Снаряд угодил ему в колено, тяжело ранив. Щипцами мы удалили из раны уйму мелких костей. Через несколько дней он скончался. Я был особенно удручен, потому что три года назад, в Рекуврансе, Кумпарт учил меня строевой подготовке.
На совещании с капитаном фон Ледебуром, принявшим командование нашими сборными соединениями, я доказывал бессмысленность лобовой атаки, так как позицию Врокур, которой мы уже частично завладели, можно было атаковать слева с гораздо меньшими потерями. Мы решили не проводить операцию, и последующие события показали, что мы были правы.
Временно мы разместились в воронках на высоте. Солнце прорезало утреннюю дымку, и тут же появились английские аэропланы, которые начали поливать наши норы пулеметным огнем, но вскоре мы их разогнали. Из района Экуста выехала батарея, – зрелище, необычное для старых окопных вояк; через некоторое время она была расстреляна. Вырвавшаяся одиночная лошадь галопировала по полю; взбесившееся животное на бесконечной, пустынной равнине, обложенной изменчивыми облаками снарядов, производило зловещее впечатление. Еще не скрылись вражеские летчики, как по нам ударили первые залпы. Сперва лопалась шрапнель, потом стали рваться бесчисленные легкие и тяжелые снаряды. Мы лежали, как на блюде. Огонь привлекали и трусоватые натуры, безмозгло бегая туда-сюда, вместо того чтобы, забившись в свои воронки, отдать себя на волю провидения. В таких ситуациях нужно быть фаталистом. Такую мысль я одобрил, опорожнив великолепное содержимое трофейной банки с черносмородинным повидлом. Кроме того, я натянул на себя чулки из шотландской шерсти, которые раздобыл в блиндаже. За такими занятиями меня застал полдень.
Уже долгое время слева на позиции Врокур шло какое-то движение. Прямо перед собой мы увидели дугообразный полет и белый взрыв немецкой ручной гранаты. Это был тот самый момент, которого мы ждали.
Я приказал наступать; точнее говоря, подняв правую руку, просто двинулся на позицию. Избежав сильного обстрела, мы достигли вражеского окопа и прыгнули в него, радостно встреченные штурмовым отрядом 76-го полка. Постепенно разворачивающаяся гранатная атака, как и в Камбре, шла медленно. Для вражеской артиллерии не долго оставалось тайной, что мы упорно въедаемся в ее линии. Сильный шрапнельный огонь и легкие снаряды захватили нас как раз спереди, но в большей мере досталось подкреплениям, шедшим за нами и стекавшимся по направлению к окопу. Заметно было, что канониры трамбовали нас снарядами, ведя прямое наблюдение. Это нас здорово подстегивало: мы старались поскорее разделаться с неприятелем, чтобы прекратить огонь.
Позиция Врокур, по-видимому, еще строилась, так как некоторые части окопов были пока обозначены только срезанным с них дерном. Когда мы пересекали такие участки, весь огонь в округе сосредоточивался на нас. И мы в свою очередь точно так же целились в противника, спешащего перед нами по дорогам смерти, так что вскоре эти небольшие, попавшие под прицел участки покрылись трупами. Шла дикая охота, сопровождаемая тучами шрапнели. Мы пробегали мимо еще теплых, кряжистых тел, из-под коротких мундирчиков которых блестели крепкие коленки, или перелезали через них. Это были шотландские горцы, и, как показывало их сопротивление, трусостью они не отличались.
Пробежав метров сто, мы были остановлены усиливающимся огнем гранатометов. Люди начали отступать.
– Томми пошел в атаку!
– Стой!
– Мне бы только найти своих!
– Где гранаты? Гранаты, гранаты!
– Осторожно, герр лейтенант!
Именно в окопной войне, где идет самое отчаянное сражение, такие неудачи бывают чаще всего. Самые храбрые, стреляя и бросая гранаты, устремляются вперед, увлекая всех за собой. Масса следует за ними по пятам, как безвольное стадо. При столкновении с неприятелем бойцы начинают метаться, спасаясь от расстрела, и натыкаются при этом на теснящих сзади. Только те, кто впереди, держат обстановку в поле зрения; сзади же, среди зажатой окопом толпы, начинается дикая паника. Кто-то еще пытается перепрыгнуть через укрытие и тут же, к несказанной радости противника, получает пулю. Если тот не зевает, считай, что все потеряно; теперь дело за командиром, он должен доказать, что недаром носит погоны, хотя и его не минует хорошо знакомое воину кисленькое чувство страха.
Мне удалось собрать горстку людей и за широкой поперечиной устроить с ними гнездо сопротивления. На расстоянии нескольких метров мы обменивались выстрелами с невидимым противником. Требовалось мужество, чтобы не опускать голову перед грохочущими разрывами, выхлестывающими вверх песок из поперечины. Возле меня солдат из 76-го с диким выражением лица, забыв об осторожности, выпускал один патрон за другим, пока не упал, истекая кровью. Снаряд, взрыв которого походил на треск раскалываемой доски, пробуравил ему лоб. Он так и поник в своем углу, скрючившись и уткнувшись головой в стену. Кровь хлестала из него, как из ведра, растекаясь по дну окопа. Его хрипы слышались все реже и реже, пока не стихли совсем. Я схватил его винтовку и продолжил стрельбу. Наконец наступила пауза. Двое солдат, еще находившихся перед нами, попытались перескочить через укрытие. Один, получив выстрел в голову, упал в окоп; другой, раненный в живот, с трудом еще смог доползти до него.
Пережидая, мы уселись на дно окопа и закурили английские сигареты. Время от времени над нами пролетали пули, пущенные метко, как стрела. Раненый с пулей в животе, совсем еще мальчик, лежал между нами и блаженно потягивался, как кошка в теплых лучах заходящего солнца. По-детски улыбаясь, он заснул прямо в смерть. Это зрелище не таило в себе ничего печального или неприятного, а вызывало только светлое чувство симпатии к умирающему. Стоны его товарища тоже постепенно затихли. После нескольких приступов лихорадки он скончался у нас на руках.
Несколько раз, сгорбившись и переползая через трупы горцев, мы пытались продвинуться по обстреливаемым местам, но всякий раз пулеметный огонь и пули отбрасывались назад. Каждый снаряд, пролетавший у меня перед глазами, был смертельным. Так, передняя часть окопа наполнилась трупами; на их место с тыла непрерывно шли подкрепления. Вскоре за каждой поперечиной стоял ручной или станковый пулемет. Я тоже встал за одну из таких пулебрызгалок и стрелял, пока указательный палец не почернел от дыма. Среди прочих я угостил свинцом шотландца, приславшего мне после войны трогательное письмо из Глазго, в котором он точно описал место, где был ранен. Когда антифриз испарялся, по рядам пускали жестянки и с грубоватыми шуточками снова наполняли их простым и естественным способом.
Солнце стояло низко на горизонте. Второй день боя подходил к концу. Впервые я внимательно осмотрел местность и отправил в тыл чертеж и донесение, вновь потрясенный мыслью: Господи, ты не только воин, ты и солдат! Наш окоп на расстоянии пятисот метров перерезал шоссе Врокур – Мори, замаскированное прикрепленными к деревьям матерчатыми заслонами. Сзади по косогору бежали вражеские части, густо осыпаемые пулями. Голубое, безоблачное вечернее небо прорезала эскадрилья с черно-бело-красным вымпелом. Последние лучи заходящего солнца окрашивали ее в нежные розовые тона, уподобляя стае фламинго. Мы развернули карты и положили их белой изнанкой вверх, чтобы показать, как глубоко мы внедрились в позиции противника.
Прохладный вечерний ветер предвещал морозную ночь. Завернувшись в теплую английскую шинель, я прислонился к стене окопа и беседовал с маленьким Шульцем, спутником моего «индийского» патруля, который, захватив четыре тяжелых пулемета, по древнему товарищескому обычаю появлялся там, где сильнее всего пахло порохом. На постах люди из всех рот с юными, резко очерченными лицами, глядевшими из-под касок, наблюдали за вражескими позициями. Из сумрака окопа я видел их неподвижные фигуры, застывшие, как на сторожевых башнях. Они остались без командиров; по собственному побуждению они стояли на нужном месте. Именно на таких передовых постах и еще в минуты отдыха после кровавого дня воинский дух великой расы ощущался во всей своей чистоте, и ни в каком месте Земли чувство уверенности не могло быть глубже, чем здесь.
Мы уже приготовились к ночной обороне. Я положил рядом с собой пистолет и дюжину лимонок и готов был встретить любого пришельца, пусть это был хотя бы и твердолобый шотландец.
Справа опять раздался грохот ручных гранат и с левого фланга в воздух поднялись немецкие осветительные ракеты. Откуда-то ветер принес жиденькое, многоголосое «ура». Это нас подогрело. «Они окружены, окружены!» В один из таких моментов воодушевления, которые предшествуют великим деяниям, все схватились за винтовки и устремились вперед по окопу. После короткого гранатного боя группа горцев ринулась к шоссе. Удержать уже никого было нельзя. Несмотря на предостерегающие окрики: «Осторожно, левый пулемет еще стреляет!» – мы выпрыгнули из окопа и вмиг достигли шоссе, кишащее растерянными горцами. Длинная, плотная колючая проволока загораживала им отступление, так что под бурные крики «ура», которые, как глас Страшного Суда, гудели у них в ушах, и, теснимые бешеным стремительным огнем с расстояния в пятьдесят метров, они удирали наискосок от нас, как затравленная дичь. Вмиг установленные пулеметы превращали бойню в прямое уничтожение.
Толчея на шоссе была невообразимой. Жертвы валились, как подкошенные, под дикие вопли ликования, треск ружейного огня и глухой грохот ручных гранат. Наше превосходство возрастало с каждым мгновением, так как в нашу ударную часть, разбросанную атакой по большому пространству, широким клином вливались плотные подкрепления.
Достигнув шоссе, я взглянул на него с нашей стороны, стоя на крутой насыпи. Шотландская позиция тянулась по углубленному рву вдоль противоположной стороны шоссе и располагалась, таким образом, под нами. Однако в эти первые секунды она не попадала в поле нашего зрения; та огромная мишень, которую представляли собой мчавшиеся вдоль проволоки горцы, стирала все остальные детали. Мы залегли на гребне насыпи и открыли огонь. Это было одним из тех редких мгновений, когда загоняешь неприятеля в щель, а сам горишь желанием бесконечно размножиться.
Проклиная возню с зарядом, мешавшую мне стрелять, я вдруг почувствовал энергичное похлопывание по плечу. Обернувшись, я увидел разгневанное лицо маленького Шульца. «Все еще стреляют, проклятые свиньи!» Я последовал за его жестом и только тогда в маленьком окопном лабиринте, отделенном от нас линией шоссе, приметил группу лихорадочно стреляющих фигур: одни из них заряжали, другие, приставив винтовки к щеке, прицеливались. Справа уже полетели первые ручные гранаты, взметнув туловище одного из них высоко в воздух.
Благоразумие подсказывало остаться на месте и спокойно выбить противника несколькими выстрелами. Вместо этого я бросил свою винтовку и со сжатыми кулаками бросился на шоссе между обеими партиями. На свою беду я все еще был в английской шинели и фуражке с красным околышем. Оказаться во вражеском стане в облачении врага! Среди победного ликования я почувствовал резкий удар в левую сторону груди; вокруг меня настала ночь. Конец!
Я был уверен, что ранен в сердце, но в ожидании смерти не ощущал ни боли, ни страха. К своему удивлению сразу же поднявшись и не обнаружив в гимнастерке даже дыры, я снова устремился на врага. Солдат моей роты подбежал ко мне: «Герр лейтенант, снимите шинель!» – и сорвал с меня это опасное одеяние.
Новое «ура» разорвало воздух. Справа, где уже во всю орудовали ручными гранатами, с другой стороны шоссе ко мне на помощь перебежала группа немцев, предводительствуемая молодым офицером в коричневом вельвете. Это был Киус. На свое счастье он перескочил через проволочную препону как раз в тот момент, когда английский пулемет дал свою последнюю очередь. И огненный сноп брызнул через него, – да так сильно, что снаряд распорол бумажник, лежавший у него в кармане. Шотландцы за несколько яростных мгновений были уничтожены выстрелами и ручными гранатами. Пространство вокруг шоссе было покрыто трупами, а вдогонку уцелевшим летел беспощадный огонь.
За те секунды, что я был без сознания, судьба настигла и маленького Шульца. Как я узнал позже, в ярости, заразившей и меня, он прыгнул в окоп, продолжая неистовствовать. Когда шотландец, уже отстегнувший ремень, увидел, в каком состоянии тот устремился на него, то поднял с земли кем-то брошенную винтовку и уложил Шульца смертельным выстрелом.
Я стоял, беседуя с Киусом, в завоеванном и наполненном гранатным чадом участке окопа. Мы обсуждали, как завладеть орудиями, которые должны были находиться неподалеку. «Ты ранен? У тебя из-под мундира течет кровь!» Действительно, я ощущал удивительную легкость и что-то влажное у себя на груди. Мы сорвали гимнастерку и обнаружили, что снаряд прошел сквозь грудную клетку прямо под Железным Крестом наискосок от сердца. Четко виднелось входное отверстие с правой стороны и выходное – с левой. Так как я перебегал через шоссе под острым углом слева направо, свой же принял меня за англичанина и выстрелил с расстояния в несколько шагов. Я сильно сердился на того, кто сорвал с меня шинель, тем не менее он, если можно так выразиться, хотел добра, и настоящая вина лежала на мне самом.
Киус наложил мне повязку и с трудом уговорил покинуть поле. Мы расстались, сказав друг другу единственное: «До встречи в Ганновере!».
Я выбрал себе спутника, разыскал на шоссе, все еще лежавшем под сильным обстрелом, свой планшет, который мой неизвестный радетель сорвал с меня вместе с английской шинелью и в котором хранился и мой дневник, и через окоп, где не прекращалась битва, отправился в тыл.
Наши боевые клики были столь мощными, что вражеская артиллерия развернула свои удары. На всем пространстве позади шоссе и над самим окопом лежал заградительный огонь редкой плотности. Поскольку мне вполне хватало моего ранения, то короткими перебежками от поперечины к поперечине я стал продвигаться в тыл.
Вдруг рядом со мной у края окопа раздался оглушительный грохот. Я получил удар в затылок и, потеряв сознание, упал ничком. Когда я очнулся, то обнаружил, что висел головой вниз, перекинувшись через салазки станкового пулемета и неподвижно глядя в пугающе быстро растущую красную лужу на дне окопа.
Кровь из раны так безудержно хлестала на землю, что я потерял всякую надежду. Однако мой спутник уверил меня, что мозг пока не виден, поэтому я встал и пошел дальше. Так я расквитался за свое легкомыслие, отправившись в бой без каски.
Несмотря на двойную потерю крови, я был сильно возбужден и, словно одержимый навязчивой идеей, заклинал каждого, кто мне попадался по дороге, бежать на передовую, чтобы принять участие в сражении. Вскоре мы ушли из зоны легких полевых орудий и замедлили свой бег, так как те единичные тяжелые осколки, которые еще падали, могли подстрелить разве что какого-нибудь бедолагу.
В Норейском ущелье я зашел на боевой пост бригады, доложил о себе генерал-майору Хебелю, отрапортовал ему о нашем успехе и попросил послать на помощь штурмующим подкрепление. Генерал сообщил мне, что на боевых постах я уже со вчерашнего дня числюсь мертвым. На этой войне такое бывало не раз. Вероятно, кто-то видел, как я во время штурма первого окопа упал вблизи той шрапнели, что ранила Хааке.
В Норее у самой дороги пылали сложенные высоким штабелем ящики с ручными гранатами. В смятении мы пробежали мимо. За деревней один шофер взял меня в свой пустой автомобиль для перевозки боеприпасов. Я крупно повздорил с командиром обоза, который хотел выбросить из машины двух раненых англичан, поддерживавших меня последнюю часть пути.
На шоссе Норей – Кеант царило необычайное оживление. Кто не видел этого, не может составить себе представления о нескончаемых, тянущихся друг за другом обозах – кормильцах великого наступления. За Кеантом сутолока возросла до фантастических размеров. Проходя мимо домика маленькой Жанны д'Арк, тягостно было видеть, что от него не осталось даже фундамента.
Я обратился к одному из офицеров службы военных сообщений, которого можно было узнать по белым повязкам; он посадил меня в легковой автомобиль, ехавший в полевой лазарет Соши-Коши. Нам часто приходилось ждать по полчаса, когда дорогу преграждали поставленные друг на друга машины и автомобили. Хотя врачей в операционной буквально лихорадило, хирург успел подивиться удачной форме моих ранений. Пуля, попавшая в голову, тоже прошла навылет, так что черепная коробка осталась цела. Гораздо болезненней самих ранений, которые я ощутил только как глухие удары, была их обработка, предпринятая санитаром, после того как врач с игривой элегантностью прощупал зондом оба простреленных канала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34