), уловили один знакомый и ясный запах – стойкий аромат сосисок с кислой тушёной капустой. Вы сами должны сообразить, что, унюхав этот запах, собаки бросились в шпионский ресторан «Руки хох!», ворвались в зал, где старые шпионы продолжали объедаться сосисками с кислой тушёной капустой, уже и позабыв, что угощают их по случаю мнимой почётной спиртизации фон Гадке.
Собаки сбили шпионов со стульев на пол и не давали им шевельнуться. Вид у собак был страшенный и гордый. Самый старый шпион хотел возмущённо брыкнуть ногой, но получил укус в ухо, а потом ещё и в нос.
Барон Баран долго и довольно тупо смотрел на эту картину, ничего, конечно, не мог понять и рассуждал сам с собой, уверенный, что больше никто воспринять его мысли не способен:
– Ошибиться собаки не могли. Но какое отношение имеют эти старые мумии-обжоры к выскочившему из окна с третьего этажа негодйному мерзавцу фон Гадке? И что делать? Почётная спиртизация объявлена. Солдаты полбанки уже вылакали, спят в карцере. Позор со всех сторон! Что, что делать? Разбавить спирт водой и сунуть в банку любого из этих капустников. А что? Выбрать самого невысокого, щупленького, одеть его в мундир оберфобергогердрамхамшнапсфюрера, и пусть себе плавает! Какая разница, кто почётно заспиртован, важно, как он называется! А называться он будет гад Фонке, точнее, фон Гадке. Приказываю! Слууу-шай меня!
Между тем от страха, обиды, возмущения, а также от чрезмерного изобилия съеденной, но ещё не переваренной пищи старые шпионы тихо один за другим отдавали богу свои многогрешные души. И когда отогнали собак и раздалась команда «Встать! Смирно!», половина шпионов впервые в жизни не могла повиноваться. Одного из них, самого маленького, отобрали, чтобы он плавал в банке с разведённым спиртом вместо фон Гадке, но под его именем.
А настоящего, живого фон Гадке грузовик привёз – о майн бог! – прямо во двор шпионской школы Центрхапштаба. Тут он был у себя дома, знал все ходы и выходы и без всякого особого труда (не считая того, что сапоги пришлось нести в ручках) через потайную дверь проник сразу в кабинет барона Барана.
Здесь фон Гадке, не зажигая света и впопыхах поставив сапоги на стол, позвонил на один секретный аэродром и от имени начальства приказал подготовить к боевому вылету самолёт типа «Бух-трах-13».
И едва только фон Гадке выскользнул через потайную дверь, в обычную дверь вошёл сам барон Баран.
Увидев на своём столе сапоги, он так завопил от очень сильного возмущения и не менее сильного негодования, что фон Гадке услышал это и захехекал во всё горлышко. Он влез в бароно-баранскую машину и помчался, взвизгивая от восторга.
Проезжая по центральной площади перед центральной шпионской школой, он увидел на чёрном мраморном пьедестале стеклянную банку, в которой плавал какой-то старикашка в форме оберфобергогердрамхамшнапсфюрера. В почётном карауле застыли четыре штуки молодых кадров (правда, один застыл не совсем – ковырял в носу с таким старанием, словно пытался задеть глаз изнутри) с автоматами в руках.
Фон Гадке притормозил и крикнул в окошко:
– Майль!
– Фиг майль! Фиг майль! Фиг майль! – рявкнули три штуки молодых кадров, а четвёртый не рявкнул: не смог быстро вытащить палец из носа.
«Удивительное я существо, – с упоением подумал фон Гадке. – Получается, что я и в банке почётно плаваю, я и здесь вот в бронированном автомобиле этого барона Барана! А сапоги мои у него, хе-хе, на столе! А скоро я сяду в самолёт с большой бомбой. Ух! Внимание, приготовились… только бы руки не дрогнули! Не дрогнут!»
Ворота раскрылись, и машина с ходу вырвалась на шоссе, сбив начальника караула, который хотел остановить её поднятой вверх рукой с пистолетом-пулемётом, заметив за рулём незнакомую личность, правда, похожую на заспиртованного фон Гадке.
Загремели выстрелы, затрещали длинные автоматные очереди.
«Пуляйте, пуляйте! – насмешливо, даже саркастически подумал фон Гадке. – В бронированный-то автомобиль! Хе-хе!»
Машина мчалась на дичайшей скорости, на поворотах она лишь чудом не переворачивалась. Конечно, анекдот получился самый настоящий! Ведь автомобиль барона Барана был самым быстроходным в гараже Центрхапштаба, и ни одна машина не могла догнать фон Гадке.
Загудел телефон, он улучил момент и сбросил трубку на сиденье – опасно было руки отрывать от баранки. Но и так было слышно, даже сквозь шум мотора, как орал барон Баран:
– Фон Гадке! Гад ты Фонке, вот ты кто! Куда тебя, старого микроба, несёт?! Машину разобьёшь, проходимец ты незаспиртованный! Пожалей машину, а я тебя пожалею! Верни машину, я всё прощу!
Прижав трубку плечиком к шейке, фон Гадке тоже заорал:
– Баран ты Барон недорезанный! Я за твоей баранкой! Ты лишил меня самого главного в жизни – работы! Сам тунеядец, и другим трудиться не даёшь!
– Останови машину! Потом поговорим! По душам!
– Я тебе покажу, как надо трудиться! Вкалывать как надо, не жалея ни сил, ни жизни, ни машины! Ма-а-а-айль! – И фон Гадке вырвал трубку вместе с проводом, чтобы брань барона Барана не мешала ему.
Впереди было наиболее опасное место – железнодорожный переезд. Вот тут его, конечно, и подкарауливают. Надеются, дураки примитивные, что, дескать, сейчас он остановится, а мы его цап-царап-сцап! Я вам устрою иллюминацию!
Вам нужна машина начальника Центрхапштаба?
Пожалуйста, получите, будьте настолько любезны!
Фон Гадке до самого предельного предела выжал из мотора всю возможную скорость, еле-еле-е…е…е…ле! – открыл прижимаемую встречным ветром дверцу и выпрыгнул.
Сильным потоком воздуха его отбросило очень далеко назад, несколько раз перевернуло и швырнуло в кювет, а там было – опять майн гот! – что-то среднее между водой и грязью, но фон Гадке опять – майль! – остался жив.
Он выскочил из кювета и услышал взрыв, увидел пламя и громко-громко захехекал. пустяк, а – приятно!
Но медлить было нельзя, и он домчался до леса и побежал вдоль опушки, вскоре оказался у железнодорожного полотна, переполз через него и стал подбираться к мотоциклу, одиноко стоявшему в стороне от скопления машин. Людей поблизости не было, все, видимо, глазели на катастрофу по ту сторону полотна.
Красиво горела машина барона Барана!
Фон Гадке уехал на мотоцикле, никем не замеченный.
Теперь он уже особенно не торопился и особенно не нервничал. Ветерок приятно обдувал его разгорячённое личико, хотя сам он в мокрой одежде и босиком замёрз.
Сердчишко билось учащённо. От радости и подлости перехватывало горлышко.
Он загнал мотоцикл в кусты и, даже забыв выключить фару и заглушить мотор, стал пробираться среди деревьев. Не напороться бы в темноте на колючую проволоку, которой опоясан секретный аэродром. Прикоснёшься к проволоке – и прозвучит автоматический сигнал тревоги. Тут тебя и цап-царап-сцапают.
Три года назад, обучая здесь шпионов, фон Гадке на всякий случай оставил в одном месте лазейку, и вот сейчас сверхосторожно искал её.
О майн бог, помоги!
Но бог не помог – лазейки нигде не было.
Когда дело касалось подлости, мозгишки оберфобергогердрамхамшнапсфюрера работали на удивление результативно.
Он, как напуганная собакой кошка, взлетел на высокое дерево, по толстой ветке прошёл почти до её конца и фактически оказался уже на территории секретного аэродрома. Фон Гадке мысленно помолился, проклял барона Барана и прыгнул; очухался от страха и быстро пополз, прижимаясь к земле.
Его длиннейшие уши без труда уловили гул мотора самолёта. Он через уши проникал прямо в сердчишко.
Метрах в десяти от самолёта фон Гадке ненадолго остановился, чтобы посоображать. Ему, конечно, не хотелось метрах в десяти от цели допустить какую-нибудь оплошность.
Три солдата и механик о чём-то беседовали. Затаив дыхание от очень большого волнения, фон Гадке подполз к трапу, совершенно перестал дышать, полез наверх, забрался в кабину, задраил люк, и в полнейшем изнеможении откинулся на сиденье. Ууууффф.
Отдышавшись, он включил рацию и очень радостно начал кричать в эфир:
– Слушайте все! Все, кто меня слышит, внимательно слушайте! Готовьтесь пережить катастрофу! Где она будет, секрет! Какой она будет, тоже секрет! Поэтому все дрожите! Говорит оберфобергогердрамхамшнапсфюрер фон Гадке! Я в самолёте с большой бомбой! Хе-хе! Я наизусть знаю карту мира, на которой мною лично с военной точностью отмечены места наибольшего скопления детей! Хе-хе, что будет! Надеюсь, что история человечества меня не забудет! Взлетаю! Трепещите, ребятки! Гуд байдик!
Он прибавил горючего, и моторы взревели. Самолёт почти без разбега оторвался от земли. Из рации послышалось:
– Фон Гадке! Фон Гадке! Вы сели в самолёт-ракету типа «Антихрист-один»! Она ещё ни разу не была в воздухе! Это испытательный образец! Немедленно катапультируйтесь! Катапультируйтесь немедленно!
Не отвечая, фон Гадке судорожно искал рычаг с надписью «бомба» и не мог его найти.
Самолёт-ракета не слушался его – он шёл только вверх почти по прямой, а давно уже пора было сворачивать чуть влево.
Рация надрывалась:
– Катапультируйтесь немедленно! Иначе мы взорвём вас! Ручка катапульты внизу слева!
На лобике фон Гадке от ужасного страха выступил пот и тут же превратился в льдинки. С каждой секундой в кабине становилось всё холоднее, а дышать было всё труднее.
Фон Гадке начал задыхаться: ведь в кабине не оказалось кислородного прибора.
Босые ножки посинели.
– Катапультируйся, дурак фонгадский!
Холодеющей, почти окоченевшей ручкой фон Гадке тянулся к ручке катапульты.
– Через тридцать секунд взрываем тебя, псих ненормальный! Один, два, три…
Он тяяяянуууулся… тяяяянууууууулся…
– Девятнадцать, двадцать, двадцать один…
И в эти оставшиеся мгновения жизни, совершенно осознавая, что смерть его почти уже наступила, оберфобергогердрамхамшнапсфюрер фон Гадке успел подумать лишь об одном: как жаль, как страшно жаль, что ему не удалось уничтожить или сделать ленивыми наших детей! И если бы ему, фон Гадке этакому, предоставилась возможность убить или сделать ленивым хотя бы одного из вас, кто держит эту книгу в руках, не беспокойтесь: оберфобергогердрамхамшнапсфюрер без колебаний отдал бы за это свою фонгадскую жизнь. Призадумайтесь-ка над этим.
«Господи, майн бог! – успело пронестись в головке фон Гадке, когда он уже понимал, что „Антихрист-1“ скоро вместе с ним превратится в пыль. – Дай мне, майн готт, возможность уничтожить хотя бы одного ребёнка! Хотя бы одного киндера! Хотя бы одного анфанта! Или чилдрена! Или бамбино! Дай мне заразить их ленью! Тогда я погибну с великолепным сознанием исполненного долга! Майн гот, помоги мне сделать человечеству хотя бы маленькую пакость!»
Из рации донеслась команда:
– Двадцать девять… Тридцать!
От самолёта-ракеты в мгновение не осталось и пылинки. И от господина оберфобергогердрамхамшнапсфюрера не осталось ни пылиночки.
…И только до сих пор на центральной площади перед центральной шпионской школой Центрхапштаба на пьедестале из чёрного мрамора в стеклянной банке с разбавленным спиртом плавает какой-то старикашка под именем фон Гадке, и молодые кадры отдают ему шпионские почести.
Глава № 58
Папа Юрий Анатольевич овладевает искусством ведения домашнего хозяйства. Осложнения в семье Прутиковых в связи с приездом мамы
Мир и покой хотя всё ещё и не вернулись в семью Прутиковых, но дела в ней сейчас шли куда как лучше, если не учитывать того, что до сих пор Толик был в больнице, а мама на юге в санатории.
Перемены в семье в лучшую сторону начались с того дня, когда папа Юрий Анатольевич заявил торжественно и высокопарно:
– После долгих и мучительных раздумий, сопровождаемых глубокими переживаниями, я твёрдо решил в корне изменить свои взгляды на себя и на жизнь. Раньше семья жила для меня. Теперь я должен ей отплатить. Сейчас я буду жить для семьи. Одновременно буду положительным примером для сына.
– Большой принципиальный шаг вперёд делаешь, – одобрила бабушка Александра Петровна. – Овладел ты, Юра, наконец-то научным подходом к действительности.
– Я не знаю, как называется такой подход, но готовить пищу самостоятельно я научусь.
– Только переходи от слов к делу немедля, а то остынешь.
И папа Юрий Анатольевич от слов перешёл к делам – начал овладевать искусством качественного приготовления пищи на газовой двухконфорочной плите.
Не буду описывать все многочисленные случившиеся с ним мелкие, средние и крупные конфузы, которые он перенёс болезненно, но стойко.
«Книга о вкусной и здоровой пище» часто подводила Юрия Анатольевича, потому что была рассчитана на опытных хозяек, а он был начинающим хозяином. Однажды он, например, по всем правилам зажарил курицу, не вынув из неё ни зоба, ни внутренностей, не отрубив лапок и головы. Бррр – что получилось!
Но постепенно, консультируясь с Александрой Петровной и соседками, он кой-чему научился.
Настал день, когда в кафе он очень иронически сказал официантке:
– По всей вероятности, у вашего повара две бабушки.
– А почему вы так решили?
– Потому что он не умеет готовить. Такую бяку, простите, я могу сделать левой рукой на дырявой сковородке с прошлогодним маслом! – И, гордо подняв голову, Юрий Анатольевич вышел и больше ни разу не бывал ни в этом кафе, ни в других.
Дело не в том, что будто бы везде готовили плохо, а в том дело, что ему понравилось готовить. Вот так!
Конечно, времени на покупку продуктов и суету у плиты уходило немало. Но тут обнаружилось любопытное обстоятельство: ведь если делаешь много дел, получается, что у тебя много времени. Следовательно, для того, чтобы иметь как можно больше времени, надо делать как можно больше дел!
Однажды бабушка Александра Петровна, придя домой, обошла всю квартиру и, садясь за стол на кухне, очень удовлетворённо сказала:
– Если ещё и сына этому обучишь, я свою научную задачу могу считать выполненной.
– Ну а как суп?
– Душа больше желудка радуется. Только я в супе поджаренный лучок уважаю.
И они с Юрием Анатольевичем начали обстоятельно, со знанием дела обсуждать различные кулинарные тонкости.
Так вот и текла жизнь до приезда мамы. Она вернулась загорелой, помолодевшей, поздоровевшей и – недовольной.
– Представьте себе, я ни капельки не отдохнула, – заявила она, – ни на вот столечко не поправилась, почти не загорела и чувствую себя значительно хуже, чем до отъезда отсюда туда.
– Извини, – удивлённо сказал папа, – но твой внешний вид свидетельствует прямо о противоположном!
– Нельзя судить о человеке только по внешнему виду!
– Кормили, что ли, некачественно? – спросила бабушка. – Дождило? Или море недосоленное или пересолённое попалось?
– Там было много детей, – нервно объяснила мама, – и, представьте себе, у всех дети как дети. У всех бабушки как бабушки.
– А мамы как мамы там встречались? – сразу обиделась Александра Петровна.
– Я о другом! Все балуют детей, и дети растут нормальными! А я как вспомню… так весь загар сойдёт. Что с моим сынулей?
– Поправляется, – озадаченно ответил папа. – Уже принимает пищу, двигается. Немного разговаривает. Один раз рассмеялся.
– Ужас! Какой кошмар! – прошептала мама. – Разве я виновата, что все силы и время отдавала чужим детям? Но почему другим детям достаточно одной бабушки, и больше они ни в чём не нуждаются?.. О, ты, мама, вернулась к своим обязанностям? – спросила она, попробовав суп.
– Это моя работа, – скромно сообщил папа.
– Не смеши меня.
Александра Петровна и Юрий Анатольевич переглянулись и промолчали, ничего не стали ей объяснять. Она с курорта, устала, пусть, отдохнёт, придёт в себя.
Но в тот же день в семье начались осложнения. Узнав о научной регистрации ленивых и склонных к лени детей, мама предельно возмутилась:
– Какая бесчеловечная нелепость! Неужели мы должны и бедного Толика за… это… регистрировать?
– Да, это наш долг и спасение, – ответил Юрий Анатольевич, сразу приготовившись к тяжёлому разговору. – Неверным воспитанием мы искалечили ребёнка и…
– Кто искалечил? Я лично его почти не воспитывала. Это вы с бабушкой довели ребёнка второй раз до областной психиатрической больницы!
– Хорошо, мы с бабушкой. Тогда ты нам и впредь не мешай его воспитывать.
Не буду передавать этого длинного и действительно тяжёлого для всех разговора, который всё равно ни к чему не привёл – каждый остался при своём мнении.
Особенно была недовольна мама. Тоном, не терпящим даже самого маленького возражения, она заявила:
– Теперь моя очередь воспитывать сына. Я лучше вашего знаю детей, не первый год работаю в школе с большим контингентом учащихся.
Такого решения никто не ожидал, может быть, и сама мама, а поэтому оно вызвало сначала сильное недоумение, а затем не менее сильную растерянность.
– Решение твоё, мягко говоря… – пробормотал Юрий Анатольевич, – несколько… непродуманно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Собаки сбили шпионов со стульев на пол и не давали им шевельнуться. Вид у собак был страшенный и гордый. Самый старый шпион хотел возмущённо брыкнуть ногой, но получил укус в ухо, а потом ещё и в нос.
Барон Баран долго и довольно тупо смотрел на эту картину, ничего, конечно, не мог понять и рассуждал сам с собой, уверенный, что больше никто воспринять его мысли не способен:
– Ошибиться собаки не могли. Но какое отношение имеют эти старые мумии-обжоры к выскочившему из окна с третьего этажа негодйному мерзавцу фон Гадке? И что делать? Почётная спиртизация объявлена. Солдаты полбанки уже вылакали, спят в карцере. Позор со всех сторон! Что, что делать? Разбавить спирт водой и сунуть в банку любого из этих капустников. А что? Выбрать самого невысокого, щупленького, одеть его в мундир оберфобергогердрамхамшнапсфюрера, и пусть себе плавает! Какая разница, кто почётно заспиртован, важно, как он называется! А называться он будет гад Фонке, точнее, фон Гадке. Приказываю! Слууу-шай меня!
Между тем от страха, обиды, возмущения, а также от чрезмерного изобилия съеденной, но ещё не переваренной пищи старые шпионы тихо один за другим отдавали богу свои многогрешные души. И когда отогнали собак и раздалась команда «Встать! Смирно!», половина шпионов впервые в жизни не могла повиноваться. Одного из них, самого маленького, отобрали, чтобы он плавал в банке с разведённым спиртом вместо фон Гадке, но под его именем.
А настоящего, живого фон Гадке грузовик привёз – о майн бог! – прямо во двор шпионской школы Центрхапштаба. Тут он был у себя дома, знал все ходы и выходы и без всякого особого труда (не считая того, что сапоги пришлось нести в ручках) через потайную дверь проник сразу в кабинет барона Барана.
Здесь фон Гадке, не зажигая света и впопыхах поставив сапоги на стол, позвонил на один секретный аэродром и от имени начальства приказал подготовить к боевому вылету самолёт типа «Бух-трах-13».
И едва только фон Гадке выскользнул через потайную дверь, в обычную дверь вошёл сам барон Баран.
Увидев на своём столе сапоги, он так завопил от очень сильного возмущения и не менее сильного негодования, что фон Гадке услышал это и захехекал во всё горлышко. Он влез в бароно-баранскую машину и помчался, взвизгивая от восторга.
Проезжая по центральной площади перед центральной шпионской школой, он увидел на чёрном мраморном пьедестале стеклянную банку, в которой плавал какой-то старикашка в форме оберфобергогердрамхамшнапсфюрера. В почётном карауле застыли четыре штуки молодых кадров (правда, один застыл не совсем – ковырял в носу с таким старанием, словно пытался задеть глаз изнутри) с автоматами в руках.
Фон Гадке притормозил и крикнул в окошко:
– Майль!
– Фиг майль! Фиг майль! Фиг майль! – рявкнули три штуки молодых кадров, а четвёртый не рявкнул: не смог быстро вытащить палец из носа.
«Удивительное я существо, – с упоением подумал фон Гадке. – Получается, что я и в банке почётно плаваю, я и здесь вот в бронированном автомобиле этого барона Барана! А сапоги мои у него, хе-хе, на столе! А скоро я сяду в самолёт с большой бомбой. Ух! Внимание, приготовились… только бы руки не дрогнули! Не дрогнут!»
Ворота раскрылись, и машина с ходу вырвалась на шоссе, сбив начальника караула, который хотел остановить её поднятой вверх рукой с пистолетом-пулемётом, заметив за рулём незнакомую личность, правда, похожую на заспиртованного фон Гадке.
Загремели выстрелы, затрещали длинные автоматные очереди.
«Пуляйте, пуляйте! – насмешливо, даже саркастически подумал фон Гадке. – В бронированный-то автомобиль! Хе-хе!»
Машина мчалась на дичайшей скорости, на поворотах она лишь чудом не переворачивалась. Конечно, анекдот получился самый настоящий! Ведь автомобиль барона Барана был самым быстроходным в гараже Центрхапштаба, и ни одна машина не могла догнать фон Гадке.
Загудел телефон, он улучил момент и сбросил трубку на сиденье – опасно было руки отрывать от баранки. Но и так было слышно, даже сквозь шум мотора, как орал барон Баран:
– Фон Гадке! Гад ты Фонке, вот ты кто! Куда тебя, старого микроба, несёт?! Машину разобьёшь, проходимец ты незаспиртованный! Пожалей машину, а я тебя пожалею! Верни машину, я всё прощу!
Прижав трубку плечиком к шейке, фон Гадке тоже заорал:
– Баран ты Барон недорезанный! Я за твоей баранкой! Ты лишил меня самого главного в жизни – работы! Сам тунеядец, и другим трудиться не даёшь!
– Останови машину! Потом поговорим! По душам!
– Я тебе покажу, как надо трудиться! Вкалывать как надо, не жалея ни сил, ни жизни, ни машины! Ма-а-а-айль! – И фон Гадке вырвал трубку вместе с проводом, чтобы брань барона Барана не мешала ему.
Впереди было наиболее опасное место – железнодорожный переезд. Вот тут его, конечно, и подкарауливают. Надеются, дураки примитивные, что, дескать, сейчас он остановится, а мы его цап-царап-сцап! Я вам устрою иллюминацию!
Вам нужна машина начальника Центрхапштаба?
Пожалуйста, получите, будьте настолько любезны!
Фон Гадке до самого предельного предела выжал из мотора всю возможную скорость, еле-еле-е…е…е…ле! – открыл прижимаемую встречным ветром дверцу и выпрыгнул.
Сильным потоком воздуха его отбросило очень далеко назад, несколько раз перевернуло и швырнуло в кювет, а там было – опять майн гот! – что-то среднее между водой и грязью, но фон Гадке опять – майль! – остался жив.
Он выскочил из кювета и услышал взрыв, увидел пламя и громко-громко захехекал. пустяк, а – приятно!
Но медлить было нельзя, и он домчался до леса и побежал вдоль опушки, вскоре оказался у железнодорожного полотна, переполз через него и стал подбираться к мотоциклу, одиноко стоявшему в стороне от скопления машин. Людей поблизости не было, все, видимо, глазели на катастрофу по ту сторону полотна.
Красиво горела машина барона Барана!
Фон Гадке уехал на мотоцикле, никем не замеченный.
Теперь он уже особенно не торопился и особенно не нервничал. Ветерок приятно обдувал его разгорячённое личико, хотя сам он в мокрой одежде и босиком замёрз.
Сердчишко билось учащённо. От радости и подлости перехватывало горлышко.
Он загнал мотоцикл в кусты и, даже забыв выключить фару и заглушить мотор, стал пробираться среди деревьев. Не напороться бы в темноте на колючую проволоку, которой опоясан секретный аэродром. Прикоснёшься к проволоке – и прозвучит автоматический сигнал тревоги. Тут тебя и цап-царап-сцапают.
Три года назад, обучая здесь шпионов, фон Гадке на всякий случай оставил в одном месте лазейку, и вот сейчас сверхосторожно искал её.
О майн бог, помоги!
Но бог не помог – лазейки нигде не было.
Когда дело касалось подлости, мозгишки оберфобергогердрамхамшнапсфюрера работали на удивление результативно.
Он, как напуганная собакой кошка, взлетел на высокое дерево, по толстой ветке прошёл почти до её конца и фактически оказался уже на территории секретного аэродрома. Фон Гадке мысленно помолился, проклял барона Барана и прыгнул; очухался от страха и быстро пополз, прижимаясь к земле.
Его длиннейшие уши без труда уловили гул мотора самолёта. Он через уши проникал прямо в сердчишко.
Метрах в десяти от самолёта фон Гадке ненадолго остановился, чтобы посоображать. Ему, конечно, не хотелось метрах в десяти от цели допустить какую-нибудь оплошность.
Три солдата и механик о чём-то беседовали. Затаив дыхание от очень большого волнения, фон Гадке подполз к трапу, совершенно перестал дышать, полез наверх, забрался в кабину, задраил люк, и в полнейшем изнеможении откинулся на сиденье. Ууууффф.
Отдышавшись, он включил рацию и очень радостно начал кричать в эфир:
– Слушайте все! Все, кто меня слышит, внимательно слушайте! Готовьтесь пережить катастрофу! Где она будет, секрет! Какой она будет, тоже секрет! Поэтому все дрожите! Говорит оберфобергогердрамхамшнапсфюрер фон Гадке! Я в самолёте с большой бомбой! Хе-хе! Я наизусть знаю карту мира, на которой мною лично с военной точностью отмечены места наибольшего скопления детей! Хе-хе, что будет! Надеюсь, что история человечества меня не забудет! Взлетаю! Трепещите, ребятки! Гуд байдик!
Он прибавил горючего, и моторы взревели. Самолёт почти без разбега оторвался от земли. Из рации послышалось:
– Фон Гадке! Фон Гадке! Вы сели в самолёт-ракету типа «Антихрист-один»! Она ещё ни разу не была в воздухе! Это испытательный образец! Немедленно катапультируйтесь! Катапультируйтесь немедленно!
Не отвечая, фон Гадке судорожно искал рычаг с надписью «бомба» и не мог его найти.
Самолёт-ракета не слушался его – он шёл только вверх почти по прямой, а давно уже пора было сворачивать чуть влево.
Рация надрывалась:
– Катапультируйтесь немедленно! Иначе мы взорвём вас! Ручка катапульты внизу слева!
На лобике фон Гадке от ужасного страха выступил пот и тут же превратился в льдинки. С каждой секундой в кабине становилось всё холоднее, а дышать было всё труднее.
Фон Гадке начал задыхаться: ведь в кабине не оказалось кислородного прибора.
Босые ножки посинели.
– Катапультируйся, дурак фонгадский!
Холодеющей, почти окоченевшей ручкой фон Гадке тянулся к ручке катапульты.
– Через тридцать секунд взрываем тебя, псих ненормальный! Один, два, три…
Он тяяяянуууулся… тяяяянууууууулся…
– Девятнадцать, двадцать, двадцать один…
И в эти оставшиеся мгновения жизни, совершенно осознавая, что смерть его почти уже наступила, оберфобергогердрамхамшнапсфюрер фон Гадке успел подумать лишь об одном: как жаль, как страшно жаль, что ему не удалось уничтожить или сделать ленивыми наших детей! И если бы ему, фон Гадке этакому, предоставилась возможность убить или сделать ленивым хотя бы одного из вас, кто держит эту книгу в руках, не беспокойтесь: оберфобергогердрамхамшнапсфюрер без колебаний отдал бы за это свою фонгадскую жизнь. Призадумайтесь-ка над этим.
«Господи, майн бог! – успело пронестись в головке фон Гадке, когда он уже понимал, что „Антихрист-1“ скоро вместе с ним превратится в пыль. – Дай мне, майн готт, возможность уничтожить хотя бы одного ребёнка! Хотя бы одного киндера! Хотя бы одного анфанта! Или чилдрена! Или бамбино! Дай мне заразить их ленью! Тогда я погибну с великолепным сознанием исполненного долга! Майн гот, помоги мне сделать человечеству хотя бы маленькую пакость!»
Из рации донеслась команда:
– Двадцать девять… Тридцать!
От самолёта-ракеты в мгновение не осталось и пылинки. И от господина оберфобергогердрамхамшнапсфюрера не осталось ни пылиночки.
…И только до сих пор на центральной площади перед центральной шпионской школой Центрхапштаба на пьедестале из чёрного мрамора в стеклянной банке с разбавленным спиртом плавает какой-то старикашка под именем фон Гадке, и молодые кадры отдают ему шпионские почести.
Глава № 58
Папа Юрий Анатольевич овладевает искусством ведения домашнего хозяйства. Осложнения в семье Прутиковых в связи с приездом мамы
Мир и покой хотя всё ещё и не вернулись в семью Прутиковых, но дела в ней сейчас шли куда как лучше, если не учитывать того, что до сих пор Толик был в больнице, а мама на юге в санатории.
Перемены в семье в лучшую сторону начались с того дня, когда папа Юрий Анатольевич заявил торжественно и высокопарно:
– После долгих и мучительных раздумий, сопровождаемых глубокими переживаниями, я твёрдо решил в корне изменить свои взгляды на себя и на жизнь. Раньше семья жила для меня. Теперь я должен ей отплатить. Сейчас я буду жить для семьи. Одновременно буду положительным примером для сына.
– Большой принципиальный шаг вперёд делаешь, – одобрила бабушка Александра Петровна. – Овладел ты, Юра, наконец-то научным подходом к действительности.
– Я не знаю, как называется такой подход, но готовить пищу самостоятельно я научусь.
– Только переходи от слов к делу немедля, а то остынешь.
И папа Юрий Анатольевич от слов перешёл к делам – начал овладевать искусством качественного приготовления пищи на газовой двухконфорочной плите.
Не буду описывать все многочисленные случившиеся с ним мелкие, средние и крупные конфузы, которые он перенёс болезненно, но стойко.
«Книга о вкусной и здоровой пище» часто подводила Юрия Анатольевича, потому что была рассчитана на опытных хозяек, а он был начинающим хозяином. Однажды он, например, по всем правилам зажарил курицу, не вынув из неё ни зоба, ни внутренностей, не отрубив лапок и головы. Бррр – что получилось!
Но постепенно, консультируясь с Александрой Петровной и соседками, он кой-чему научился.
Настал день, когда в кафе он очень иронически сказал официантке:
– По всей вероятности, у вашего повара две бабушки.
– А почему вы так решили?
– Потому что он не умеет готовить. Такую бяку, простите, я могу сделать левой рукой на дырявой сковородке с прошлогодним маслом! – И, гордо подняв голову, Юрий Анатольевич вышел и больше ни разу не бывал ни в этом кафе, ни в других.
Дело не в том, что будто бы везде готовили плохо, а в том дело, что ему понравилось готовить. Вот так!
Конечно, времени на покупку продуктов и суету у плиты уходило немало. Но тут обнаружилось любопытное обстоятельство: ведь если делаешь много дел, получается, что у тебя много времени. Следовательно, для того, чтобы иметь как можно больше времени, надо делать как можно больше дел!
Однажды бабушка Александра Петровна, придя домой, обошла всю квартиру и, садясь за стол на кухне, очень удовлетворённо сказала:
– Если ещё и сына этому обучишь, я свою научную задачу могу считать выполненной.
– Ну а как суп?
– Душа больше желудка радуется. Только я в супе поджаренный лучок уважаю.
И они с Юрием Анатольевичем начали обстоятельно, со знанием дела обсуждать различные кулинарные тонкости.
Так вот и текла жизнь до приезда мамы. Она вернулась загорелой, помолодевшей, поздоровевшей и – недовольной.
– Представьте себе, я ни капельки не отдохнула, – заявила она, – ни на вот столечко не поправилась, почти не загорела и чувствую себя значительно хуже, чем до отъезда отсюда туда.
– Извини, – удивлённо сказал папа, – но твой внешний вид свидетельствует прямо о противоположном!
– Нельзя судить о человеке только по внешнему виду!
– Кормили, что ли, некачественно? – спросила бабушка. – Дождило? Или море недосоленное или пересолённое попалось?
– Там было много детей, – нервно объяснила мама, – и, представьте себе, у всех дети как дети. У всех бабушки как бабушки.
– А мамы как мамы там встречались? – сразу обиделась Александра Петровна.
– Я о другом! Все балуют детей, и дети растут нормальными! А я как вспомню… так весь загар сойдёт. Что с моим сынулей?
– Поправляется, – озадаченно ответил папа. – Уже принимает пищу, двигается. Немного разговаривает. Один раз рассмеялся.
– Ужас! Какой кошмар! – прошептала мама. – Разве я виновата, что все силы и время отдавала чужим детям? Но почему другим детям достаточно одной бабушки, и больше они ни в чём не нуждаются?.. О, ты, мама, вернулась к своим обязанностям? – спросила она, попробовав суп.
– Это моя работа, – скромно сообщил папа.
– Не смеши меня.
Александра Петровна и Юрий Анатольевич переглянулись и промолчали, ничего не стали ей объяснять. Она с курорта, устала, пусть, отдохнёт, придёт в себя.
Но в тот же день в семье начались осложнения. Узнав о научной регистрации ленивых и склонных к лени детей, мама предельно возмутилась:
– Какая бесчеловечная нелепость! Неужели мы должны и бедного Толика за… это… регистрировать?
– Да, это наш долг и спасение, – ответил Юрий Анатольевич, сразу приготовившись к тяжёлому разговору. – Неверным воспитанием мы искалечили ребёнка и…
– Кто искалечил? Я лично его почти не воспитывала. Это вы с бабушкой довели ребёнка второй раз до областной психиатрической больницы!
– Хорошо, мы с бабушкой. Тогда ты нам и впредь не мешай его воспитывать.
Не буду передавать этого длинного и действительно тяжёлого для всех разговора, который всё равно ни к чему не привёл – каждый остался при своём мнении.
Особенно была недовольна мама. Тоном, не терпящим даже самого маленького возражения, она заявила:
– Теперь моя очередь воспитывать сына. Я лучше вашего знаю детей, не первый год работаю в школе с большим контингентом учащихся.
Такого решения никто не ожидал, может быть, и сама мама, а поэтому оно вызвало сначала сильное недоумение, а затем не менее сильную растерянность.
– Решение твоё, мягко говоря… – пробормотал Юрий Анатольевич, – несколько… непродуманно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28