в этом захолустье. Почему ты думаешь, что белым легче, чем черным? В Мезон-Лафите у меня осталась любимая сестра, я не видел ее уже сорок лет. Моя дочь погибла со своим мужем почти на моих глазах, и я разлучен с ней навсегда. Всегда кто-то с кем-то разлучен. Ты думаешь о Камилле и ее сыне, а я думаю о Франции. Почему тебя никогда не заботило, что я разлучен со своей родиной?
— Но ведь вы можете туда вернуться.
— Вернуться? Легко сказано! Добиться славы и почета в одном месте и все потерять. Потом строить жизнь в другом, все бросить и возвращаться обратно. А что там тебя ждет? Опять улюлюканье толпы?
— Но ведь во Франции снова империя, мсье.
— Империя! Разве можно сравнить жалкого Луи Бонапарта с моим императором! Дитя мое, если б ты видела его! Он был как солнце!
На этой торжественной ноте генерал и закончил разговор с Хетти. Что для него жизнь какого-то черного человечка! Когда он увидел Вика, повисшего на изгороди «Аркольского дуба» с красным пятном на спине, он только поморщился. Вот если бы Вик был флейтист или барабанщик полка зуавов и погиб, созывая солдат под знамя, тогда другое дело. Тогда генерал Бланшар мог произнести что-нибудь вроде: «Voila une belle mort!» — «Вот прекрасная смерть!», слова, сказанные Наполеоном на поле боя.
Зря Хетти затеяла разговор с генералом. Да и мы не подумали. Зачем повели Вика в усадьбу? Ведь ясно, что нельзя ему было жить с матерью. Разве что только бежать и Камилле? Но это целое дело.
Конечно, слыхали мы с Моррисом про «подземку». Может, в других штатах и находились белые, которые прятали беглых негров. Передавали их друг другу — и так до самой линии Мейсона. Но в Черной Розе провернуть такое дело трудновато.
Здесь толком об этом никто ничего не знал. Негры — так те просто верили, что есть настоящая линия под землей. Бегают по ней паровозы, тайком перевозят рабов в свободные штаты.
Конечно, мы не аболиционисты. Но для Вика могли бы попробовать. Знать бы хоть один тайный пункт. Довезти туда Вика с Камиллой, а там прощайте, черная мама и черный сынок!
Но где ты, где ты «подземная железная дорога»? Где твои белые, пошедшие против белых? Где эти люди в надвинутых фетровых шляпах и черных шейных платках? Люди с кольтом за поясом, сидящие на передках фургонов, заполненных сеном. А в сене пугливо сжавшийся негр, мать с дочкой, братик с сестрицей. Где вы, такие люди? Нет вас на земле Черной Розы.
Пока мы просто решили сводить Вика к маме. А о последствиях никто из нас не подумал. Даже если бы Шеп О’Тул, мистер Шептун, как звал его Вик, не заглянул в усадьбу. Что тогда? Привести к маме сынишку, а потом увести обратно? Да и куда увести? На станции Вику всегда грозила опасность. Она надвигалась, мы это чувствовали. Вот-вот разговоры о Вике докатятся до тридцатой мили и Шеп их услышит. Ведь этого не миновать. Но все случилось раньше.
Что ж, мы натворили дел. Нельзя было оставлять Камиллу и Вика одних. В счастливом угаре они забыли обо всем. Разгуливать прямо по саду! Да еще натолкнуться на Шепа!
Струйка крови текла у Вика и изо рта. Точь-в-точь как в тот день, когда он объелся красной смородиной. Такая же тонкая и светлая. Моррис тогда сказал ему:
— Где ты набрал смородины, черный брат?
Вик мотнул головой в сторону пустыря.
— Надеюсь, не в саду у Кузнечика?
Вик помотал головой.
— Там, за этим… там его много.
— Кого его, темнокожая бестия? — вопросил Моррис:
— Ягодов.
— Ты нам оставил этих ягодов?
Вик в изумлении застыл и бросил жевать.
— Ведь надо же поделиться со старшими. Разве не стыдно?
Ясно было, что Вик не подумал. Растерянно он покрутил головой, потом вытащил изо рта непрожеванный красный комок и с сожалением протянул его Моррису.
— Тьфу! — сказал Моррис и поморщился. — Стыдно, стыдно не угощать старших.
Вик так и остался стоять с протянутой рукой. Вид у него был виноватый. На подбородок стекала красная струйка смородинового сока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Значит, ты выбираешь ту, которая не нужна генералу?
Моррис насупился.
— Я бы вылечил ей ногу. На Севере есть хорошие врачи. Ее никто не лечит. Она скоро перестанет ходить.
— Тебе-то что? — сказал я.
Внезапно он сел и заплакал, как тогда, в саду у Бланшаров. Я испугался.
— Что ты, что ты, Моррис?
Он рукавом вытер слезы и жалостливо хлюпнул носом.
— Я в нее, это… Как там говорят? Наверное, влюбился…
— В Хетти?
— Угу.
— Знаю, как ты в нее влюбился, — сказал я. — Как влюбился, так и разлюбился. Давно ты в нее влюбился?
— Еще до того, как встретил тебя.
— Смотри-ка! — я удивился. — Никогда бы не подумал! А почему же ты ее мучаешь?
— Не мучаю, — буркнул он.
— А то я не вижу. На балу не подошел ни разу. Да и потом…
— Я сам не знаю, почему так выходит.
— Зачем ты ушлепывал за Мари? Хетти назло?
— Да нет… Говорю тебе, не знаю. Мне очень ее жалко.
— Кого, Хетти?
— Да, Хетти.
— Так это не любовь. Это просто жалость.
— Ты думаешь? — С мокрыми щеками он уставился в небо, как будто искал там ангела. — Хорошо бы, это была не любовь.
— Вот те раз! А про нее ты подумал? Может, она тоже в тебя влюбилась? Ты заметил, что она перестала ходить на галерею?
— Заметил.
— А почему?
— Не знаю.
— Послушай, Моррис, ты говоришь так, как будто влюбиться в Хетти несчастье.
— А то счастье, что ли?
— Да почему, не пойму?
— А что мне с ней делать? У нее ведь нога…
Я был поражен. Значит, он стеснялся ее недуга? Я прочел ему целую лекцию о возвышенной любви. Я упомянул о Ромео и Джульетте.
— Причем здесь Джульетта? — сказал он уныло. — У нее были обе ноги.
— Но Хетти может вылечиться!
— Вот я и хочу ее вылечить.
— А так бы на ней не женился?
— Не знаю, — сказал он. — Сначала возьму ее с собой, а там посмотрю.
— Послушай, ведь Хетти не чемодан. Она, может, с тобой и не поедет.
— Она мне сказала, что хочет быть моей сестрой. Вот я и предложу…
— Брось ты эти игрушки, Моррис. Слышал я басни про сестриц. Мне кажется, ты должен поговорить с Хетти.
— О чем?
— Объясни ей, что хорошо к ней относишься. А то она сама не своя.
— Ты думаешь, это просто? — сказал он уныло.
— А что тут такого? Подойди и скажи: так и так, Хетти, прости меня, дурака, и так далее…
— Не получится у меня. За что я должен просить прощения?
— Но ты же сам знаешь, что она… Ну как бы это… Страдает.
— Думаешь, страдает? — он оживился. Вот чудной человек.
— Да, да. Мне кажется, она тебя любит.
— Ты так думаешь?
— Хочешь, спрошу? Вообще-то я уже спрашивал. Она сказала, что ты парень ничего.
— Так и сказала?
— Ну вроде того.
— А давно это было?
— Два дня назад, — соврал я. Моррис совсем приободрился.
— Ладно, — сказал он, — что-нибудь придумаю. Главное, ей подлечиться. Она у меня забегает. Я дам доктору тысячу долларов!
— Откуда они у тебя?
— Заработаю. Если в Новой Англии встать на линию, тысячу долларов заработать — раз плюнуть.
Я хорошо помнил этот вечер. Последний спокойный вечер в нашей гедеонской жизни. Закат был яркий и жгучий. На небе горел пожар, и никакой Люк Чартер, даже с паровым брандспойтом, не смог бы затушить его уголка. Казалось, насквозь прогорели оцинкованные крыши пакгаузов, докрасна накалились стекла домов. Сам воздух был розовый от тепла. Потом закат угасал. Он сделался вишневым, как брус железа, выброшенный из горна. Небо темнело, и только края стреловидных облаков, перекрещенных, как несколько ножей, горели золотым лезвием.
Мы сидели с Моррисом у вагончика и любовались. Вдали на перрон станции высыпала большая толпа со знаменем.
Она дудела в трубы и распевала:
Славься, Черная Роза!
Пусть сбудутся наши грезы!
Видно, кто-то приезжал на вечернем «щегольке» из форта. Быть может, новый министр или еще какой герой отделения.
Я хорошо помнил этот вечер. Последний спокойный вечер гедеонской жизни. После него колесо событий завертелось со страшной скоростью, как у «Пегаса» на полном ходу. Всего несколько дней оставалось мне провести в этих краях, и эти дни я запомнил навсегда.
Глава 20: Самая смешная история
Садитесь в кружок, милые дети. Дядюшка расскажет смешную историю. Ну, было это давно, а смешней ничего не было.
Каждый из вас знает, что Кривой Початок влюбился в Белую Коробочку. А как звали Кривого Початка? Ну, может быть, Моррис. А как звали Белую Коробочку? Ну, может быть, Хетти. Но какое кому до того дело?
Так вот он влюбился, пострел. Так вот он пошел и кинул в нее кукурузным огрызком. А она, потому что девочка, она заплакала. Дурак. Зачем он кинул огрызком? Она сказала:
— Дурак. Зачем ты кинул огрызком?
А он, потому что мальчик, он ответил:
— Кинул, и все.
А мистер Филин, который сидел на дереве, мистер Филин, потому что он Филин, сказал:
— Да он влюбился.
— Но тогда не бросают огрызком, — сказала девочка.
— А что тогда делают? — спросил Кривой Початок. А мистер Филин, потому что он умный, мистер Филин сказал:
— Делают что-то хорошее.
— Всякое я могу, — говорит Кривой Початок. — Могу и хорошее. Только какое?
— А вот какое, — говорит Белая Коробочка. — Ты знаешь Смоляного Малыша?
— Да как же, — отвечает Кривой Початок, — знаю его, неумытого. Только как звать его, позабыл. Может быть, Вик?
— А знаешь, что он ищет свою маму? — говорит Белая Коробочка.
— Вот тебе раз. Зачем ему мама?
— Он свою маму ищет. А мама его со мной рядом живет.
— Вот тебе раз, — говорит Кривой Початок. — Так и живет? Почем же ты знаешь, что это она?
— Какой же ты глупый, — говорит Белая Коробочка. — Раз маму зовут Камилла, а малыша Вик, разве она не его мама?
А Кривой Початок, пострел, он почесал свой кукурузный затылок.
— Раз так, — говорит, — может, ты и права. Если Камилла и Вик, значит, мама и сын, ну их совсем. Мне-то мамаша совсем ни к чему.
— Но хозяин Тутовый Лоб совсем Смоляного Малыша замучил. Никуда не пускает. Вот и пойми, к чему я веду.
— Да кто ж тебя знает? — говорит Кривой Початок. — Я-то как догадаюсь, к чему ты ведешь?
А мистер Филин, который на ветке сидел, мистер Филин сказал:
— Покумекай немного, парень. А покумекаешь — сделаешь доброе дело. Сыночка приведешь к маме. Сыночка приведешь к маме, обрадуешь Белую Коробочку. Обрадуешь Белую Коробочку — она тебя и полюбит.
— А как же я его приведу, если хозяин Малыша держит?
— А это дело хозяйское.
— Ладно, — говорит Кривой Початок.
Пошел, все затылок чешет. У Тутового Лба ружье двадцать второго калибра. Как же украсть Смоляного Малыша? Как порадовать Белую Коробочку?
А тут, глянь, сам Смоляной Малыш навстречу бежит.
— Ух ты, — говорит Кривой Початок, — здравствуй, чумазый. Куда направляешься?
Уф-уф! Совсем запыхался Смоляной Малыш.
— Бегу от хозяина, — говорит. — Маму ищу.
Ну, ясное дело, Кривой Початок его за ручку — и к Белой Коробочке прямым ходом.
Как звали Белую Коробочку? Может быть, Хетти? А Кривого Початка? Может быть, Моррис? А маму и Смоляного Малыша? Вик и Камилла? Но какое кому до этого дело! И мистер Филин, который сидел на дереве, мистер Филин так и сказал:
— Нет никому никакого дела.
Но что тут вышло, милые дети? Смешная вышла история. Смешнее такой и не было. Хозяин Тутовый Лоб, он давно собирался к девочке в гости. Купить у нее сидра, да хлопка два тюка, да кизилового варенья.
Пришел, значит, к Белой Коробочке Тутовый Лоб и видит: в обнимку сидят Смоляной Малыш и мама. А Белая Коробочка с Кривым Початком тоже почти в обнимку. Вот, стало быть, какие дела.
Ну, Тутовый Лоб, понятно, за Малышом.
— Вот он ты где, негодник! Все кругом обыскал! Держи, хватай работничка!
А Смоляной Малыш, понятно, стрекача. Сердечко в груди прыгает. Только нашел маму, а тут, значит, опять в неволю?
— Стой! — Тутовый Лоб кричит. — Стой, понимаешь!
А Смоляной Малыш, он бежит.
А Тутовый Лоб за свою двустволку. Вскинул ее да как хлопнет из двадцать второго калибра — бах-бабарах! Из первого ствола кастрюлю на заборе пробил, из второго ствола красную розочку Малышу приделал.
Черный был Смоляной Малыш, ох, какой черный. Блестящий и черный, вот какие дела. А красного на нем отродясь ничего не бывало.
И упал Смоляной Малыш на землю, потрепыхалось его сердечко немного да и совсем затихло. Маму повидал, и ладно. Какие еще дела? Прожил на свете шесть лет, ну, это куда как много. Другие и вовсе тут не появлялись.
А мистер Филин, который на дереве сидел, мистер Филин сказал:
— Отродясь ничего смешней не видел. Один в девчонку влюбился, другая добро захотела сделать, а третий и вовсе за сидром шел.
Давно это, милые дети, было, давно. Я сам тем Филином был, на ветке сидел и очень смеялся. А вы, милые дети, не плачьте. Возьмите кусочек глины, слепите из нее куколку, облейте горячей смолой, вот и получится новый Смоляной Малыш.
А про того забудьте, я уже про него забыл.
Глава 21: Наш Вик
Мы похоронили нашего маленького Вика за кизиловой рощей. Мать его, посудомойку Камиллу, два негра отнесли домой, потому что она упала и тоже почти умерла. Лицо ее было цвета сухой земли.
И двух часов она не провела со своим сынишкой. Как мы могли поступить так беспечно! Когда привели Вика в усадьбу, когда посмотрели на радость матери и всего Арш-Мариона, оставили их без присмотра, пошли на свою галерею.
Кто знал, что нагрянет в усадьбу Бешеный Шеп, всего-то для купли-продажи то ли свиней, то ли навоза. Кто знал, что пройдет он по саду и лицом к лицу столкнется с Камиллой и Виком.
И все могло обойтись. И может быть, Шеп не узнал бы своего маленького раба. Но Вик бросился бежать. А Шеп только что выпил с генералом бурбонского виски. Он крикнул Вику, чтобы тот остановился. Но, я думаю, наш Смоляной Малыш раньше бы умер, чем остановился.
Он и умер раньше. Не очень-то метил Шеп, но сразу попал. А Хетти выбежала из дома, припадая на ногу, и била его палкой, и кричала исступленно, а Шеп только отмахивался ружьем и бормотал: «Уймите свою девицу, генерал».
Потом у Хетти был обморок, и она лежала до вечера бледная. Шеп уехал. Генерал простился с ним холодно. Ему не было дела до того, как О’Тул обращается со своими рабами, но он не любил пальбы в своей усадьбе.
Получилось, что все мы, Хетти, Моррис и я повинны в гибели Вика. По той записи в книге Бланшаров я сразу понял, что негритянка Камилла, купленная Бланшаром у Шепа О’Тула, и есть мама нашего Вика.
Мы не собирались ничего особенного делать. Но когда Моррис сказал о Камилле Хетти, та очень обрадовалась и решила поговорить с генералом. Зря она это сделала.
— Мсье, — сказала она, — вы всегда были очень добры ко мне.
— Я тебя слушаю, моя девочка, — важно сказал генерал.
— Я знаю, что мое воспитание обходится вам в большую сумму.
— Пустяки, — сказал генерал.
— Вы отложили мне деньги на приданое.
— Ты уже нашла жениха?
— О, нет. Просто я бы хотела попросить вас, мсье. Быть может, вы разрешите мне истратить часть этих денег?
— Для какой цели? Невеста не вправе тратить свое приданое. Им будет распоряжаться жених. Когда мы подпишем брачный договор и ты найдешь общий язык со своим суженым, быть может, тогда тебе что-то и удастся истратить. Но, впрочем, сколько тебе нужно?
— Шестьсот долларов, мсье.
— Ты хочешь приобрести бриллиант?
— О, нет, мсье. Просто я уже сейчас хотела бы иметь собственную служанку.
— Но разве у тебя ее нет? Ты можешь выбрать любую девушку Арш-Мариона.
— Мне бы хотелось, чтобы она принадлежала мне.
— Иными словами, тебе хочется выкупить у меня служанку в счет своего приданого?
— Вы меня правильно поняли, мсье.
— Я тебя понял правильно. Но ты все неправильно понимаешь, Хетти. Повторяю, приданое тебе не принадлежит. Им будет распоряжаться жених. Кроме того, меня удивляет это странное желание иметь отдельную собственность в доме, где все общее. Разве я в чем-нибудь тебе отказывал?
— Нет, мсье.
— Ты знаешь, мы с Мари собирались в Париж, и она настояла на том, чтобы взять и тебя. Я не имею ничего против, ты поедешь с нами в Париж, как только позволят мои дела. Ты ведь знаешь, что я буду военным министром, и только это отодвигает нашу поездку.
— Но я могу и не ехать в Париж, — прошептала Хетти. — Наверное, это вам дорого обойдется.
— Конечно, не дешево. Но о чем ты говоришь?
— Быть может, если я не поеду в Париж… Быть может, на эти деньги, мсье…
— Ты опять за свое? Я ничего не понимаю! Впрочем, все ясно. Я знаю твою навязчивую мысль отпустить кого-то на волю. Я не ошибся? Ты хочешь кого-то купить и отпустить на волю?
— Да, — прошептала Хетти.
— Кого же?
— Камиллу.
— Но я только что ее купил! В чем дело?
— У мистера О’Тула остался ее маленький сын.
— Ну и что? Ты выпустишь Камиллу, но Шеп О’Тул не выпустит ее сына. Они все равно будут врозь. Раньше ты просила меня прикупить того негритенка, теперь ты собираешься выкупить Камиллу. Девочка моя, все это пустые затеи. Одной покупкой не исправишь положения. По всей Черной Розе матери и сыновья, братья и сестры живут врозь. Таков удел черных. Господь все видит и все знает. У меня тоже нелегкая судьба. Меня разлучили с моим императором, едва не убили, заставили покинуть родную страну и жить в этом захолустье. Почему ты думаешь, что белым легче, чем черным? В Мезон-Лафите у меня осталась любимая сестра, я не видел ее уже сорок лет. Моя дочь погибла со своим мужем почти на моих глазах, и я разлучен с ней навсегда. Всегда кто-то с кем-то разлучен. Ты думаешь о Камилле и ее сыне, а я думаю о Франции. Почему тебя никогда не заботило, что я разлучен со своей родиной?
— Но ведь вы можете туда вернуться.
— Вернуться? Легко сказано! Добиться славы и почета в одном месте и все потерять. Потом строить жизнь в другом, все бросить и возвращаться обратно. А что там тебя ждет? Опять улюлюканье толпы?
— Но ведь во Франции снова империя, мсье.
— Империя! Разве можно сравнить жалкого Луи Бонапарта с моим императором! Дитя мое, если б ты видела его! Он был как солнце!
На этой торжественной ноте генерал и закончил разговор с Хетти. Что для него жизнь какого-то черного человечка! Когда он увидел Вика, повисшего на изгороди «Аркольского дуба» с красным пятном на спине, он только поморщился. Вот если бы Вик был флейтист или барабанщик полка зуавов и погиб, созывая солдат под знамя, тогда другое дело. Тогда генерал Бланшар мог произнести что-нибудь вроде: «Voila une belle mort!» — «Вот прекрасная смерть!», слова, сказанные Наполеоном на поле боя.
Зря Хетти затеяла разговор с генералом. Да и мы не подумали. Зачем повели Вика в усадьбу? Ведь ясно, что нельзя ему было жить с матерью. Разве что только бежать и Камилле? Но это целое дело.
Конечно, слыхали мы с Моррисом про «подземку». Может, в других штатах и находились белые, которые прятали беглых негров. Передавали их друг другу — и так до самой линии Мейсона. Но в Черной Розе провернуть такое дело трудновато.
Здесь толком об этом никто ничего не знал. Негры — так те просто верили, что есть настоящая линия под землей. Бегают по ней паровозы, тайком перевозят рабов в свободные штаты.
Конечно, мы не аболиционисты. Но для Вика могли бы попробовать. Знать бы хоть один тайный пункт. Довезти туда Вика с Камиллой, а там прощайте, черная мама и черный сынок!
Но где ты, где ты «подземная железная дорога»? Где твои белые, пошедшие против белых? Где эти люди в надвинутых фетровых шляпах и черных шейных платках? Люди с кольтом за поясом, сидящие на передках фургонов, заполненных сеном. А в сене пугливо сжавшийся негр, мать с дочкой, братик с сестрицей. Где вы, такие люди? Нет вас на земле Черной Розы.
Пока мы просто решили сводить Вика к маме. А о последствиях никто из нас не подумал. Даже если бы Шеп О’Тул, мистер Шептун, как звал его Вик, не заглянул в усадьбу. Что тогда? Привести к маме сынишку, а потом увести обратно? Да и куда увести? На станции Вику всегда грозила опасность. Она надвигалась, мы это чувствовали. Вот-вот разговоры о Вике докатятся до тридцатой мили и Шеп их услышит. Ведь этого не миновать. Но все случилось раньше.
Что ж, мы натворили дел. Нельзя было оставлять Камиллу и Вика одних. В счастливом угаре они забыли обо всем. Разгуливать прямо по саду! Да еще натолкнуться на Шепа!
Струйка крови текла у Вика и изо рта. Точь-в-точь как в тот день, когда он объелся красной смородиной. Такая же тонкая и светлая. Моррис тогда сказал ему:
— Где ты набрал смородины, черный брат?
Вик мотнул головой в сторону пустыря.
— Надеюсь, не в саду у Кузнечика?
Вик помотал головой.
— Там, за этим… там его много.
— Кого его, темнокожая бестия? — вопросил Моррис:
— Ягодов.
— Ты нам оставил этих ягодов?
Вик в изумлении застыл и бросил жевать.
— Ведь надо же поделиться со старшими. Разве не стыдно?
Ясно было, что Вик не подумал. Растерянно он покрутил головой, потом вытащил изо рта непрожеванный красный комок и с сожалением протянул его Моррису.
— Тьфу! — сказал Моррис и поморщился. — Стыдно, стыдно не угощать старших.
Вик так и остался стоять с протянутой рукой. Вид у него был виноватый. На подбородок стекала красная струйка смородинового сока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20