но потом появился красивый юноша, двадцати одного года от роду, Абд аль-Рахман III, и за несколько лет, разбив всех своих противников — как христиан, так и мусульман, — сплотил мавританскую Испанию в единую империю, превратив Кордову в крупнейший центр мысли в западном мире.
Проявляя терпимость ко всем религиям, в частности, к христианам и к иудеям, называемым среди арабов «Народ Завета», ибо и те, и другие почитали Ветхий завет, как и сами мусульмане, Абд аль-Рахман радушно принимал ученых отовсюду.
Мусульманские флоты господствовали в Средиземном море; мусульманские армии одерживали победы в Европе, в Африке и в Азии. Мусульманские правители властвовали над обширными землями, южная граница которых лежала далеко за Индом, а северная — за Самаркандом, их владения простирались от атлантических берегов Африки до отдаленнейших просторов Сахары.
Позднее халифом в Кордове стал аль-Хакам — в равной мере книгочей и ученый. Более склонный к познанию, чем к делам правления, он передал значительную часть своей власти первому министру — рабу по имени Джафар аль-Асклаби.
Аль-Хакам собирал со всех концов света труды величайших ученых. Его посланцы тщательно обыскивали библиотеки и книжные базары Багдада, Самарканда, Дамаска, Ташкента, Бухары, Каира, Константинополя, Александрии в поисках книг. Те, которые нельзя было купить, переписывались по их заказу. Было известно, что за одну-единственную рукопись он как-то уплатил тысячу золотых монет.
В Севилью, Толедо и Кордову халиф созвал ученых, дабы они переводили эти сочинения на арабский язык и латынь. Книги из Рима и Карфагена… Иоанн уверил меня, что Карфаген обладал величайшими библиотеками древнего мира и огромными собраниями сведений из своих торговых колоний, основанных во многих странах земных.
Аль-Хакама не стало, но библиотека осталась. В Кордове — так говорил Иоанн — было семьдесят общественных библиотек, не говоря о множестве крупных книжных собраний в частных домах. Любовь к учению имела первостепенное значение, поэт и ученый почитались наравне с военачальником и государственным мужем. Но эти последние почитались лишь в том случае, если сами были одновременно поэтами и учеными.
Абд аль-Мумин, однако, был свирепым воином и с подозрением относился ко всем книгам, кроме Корана.
— Он разрушил Кадисского Идола, — сказал Иоанн. — Ты мог видеть в гавани его развалины.
Никто не знал, откуда появилось это огромное изваяние. На пьедестале, уставленном на нескольких рядах колонн высотой сто восемьдесят футов, возвышалась гигантская бронзовая фигура человека. В правой руке, простертой к Гибралтарскому проливу, Идол держал ключ. Статуя была покрыта золотом, и блеск её видели на большом расстоянии с любого корабля, приближающегося к Кадису со стороны Атлантического океана.
Кадисский Идол — таким именем называли его арабы — существовал с незапамятных времен; может быть, он остался ещё от финикийцев. Говорят, именно финикийцы основали Кадис в 1100 году до Рождества Христова. Но что известно об их предшественниках — древних иберах? Несмотря на ненависть правоверных мусульман к идолам всякого рода — ибо Коран запрещает изображать человеческое тело, — гигантская статуя пережила почти пять столетий мусульманского владычества. Римляне и готы оставили её нетронутой, хоть и считалось, что она отлита из чистого золота; а викинги старались избегать этого города, страшась могущества колосса. Но вот в 1145 году он был разрушен Абд аль-Мумином. Тогда и обнаружилось, что идол был не золотой, а бронзовый.
— Кто же мог построить его? — поинтересовался я.
— Это неведомо никому, — заверил меня Иоанн, — известно лишь, что статуя была очень древняя. Кое-кто говорит, что её создали финикийцы, но они пришли туда ради торговли и не имели никаких причин тратить столь огромные средства в городке, ничем не отличающемся от любой прибрежной деревушки… Другие считают, что колосс был построен древними иберами, которые, говорят, имели высокую цивилизацию и изящную литературу. Изваяние держало ключ… Какой замок ожидал этого гигантского ключа? Рука была простерта к пустынному морю… Куда? Может, когда-нибудь ныряльщики спустятся под воду и найдут разгадку тайны у подножия идола. А до тех пор мы ничего не узнаем…
— А есть ли в Кордове записи, — спросил я, — о войнах и сражениях? Я хочу найти сведения о смерти отца… если он действительно мертв.
— Письменные свидетельства?.. Сомневаюсь. Он — корсар, а таких было множество… Погибают многие, и доблести их остаются неведомыми навеки…
* * *
На следующий день, путешествуя уже в одиночку, я пересек Гвадалквивир по старинному каменному мосту, построенному ещё римлянами. Справа возвышалась Большая Мечеть — одна из крупнейших святынь мусульманского мира. «Осмотри её, — советовал мне Иоанн, — восхитительное зрелище!»
Базары и улицы кишели людьми всех рас и цветов кожи. Диковинные картины представлялись моим глазам; диковинные запахи раздражали мое обоняние; диковинные женщины ходили по шумным улицам, укрытые чадрой или с открытыми лицами, женщины с колышущимися бедрами и темными, выразительными глазами. Хоть я и был весь в пыли и устал от долгого пути, выражение их глаз говорило мне, что они находят меня не безобразным, — я приободрился и выпрямился в седле. Какому мужчине не по душе женское внимание?
Налево от меня открылся поворот на узкую улицу, тенистую и прохладную. Повернув коня, я пустил его шагом к этому приюту тишины, прочь от галдящей толпы. И сразу же шум и суматоха остались позади; но я совершенно не представлял себе, куда может привести меня эта улочка.
Дальше за поворотом начиналась другая улица, уходящая в лабиринт строений, но прямо передо мной были раскрытые ворота, конюшня, где кормили лошадей, а за ней виднелись деревья, зеленая лужайка и фонтан. Слева в отдалении стояла колоннада с грациозными мавританскими арками.
Не задумываясь, пустил я туда лошадь и, проехав через ворота, натянул поводья; стук подкованных копыт эхом отдался в каменных стенах. На минуту я остановился, упиваясь прохладой и красотой.
Мой взгляд привлекло какое-то движение. Под аркадой показался высокий старик.
— Мир и покой здесь у тебя, — сказал я.
— Разве юность ценит покой? — мягко спросил он, подходя ко мне. — Я полагал, что молодость стремится только к движению, к действию.
— Есть время для мира и время для войны. Перенестись с жарких равнин Андалусии в твой двор — все равно, что попасть в рай. Прости, что потревожил тебя, — я поклонился. — Да не уменьшится никогда твоя тень.
— Издалека ли ты прибыл?
— Из Кадиса. А до этого — с моря.
— Как ты попал сюда?
— Улица привлекла меня, твои ворота были открыты, я услышал звук плещущей воды и аромат садов. Если ты путешествовал, то знаешь, сколь желанны такие звуки.
— Зачем ты приехал в Кордову?
— Учиться. Я очень молод и не очень мудр — куда же ещё мне идти, если не в Кордову?
— Тебе недостаточно меча?
— Меча никогда не бывает достаточно. Разум — тоже оружие, но, как и меч, его следует оттачивать и держать острым.
— А почему ты хочешь учиться? Ты жаждешь достичь власти? Богатства?
— Я не знаю, чего возжажду завтра. Сегодня же я ищу только знания. Разум мой задает вопросы, на которые у меня нет ответов, и в груди моей поселяется тоска. Я хочу услышать, о чем думают мудрые люди и во что верят в других землях, далеко отсюда. Я стремлюсь открыть темные и пустынные улицы моего разума свету нового солнца и населить их мыслями.
— Прошу тебя, сойди с коня. Мой дом — твой дом.
Хозяин был стар, но красив, с гордой осанкой, в поношенном, но дорогом платье. Когда я стал было снимать с коня уздечку и седло, он покачал головой:
— О нем позаботится раб, и незамедлительно. Прошу тебя, входи.
Он провел меня по галерее в небольшую комнату с коврами, подушками и низеньким столиком. В алькове была устроена купальня с ванной, куда лилась вода.
— Освежись, а после поговорим.
Оставшись один в затененной комнате, я разделся и помылся, вытряхнул пыль из одежды. Оделся и, уже пристегивая скимитар, услышал, как поет девушка — красивый, сладкозвучный, часто повторяющийся припев. Я остановился и прислушался.
Вот это… это и составляет жизнь: миг спокойствия, струя, льющаяся в чашу фонтана, девичий голос… миг схваченной красоты. Кто истинно мудр, тот никогда не позволит такому мгновению ускользнуть.
Кто она? Поет ли она от любви или от тоски по ней?
Совершенно неважно, знаю ли я её, ибо она — это романтическая любовь, а любовь так часто таится в саду, за стеной, на сумеречной улице…
Открыв дверь, я вышел в галерею; за колоннадой солнце освещало сад, где росли гибискусы, розы и жасмин. Я немного постоял, давая схлынуть остаткам напряжения.
Ворота, впустившие меня сюда, были теперь закрыты и заперты изнутри на засов.
Глава 10
За пловом мой хозяин объяснил, что его зовут Ибн Тувайс и что он араб из Курайш — племени Пророка. Когда-то был и солдатом, и чиновником халифа.
— Я знал многих франков, а одно время был пленником в Палермо.
— Отец часто рассказывал мне об этом месте.
— Он умер?
— Так мне сказали; однако, возможно, человек лгал либо ошибался.
Как часто всякие истории рассказываются лишь для того, чтобы придать значительности рассказчику! Сплошь и рядом люди уверяют, что своими глазами видели то, о чем на самом деле только слышали…
— Что ты собираешься делать?
— Остаться здесь, учиться, познавать, прислушиваться к новостям. Недаром же сказано, что все новости стекаются в Кордову.
— Мой кров да будет твоим. Нет у меня сына, и «кисмет» — судьба — по доброте своей привела тебя ко мне. Ну, а кроме того, я не лишен источников сведений. Я постараюсь узнать о твоем отце. Его имя хорошо известно среди мореходов, и о нем наверняка станут говорить.
— Ты должен простить меня. Я не смогу разделить с тобой кров, если мне не будет дозволено платить за него. Таков обычай моего народа.
Тувайс поклонился:
— Когда-то я воспринял бы это как оскорбление, но сейчас… я человек бедный. Ты видишь дом благосостояния, и оно было у меня при старых халифах, берберы же не предоставили мне места. Твое общество будет приятно мне, ибо в молодости я много беседовал с учеными Багдада и Дамаска. Более того, у меня есть и немного книг, и некоторые из них очень хорошие… очень редкие.
Он поднялся:
— Хочешь послушать совет старого человека? Говори мало, слушай много. Есть в Кордове красота, есть и мудрость, но есть в ней и кровь.
В эту ночь я, пока не уснул, читал «Хронологию древних народов» аль-Бируни, а также кое-что из «Альмагеста» Птолемея.
Мои мысли обратились к Азизе. Где она? Благополучна ли? Находится ли среди своих друзей? Ее красота осталась для меня незабываемым воспоминанием.
* * *
В последующие дни я читал, бродил по улицам, изучая город, и прислушивался к разговорной речи, пополняя знание арабского языка и учась немного берберскому.
Прошло уже более четырехсот лет с тех пор, как мавры завоевали Испанию. Их вторжение во Францию было отражено Карлом Мартелломnote 7.
Вконец разложившаяся, насквозь прогнившая империя вестготов рухнула при первом же натиске небольшого отряда мусульман под предводительством старого солдата Тарика. Вестготская империя представляла собой смешение народов и языков, многие из которых были наследством от прошлых времен. В ней оставили свой след иберы, финикийцы и многие другие. Финикийцы были семитским народом, расселившимся вдоль побережья, они открывали торговые предприятия и посылали корабли в Атлантику. Их суда и корабли из Карфагена, бывшего когда-то финикийской колонией, огибали Африку, ходили на Скиллийские острова за оловом, достигали берегов Бретани и проникали в Северное море. Поскольку каждый мореход ревниво хранил тайну происхождения своих товаров — природных материалов и изделий рук человеческих, мы, вероятно, никогда не узнаем истинных пределов их путешествий.
Греки, римляне, вандалы, готы — все вторгались в Испанию и все проложили здесь свой след. Вторгающиеся армии прежде, как и теперь, оставляли за собой вспышку повальных беременностей, навсегда разрушая миф о чистоте расы.
Я никогда не уставал бродить по улицам, одна из которых, как в свое время поведал мне солдат Дубан, имела в длину десять миль и вся, из конца в конец, освещалась по ночам. Берега Гвадалквивира были окаймлены рядами домов из мрамора вперемежку с мечетями и садами. Вода подавалась в город по свинцовым трубам, так что на каждом шагу встречались фонтаны, цветы, деревья и виноградники.
Говорили, что в Кордове пятьдесят тысяч роскошных жилищ и столько же более скромных. Верующие молились в семистах мечетях и омывали тела в девятистах общественных банях. И это в то время, когда христианство запрещало купанье как языческий обычай, когда монахи и монашки хвастались нечистостью своего тела как свидетельством святости. Одна из монахинь того времени похвалялась, что за шестьдесят лет своей жизни ни разу не мыла никакую часть тела, за исключением кончиков пальцев перед обедней.
В городе были тысячи мастерских; целые улицы занимали ремесленники, работавшие по металлу, коже и шелку; рассказывали, что в Кордове трудится сто тридцать тысяч ткачей, изготовляющих шелковые и шерстяные ткани.
В одной из боковых улочек я нашел худощавого, свирепого араба, который преподавал искусство обращения со скимитаром и кинжалом, и каждый день ходил к нему упражняться. Долгие часы на весле, а также детство, заполненное бегом, борьбой и лазаньем по скалам, дали мне необыкновенную силу и ловкость. Мой учитель порекомендовал мне ещё одного — борца из Индии, громадного роста, великолепного мастера и знатока в своем деле, теперь уже, правда, постаревшего. Он бегло говорил по-арабски, и в промежутках между схватками мы много беседовали о его родной земле и о тех странах, что отделяют её от Европы.
Я был черноволос, как любой араб; волосы мои вились, а кожа была лишь немного светлее, чем у большинства из них. Теперь я отрастил черные усы и мог легко сойти за араба или бербера. При моем росте да в моем новом платье я привлекал внимание людей на улицах, где проводил много времени, изучая городские нравы, прислушиваясь к торгу купцов и покупателей, сплетням, спорам и ссорам.
Среди прочего я узнал, что никто не может добиться сколько-нибудь заметного положения, если не владеет искусством поэтической импровизации; вообще поэзия всякого рода высоко ценилась как простонародьем, так и людьми, задающими тон в блестящей интеллектуальной и художественной жизни, которой славилась Кордова.
Я пока ещё не выбрал для себя школу, но каждый вечер читал, пока сон не одолевал меня, творения аль-Фараби или Аристотеля, и многому научился. Не имея знакомых, я часто сиживал в одиночестве в одной из кофеен, которых становилось все больше в городах мусульманской Испании.
Вначале, когда кофе только что стал известен, его прессовали в лепешки и продавали как лакомство; потом из него стали приготовлять настой и пить. Утверждали, что он возбуждает мозг и способствует размышлению. Кофейни стали излюбленным местом мыслителей и поэтов.
Кофе происходил из Африки, но вскоре пересек Красное море и распространился в Аравии. Ибн Тувайс, с которым мы беседовали долгими часами, был другом одного ученого человека, который рассказывал ему о старых временах, когда из египетских портов на Красном море, например, из Миос-Ормуса или Береники, каждый день уходили корабли к далеким городам Индии, Тапробана, или же Цейлона, и Китая. Эти суда часто возвращались с грузом чая, и он тоже полюбился многим. Неизвестный в христианской Европе, маврами он употреблялся сначала в лечебных целях, а потом его стали пить просто ради удовольствия.
Ни один из этих напитков не был известен во франкских землях, однако я, сидя в кофейнях, по временам пил и то, и другое, покручивая усы, и всем слухом своим поглощал более опьяняющий напиток — вино разума, этот сладкий и горький сок, добываемый из лозы мысли и древа человеческого опыта.
В то время кадиnote 8 в Кордове был Аверроэс, один из великих мыслителей ислама. Жил здесь раньше Маймонид, еврей и великий ученый, который и сейчас время от времени наезжал в Кордову, — по крайней мере, так говорили.
В чайных и кофейных домах постоянно беседовали и спорили, туда захаживали персы из Джунди-Шапура, греки из Александрии, сирийцы из Алеппо вперемежку с арабами из Дамаска и Багдада.
В одну из кофеен, где я часто бывал, иногда заходил Абуль-Касим Халаф, известный франкам под именем Альбукасиса, знаменитый хирург, впрочем, ещё более прославленный как поэт и мудрец. Его другом был знаток растений Ибн Бейтар; и многие часы просиживал я — спиной к ним, но жадно впитывая каждое их слово. Так пополнялось мое образование, а заодно и знание арабского языка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Проявляя терпимость ко всем религиям, в частности, к христианам и к иудеям, называемым среди арабов «Народ Завета», ибо и те, и другие почитали Ветхий завет, как и сами мусульмане, Абд аль-Рахман радушно принимал ученых отовсюду.
Мусульманские флоты господствовали в Средиземном море; мусульманские армии одерживали победы в Европе, в Африке и в Азии. Мусульманские правители властвовали над обширными землями, южная граница которых лежала далеко за Индом, а северная — за Самаркандом, их владения простирались от атлантических берегов Африки до отдаленнейших просторов Сахары.
Позднее халифом в Кордове стал аль-Хакам — в равной мере книгочей и ученый. Более склонный к познанию, чем к делам правления, он передал значительную часть своей власти первому министру — рабу по имени Джафар аль-Асклаби.
Аль-Хакам собирал со всех концов света труды величайших ученых. Его посланцы тщательно обыскивали библиотеки и книжные базары Багдада, Самарканда, Дамаска, Ташкента, Бухары, Каира, Константинополя, Александрии в поисках книг. Те, которые нельзя было купить, переписывались по их заказу. Было известно, что за одну-единственную рукопись он как-то уплатил тысячу золотых монет.
В Севилью, Толедо и Кордову халиф созвал ученых, дабы они переводили эти сочинения на арабский язык и латынь. Книги из Рима и Карфагена… Иоанн уверил меня, что Карфаген обладал величайшими библиотеками древнего мира и огромными собраниями сведений из своих торговых колоний, основанных во многих странах земных.
Аль-Хакама не стало, но библиотека осталась. В Кордове — так говорил Иоанн — было семьдесят общественных библиотек, не говоря о множестве крупных книжных собраний в частных домах. Любовь к учению имела первостепенное значение, поэт и ученый почитались наравне с военачальником и государственным мужем. Но эти последние почитались лишь в том случае, если сами были одновременно поэтами и учеными.
Абд аль-Мумин, однако, был свирепым воином и с подозрением относился ко всем книгам, кроме Корана.
— Он разрушил Кадисского Идола, — сказал Иоанн. — Ты мог видеть в гавани его развалины.
Никто не знал, откуда появилось это огромное изваяние. На пьедестале, уставленном на нескольких рядах колонн высотой сто восемьдесят футов, возвышалась гигантская бронзовая фигура человека. В правой руке, простертой к Гибралтарскому проливу, Идол держал ключ. Статуя была покрыта золотом, и блеск её видели на большом расстоянии с любого корабля, приближающегося к Кадису со стороны Атлантического океана.
Кадисский Идол — таким именем называли его арабы — существовал с незапамятных времен; может быть, он остался ещё от финикийцев. Говорят, именно финикийцы основали Кадис в 1100 году до Рождества Христова. Но что известно об их предшественниках — древних иберах? Несмотря на ненависть правоверных мусульман к идолам всякого рода — ибо Коран запрещает изображать человеческое тело, — гигантская статуя пережила почти пять столетий мусульманского владычества. Римляне и готы оставили её нетронутой, хоть и считалось, что она отлита из чистого золота; а викинги старались избегать этого города, страшась могущества колосса. Но вот в 1145 году он был разрушен Абд аль-Мумином. Тогда и обнаружилось, что идол был не золотой, а бронзовый.
— Кто же мог построить его? — поинтересовался я.
— Это неведомо никому, — заверил меня Иоанн, — известно лишь, что статуя была очень древняя. Кое-кто говорит, что её создали финикийцы, но они пришли туда ради торговли и не имели никаких причин тратить столь огромные средства в городке, ничем не отличающемся от любой прибрежной деревушки… Другие считают, что колосс был построен древними иберами, которые, говорят, имели высокую цивилизацию и изящную литературу. Изваяние держало ключ… Какой замок ожидал этого гигантского ключа? Рука была простерта к пустынному морю… Куда? Может, когда-нибудь ныряльщики спустятся под воду и найдут разгадку тайны у подножия идола. А до тех пор мы ничего не узнаем…
— А есть ли в Кордове записи, — спросил я, — о войнах и сражениях? Я хочу найти сведения о смерти отца… если он действительно мертв.
— Письменные свидетельства?.. Сомневаюсь. Он — корсар, а таких было множество… Погибают многие, и доблести их остаются неведомыми навеки…
* * *
На следующий день, путешествуя уже в одиночку, я пересек Гвадалквивир по старинному каменному мосту, построенному ещё римлянами. Справа возвышалась Большая Мечеть — одна из крупнейших святынь мусульманского мира. «Осмотри её, — советовал мне Иоанн, — восхитительное зрелище!»
Базары и улицы кишели людьми всех рас и цветов кожи. Диковинные картины представлялись моим глазам; диковинные запахи раздражали мое обоняние; диковинные женщины ходили по шумным улицам, укрытые чадрой или с открытыми лицами, женщины с колышущимися бедрами и темными, выразительными глазами. Хоть я и был весь в пыли и устал от долгого пути, выражение их глаз говорило мне, что они находят меня не безобразным, — я приободрился и выпрямился в седле. Какому мужчине не по душе женское внимание?
Налево от меня открылся поворот на узкую улицу, тенистую и прохладную. Повернув коня, я пустил его шагом к этому приюту тишины, прочь от галдящей толпы. И сразу же шум и суматоха остались позади; но я совершенно не представлял себе, куда может привести меня эта улочка.
Дальше за поворотом начиналась другая улица, уходящая в лабиринт строений, но прямо передо мной были раскрытые ворота, конюшня, где кормили лошадей, а за ней виднелись деревья, зеленая лужайка и фонтан. Слева в отдалении стояла колоннада с грациозными мавританскими арками.
Не задумываясь, пустил я туда лошадь и, проехав через ворота, натянул поводья; стук подкованных копыт эхом отдался в каменных стенах. На минуту я остановился, упиваясь прохладой и красотой.
Мой взгляд привлекло какое-то движение. Под аркадой показался высокий старик.
— Мир и покой здесь у тебя, — сказал я.
— Разве юность ценит покой? — мягко спросил он, подходя ко мне. — Я полагал, что молодость стремится только к движению, к действию.
— Есть время для мира и время для войны. Перенестись с жарких равнин Андалусии в твой двор — все равно, что попасть в рай. Прости, что потревожил тебя, — я поклонился. — Да не уменьшится никогда твоя тень.
— Издалека ли ты прибыл?
— Из Кадиса. А до этого — с моря.
— Как ты попал сюда?
— Улица привлекла меня, твои ворота были открыты, я услышал звук плещущей воды и аромат садов. Если ты путешествовал, то знаешь, сколь желанны такие звуки.
— Зачем ты приехал в Кордову?
— Учиться. Я очень молод и не очень мудр — куда же ещё мне идти, если не в Кордову?
— Тебе недостаточно меча?
— Меча никогда не бывает достаточно. Разум — тоже оружие, но, как и меч, его следует оттачивать и держать острым.
— А почему ты хочешь учиться? Ты жаждешь достичь власти? Богатства?
— Я не знаю, чего возжажду завтра. Сегодня же я ищу только знания. Разум мой задает вопросы, на которые у меня нет ответов, и в груди моей поселяется тоска. Я хочу услышать, о чем думают мудрые люди и во что верят в других землях, далеко отсюда. Я стремлюсь открыть темные и пустынные улицы моего разума свету нового солнца и населить их мыслями.
— Прошу тебя, сойди с коня. Мой дом — твой дом.
Хозяин был стар, но красив, с гордой осанкой, в поношенном, но дорогом платье. Когда я стал было снимать с коня уздечку и седло, он покачал головой:
— О нем позаботится раб, и незамедлительно. Прошу тебя, входи.
Он провел меня по галерее в небольшую комнату с коврами, подушками и низеньким столиком. В алькове была устроена купальня с ванной, куда лилась вода.
— Освежись, а после поговорим.
Оставшись один в затененной комнате, я разделся и помылся, вытряхнул пыль из одежды. Оделся и, уже пристегивая скимитар, услышал, как поет девушка — красивый, сладкозвучный, часто повторяющийся припев. Я остановился и прислушался.
Вот это… это и составляет жизнь: миг спокойствия, струя, льющаяся в чашу фонтана, девичий голос… миг схваченной красоты. Кто истинно мудр, тот никогда не позволит такому мгновению ускользнуть.
Кто она? Поет ли она от любви или от тоски по ней?
Совершенно неважно, знаю ли я её, ибо она — это романтическая любовь, а любовь так часто таится в саду, за стеной, на сумеречной улице…
Открыв дверь, я вышел в галерею; за колоннадой солнце освещало сад, где росли гибискусы, розы и жасмин. Я немного постоял, давая схлынуть остаткам напряжения.
Ворота, впустившие меня сюда, были теперь закрыты и заперты изнутри на засов.
Глава 10
За пловом мой хозяин объяснил, что его зовут Ибн Тувайс и что он араб из Курайш — племени Пророка. Когда-то был и солдатом, и чиновником халифа.
— Я знал многих франков, а одно время был пленником в Палермо.
— Отец часто рассказывал мне об этом месте.
— Он умер?
— Так мне сказали; однако, возможно, человек лгал либо ошибался.
Как часто всякие истории рассказываются лишь для того, чтобы придать значительности рассказчику! Сплошь и рядом люди уверяют, что своими глазами видели то, о чем на самом деле только слышали…
— Что ты собираешься делать?
— Остаться здесь, учиться, познавать, прислушиваться к новостям. Недаром же сказано, что все новости стекаются в Кордову.
— Мой кров да будет твоим. Нет у меня сына, и «кисмет» — судьба — по доброте своей привела тебя ко мне. Ну, а кроме того, я не лишен источников сведений. Я постараюсь узнать о твоем отце. Его имя хорошо известно среди мореходов, и о нем наверняка станут говорить.
— Ты должен простить меня. Я не смогу разделить с тобой кров, если мне не будет дозволено платить за него. Таков обычай моего народа.
Тувайс поклонился:
— Когда-то я воспринял бы это как оскорбление, но сейчас… я человек бедный. Ты видишь дом благосостояния, и оно было у меня при старых халифах, берберы же не предоставили мне места. Твое общество будет приятно мне, ибо в молодости я много беседовал с учеными Багдада и Дамаска. Более того, у меня есть и немного книг, и некоторые из них очень хорошие… очень редкие.
Он поднялся:
— Хочешь послушать совет старого человека? Говори мало, слушай много. Есть в Кордове красота, есть и мудрость, но есть в ней и кровь.
В эту ночь я, пока не уснул, читал «Хронологию древних народов» аль-Бируни, а также кое-что из «Альмагеста» Птолемея.
Мои мысли обратились к Азизе. Где она? Благополучна ли? Находится ли среди своих друзей? Ее красота осталась для меня незабываемым воспоминанием.
* * *
В последующие дни я читал, бродил по улицам, изучая город, и прислушивался к разговорной речи, пополняя знание арабского языка и учась немного берберскому.
Прошло уже более четырехсот лет с тех пор, как мавры завоевали Испанию. Их вторжение во Францию было отражено Карлом Мартелломnote 7.
Вконец разложившаяся, насквозь прогнившая империя вестготов рухнула при первом же натиске небольшого отряда мусульман под предводительством старого солдата Тарика. Вестготская империя представляла собой смешение народов и языков, многие из которых были наследством от прошлых времен. В ней оставили свой след иберы, финикийцы и многие другие. Финикийцы были семитским народом, расселившимся вдоль побережья, они открывали торговые предприятия и посылали корабли в Атлантику. Их суда и корабли из Карфагена, бывшего когда-то финикийской колонией, огибали Африку, ходили на Скиллийские острова за оловом, достигали берегов Бретани и проникали в Северное море. Поскольку каждый мореход ревниво хранил тайну происхождения своих товаров — природных материалов и изделий рук человеческих, мы, вероятно, никогда не узнаем истинных пределов их путешествий.
Греки, римляне, вандалы, готы — все вторгались в Испанию и все проложили здесь свой след. Вторгающиеся армии прежде, как и теперь, оставляли за собой вспышку повальных беременностей, навсегда разрушая миф о чистоте расы.
Я никогда не уставал бродить по улицам, одна из которых, как в свое время поведал мне солдат Дубан, имела в длину десять миль и вся, из конца в конец, освещалась по ночам. Берега Гвадалквивира были окаймлены рядами домов из мрамора вперемежку с мечетями и садами. Вода подавалась в город по свинцовым трубам, так что на каждом шагу встречались фонтаны, цветы, деревья и виноградники.
Говорили, что в Кордове пятьдесят тысяч роскошных жилищ и столько же более скромных. Верующие молились в семистах мечетях и омывали тела в девятистах общественных банях. И это в то время, когда христианство запрещало купанье как языческий обычай, когда монахи и монашки хвастались нечистостью своего тела как свидетельством святости. Одна из монахинь того времени похвалялась, что за шестьдесят лет своей жизни ни разу не мыла никакую часть тела, за исключением кончиков пальцев перед обедней.
В городе были тысячи мастерских; целые улицы занимали ремесленники, работавшие по металлу, коже и шелку; рассказывали, что в Кордове трудится сто тридцать тысяч ткачей, изготовляющих шелковые и шерстяные ткани.
В одной из боковых улочек я нашел худощавого, свирепого араба, который преподавал искусство обращения со скимитаром и кинжалом, и каждый день ходил к нему упражняться. Долгие часы на весле, а также детство, заполненное бегом, борьбой и лазаньем по скалам, дали мне необыкновенную силу и ловкость. Мой учитель порекомендовал мне ещё одного — борца из Индии, громадного роста, великолепного мастера и знатока в своем деле, теперь уже, правда, постаревшего. Он бегло говорил по-арабски, и в промежутках между схватками мы много беседовали о его родной земле и о тех странах, что отделяют её от Европы.
Я был черноволос, как любой араб; волосы мои вились, а кожа была лишь немного светлее, чем у большинства из них. Теперь я отрастил черные усы и мог легко сойти за араба или бербера. При моем росте да в моем новом платье я привлекал внимание людей на улицах, где проводил много времени, изучая городские нравы, прислушиваясь к торгу купцов и покупателей, сплетням, спорам и ссорам.
Среди прочего я узнал, что никто не может добиться сколько-нибудь заметного положения, если не владеет искусством поэтической импровизации; вообще поэзия всякого рода высоко ценилась как простонародьем, так и людьми, задающими тон в блестящей интеллектуальной и художественной жизни, которой славилась Кордова.
Я пока ещё не выбрал для себя школу, но каждый вечер читал, пока сон не одолевал меня, творения аль-Фараби или Аристотеля, и многому научился. Не имея знакомых, я часто сиживал в одиночестве в одной из кофеен, которых становилось все больше в городах мусульманской Испании.
Вначале, когда кофе только что стал известен, его прессовали в лепешки и продавали как лакомство; потом из него стали приготовлять настой и пить. Утверждали, что он возбуждает мозг и способствует размышлению. Кофейни стали излюбленным местом мыслителей и поэтов.
Кофе происходил из Африки, но вскоре пересек Красное море и распространился в Аравии. Ибн Тувайс, с которым мы беседовали долгими часами, был другом одного ученого человека, который рассказывал ему о старых временах, когда из египетских портов на Красном море, например, из Миос-Ормуса или Береники, каждый день уходили корабли к далеким городам Индии, Тапробана, или же Цейлона, и Китая. Эти суда часто возвращались с грузом чая, и он тоже полюбился многим. Неизвестный в христианской Европе, маврами он употреблялся сначала в лечебных целях, а потом его стали пить просто ради удовольствия.
Ни один из этих напитков не был известен во франкских землях, однако я, сидя в кофейнях, по временам пил и то, и другое, покручивая усы, и всем слухом своим поглощал более опьяняющий напиток — вино разума, этот сладкий и горький сок, добываемый из лозы мысли и древа человеческого опыта.
В то время кадиnote 8 в Кордове был Аверроэс, один из великих мыслителей ислама. Жил здесь раньше Маймонид, еврей и великий ученый, который и сейчас время от времени наезжал в Кордову, — по крайней мере, так говорили.
В чайных и кофейных домах постоянно беседовали и спорили, туда захаживали персы из Джунди-Шапура, греки из Александрии, сирийцы из Алеппо вперемежку с арабами из Дамаска и Багдада.
В одну из кофеен, где я часто бывал, иногда заходил Абуль-Касим Халаф, известный франкам под именем Альбукасиса, знаменитый хирург, впрочем, ещё более прославленный как поэт и мудрец. Его другом был знаток растений Ибн Бейтар; и многие часы просиживал я — спиной к ним, но жадно впитывая каждое их слово. Так пополнялось мое образование, а заодно и знание арабского языка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52