— Ты что замыслил? — Отец наблюдал за каждым моим движением. — Вроде бы ты знаешь, что делаешь…
— Пустая надежда. Эту штуку я знаю из одной старинной книги. Ее с успехом использовали в Катае.
— Они народ умелый. Я знавал людей из Катая.
Странно, но говорить нам было не о чем. Между нами ощущалась какая-то странная напряженность. Почему это говорить с чужим гораздо легче, чем с человеком из своей же семьи?
Отец в конце концов заснул, я же не спал. Скоро нас начнут искать, а этой ночью Хатиб — если он ещё жив и на свободе — придет на луг у реки Шах-руд. Мы должны оказаться там и встретиться с ним.
День пришел на землю, закрытую облаками. Вершины терялись в серой вате вздымающихся туч. В этот день в Долине Ассасинов не пели птицы.
Сколько времени пройдет, пока они нас найдут?
Отец спал, его мощные мускулы расслабились, и сильное, костистое лицо смягчилось в покое сна.
Он выглядел старше, чем я ожидал, и на плечах у него виднелись свежие шрамы от ожогов — словно его прижигали каленым железом. Без сомнения, дело рук Махмуда.
Махмуд? А он-то где? В горячке боя он, должно быть, улизнул. Бежал ли он из Аламута? Или стал теперь хозяином крепости? Те, кто ворвались и напали на его стражу, по-видимому, были воины Синана.
Угрюмо ворчал гром, предупреждая, что буря ещё не миновала. Странно зелеными выглядели деревья сада в неверном сером свете.
Оглядывая кучи труб и разного строительного материала, за которыми мы залегли, я со своего места видел гранатовые деревья и грецкие орехи. Били фонтаны; неужели в каких-то из них действительно течет молоко и вино?
Долина была длиннее, чем можно было ожидать, и искусно скрыта среди гор. Зная кое-что о горах, я понял, что сверху долину нельзя увидеть, ибо скальные стены выступали над ней так, что если кто-либо попытается спуститься ниже, чтобы заглянуть за эти стены, то неминуемо свалится. А сверху наблюдатель мог увидеть только противоположную сторону ущелья, но вниз заглянуть не мог никак.
Выскользнув из нашего убежища, я сорвал несколько груш с ближайших деревьев — не твердых диких груш, а крупных, роскошных плодов величиной с добрых два кулака.
Однако, судя по всему, что я видел, мы находились в западне. Я не мог представить себе иного пути отсюда, кроме как обратно, через крепость Аламут.
Глава 55
Был пасмурный, хмурый день. Много раз рисовал я в своем воображении Долину Ассасинов, и всегда она виделась мне в солнечном сиянии и прозрачных тенях деревьев.
За крышей беседки я заметил дворец, белый и красивый, несмотря на серость дня. Я жевал грушу и обдумывал наше положение, не сулящее ничего хорошего.
Возвращение через крепость — безумие, но иного выхода я не видел.
Дождь ограничивает движение по саду, и в этом его уголке, где должен строиться новый дворец, вряд ли кто-нибудь появится. Сколько ещё времени пройдет, пока они заподозрят, что мы ушли через акведук?
Это был маловероятный путь, и я подозреваю, что отцу пришлось трудновато, когда он исследовал его. Возможно даже, что современные властители замка ничего не знают об акведуке. Несомненно, ему уже не одна сотня лет.
Так или иначе, но до конца дня нам нужно наметить способ бегства; мы должны быть готовы двинуться, когда опустится темнота. А до тех пор надо, чтобы нас не нашли.
На мои куски труб, начиненные порошком, полагаться не следует. Мне они знакомы только по описанию, а не по опыту; а я сделался убежденным приверженцем арабского метода проб и ошибок.
Рассматривая видимую мне часть горы, я подумал, что по ней, скорее всего, выбраться не удастся. И сам я не испытывал ни малейшего желания повторять свой побег из испанского замка, и отца не хотел подвергать такому тяжкому испытанию.
Один раз я услышал смех. Веселый смех молодой женщины или девицы; слышал я и музыку. Несомненно, эти звуки доносились из какого-нибудь окна. Кто станет в такую погоду играть и веселиться в саду?
Я ждал, дрожа, не смея развести костер из опасения, что кого-нибудь привлечет запах дыма. Отец мой спал; без сомнения, сон был ему необходим. Лишь к середине дня он открыл глаза; переход от сна к бодрствованию был мгновенным.
Я шепотом объяснил ему положение, а потом он начал вводить меня в курс дела. Он работал в Долине только под плетью надзирателя, однако заприметил различные строения.
— В горе пробит ещё один акведук, в котором есть внутренние ступени, под водой, но в такой дождь он, наверное, полон воды, и поток слишком силен. Он весь закрыт, и я не представляю, где он выходит на поверхность.
Пока мы жевали груши и доедали остатки чапати с кусочками мяса, я обдумывал ситуацию.
Представим себе, что я — Хасан ибн аль-Саббах. Предположим, что я, первый из ассасинов, взял крепость Аламут. Кто бы её ни построил — а построена она была примерно в 83О году нашей эры, — он наверняка захотел бы оставить себе путь для бегства. Любой, кто запирается в крепости, должен считаться с возможностью, что эту крепость возьмут. И что тогда? Очевидно, бегство через потайной ход; а с потайными ходами я уже кое-какое знакомство имею.
Такой ход должен быть легкодоступен, и у него должен быть не один вход, а несколько — на случай, если беглец отрезан от других частей крепости. Определенно, должен быть путь к бегству и из Долины Ассасинов.
Здесь возникла та же задача, что и в Замке Отмана когда-то давно. Любой ход должен иметь какое-то место, из которого беглец может выйти незаметно.
Где Махмуд? Этого человека я боялся. Слабый может стать страшным, когда хочет казаться сильным, а он был именно таким человеком, полным черной мстительности и ничего не забывающим. Такой, и умирая, будет злобно сыпать ударами во все стороны, чтобы и при последнем издыхании причинить кому-нибудь вред.
Отец показал жестом на заполненные трубки:
— Ты узнал об этом из книги? Ты, значит, хорошо умеешь читать?
— По латыни, — сказал я, — по-гречески, по-арабски, по-персидски и немного на санскрите. А вот на франкском языке я читать не умею; правда, я и не знаю, чтобы до сих пор на этом языке было что-нибудь написано.
— Ты, говорят, и врач?
— Кое-чему я в этом деле учился, немного и занимался врачеванием, но не как постоянным ремеслом. Все знания как-то между собой связаны, и я учился тому, чему можно было. Много знаю о море и о звездах, много об истории, а также о расположении стран на земле и кое-что из алхимии.
— Видно, здорово ты был занят, — сухо произнес отец.
Я хотел было объяснить, что лишь недавно узнал, где он, и только теперь смог добраться сюда, но тут в стороне послышался шум шагов.
По дорожке под деревьями шла девушка или молодая женщина, завернувшись в бурнус; уже совсем недалеко от нас она откинула капюшон бурнуса и подняла лицо навстречу тихому дождю.
Так стояла она с минуту — белокурая, как некоторые из наших франкских девушек, красивая, словно цветок.
Нам нужна помощь — так вот она! Я давно пришел к заключению, что можно доверяться великодушию женщин, особенно молодых женщин, ибо они менее расчетливы и более романтичны. А девушка, подставляющая лицо дождю, — романтична, даже если она находится в Долине Ассасинов.
Мы были одни, никто нас не видел.
— Правда, приятно?
Она резко обернулась.
— Не бойся, это мне нужно бояться, — сказал я. — Я скрываюсь от них.
— Ты прячешься от Шамы?
— А это кто такой?
— Ты не знаешь Шаму? Он — главный евнух. Это он привел меня сюда.
— Мы прячемся от них от всех.
Доверившись настолько, я должен довериться полностью.
— Мой отец был здесь в рабстве. Я помогаю ему бежать и пытаюсь бежать сам.
— О-о, помогите и мне! Я тоже хочу бежать!
— Мы можем помочь друг другу… — Я отвел её назад, за линию деревьев. — Нам нужно найти выход отсюда. Такой, чтобы не идти через крепость.
— Садовник выносит листья за стену и там сжигает. Есть небольшая калитка, очень прочная, скрытая в углу стены.
— Сможешь ты проводить нас туда? После заката?
— Нам не позволяют быть в саду после заката. Шама сам запирает все двери. Тогда и работают садовники, а главный садовник выносит листья и сухую траву за стену.
— Он работает один?
— С ним обычно два стражника. Они большие и сильные, как и он сам, и очень жестокие. Меня все время предостерегают, чтобы я не оказалась от них близко. Они уже убили одну девушку и нескольких рабов, которые слишком близко подходили к калитке.
По-видимому, эта калитка была очень важной. Как же я не подумал об очевидном — что в любом саду есть мусор, от которого надо избавляться?
— У евнуха есть ключ?
— Один-единственный, только у него и есть. Там очень крепкий замок и тяжелая, прочная дверь.
— Хорошо. Сумей сделать так, чтобы сегодня вечером тебя не заперли. Подберись поближе к калитке, на сколько сможешь, и жди нас там.
— Они тебя убьют!
Ее широко раскрытые голубые глаза всматривались в мое лицо. Она была молода, эта девушка. Слишком молода и слишком нежна для такого места.
— Может, и убьют. Будем избегать боя, пока сумеем, ну, а если не сумеем, тогда будем драться.
Она взглянула на мой тюрбан:
— Ты — «хваджа», ты принадлежишь к ученому классу? Ты носишь тюрбан?
— Иногда я врач, постоянно я ученик, но в том, что касается женщин, я только начинающий. Будешь ты обучать меня?
Она вспыхнула и строго сказала:
— Сомневаюсь, чтобы тебе многому надо было обучаться… Иди же; если я смогу, то встречу вас.
Забравшись снова в наше убежище, я коротко объяснил положение отцу. Он взглянул на меня иронически-весело:
— Вижу, что ученье пошло тебе впрок. Полагаю, когда мы уйдем, она уйдет с нами?
— Отец мой учил меня извлекать какую-то пользу из любого положения, — сказал я, — а она и в самом деле красива!
* * *
День плелся медленно, словно на свинцом налитых ногах, и не было теней, которые позволили бы судить о течении времени. Мы дрожали, нам было холодно, но стало ещё холоднее, когда мимо прошли шестеро разыскивающих нас солдат с мечами в руках. Иногда очевидное остается незамеченным, и они не обследовали наше убежище.
Нам помог дождь, ибо солдат — всегда солдат, и им больше хотелось вернуться в теплую казарму к играм, от которых их оторвали, чем искать людей, которых они все равно не рассчитывали здесь найти.
Однако же первый из них оказался человеком везучим — или, на свое счастье, ленивым. Если бы только он нагнулся, чтобы заглянуть за сложенные штабелем трубы — совершенно не предполагая, что позади них есть свободное пространство, — то мог бы получить в глотку добрый фут стали, самой что ни на есть неаппетитной кормежки…
Дождь продолжался, и гром ворчал и порыкивал в пустых ущельях, словно самый угрюмый грубиян из всех громов, раздраженный Аллах знает чем.
— У калитки трое? — спросил отец. — Трое… Ну что ж, я возьму двоих на себя.
— Двух сразу? Не знал я, что ты такой жадный. Самое меньшее, что ты мог бы сделать для подрастающего мальчишки, — это позволить ему взять лучший кусочек. Так что двое будут мне.
— Ты ученый, я — воин, — сухо произнес отец. — Каждому свое ремесло.
— Тебе ещё многое предстоит узнать о детеныше, которого ты породил. Я гораздо больше занимался нанесением ран, чем их врачеванием. Позаботься о своем человеке, а я — о своих, а потом поглядим, кто лучше владеет своим ремеслом…
Он посмотрел на меня суровыми, спокойными глазами — но довольными глазами. Потом вытянулся на земле и уснул, и меня это восхитило, ибо настоящий боец ест, когда найдется еда, и спит, когда найдется время, потому что никогда не знает, когда такая возможность представится снова.
— А она красивая девушка, — заметил я, когда он закрыл глаза.
— И ты думаешь о женщинах в такое время?
— Любое время подходит, чтобы думать о женщинах, — сказал я, — и даже когда в меня вонзят клинок, который отнимет у меня жизнь, и тогда я буду думать о женщинах… или об одной женщине. А если нет, то, значит, смерть пришла слишком поздно.
Тучи становились все тяжелее, темнее, и гром перекатывал свои барабаны, чтобы предупредить о грядущем нападении. Я предчувствовал, что ночь будет страшная, самая тяжелая из всех, что я видел.
Однако стер влагу со своего клинка и ещё раз взглянул на золотые буквы, возвещавшие «Истребитель врагов!»
— Сегодня ночью ты возвысишься до своего имени, — сказал я, — или у меня больше не будет врагов и работы для тебя!
И с этими словами я натянул плащ на голову и уснул.
Глава 56
Рука отца коснулась моего плеча, и я, открывая глаза, тут же схватился за меч.
— Время, — сказал он, — и буря усиливается.
Поднявшись со своего места, я отряхнул плащ и подобрал вокруг себя, чтобы он не мешал движениям.
— Раз было такое, — заметил отец, — собрались мы разорить один прибрежный город… так вот, идя на штурм, мы выбросили наши ножны и поклялись, что не спрячем мечей, пока не победим…
— Весьма благородное решение… Считай, что я свои тоже выбросил; я их оставлю только потому, что они усыпаны драгоценными каменьями. Кто знает, не понадобится ли нам когда-нибудь рубин-другой?
Мы шагали плечом к плечу, обнажив клинки. Когда человек теряет свободу, обратный путь к ней всегда долог…
Мы остановились в густой тени дерева, глядя на факелы, которые плевались и брызгали искрами на дожде. В их свете стоял здоровенный детина, толщиной с нас двоих вместе.
— Чтобы потопить этакую посудину, потребуется побольше, чем фут меча, — прошептал отец. — Отдай-ка его мне.
— У тебя аппетит слишком разыгрался, — сказал я, — однако бери, если достанешь его первым.
Толстяк широкими шагами расхаживал взад-вперед, громогласно изъявляя свое неудовольствие. Речь его была грязна и груба, как у уличного грабителя, и, честное слово, я ещё ни разу не встречал человека, которому с большим удовольствием пустил бы кровь.
— Живей, лентяи! — орал он во всю глотку. — Вот уж правда, что если раба морить голодом, то он дрыхнет, а если кормить, то развратничает!
Подошли рабы с корзинами на головах; они вереницей двигались к калитке. Стражников я не видел и решил, что они стоят снаружи, потому что там тоже светился факел.
У здания что-то зашевелилось. Это была та девушка, совет которой дал нам шанс на свободу; однако здоровенный евнух тоже заметил это движение.
— Эй ты, там! Ну-ка, выходи оттуда! О Аллах, святой, милосердный, это ещё что такое?
В калитку шагнул стражник.
— Отдай её нам. Тебе-то от неё никакого толку, Лабан…
— Говори за себя, солдат, и сам ищи себе баб. У меня операция была не полной, и я еще…
Шагнув на открытое место, я сказал:
— Ну, значит, я закончу операцию, толстяк, и распорю тебе брюхо, чтоб его хорошенько промыло дождем!
Отец метнулся мимо меня, и громила-евнух завизжал, когда его пронзила сталь. Отбив клинок солдата, я сделал выпад, но слишком поспешно!
Он поймал меня самым концом своего меча, брызнула кровь, но я ударил слева, и острое, как бритва, лезвие наполовину отсекло ему руку. Он отшатнулся, и рабы, увидев свой счастливый случай, отшвырнули корзины и бросились к калитке.
Солдат, которого я ударил, снова пошел на меня, но мой клинок пронзил его, а отец был уже у калитки.
— Слишком медлишь, сынок! — крикнул он. — Иди, поучись, как надо!
Но как раз в тот миг, когда он собрался проскочить через проем, великан-стражник захлопнул калитку. Щелкнул замок. А вдалеке уже слышались крики и топот бегущих людей.
Ключ исчез.
И наши шансы исчезли вместе с ним, если только…
— Отойди! — сказал я и засунул одну из своих свинцовых труб за ручку калитки, рядом с гнездом, куда входил засов.
Вторую я подвесил на бечевке к петле, а потом поджег оба фитиля.
— Назад! — крикнул я. — Отойди!
— Что это? — Отец схватил меня за руку. — Что ты делаешь?
— Китайцы называют это «хуо-яо», химическим огнем, — не очень вразумительно объяснил я.
Топот бегущих ног приближался; снаружи в калитку колотил стражник.
Огонь полз по шипящим шнурам. Сердце мое лихорадочно колотилось. А вдруг слишком мокро? А вдруг в книге ошибка? Наполовину боясь сил, которые я мог выпустить на свободу, я отступил назад, увлекая за собой отца и девушку.
Правда ли это? То, что я когда-то давно читал в Кордове? Что гром, молния и разрушение скрыты в этом порошке?
К нам мчались вооруженные люди, в свете факелов поблескивали обнаженные клинки. Теперь они бежали через сад, между деревьями…
Ночь разлетелась вдребезги, расколотая вспышкой, рванулось вверх чудовищное полотнище пламени, потом второе. Что-то пронеслось мимо моей головы с сердитым ворчанием, и нас окутали клубы удушливого дыма.
Люди позади нас остановились, ошеломленные громоподобным грохотом, дымом и чудовищными световыми вспышками. Сквозь дым мы увидели разбитую вдребезги калитку, остатки которой держались только на нижней петле.
Отец первым проскочил в дыру, мы последовали за ним сразу же. Наружному стражнику оторвало голову и руку по самое плечо — только это я заметил на бегу, когда мы карабкались по гладко выметенным бурей камням на склоне горы и спрыгивали с них, мне было некогда смотреть по сторонам, ибо, словно из зависти к нашему взрыву, буря разразилась со всей яростью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52