Зайчик медленно опустился на дно, и дно начало светиться слабым мертвенным блеском. Вскочив на ноги, Рогнеда выхватила из рук одного из дроттов жертвенную чашу — братафулу налила в нее жидкость из принесенного с собой сосуда. Высыпала туда некие порошки, размешала все это высушенной вороньей лапой. Снова опустившись на колени, она закрыла глаза и выпила зелье мелкими глотками. Не открывая глаз, сыпанула себе на ладонь горсть еще одного порошка. Эрик узнал его: это были высушенные и истертые в пыль грибы-мухоморы, вернее, та их разновидность, отвар или порошок которой не были смертельными для человека, а только возбуждали его и увеличивали силы. Воинам этот порошок давал отвагу и презрение к смерти, у рожениц снимал боль, дроттам и вещуньям позволял видеть и слышать то, что было недоступно для глаз и ушей простых смертных.
А Рогнеда, частью проглотив порошок, а частью вдохнув его в ноздри, распустила по плечам волосы, вытянула над водой ладони и принялась медленно водить ими над поверхностью. И Эрик не поверил своим глазам. Между водой и ладонями вещуньи появился голубоватый свет, вокруг пальцев запрыгали яркие искры, и над зеркалом воды возникло тусклое сияние. Глаза Рогнеды тотчас широко открылись, и колдунья рывком приблизила голову к источнику. Ее тело дрожало, лицо напоминало застывшую белую маску, на которой жили лишь неестественно огромные глаза. И вдруг словно порыв ветра пронесся над Рогнедой, на миг подняв ее волосы дыбом. Но вот они снова упали на плечи, соскользнули с них концами в воду, и лицо вещуньи полностью скрылось от взглядов окружающих.
Поверхность родника оставалась неподвижной, но вода внутри него словно забурлила, а со дна стали появляться какие-то темные полосы, радужные пятна, светящиеся точки. Все это перемещалось по кругу, сталкивалось и снова разбегалось. Внезапно вода потемнела, и ее прорезала, будто молния, ослепительная вспышка. В ярком свете Эрик увидел бьющую толчками их недр земли струю источника, пляшущие вокруг поднятые со дна песчинки, несколько камешков, покоящихся на подводном ложе.
Неожиданно все исчезло. Слабо вскрикнув, Рогнеда сложила на груди руки и лицом вниз повалилась на землю. Отведя глаза от родника, Эрик почувствовал, как гулко колотится в груди сердце и пылают огнем щеки. Голова была как чужая, в ней с неимоверной быстротой проносились обрывки несвязных мыслей. Вскоре вещунья зашевелилась, невнятно зашептала, с видимым усилием поднялась на колени. Отбросила с лица косматую гриву волос и протянула к луне костлявые руки.
— Могучие боги, я здесь! Всевидящие валькирии, я рядом с вами! Откройте своим детям судьбу, укажите верный путь! Куда идти им, что делать? О боги, мы ждем вашей воли!
Она смолкла, с поднятыми руками застыла у родника как изваяние. И тотчас две огненные стрелы пронзили небо. Появившись из-за деревьев, они светящимися полосами пронеслись над поляной и исчезли в камышах среди болот. Словно завороженный, Эрик проводил их глазами, и лишь голос вновь заговорившей Рогнеды вывел его из оцепенения.
— О боги, вы откликнулись на мой зов! Один, ты указал путь своим детям! Твои огненные стрелы зовут викингов в поход на Киев! И славные воины, твои послушные сыновья, исполнят твою волю!
Она говорила что-то еще, но Эрик не слушал. Будто притянутый неведомой силой, викинг не мог отвести глаз от лесного родника. Ему казалось, что внутри струящейся у ног воды пробегают огненные сполохи, а ее поверхность клубится. Порой чудилось, что он слышит неведомо откуда звучащие ласковые и мелодичные женские голоса, обращенные только к нему.
— Ярл, что с тобой? — раздался у него над ухом встревоженный голос.
На этот раз голос был резким и грубым и принадлежал одному из пришедших с Эриком варяжских сотников. Ярл от неожиданности вздрогнул, хотел повернуться к товарищу и не смог: тело было словно налито свинцом, а ноги будто приросли к земле и ему не повиновались.
— Ярл, мы возвращаемся в город, — продолжал сотник. — Идешь с нами или остаешься?
— Мы догоним вас, — ответила за Эрика подошедшая к нему Рогнеда.
Опершись на клюку, она дождалась, когда покинут поляну все пришедшие с Эриком дротты и викинги. И едва стихли на тропе шаги, обратилась к погруженному в свои мысли ярлу.
— Все видел и слышал?
— Да. Я видел огненные стрелы Одина, указавшие дорогу войны на полянскую землю. Помню молнию, насквозь пронзившую родник и ушедшую в песок. Я до сих пор слышу исходящие из воды неведомые мне женские голоса. Не знаю, что со мной, но мое тело словно чужое, голова пуста, я сам не свой. Отчего это, Рогнеда?
— Только что ты был рядом с богами и собственными глазами видел уготованную тебе судьбу. Может, твой разум не смог еще постичь это знамение, заставляя содрогаться и цепенеть послушное ей тело. Потому что недолго осталось ходить тебе под небом, отважный викинг. Знай, что дни твои уже сочтены богами…
— Да, я видел игру родниковых струй и слышал голос воды. Но я не знаю и не понимаю языка богов… Я лишь видел и слышал, только ничего не понял. Что пожелали открыть мне боги?
Вещунья отвела взгляд от Эрика.
— Скоро ты сам узнаешь собственную судьбу и поймешь, отчего сейчас так тревожно и страшно твоей душе.
Шагнув к вещунье, Эрик схватил ее за плечи и сильным рывком оторвал от земли. Согнул руки и поднес Рогнеду к своему лицу.
— Старуха, боги открыли тебе мою судьбу, а ты поведаешь ее мне. Какой бы она ни была… Слышишь? Говори, или я вытрясу из тебя душу.
И Эрик встряхнул вещунью с такой силой, что у той затрещали кости. Охнув, Рогнеда побелевшими от ужаса глазами уставилась на варяга.
— Ярл, оставь меня. Я скажу все.
Эрик опустил старуху на землю, и колдунья, подобрав выпавшую из рук клюку, снова сложила на ней ладони.
— Помнишь огненную молнию, пронзившую воду и песчаное ложе источника?
— Конечно. После этого у меня будто что-то оборвалось в груди.
— Ты видел не молнию, ярл, а свою смерть. И огонь богов указал место твоей скорой гибели.
Эрик недоверчиво глянул на вещунью.
— Врешь, старуха.
— Я говорю правду. Ты и хазарин Хозрой — гости Руси, но оба желаете ей зла и крови. И русская земля не хочет больше носить вас на себе. Поэтому вы оба не вернетесь на родину, а навсегда останетесь здесь. Тебя, ярл, поглотит земля, а хазарина — водная бездна. По воле неба вы уже мертвы, и вам нет места среди живых.
Некоторое время Эрик молчал, затем распрямил плечи и, гордо вскинув голову, сказал:
— Я воин, и смерть не страшна мне. Я уже не раз встречался с ней и готов расстаться с жизнью без сожаления… будь то на земле или воде. Но я хотел бы умереть как викинг: в бою и с обнаженным мечом. Скажи, какую смерть уготовили мне боги?
— Ты умрешь как истинный воин — лицом к врагу и с оружием в руках. Но твое тело не увидит погребального костра, а душа не вознесется на небо к предкам.
— Ты лжешь! Если викинг погибает в бою, он умирает как герой. И потому его тело навсегда исчезнет в погребальном огне; это священный долг уцелевших товарищей либо победивших врагов, отдающих дань памяти погибшему храбрецу. Таковы законы всех настоящих воинов, каким бы богам они ни поклонялись. Я не верю твоему гаданью, жалкая старуха! Не желаю больше слушать твое вранье! Прощай…
Круто развернувшись и даже не взглянув на Рогнеду, Эрик быстро зашагал по тропе прочь от родника. Не успели замереть звуки его шагов, как из кустов, обступивших поляну, появились Хозрой и двое слуг с луками в руках. Рабы остановились поодаль, хазарин приблизился к вещунье.
— Видели варяги наши стрелы?
— Они пронеслись над самыми их головами. Я истолковала это как знамение Одина, зовущее викингов в поход на Киев. Сегодня я все сделала так, как ты велел.
— Хорошо. Я позаботился, чтобы ни князь Лют, ни киевский тысяцкий не узнали о гадании, а потому русы не смогли помешать нам, — весело произнес Хозрой. — Надеюсь, ты не вздумала посвятить в нашу тайну Эрика? — подозрительно покосился он на вещунью.
— Зачем? — пожала плечами Рогнеда. — Ярл силен как бык и так же глуп. Хотя он жаден и готов продать за золото собственную душу кому угодно, однако слепо верит в богов и боится их. Так пусть считает, что нe только твое золото, но и воля Одина зовут его на полян.
15
Князь Крук и воевода Бразд были так же спокойны и полны достоинства, как и во время первого разговора с Ольгой. Не сняв шлемов и даже не склонив в знак приветствия голов, они остановились в трех-четырех шагах от кресла, в котором сидела перед шатром великая княгиня.
— Киевская княгиня, ты звала нас, дабы говорить о мире. Мы слушаем, — произнес Крук.
— Под стенами Искоростеня уже пролилось слишком много русской крови, чтобы продолжать ее лить. Свара между полянами и древлянами на руку лишь недругам Руси, которые только и мечтают, как бы ее ослабить. Так неужто станем помогать им в этом? Если древляне готовы вновь признать над собой главенство Киева, стольного града всей Руси, и платить ему дань, как повелось издревле, я согласна забыть о смерти мужа и верну тишину и покой вашей земле.
— Какую дань хочет Киев? — спросил Крук.
— Ту, что была до последнего прихода Игоря на полюдье. Но теперь, князь Крук, собирать и доставлять ее в Киев будешь ты.
— Ты справедлива, великая княгиня. Это все, что желаешь от древлян?
— Нет. Каждую зиму ваши города и веси станут брать на постой и кормление моих воинов. Так будет пять лет, покуда вражда к Киеву не исчезнет из ваших душ.
— Мы примем твоих воинов, великая княгиня. Древлянская земля щедра и не оскудеет от этого.
— И последнее. Каждому искоростеньскому подворью надлежит сегодня до заката солнца прислать мне живую дань: трех голубей и столько же воробьев. Пусть каждый раз потом, глядя на птиц, древляне вспоминают об уплаченной ими полянам пернатой дани. А заодно не забывают, что стол великих киевских князей — глава всей Руси, и древлянская земля должна быть послушна Киеву.
— Живая дань будет в срок А теперь, великая княгиня, скажи, когда и где моя дружина и лучшие люди древлянской земли принесут священную клятву-роту на верность Киеву и тебе?
— Завтра утром посреди этой поляны. Пусть души наших погибших воинов станут свидетелями свершившегося примирения.
— Ты мудра, великая княгиня. Позволь вернуться в град и сообщить древлянам о мире и приступить к сбору пернатой дани?
— Ступай, князь. И да свершится то, из-за чего я позвала тебя, — громко произнесла Ольга.
Всю обратную дорогу Крук и Бразд хранили молчание, и лишь в воротах крепости князь не выдержал.
— Что молчишь, воевода?
— Мне нечего сказать. Кроме одного: я не верю в невесть откуда появившуюся доброту и великодушие княгини Ольги. Слишком много русских воинов осталось навсегда на этой поляне, чтобы киевские воеводы согласились покончить дело миром. А княгиня умна и хорошо понимает, что ей нельзя ссориться с ними, со своей первейшей опорой. Уверен, что вовсе не забота о мире заставила Ольгу встретиться с нами. Здесь кроется нечто иное, княже…
— Но что?
— Не знаю, а потому сжимает душу тревога. За все время разговора Ольга ни разу не посмотрела нам в глаза. Значит, не с чистой совестью звала нас. Не для того пришла киевская княгиня в древлянскую землю, чтобы уйти ни с чем.
— Смутно и мне, воевода, но только недолго пребывать нам в неведении. Если завтра у священного костра Ольга повторит собственные слова о мире, брани конец. Нам осталась всего одна ночь, дабы узнать судьбу.
Бразд невесело усмехнулся.
— Нам осталась целая ночь, княже, — поправил он Крука. — И предчувствие шепчет мне, что это наша последняя ночь.
— Пустое, воевода. Наша дружина всю ночь не сомкнет глаз и будет готова к любой неожиданности. И если киевляне решатся еще на один приступ, они лишь умножат собственные потери…
Едва древляне скрылись в городских воротах, из группы воевод, окружавших кресло Ольги, выступил Свенельд.
— Великая княгиня, ты только что посулила древлянам мир. Я не знаю законов Христа, но Перун не простит нам неотмщенной крови… Ни твоего мужа Игоря, ни сложивших головы при штурме Искоростеня воинов. Никто из русских князей еще не нарушал закона святой мести, негоже и тебе идти наперекор ему.
Ольга понимала, что сейчас прозвучали слова не только Свенельда, его устами говорили все воеводы. Оставив Ольгу, они сгрудились вокруг Свенельда и выжидающе смотрели на княгиню. Лишь Ратибор, посвященный Ольгой во все планы, остался на прежнем месте у кресла и невозмутимо наблюдал за происходящим.
— Да, я вела с древлянами речь о мире, — прозвучал в гнетущей тишине спокойный голос княгини. — Потому что он нужен мне, дабы получить из града птиц. И знайте, что я не забыла ни своего мужа, ни погибших на древлянской земле киевских воинов. Не думайте, что это лишь слова. В память и в отмщение за всех полян, принявших смерть от древлянской руки, обещаю вам этой ночью большой погребальный костер и кровавую тризну…
16
Князь Крук сдержал слово. Солнце только начало садиться, а перед шатром Ольги уже высилась целая гора сплетенных из ивовых прутьев коробок и клеток, в которых сидели принесенные из Искоростеня голуби и воробьи. Движением руки княгиня подозвала к себе древлянского сотника, руководившего доставкой пернатой дани.
— Сегодня я обещала твоему князю принять его клятву-роту на верность Киеву. Скажи, что я передумала. Ибо не мир принесла я на землю убийц моего мужа, а брань и мщение…
Проговорив это, Ольга облегченно вздохнула. С минуты, когда утром она рассталась с князем Круком, на душе у нее скребли кошки. С детства привыкшая к честности и чувству ответственности за каждое свое слово и поступок, она сегодня впервые обманула людей родного языка и крови. Даже уверенность в том, что отец Григорий отпустит ей сей грех, не приносила облегчения. Теперь она сняла тяжесть обмана со своей совести: древляне снова ее враги, она сама сказала им об этом, отказавшись от утренних слов и обещаний…
Едва на поляну опустились сумерки, как от шатра великой княгини начали взмывать в небо сотни птиц и светящимися во тьме точками уноситься в направлении древлянского града. Это были голуби и воробьи, которых Ольга получила как живую дань из Искоростеня. По ее приказу к птичьим лапкам на кожаных ремешках привязывались пучки просмоленной пакли и высушенного на жарком солнце древесного гриба-трутника. Поджигая этот горючий состав, дружинники выпускали птиц на волю, и те, неся огонь, спешили в город.
В течение многих поколений привыкшие жить и кормиться возле человека, гнездиться и искать защиты от пернатых хищников у его жилища, городские голуби и воробьи в преддверии наступающей ночи спешили на ночлег в привычные, обжитые места. Конечно, осторожная птица никогда не опустится с огнем в родное гнездовье. Но другое, не менее сильное чувство — забота о сохранении рода — обязательно погонит птицу к собственным птенцам или своей стае, чтобы с безопасного для сородичей расстояния предупредить их голосами об опасности, которую она несла с собой. И не так уж для осаждающих было важно, какое строение подожжет в Искоростене пущенная с огнем птица: то, где располагалось ее гнездовье либо ночевала стая, или соседнее. Главное — в построенном целиком из дерева городе сразу во многих местах должны были возникнуть очаги пожаров…
И пожары вскоре начались. Вначале столб пламени возник слева, и над угловой сторожевой башней появилось багровое зарево. Затем отсветы огня принялись метаться сразу в нескольких местах, и кровавые блики заслонили полнеба. Искоростень был освещен как днем, его стены из темно-серых стали алыми, и казалось, что некто подсвечивает их изнутри. До великокняжеского шатра доносились частые удары в била, даже здесь был слышен треск рушившихся городских строений и рев пожара.
Ольга поднялась с кресла, повернулась к застывшим возле нее воеводам.
— Утром я обещала вам месть за убитого мужа и тризну по загубленным в этом походе нашим воинам, — торжественно прозвучал ее голос. — И я, вдова и великая княгиня, сдержала слово.— Она вытянула руку, указала на охваченный пламенем Искоростень. — Вот погребальный костер в память моего мужа и наших воинов, а тризну в их честь передаю в ваши руки. Мой сын первым начнет ее.
Из рядов великокняжеской дружины выехали на красавцах-жеребцах юный княжич Святослав и личный дядька воевода Асмус. В руках у княжича было длинное боевое копье, непомерно большое для его детской фигуры.
— Приступай к ратной справе, сын, — промолвила Ольга.
Юный княжич, привстав на стременах, изо всех сил метнул копье в направлении горящего древлянского града. Но тяжесть оружия была еще не для слабых детских рук, и копье, пролетев между конскими ушами, упало в траву у ног скакуна. И тотчас воевода Асмус рванул из ножен меч.
— Братья-други! Ты, верная дружина!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12