Винсент с трудом заставил себя вежливо ответить Терстеху. Ему хотелось тотчас же уйти и где-нибудь поесть. По пути к галерее Гупиля он думал: «Если только я достану денег, все опять будет хорошо». Но теперь, когда у него в кармане были деньги, он чувствовал себя еще более несчастным. Его давило чувство страшного, невыносимого одиночества.«Вот пообедаю, и все как рукой снимет», — сказал он — себе.Еда заглушила боль в желудке, но не могла заглушить чувства одиночества и заброшенности, которое гнездилось у Винсента где-то глубоко внутри. Он купил дешевого табака, пошел домой, лег на кровать и закурил трубку. Тоска по Кэй снова нахлынула на него. Он чувствовал себя таким обездоленным, что у него от обиды теснило грудь. Он вскочил с кровати, открыл окно и высунул голову в темень снежной январской ночи. Он вспомнил о преподобном Стриккере. Его пронизал такой озноб, словно он прижался всем телом к каменной церковной стене. Он закрыл окно, схватил пальто и шляпу и вышел, направляясь в кафе, которое приметил перед вокзалом Рэйн. 2 Кафе было освещено двумя керосиновыми лампами — одна висела у входа, другая — над стойкой. Посреди зала царил полумрак. Вдоль стен стояли скамейки и столики с каменными столешницами, испещренные щербинами и царапинами. Это заведение с мертвенно-тусклыми стенами и цементным полом было предназначено для рабочего люда и скорее походило на жалкое убежище, чем на место, где веселятся и отдыхают.Винсент присел за одним из столиков и устало прислонился спиной к стене. Не так уж плохо жить, когда работаешь, когда есть деньги на еду и на модель. Но где твои друзья, где близкий человек, с которым можно было бы запросто переброситься словечком хотя бы о погоде? Мауве — твой наставник, учитель, Терстех — вечно занятый, важный коммерсант, Де Бок — богатый светский человек. Может быть, стакан вина принесет облегчение? Завтра он снова сможет работать, и все будет выглядеть не так мрачно.Он неторопливо потягивал красное вино. В кафе было малолюдно. Напротив него сидел какой-то мастеровой. В углу, около стойки, устроилась парочка, женщина была одета ярко и аляповато. За соседним столиком сидела еще какая-то женщина, одна, без мужчины. Винсент ни разу не посмотрел на нее.Официант, проходя мимо, грубо спросил у женщины:— Еще стаканчик?— У меня нет ни су! — отвечала она.Винсент повернулся к ней.— Может быть, выпьете стаканчик со мной?Женщина окинула его взглядов.— Конечно.Официант принес стакан вина, получил двадцать сантимов и ушел. Винсент и женщина сидели теперь совсем близко друг к другу.— Спасибо, — сказала женщина.Винсент вгляделся в нее повнимательней. Она была немолода, некрасива, с несколько увядшим лицом — видимо, жизнь крепко потрепала ее. При своей худобе она была очень хорошо сложена. Винсент обратил внимание на ее руку, державшую стакан, — это была не рука аристократки, как у Кэй, а рука женщины, много поработавшей на своем веку. В полумраке кафе она напоминала ему некоторые типы Шардена и Яна Стена. Нос у нее был неровный, с горбинкой, на верхней губе слегка пробивались усики. Глаза смотрели тоскливо, но все же в них чувствовалась какая-то живость.— Не за что, — ответил Винсент. — Спасибо вам за компанию.— Меня зовут Христиной, — сказала она. — А вас?— Винсентом.— Вы работаете здесь, в Гааге?— Да.— Что вы делаете?— Я художник.— О! Тоже собачья жизнь — не правда ли?— Всякое бывает.— А я вот прачка. Когда у меня хватает сил работать. Но часто сил и не хватает.— Что же вы тогда делаете?— Я долго промышляла на панели. Вот и теперь снова иду на улицу, когда хвораю и не могу работать.— Тяжело работать прачкой?— Еще бы! Мы работаем по двенадцать часов. И нам не сразу платят. Бывает, проработаешь целый день, а потом ищешь мужчину, чтобы малыши не сидели совсем голодные.— Сколько у тебя детей, Христина?— Пятеро. А сейчас я опять с прибылью.— Муж твой умер?— Я всех прижила с разными мужчинами.— Тебе, видать, нелегко приходится, правда?Она пожала плечами.— Господи боже! Не может же шахтер отказаться идти в шахту только потому, что там его того и гляди прихлопнет.— Конечно. А ты знаешь кого-нибудь из тех мужчин, от которых у тебя дети?— Только самого первого. Других я даже не звала, как звать.— А как с тем ребенком, которым ты беременна сейчас?— Ну, тут трудно сказать. Я была тогда очень хворая, стирать не могла, все время ходила на улицу. Да и не все ли равно!— Хочешь еще вина?— Закажи джину и пива. — Она порылась в своей сумочке, вынула огрызок дешевой черной сигары и закурила его. — Вид у тебя не шибко шикарный, — сказала она. — Ты продаешь свои картины?— Нет, я только начинающий.— Староват ты для начинающего.— Мне тридцать.— А выглядишь на все сорок. На какие же деньги ты живешь?— Мне немного присылает брат.— Черт побери, это не лучше, чем быть прачкой!— Где ты живешь, Христина?— У матери.— А знает мать, что ты зарабатываешь на улице?Женщина громко захохотала, но смех ее прозвучал невесело.— Господи, конечно, знает! Она меня и послала на улицу. Она сама занималась этим всю жизнь. И меня и брата прижила на улице.— Что делает твой брат?— Содержит у себя женщину. И водит к ней мужчин.— Наверное, это не очень полезно для твоих пятерых детишек.— Плевать. Когда-нибудь все они займутся тем же самым.— Невеселые дела. Так ведь, Христина?— Ну, если распустишь нюни, лучше не станет. Можно еще стаканчик джина? Что это у тебя с рукой? Большущая черная рана…— Это я обжегся.— Ох, тебе было, наверно, очень больно.Она ласково взяла руку Винсента и чуть приподняла ее над столом.— Нет, Христина, не больно. Это я нарочно.Она опустила его руку.— Почему ты пришел сюда один? У тебя нет друзей?— Нет. Есть брат, но он в Париже.— Небось тоска тебя заедает, ведь правда?— Да, Христина, ужасно.— Меня тоже. Дома дети, мать, брат. Да еще мужчины, которых я ловлю на улице. Но все время чувствуешь себя одинокой, понимаешь? Нет никого, кто бы мне действительно был нужен. И кто бы нравился.— А тебе нравился кто-нибудь, Христина?— Самый первый парень. Мне тогда было шестнадцать. Он был богатый. Не мог жениться на мне из-за своих родных. Но давал деньги на ребенка. Потом он умер, и я осталась без сантима в кармане.— Сколько тебе лет?— Тридцать два. Поздновато уже рожать детей. Доктор в больнице сказал, что этот ребенок меня погубит.— Если врач будет внимательно следить за тобой — тогда ничего.— А где я возьму такого врача? Я не скопила ни франка. Доктора в бесплатных больницах за нами не очень-то смотрят — там у них слишком много больных.— Неужели тебе негде раздобыть хоть немного денег?— Негде, хоть лопни. Разве что выходить на улицу каждую ночь месяца два подряд. Но это погубит меня еще быстрее, чем ребенок.Несколько мгновений Винсент и Христина молчали.— Куда ты пойдешь сейчас, Христина?— Я весь день простояла у лохани. Устала как собака и пришла сюда выпить стаканчик. Они должны были заплатить мне полтора франка, но задержали деньги до субботы. А мне надо два франка на жратву. Хотела здесь отдохнуть, пока не подвернется мужчина.— Можно мне пойти с тобой, Христина? Я очень одинок. Можно?— Само собой. Мне это в самый раз. К тому же ты очень милый.— Ты мне тоже нравишься, Христина. Когда ты притронулась к моей руке и сказала… это было первое ласковое слово, которое я услышал от женщины уж не знаю с каких пор.— Странно. С виду ты не урод. И такой воспитанный.— Просто мне не везет в любви.— Да, тут уж ничего не поделаешь. Можно мне выпить еще стаканчик джина?— Слушай, ни тебе, ни мне не нужно напиваться, чтобы что-то почувствовать друг к другу. Лучше положи себе в карман вот эти деньги, я могу без них обойтись. Жаль, что их маловато.— Поглядеть на тебя, так деньги тебе еще нужнее, чем мне. Ступай-ка своей дорогой. Когда ты уйдешь, я подцеплю какого-нибудь другого парня и заработаю два франка.— Нет. Возьми деньги. Я обойдусь без них. Я занял двадцать пять франков у приятеля.— Ну, ладно. Идем отсюда.Шагая по темным улицам к ее дому, они разговаривали как старые друзья. Христина рассказывала о своей жизни, ничуть не приукрашивая себя и не жалуясь на судьбу.— Тебе никогда не приходилось позировать у художников? — спросил ее Винсент.— Приходилось, когда я была молодая.— Тогда почему бы тебе не позировать для меня? Много я платить не в состоянии. Даже франк в день не могу. Но когда у меня начнут покупать картины, я стану платить тебе по два франка. Это будет лучше, чем стирка.— Идет. Я согласна. Я приведу своего мальчишку, можешь рисовать его бесплатно. Или, когда я тебе надоем, будешь рисовать маму. Она не прочь получить время от времени лишний франк. Она работает поденщицей.Наконец они добрались до дома Христины. Это был каменный одноэтажный дом с небольшим двориком.— Нас никто не увидит, — сказала Христина. — Моя комната первая.Комната Христины была тесновата и без всяких претензий; гладкие обои на стенах окрашивали ее в спокойный, серый тон, заставивший Винсента вспомнить полотна Шардена. На деревянном полу лежал половик и кусок темно-красного ковра. В одном углу стояла обыкновенная кухонная печка, в другом комод, а посредине — широкая кровать. Это была типичная комната женщины-работницы.Когда, проснувшись утром, Винсент почувствовал, что он не один, и разглядел в полумраке лежащее рядом с ним человеческое существо, мир показался ему гораздо дружелюбнее, чем прежде. Боль и одиночество, терзавшие его душу, исчезли, уступив место чувству глубокого покоя. 3 С утренней почтой он получил письмо от Тео вместе с ожидаемой сотней франков. Прислать деньги раньше Тео никак не мог, Винсент выбежал на улицу и, увидев копавшуюся в огороде старушку, попросил ее позировать ему за пятьдесят сантимов. Старуха охотно согласилась.Винсент усадил ее в мирной позе у печки, поставив сбоку чайник. Он искал нужный тон: голова старухи была очень выразительна и живописна. Три четверти акварели он написал в тоне зеленого мыла. Уголок, где сидела старушка, он старался сделать как можно мягче, нежнее, с чувством. Прежде у него все получалось жестковато, резко, неровно, теперь же ему удалось добиться плавности. Винсент быстро закончил этюд, выразив в нем то, что ему хотелось. Он был глубоко благодарен Христине за все, что она сделала для него. Неудовлетворенная жажда любви отравляла все его существование, но не смогла его сломить; голод плоти был страшнее — он мог убить в нем жажду творчества, а это означало бы для него смерть.— Плотская любовь будит силы, — бурчал себе под нос Винсент, легко и свободно орудуя кистью. — Удивляюсь, почему об этом не пишет отец Мишле.В дверь постучали. Винсент отворил ее и впустил в комнату минхера Терстеха. Его полосатые брюки были безукоризненно отутюжены. Тупоносые коричневые штиблеты блестели как зеркало. Борода была аккуратно подстрижена, волосы расчесаны на пробор, воротничок сиял безупречной белизной.Терстех был искренне обрадован, увидев, что у Винсента есть настоящая мастерская и что он усердно работает. Терстех радовался, когда молодые художники завоевывали успех: это было одновременно его любимым коньком и профессией. Однако он предпочитал, чтобы успех приходил к ним узаконенным, предопределенным путем; он считал, что лучше пусть художник идет обычной дорогой и потерпит неудачу, чем нарушит все законы и добьется славы. В глазах Терстеха правила игры были важнее самого выигрыша. Терстех был честным и праведным человеком и полагал, что и все остальные люди должны быть точно такими же. Он не допускал и мысли, что на свете бывают обстоятельства, когда зло оборачивается добром или грех засчитывается во спасение. Художники, продававшие свои картины фирме Гупиль, знали, что они должны беспрекословно подчиняться правилам. Если же они восставали против кодекса приличий, Терстех отвергал их картины, хотя бы это были истинные шедевры.— Молодец, Винсент, — сказал он. — Рад видеть тебя за работой. Я люблю наведываться к своим художникам, когда они работают.— Вы очень любезны, что зашли ко мне, минхер Терстех.— Нисколько. Я давно хотел заглянуть к тебе в мастерскую, с той самой поры, как ты сюда приехал.Винсент окинул взглядом кровать, стол, стулья, печку в мольберт.— Признаться, глядеть тут особенно не на что.— Это не имеет значения. Трудись не покладая рук, и у тебя будет кое-что получше. Мауве говорил мне, что ты начинаешь работать акварелью; не забывай — на акварели большой спрос. Я постараюсь продать некоторые из твоих этюдов, а другие возьмет Тео.— На это я и надеюсь, минхер.— Сегодня ты выглядишь бодрее, чем вчера при нашей встрече.— Да, вчера я был болен. Но потом все прошло.Он вспомнил вино, джин, Христину; при мысли о том, что сказал бы Терстех, если бы он знал все это, у него мурашки побежали по коже.— Не хотите ли посмотреть кое-какие этюды, минхер? Ваше мнение для меня очень важно.Терстех разглядывал этюд, написанный в тоне зеленого мыла, — старушку в белом фартуке. Молчание его было уже не столь красноречиво, как в ту памятную для Винсента встречу на Паатсе. Опершись всей своей тяжестью на трость, он постоял минуту, затем повесил трость на руку.— Да, да, ты несомненно шагнул вперед. Мауве сделает из тебя акварелиста, я уже вижу. Конечно, на это потребуется время, но в конечном счете ты научишься. И поторапливайся, Винсент, пора начать самому зарабатывать на жизнь. Та сотня франков в месяц, которую посылает тебе Тео, достается ему нелегко, я видел это, когда был в Париже. Ты должен обеспечить себя как можно скорее. Я постараюсь купить у тебя несколько этюдов в самое ближайшее время.— Благодарю вас, минхер. Вы так заботитесь обо мне!— Я хочу, чтобы ты добился успеха, Винсент. Это в интересах фирмы Гупиль. Как только я начну продавать твои работы, ты сможешь снять хорошую мастерскую купить приличное платье и изредка бывать в обществе. Это необходимо, если ты хочешь, чтобы потом у тебя покупали картины маслом. Ну, мне пора к Мауве. Надо взглянуть на его схевенингенскую работу, которую он пишет для Салона.— Вы зайдете ко мне еще, минхер?— Непременно. Через неделю-другую загляну опять. Работай прилежно, я хочу видеть твои успехи. Я не стану приходить к тебе даром, понимаешь?Они пожали друг другу руки, и Терстех ушел. Винсент снова погрузился в работу. Если бы он мог заработать себе на жизнь, хотя бы самую скромную! Ничего больше ему и не надо. Он обрел бы независимость, не был бы никому в тягость. И, самое главное, ему не пришлось бы спешить: он мог бы медленно и спокойно нащупывать путь к мастерству, к собственной манере.Вечером Винсент получил от Де Бока записку на розовой бумаге: «Дорогой Ван Гог!Завтра утром я приведу к вам натурщицу от Артца, и мы порисуем вместе.Де Б.».
Натурщица оказалась красивой молодой девушкой, — за сеанс она брала полтора франка. Винсент был необычайно рад подвернувшемуся случаю: нанять ее самостоятельно он не мог и мечтать. Девушка раздевалась около печки, в которой пылал яркий огонь. Во всей Гааге только профессиональные натурщицы соглашались позировать обнаженными. Винсента это очень огорчало: ему хотелось рисовать тело стариков и старух, имеющее свой тон, свою характерность.— Я захватил кисет с табаком и скромный завтрак, который приготовила моя экономка, — сказал Де Бок. — Так нам не придется выходить из дому и заботиться о еде.— Что ж, попробуем вашего табаку. Мой несколько крепковат, чтобы курить его с утра.— Я готова, — заявила натурщица. — Можете устанавливать позу.— Сидя или стоя, Де Бок?— Давайте порисуем сначала стоя. В новом пейзаже у меня есть несколько стоящих фигур.Они рисовали почти полтора часа, пока девушка не устала.— Пусть теперь сядет, — сказал Винсент. — В фигуре будет меньше напряженности.Они работали до полудня, склонившись над своими рисовальными досками и изредка перекидываясь словечком насчет освещения или табака. Затем Де Бок развернул пакет с завтраком, и все трое уселись у печки, закусывая тонкими ломтями хлеба с холодным мясом и сыром. Винсент и Де Бок не могли оторваться от своих рисунков и все смотрели на них.— Просто удивительно, какой объективный взгляд появляется у меня на свою работу, стоит только немного подкрепиться, — сказал Де Бок.— Можно взглянуть, что у вас получилось?— Сделайте одолжение!Де Бок добился в своем рисунке большого сходства в лице, что же касается фигуры, то в ней не было ничего индивидуального. Это было изумительно красивое тело — и только.— Боже! — воскликнул Де Бок, взглянув на рисунок Винсента. — Что вы нарисовали вместо лица? Это и называется у вас вдохнуть страсть?— Мы ведь рисовали не портрет, — возразил Винсент. — Мы рисовали фигуру.— Впервые слышу, что лицо не имеет отношения к фигуре.— А вы поглядите, как у вас получился живот, — сказал в свою очередь Винсент.— Как?— Вид у него такой, будто он надут горячим воздухом. Совершенно не чувствуется кишок.— А почему они должны чувствоваться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54