Закусив галетой, Сплин вспомнил убитых и покалеченных парней из роты, в памяти замелькали отрывки, в душе что-то тупо замозжило, как боль под местной анестезией. Малой, видимо, почувствовал что-то похожее и сказал слегка заплетающимся языком, по-пьяному старательно выговаривая слова:
– Обидно, что мы огребли тут немалых пиздюлей по сути ни за хрен собачий. В Мире, небось, про эту заваруху и не слышали.
Слэш пристально посмотрел на него своими угольно-черными глазами и произнес:
– У тебя в корне неверная расстановка приоритетов. Могу дать мудрый совет, как с этим жить, – все заинтересованно слушали, и Слэш продолжил:
– Солдат победил не тогда, когда вояки с большими звездами политиканам о победе рапортуют, а когда его хотели убить, а он выжил, несмотря на весь окружающий бардак и блядство. Я не говорю, что для этого все средства хороши – не надо проявлять больше скотства, чем реально обстоятельства требуют. Это я о совести, которая каждому обязательно свое слово скажет рано или поздно. Но главное для солдата – это несломленное достоинство. Да, мы уебывали от превосходящих сил во всю прыть большую часть этой долбанной операции, всем было тяжело и страшно, но все боролись и бились насмерть изо всех сил. Это и есть ваша персональная победа, которая всегда при вас, независимо от того, что скажет командование или проститутки из масс-медиа, прицепят ли вам на грудь медальку или, как в вашем случае, просто отпустят с миром, отсыпав малость боевых.
Сплин явно не ожидал от Слэша, которого все считали циничным прожженым прагматиком, такого текста. Слэш глотнул еще огненной воды, уже, по-видимому, не ощущая крепости, и добавил:
– И не вздумайте на гражданке заниматься самокопанием насчет убиенных вами душ. И не потому, что наше дело было правое – это вообще не наше дело, а чужой бизнес. Но вы же не старушек за гроши мочили, и не сафари на бомжей устраивали, а воевали с сильным жестоким врагом, с открытыми беспердельщиками, чья жизнь по-любому не ценнее вашей. А если копнуть любую войну поглубже, то там одна сторона, как правило, не лучше другой, а правое дело потом, если надо, лепят пиарщики, обычно для победителей, пока те на коне. Да, это не был персонально ваш враг, пока вас не начали убивать при штурме, но операция проводилась с подачи правительства в конечном счете выбранного населением. Так что отвечайте по жизни за себя и не валите на свою совесть все грехи мироздания – не хрен подпирать все, что падает.
Посидели еще какое-то время. Слэш затяжелел и, покачиваясь, отвалил спать, уходя велев остальным скоренько закругляться. Сплин выбрался из клуба отлить в дощатое четырехочковое сооружение на улице. Солнце уже зашло, сортир был найден методом нарезки кругов и по запаху. На подходе обратно дорогу ему преградили двое местных рядовых, внезапно выступив в освещенную светодиодным фонарем полосу из окружающей темноты:
– Слышь, курить есть? – развязно спросил более крупный, забычив бельма.
В их отряде никто не курил, включая офицеров – слишком много бегать приходилось, чтобы создавать себе дополнительные проблемы подобной вредной привычкой.
– Не курю, – бросил Сплин, намереваясь обойти залупоглазого любителя курева на заляву, но тот притер его плечом к своему приятелю:
– Слышь, молодой, я гляжу, у тебя камуфляжка новая, а у корефана моего как раз твой размер.
Сплин стоял, оторопело хлопая глазами, не зная, что ответить на такой неожиданный подъезд. Как же так? Ведь свои же… Похоже, осатаневшие от скуки гарнизонной жизни местные «дедушки» приняли его за только что прибывшего из учебки новобранца из пополнения и решили поразвлечься.
– Ну ты что, салабон, припух? Так наебенился, что нюх потерял? Тебе новье по сроку службы не положено, – включился в беседу второй, а первый толкнул Сплина на своего подельника. Недозаросшие ребра прострелила боль, а на боль от ударов у Сплина сформировался устойчивый рефлекс – ярость.
Он засадил локтем назад под дых тому кто его удерживал, притянул за грудки залупоглазого и, резко наклонив голову, лбом вмял тому переносицу. У самого из глаз посыпались искры, но супостату пришлось еще хуже. Тощий ударил его сзади по почкам, Сплин пошатнулся, упал на колено, добавил крепышу кулаком в промежность и откатился от тощего, чтобы переждать болевой пик, развернуться и перегруппироваться. В этот момент вышел Раймо, проветриться. Он увидел, как Сплин и тощий вышибают друг из друга пыль. Сплин смазано ощущал боль, так как был крепко «под мухой», но по этой же причине его сокрушительные бойцовские приемы получались вовсе не так быстро и точно, как он себе представлял. Раймо также приметил и то, что Сплин упустил: к местным двигалась подмога в составе примерно отделения. Он грамотно оценил тактическую обстановку, не стал впрягаться один, а вернулся в клуб и привел остальных.
– Наших бьют! – заорали местные «дедушки», взывая своих о помощи и понеслось: мелькали пряжки ремней, чмокали расквашиваемые носы, смачно плющились губы о зубы, ползали и корчились в пыли вырубленные, по дровосецки хэкали, нанося удары те, кто еще свое не получил. «Дедушки» были неприятно удивлены навыками соперников, которых они из-за новой формы и внешнего возраста некоторых сперва приняли за зеленых новобранцев. Но база была велика, местных становилось все больше и, как ни усердно их метелила команда гостей, по пьяни не замечая боли, паритет все же постепенно склонялся на сторону «дедушек».
Всех подружил патруль, уравновесив буйство тестостерона успокаивающими разрядами электрошокеров. Не успевших скрыться участников потасовки распихали кого на губу, кого сначала в медпункт, а потом уже оттуда на губу.
– Я хуею, дорогая редакция, вам что, парни, на боевой ходке мало досталось, что вы еще и здесь бушлатить принялись? – сноровисто штопая рассечения и обрабатывая ссадины, риторически вопрошал, попыхивая перегаром, заспанный Бишоп, которого ввиду резкого наплыва пациентов с матом пополам разбудил молодой медик, бывший сегодня дежурным коновалом.
– Да не мы ж начали, – уже в десятый, наверное, раз оправдывался Сплин с распухшей верхней губой, которому смазывали на глазах отекающую ссадину на скуле. На лбу вырастала синюшная шишка.
– Вот пропустите, сидя на губе, шаттл и огребете все стандартный полугодовой контракт – пиздятину прочесывать в возлюбленной Либертии. Оформят быстрее поросячьего визга, думаете вас здесь хером груши околачивать, да кашу трескать оставят? – стращал Доплер.
Слэш дрых без задних ног в полном ауте, ему даже пистон вставить за недогляд не было возможности.
– Молодцы, вздрачивание побратимых войск должно поощряться премией – рукопашка у вас на достойном уровне оказалась, не посрамили престиж подразделения. Только дураки, что прямо перед клубом разборку устроили, – ухмылялся Штырь, который в силу изрядного присутствия в крови алкоголя пребывал в благостном расположении духа.
А Боцман по-тихому добавил, чтоб не слышали посторонние:
– И не бздите, что еще на полгода загребут, драка между рядовыми без жертв и увечий – плевая статья, вот если бы вы на офицера залупились, тогда да… – он глянул на Доплера и замолчал.
До утра провели за решеткой на дощатых нарах гауптвахты, утром пришел комендант базы, выматерил всех повторно, со своей стороны пригрозив гостям полугодовым контрактом. Комментируя действия местных кадров, комендант отметил, обращаясь к понурым опухшим физиономиям разной степени побитости:
– Ну, а вы-то хули? Культура гостепримства у вас, однако, ни в пизду.
Через полчаса всех распределили на непопулярные работы. Вообще-то, остаткам отряда после возврата с боевой операции положено было двое суток халявы, до того, как трудоспособным должно будет впрягаться в служебный распорядок части – караулы, наряды и так далее, ибо солдату без дела подолгу слоняться не положено. Но вышло вот, что вопрос временного «трудоустройства» на новом месте решился раньше. Сплина и тощего «дедушку» подрядили копать траншею для бронетехники к самому периметру, которая была уже частично выкопана вереницей предыдущих залетчиков. База располагалась на холме с плоской вершиной и пологими склонами, который являлся в округе господствующей высотой. За проволочным забором основного периметра, напичканным разнообразными датчиками слежения, шли несколько спиральных рядов колючей проволоки. Сплин был предупрежден, что склон густо минирован, за исключением небольших, мало кому известных проходов, оставленных саперами. У самого основания холма почва ржавого оттенка, покрытая чахлой выгоревшей травкой, упиралась в джунгли. Болела от пиздюлей башка и другие части тела, хотелось пить. Палило дневное солнце, обоим было хреново настолько, что зубоскалить насчет вчерашнего не было ни сил, ни желания. Соленая водица пота грязными ручейками стекала по голому торсу за пояс штанов.
– Бля, неужто бульдозером каким-нибудь нельзя это сделать? – первым нарушил молчание Сплин, которого еще и похмелье колбасило.
– Наверное, можно, но как же тогда с воспитательным воздействием? В армии постоянно так – квадратное катают, а круглое носят. Главное, чтоб все при деле были, тогда дисциплина крепнет, – пожал плечами напарник. – Тебя как зовут? – Сплин представился. – А меня Шепард. Давай-ка, коллега, один из нас будет мешок держать, а второй его землей наполнять, потом меняемся, а то поодиночке заебемся хуй сосать.
Над боковым бруствером траншеи показалась голова конвойного, который подошел поинтересоваться ходом работ:
– Век мантуль и век ворочай, в жопу ебаный рабочий, – жизнерадостно ощерился он.
– От работы кони дохнут, – пробубнил Сплин. – Попить дай, начальник, а то помрем – отвечать будешь.
Конвойный отцепил с ремня фляжку и подал страдальцам, усевшись на бруствере на корточках.
– Отец родной – от смерти верной спас, – возвращая фляжку, сказал Шепард. – Может еще и сигареткой угостишь, а?
– Ага, а бабу рыжую-горячую с сиськами вот с такими и пиздой навыворот тебе сюда не подать ли? Самого б кто угостил… И вообще, хорош-ка вола ебать – давайте хуярьте резче, пока свою норму кубатуры не откидаете – спать не пойдете. Ничего личного, мое дело тоже подневольное, – отходя, пригрозил конвойный.
Сплин удвоил усилия. Шепард, державший мешок, удивленно воззрился на него:
– Ты куда это так ломанулся, дурилка?
– Дык ведь…
– Да ты кого слушаешь, наивная твоя душа? Не ссы кругами, к закату мы свое выполним, а будешь жопу рвать – или норму повысят, или на другую барщину зарядят, а ведь нам еще с нарядом еще повезло – бывает хуже, уж поверь. Хотя бывает и лучше… Но не с гауптвахты. Работа не хуй – век простоит, – словно объясняя малому ребенку очевидные вещи, наставительно сказал умудренный жизнью «дедушка». – А чтоб «навыворот» мне не особо нравится – не по себе как-то… – добавил он задумчиво, закуривая предпоследнюю сигарету из своей пачки.
– Можно подумать, что тут есть ахерный выбор, – хмыкнул Сплин.
– Ну, не то чтобы прям «ахерный», но есть. Правда, у офицеров. Промеж них, собственно, местный бабский персонал и распределен практически без остатка. А солдатам и впрямь здесь, на базе ловить особо нечего – в основном приходится проявлять чудеса тактики при вылазках в город. А сейчас еще война эта злоебучая закрутилась, так вообще хрен кого в увольнительную пустят, пока усиленный режим не отменят… – в двух обрисовал расклад Шепард.
Гипотетическая рыжая баба – объект эротических грез конвойного солдатика какое-то время живо занимала воображение Сплина, даже конец в штанах по этому поводу заворочался было, но усталость, жара и новая жажда грубо вытеснили этот романтический образ довольно быстро. Табачный дым немного отпугивал зудящий вокруг гнус, хотя здесь, на открытом месте его и так было несравнимо меньше. Поменялись – Шепард взялся копать, Сплин – держать мешок. Наполненные вычерпанной землей мешки укладывались на бруствер.
Шепард был прав, к закату они углубили траншею на положенное количество кубометров, посильно повысив тем самым оборонный потенциал базы, после чего уселись на обращенном за периметр бруствере с котелками неспешно доедать ужин. Жара отступила, мошкара куда-то попряталась, в лицо дул легкий ветерок, приятно холодя кожу. Багровый диск солнца, колышущийся в мареве испарений, висел над далекими гребнями покрытых джунглями холмов, чьи очертания размывала легкая дымка. Внизу выделялись белой пеной пороги на реке, по которой проходила граница с Либертией. Чуть левее чередой завораживающих узоров опадали с каменистого обрывистого склона мириады брызг безымянного водопада. Отсюда не было слышно суету базы, только далекий мягкий шелест воды.
Сплин вдруг во внезапно нахлынувшем просветлении ощутил величие и мудрость огромного окружающего мира, почувствовал, как пульс земли проходит сквозь него, впервые осознал себя не чужеродным элементом во враждебной среде, а частью могучего древнего целого, составляющего ткань мироздания, которое всегда было, но он в ограниченности своей этого не понимал и не замечал. До этого окружающий мир воспринимался исключительно с точки зрения оценки опасности – тяжело ли пройти по местности, расположение потенциальных засад и укрытий, хватит ли воды до следующего источника, как бы не простыть в дождь и так далее. А сейчас он словно вошел в маленькую неприметную дверь, которая никогда ни перед кем не запиралась, но большинство в суете жизни спешило мимо, не замечая или не желая замечать этого знания, дающего уверенность и душевный покой. В это нельзя ткнуть носом и показать, бесполезно ждать, просить или требовать силой, оно само призовет тебя, когда ты будешь готов принять все, как есть. Джунгли не пытались сожрать его, они просто жили своей обычной жизнью, а он приперся, куда не звали с оружием в руках, со страхом в душе, но без уважения и понимания в сердце.
– Да тут красиво, как в метро, – не удержавшись, искренне сказал Сплин, ожидая в ответ насмешку.
– Красиво, – без подколок вдруг согласился Шепард. – На свете было много красивых мест, пока люди туда не приперлись со своим ебучим обществом потребления и не устроили дележку того, что им не принадлежит, чтобы создать то, что им на самом деле на хуй не нужно.
Сплин посмотрел на напарника по яме совсем другими глазами. Оказывается, нормальный парень с правильным понятием. Наверное, обстоятельства жизни могут оскотинить кого угодно, а когда это происходит со всеми окружающими одновременно, то деградация изнутри незаметна. Словно подтверждая его мысли, Шепард негромко произнес:
– Ты извини, что вчера на тебя наехали, свинство это. Все всё понимают, но бывает, словно бес какой-то в голове свербит и на всякое паскудство подталкивает.
– Да херня, все равно делать до шаттла нечего. Щас бы самогон в палатке с нашими жрал и закат пропустил. Давно ты тут?
– Это как считать. По мне, так до хуя уже. Особенно, если в пиздюлях измерять.
– Понятно, – Сплин еще раз порадовался за то, как у него сложилась служба – на халяву здоровья и знаний поднабрался, можно сказать… Пройденный путь – это не просто безликая траектория из одного пункта в другой, это кусок жизни, порой целый пласт, имеющий самостоятельные смысл и ценность, иногда даже более значимые, чем собственно точка назначения. Иногда дорога меняет людей, успевая породить в душе новое качество, даже за относительно малое в абсолютном исчислении время – зависит от того, через что пришлось пройти, на что при этом пойти, и с чем в итоге выйти. Не столь важно, что происходит – главное, как к этому относиться и что при этом чувствовать.
Подошел конвойный солдат:
– Бог помощь! Ну, как успехи в делах наших скорбных?
Удовлетворительно оценив проделанный объем работ, он добавил:
– А вы что, парни, на внешний край-то выперлись – после трудов праведных поясными мишенями решили чуток подработать? А если с той стороны какой-нибудь черт со снайперкой шароебится?
– Так вроде кампания только-только началась, рановато еще настолько щемиться, – проворчал Шепард, но с переднего бруствера оба все же слезли.
– Может и так… Бля, успеть бы дослужить да свалить отсюда, пока из-за каждого куста шмалять не начали, – ответил конвойный. – Ладно, пойдем-ка обратно, на нары. Что, Шеп, тюрьма – дом родной, а?
– Да иди ты… – беззлобно огрызнулся Шепард. – Вот придет час – залетишь сам…
– …и ты тут же вспомнишь, как я был добр к вам, чтобы отплатить мне той же монетой, – закончил за него конвойный.
Назавтра снова занимались трудотерапией – копали ямы для опорных стропил завалившегося местами периметра. Многие припашки в армии традиционно связаны с лопатой в той или иной форме, хотя бывают наряды и полегче, и повыгодней. Но, как правило, не с гауптвахты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Обидно, что мы огребли тут немалых пиздюлей по сути ни за хрен собачий. В Мире, небось, про эту заваруху и не слышали.
Слэш пристально посмотрел на него своими угольно-черными глазами и произнес:
– У тебя в корне неверная расстановка приоритетов. Могу дать мудрый совет, как с этим жить, – все заинтересованно слушали, и Слэш продолжил:
– Солдат победил не тогда, когда вояки с большими звездами политиканам о победе рапортуют, а когда его хотели убить, а он выжил, несмотря на весь окружающий бардак и блядство. Я не говорю, что для этого все средства хороши – не надо проявлять больше скотства, чем реально обстоятельства требуют. Это я о совести, которая каждому обязательно свое слово скажет рано или поздно. Но главное для солдата – это несломленное достоинство. Да, мы уебывали от превосходящих сил во всю прыть большую часть этой долбанной операции, всем было тяжело и страшно, но все боролись и бились насмерть изо всех сил. Это и есть ваша персональная победа, которая всегда при вас, независимо от того, что скажет командование или проститутки из масс-медиа, прицепят ли вам на грудь медальку или, как в вашем случае, просто отпустят с миром, отсыпав малость боевых.
Сплин явно не ожидал от Слэша, которого все считали циничным прожженым прагматиком, такого текста. Слэш глотнул еще огненной воды, уже, по-видимому, не ощущая крепости, и добавил:
– И не вздумайте на гражданке заниматься самокопанием насчет убиенных вами душ. И не потому, что наше дело было правое – это вообще не наше дело, а чужой бизнес. Но вы же не старушек за гроши мочили, и не сафари на бомжей устраивали, а воевали с сильным жестоким врагом, с открытыми беспердельщиками, чья жизнь по-любому не ценнее вашей. А если копнуть любую войну поглубже, то там одна сторона, как правило, не лучше другой, а правое дело потом, если надо, лепят пиарщики, обычно для победителей, пока те на коне. Да, это не был персонально ваш враг, пока вас не начали убивать при штурме, но операция проводилась с подачи правительства в конечном счете выбранного населением. Так что отвечайте по жизни за себя и не валите на свою совесть все грехи мироздания – не хрен подпирать все, что падает.
Посидели еще какое-то время. Слэш затяжелел и, покачиваясь, отвалил спать, уходя велев остальным скоренько закругляться. Сплин выбрался из клуба отлить в дощатое четырехочковое сооружение на улице. Солнце уже зашло, сортир был найден методом нарезки кругов и по запаху. На подходе обратно дорогу ему преградили двое местных рядовых, внезапно выступив в освещенную светодиодным фонарем полосу из окружающей темноты:
– Слышь, курить есть? – развязно спросил более крупный, забычив бельма.
В их отряде никто не курил, включая офицеров – слишком много бегать приходилось, чтобы создавать себе дополнительные проблемы подобной вредной привычкой.
– Не курю, – бросил Сплин, намереваясь обойти залупоглазого любителя курева на заляву, но тот притер его плечом к своему приятелю:
– Слышь, молодой, я гляжу, у тебя камуфляжка новая, а у корефана моего как раз твой размер.
Сплин стоял, оторопело хлопая глазами, не зная, что ответить на такой неожиданный подъезд. Как же так? Ведь свои же… Похоже, осатаневшие от скуки гарнизонной жизни местные «дедушки» приняли его за только что прибывшего из учебки новобранца из пополнения и решили поразвлечься.
– Ну ты что, салабон, припух? Так наебенился, что нюх потерял? Тебе новье по сроку службы не положено, – включился в беседу второй, а первый толкнул Сплина на своего подельника. Недозаросшие ребра прострелила боль, а на боль от ударов у Сплина сформировался устойчивый рефлекс – ярость.
Он засадил локтем назад под дых тому кто его удерживал, притянул за грудки залупоглазого и, резко наклонив голову, лбом вмял тому переносицу. У самого из глаз посыпались искры, но супостату пришлось еще хуже. Тощий ударил его сзади по почкам, Сплин пошатнулся, упал на колено, добавил крепышу кулаком в промежность и откатился от тощего, чтобы переждать болевой пик, развернуться и перегруппироваться. В этот момент вышел Раймо, проветриться. Он увидел, как Сплин и тощий вышибают друг из друга пыль. Сплин смазано ощущал боль, так как был крепко «под мухой», но по этой же причине его сокрушительные бойцовские приемы получались вовсе не так быстро и точно, как он себе представлял. Раймо также приметил и то, что Сплин упустил: к местным двигалась подмога в составе примерно отделения. Он грамотно оценил тактическую обстановку, не стал впрягаться один, а вернулся в клуб и привел остальных.
– Наших бьют! – заорали местные «дедушки», взывая своих о помощи и понеслось: мелькали пряжки ремней, чмокали расквашиваемые носы, смачно плющились губы о зубы, ползали и корчились в пыли вырубленные, по дровосецки хэкали, нанося удары те, кто еще свое не получил. «Дедушки» были неприятно удивлены навыками соперников, которых они из-за новой формы и внешнего возраста некоторых сперва приняли за зеленых новобранцев. Но база была велика, местных становилось все больше и, как ни усердно их метелила команда гостей, по пьяни не замечая боли, паритет все же постепенно склонялся на сторону «дедушек».
Всех подружил патруль, уравновесив буйство тестостерона успокаивающими разрядами электрошокеров. Не успевших скрыться участников потасовки распихали кого на губу, кого сначала в медпункт, а потом уже оттуда на губу.
– Я хуею, дорогая редакция, вам что, парни, на боевой ходке мало досталось, что вы еще и здесь бушлатить принялись? – сноровисто штопая рассечения и обрабатывая ссадины, риторически вопрошал, попыхивая перегаром, заспанный Бишоп, которого ввиду резкого наплыва пациентов с матом пополам разбудил молодой медик, бывший сегодня дежурным коновалом.
– Да не мы ж начали, – уже в десятый, наверное, раз оправдывался Сплин с распухшей верхней губой, которому смазывали на глазах отекающую ссадину на скуле. На лбу вырастала синюшная шишка.
– Вот пропустите, сидя на губе, шаттл и огребете все стандартный полугодовой контракт – пиздятину прочесывать в возлюбленной Либертии. Оформят быстрее поросячьего визга, думаете вас здесь хером груши околачивать, да кашу трескать оставят? – стращал Доплер.
Слэш дрых без задних ног в полном ауте, ему даже пистон вставить за недогляд не было возможности.
– Молодцы, вздрачивание побратимых войск должно поощряться премией – рукопашка у вас на достойном уровне оказалась, не посрамили престиж подразделения. Только дураки, что прямо перед клубом разборку устроили, – ухмылялся Штырь, который в силу изрядного присутствия в крови алкоголя пребывал в благостном расположении духа.
А Боцман по-тихому добавил, чтоб не слышали посторонние:
– И не бздите, что еще на полгода загребут, драка между рядовыми без жертв и увечий – плевая статья, вот если бы вы на офицера залупились, тогда да… – он глянул на Доплера и замолчал.
До утра провели за решеткой на дощатых нарах гауптвахты, утром пришел комендант базы, выматерил всех повторно, со своей стороны пригрозив гостям полугодовым контрактом. Комментируя действия местных кадров, комендант отметил, обращаясь к понурым опухшим физиономиям разной степени побитости:
– Ну, а вы-то хули? Культура гостепримства у вас, однако, ни в пизду.
Через полчаса всех распределили на непопулярные работы. Вообще-то, остаткам отряда после возврата с боевой операции положено было двое суток халявы, до того, как трудоспособным должно будет впрягаться в служебный распорядок части – караулы, наряды и так далее, ибо солдату без дела подолгу слоняться не положено. Но вышло вот, что вопрос временного «трудоустройства» на новом месте решился раньше. Сплина и тощего «дедушку» подрядили копать траншею для бронетехники к самому периметру, которая была уже частично выкопана вереницей предыдущих залетчиков. База располагалась на холме с плоской вершиной и пологими склонами, который являлся в округе господствующей высотой. За проволочным забором основного периметра, напичканным разнообразными датчиками слежения, шли несколько спиральных рядов колючей проволоки. Сплин был предупрежден, что склон густо минирован, за исключением небольших, мало кому известных проходов, оставленных саперами. У самого основания холма почва ржавого оттенка, покрытая чахлой выгоревшей травкой, упиралась в джунгли. Болела от пиздюлей башка и другие части тела, хотелось пить. Палило дневное солнце, обоим было хреново настолько, что зубоскалить насчет вчерашнего не было ни сил, ни желания. Соленая водица пота грязными ручейками стекала по голому торсу за пояс штанов.
– Бля, неужто бульдозером каким-нибудь нельзя это сделать? – первым нарушил молчание Сплин, которого еще и похмелье колбасило.
– Наверное, можно, но как же тогда с воспитательным воздействием? В армии постоянно так – квадратное катают, а круглое носят. Главное, чтоб все при деле были, тогда дисциплина крепнет, – пожал плечами напарник. – Тебя как зовут? – Сплин представился. – А меня Шепард. Давай-ка, коллега, один из нас будет мешок держать, а второй его землей наполнять, потом меняемся, а то поодиночке заебемся хуй сосать.
Над боковым бруствером траншеи показалась голова конвойного, который подошел поинтересоваться ходом работ:
– Век мантуль и век ворочай, в жопу ебаный рабочий, – жизнерадостно ощерился он.
– От работы кони дохнут, – пробубнил Сплин. – Попить дай, начальник, а то помрем – отвечать будешь.
Конвойный отцепил с ремня фляжку и подал страдальцам, усевшись на бруствере на корточках.
– Отец родной – от смерти верной спас, – возвращая фляжку, сказал Шепард. – Может еще и сигареткой угостишь, а?
– Ага, а бабу рыжую-горячую с сиськами вот с такими и пиздой навыворот тебе сюда не подать ли? Самого б кто угостил… И вообще, хорош-ка вола ебать – давайте хуярьте резче, пока свою норму кубатуры не откидаете – спать не пойдете. Ничего личного, мое дело тоже подневольное, – отходя, пригрозил конвойный.
Сплин удвоил усилия. Шепард, державший мешок, удивленно воззрился на него:
– Ты куда это так ломанулся, дурилка?
– Дык ведь…
– Да ты кого слушаешь, наивная твоя душа? Не ссы кругами, к закату мы свое выполним, а будешь жопу рвать – или норму повысят, или на другую барщину зарядят, а ведь нам еще с нарядом еще повезло – бывает хуже, уж поверь. Хотя бывает и лучше… Но не с гауптвахты. Работа не хуй – век простоит, – словно объясняя малому ребенку очевидные вещи, наставительно сказал умудренный жизнью «дедушка». – А чтоб «навыворот» мне не особо нравится – не по себе как-то… – добавил он задумчиво, закуривая предпоследнюю сигарету из своей пачки.
– Можно подумать, что тут есть ахерный выбор, – хмыкнул Сплин.
– Ну, не то чтобы прям «ахерный», но есть. Правда, у офицеров. Промеж них, собственно, местный бабский персонал и распределен практически без остатка. А солдатам и впрямь здесь, на базе ловить особо нечего – в основном приходится проявлять чудеса тактики при вылазках в город. А сейчас еще война эта злоебучая закрутилась, так вообще хрен кого в увольнительную пустят, пока усиленный режим не отменят… – в двух обрисовал расклад Шепард.
Гипотетическая рыжая баба – объект эротических грез конвойного солдатика какое-то время живо занимала воображение Сплина, даже конец в штанах по этому поводу заворочался было, но усталость, жара и новая жажда грубо вытеснили этот романтический образ довольно быстро. Табачный дым немного отпугивал зудящий вокруг гнус, хотя здесь, на открытом месте его и так было несравнимо меньше. Поменялись – Шепард взялся копать, Сплин – держать мешок. Наполненные вычерпанной землей мешки укладывались на бруствер.
Шепард был прав, к закату они углубили траншею на положенное количество кубометров, посильно повысив тем самым оборонный потенциал базы, после чего уселись на обращенном за периметр бруствере с котелками неспешно доедать ужин. Жара отступила, мошкара куда-то попряталась, в лицо дул легкий ветерок, приятно холодя кожу. Багровый диск солнца, колышущийся в мареве испарений, висел над далекими гребнями покрытых джунглями холмов, чьи очертания размывала легкая дымка. Внизу выделялись белой пеной пороги на реке, по которой проходила граница с Либертией. Чуть левее чередой завораживающих узоров опадали с каменистого обрывистого склона мириады брызг безымянного водопада. Отсюда не было слышно суету базы, только далекий мягкий шелест воды.
Сплин вдруг во внезапно нахлынувшем просветлении ощутил величие и мудрость огромного окружающего мира, почувствовал, как пульс земли проходит сквозь него, впервые осознал себя не чужеродным элементом во враждебной среде, а частью могучего древнего целого, составляющего ткань мироздания, которое всегда было, но он в ограниченности своей этого не понимал и не замечал. До этого окружающий мир воспринимался исключительно с точки зрения оценки опасности – тяжело ли пройти по местности, расположение потенциальных засад и укрытий, хватит ли воды до следующего источника, как бы не простыть в дождь и так далее. А сейчас он словно вошел в маленькую неприметную дверь, которая никогда ни перед кем не запиралась, но большинство в суете жизни спешило мимо, не замечая или не желая замечать этого знания, дающего уверенность и душевный покой. В это нельзя ткнуть носом и показать, бесполезно ждать, просить или требовать силой, оно само призовет тебя, когда ты будешь готов принять все, как есть. Джунгли не пытались сожрать его, они просто жили своей обычной жизнью, а он приперся, куда не звали с оружием в руках, со страхом в душе, но без уважения и понимания в сердце.
– Да тут красиво, как в метро, – не удержавшись, искренне сказал Сплин, ожидая в ответ насмешку.
– Красиво, – без подколок вдруг согласился Шепард. – На свете было много красивых мест, пока люди туда не приперлись со своим ебучим обществом потребления и не устроили дележку того, что им не принадлежит, чтобы создать то, что им на самом деле на хуй не нужно.
Сплин посмотрел на напарника по яме совсем другими глазами. Оказывается, нормальный парень с правильным понятием. Наверное, обстоятельства жизни могут оскотинить кого угодно, а когда это происходит со всеми окружающими одновременно, то деградация изнутри незаметна. Словно подтверждая его мысли, Шепард негромко произнес:
– Ты извини, что вчера на тебя наехали, свинство это. Все всё понимают, но бывает, словно бес какой-то в голове свербит и на всякое паскудство подталкивает.
– Да херня, все равно делать до шаттла нечего. Щас бы самогон в палатке с нашими жрал и закат пропустил. Давно ты тут?
– Это как считать. По мне, так до хуя уже. Особенно, если в пиздюлях измерять.
– Понятно, – Сплин еще раз порадовался за то, как у него сложилась служба – на халяву здоровья и знаний поднабрался, можно сказать… Пройденный путь – это не просто безликая траектория из одного пункта в другой, это кусок жизни, порой целый пласт, имеющий самостоятельные смысл и ценность, иногда даже более значимые, чем собственно точка назначения. Иногда дорога меняет людей, успевая породить в душе новое качество, даже за относительно малое в абсолютном исчислении время – зависит от того, через что пришлось пройти, на что при этом пойти, и с чем в итоге выйти. Не столь важно, что происходит – главное, как к этому относиться и что при этом чувствовать.
Подошел конвойный солдат:
– Бог помощь! Ну, как успехи в делах наших скорбных?
Удовлетворительно оценив проделанный объем работ, он добавил:
– А вы что, парни, на внешний край-то выперлись – после трудов праведных поясными мишенями решили чуток подработать? А если с той стороны какой-нибудь черт со снайперкой шароебится?
– Так вроде кампания только-только началась, рановато еще настолько щемиться, – проворчал Шепард, но с переднего бруствера оба все же слезли.
– Может и так… Бля, успеть бы дослужить да свалить отсюда, пока из-за каждого куста шмалять не начали, – ответил конвойный. – Ладно, пойдем-ка обратно, на нары. Что, Шеп, тюрьма – дом родной, а?
– Да иди ты… – беззлобно огрызнулся Шепард. – Вот придет час – залетишь сам…
– …и ты тут же вспомнишь, как я был добр к вам, чтобы отплатить мне той же монетой, – закончил за него конвойный.
Назавтра снова занимались трудотерапией – копали ямы для опорных стропил завалившегося местами периметра. Многие припашки в армии традиционно связаны с лопатой в той или иной форме, хотя бывают наряды и полегче, и повыгодней. Но, как правило, не с гауптвахты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38