Марка училища была очень высокой. У меня есть книга «Приказы Верховного главнокомандующего». Среди отмечаемых там артиллеристов масса знакомых фамилий и много наших преподавателей.
В ЛАУ– 3 было два профиля: огневой и АИР – артиллерийской инструментальной разведки. Я был огневого профиля – «огневик», и все мои приятели были огневики. Между нами и аировцами был вечный дурацкий антагонизм. В классе связи висел плакат: «Рожденный мерить стрелять не может».
В училище я пробыл три года и был выпущен в неполных двадцать лет весной 41-го года.


8

Тогда формировались первые четыре дивизиона и девять отдельных батарей «катюш». Командиры этих батарей Флеров, Кун, Куйбышев,… почти все погибли. Многие выпускники ЛАУ-3 этого года были направлены в новую для всех нас реактивную артиллерию. Я тоже.
Попал в 439-й отдельный артиллерийский дивизион. Стояли в Алабине, под Москвой. Дивизион еще только должны были сформировать из трех батарей по девять установок. Каждая установка – это боевая машина с восемью спаренными направляющими для шестнадцати реактивных снарядов. В штатной батарее потом было четыре установки. Если бы меня спросили сейчас, я бы сказал, что в батарее должно быть шесть установок. Тогда многие задачи можно было бы решать батареей, не привлекая дивизион.
Командиром дивизиона был капитан Левин. Маленький, с редкой тогда «Красной Звездой». Я у него был командиром взвода управления первой батареи.
В один прекрасный вечер Левин вызывает меня:
– Бери расчет, бери машину – поедешь на Хорошевку, в Первое Московское артучилище. Там тебе дадут указания.
А у нас была пока единственная боевая машина на весь дивизион. Ее пригнали часа за три до этого разговора. Мы не успели даже задрать чехол. Отвечаю:
– Товарищ капитан, куда же я поеду: не знаю, как заряжают, как стреляют…
– Ничего, разберемся.
Мы с ним взяли «летучую мышь», сняли чехол с машины, посмотрели с фонарем, что смогли.
Приезжаю с расчетом на Хорошевку. Было 23.30. Спрашивают:
– Что ж так поздно? Езжай в Софрино, на полигон.
Приехал. Выходит дама на каблуках:
– Давайте ключи от машины.
– Никаких ключей Вам не дам.
Пришел начальник полигона, накричал. Мы загнали машину в гараж. Ночевали на голом полу. Пожевали сухой паек, запили водой.
Утром выехали на полигон, встали на площадку. Предстоят показательные стрельбы. Нам привезли снаряды, по два в ящике. Черные, вороненые – такая прелесть!
Военинженер 1-го ранга Аборенков говорит мне:
– Я тебе буду с вышки белым платком сигналить, а ты стреляй.
Шофер на машине у меня был Смирнов. Здоровый, как лошадь. Голова бритая, шея толще головы. Перед первым залпом я его высадил из машины.
Остался один. Опустил броневой щит над кабиной, вставил ключ, включил рубильник
Аборенков махнул белым платочком – я крутанул маховичок. Над головой полыхнули рев и пламя. Я стал мокрый со страха.
На второй запуск ко мне запросился Смирнов. Я опять крутанул маховичок – и вдруг сгорел предохранитель на пульте управления.
Спешно вставляю второй – сгорел и он. Смирнов зубами зачищает «жучка», вставил – выстрелили. С этим «жучком» машина потом и ушла на фронт.
Пока мы стреляли, стали подъезжать бронированные «паккарды». Прибыли Маленков и Микоян со свитой. Маленков тогда отвечал за формирование частей реактивной артиллерии. Они смотрели с вышки, как мы стреляем.
После стрельб Микоян спрашивает меня:
– Что у Вас было со вторым залпом?
– Сгорели предохранители.
– Где они?
Я достал из кабины, показал.
Ко мне обращается Маленков:
– Где вы ночевали?
– На полу.
Он поворачивается к свите:
– Организовать ночлег.
Снова ко мне:
– Как питаетесь?
– Сухой паек.
– Организовать питание. Организовать досуг.
Когда мы вернулись со стрельб, у меня уже был отдельный кабинет. У всех: у меня и у восьми человек расчета – постели. Нам организовали кино. Крутили американские картины. Я никогда больше такого шикарного репертуара не видел. Нам на команду дали повара, ресторанное питание, а мне – нарзан. Я постреляю, постреляю, попью нарзану. Мы жили так недели две. Последняя стрельба была 17 июня 1941 года.


9

19 июня нас несколько человек послали в командировку в 5-ю танковую дивизию. Она стояла под Алитусом, в Литве, километрах в двенадцати от германской границы.
– Зачем? С какой-то чепухой.
– Наверное, сгоняли Вас как младшего лейтенанта? – подкинул я сочувственную реплику Игорю Сергеевичу.
– Я, извините, был не «младший»: у меня было уже два «гвоздика».
22 июня обычно открывались летние лагеря. С вечера 21-го и следующим утром все чистились-блистились. Часов в десять выстроились на лагерном стадионе для открытия. Стоим, стоим – ничего не понимаем. Целая дивизия стоит два часа. Потом – команда, и вся дивизия ушла в лес. Все машины, парки, люди расползлись по лесу. Через пару часов на линейке было пусто – только деревянные бортики от палаток. Похоже, немцы не знали про этот лагерь, и все танки уцелели. Семнадцать танков БТ-7 (без гусениц по шоссе они давали до ста километров в час) пошли на Тильзит. Подняли у немцев такую панику… Потом все вернулись назад.
Как и от кого я узнал, что началась война – не помню. Был какой-то ералаш, никаких видимых признаков войны. Я здесь был чужой.
Вечером, где-то в половине шестого, немцы сбросили десант в лес рядом с лагерем. Я, конечно, увязался на прочесывание: «Как это без меня обойдутся».
Мы шли цепью по лесу. Тут я увидел первого живого немца. Он был одет в нашу форму, но его выдала мелочь – парабеллум. Он метров с пятнадцати хотел выстрелить в меня, но я его опередил. Выстрелил четыре раза из пистолета, как в лихорадке. Рукоятка пистолета стала мокрой.
Он схватился за живот, скорчился и упал. Я старался на него не смотреть. Этот немец мне потом долго снился. Недели две толком не спал. Потом как-то ко всему привыкаешь. Помогает нехитрая солдатская философия: либо ты его, либо он тебя.
На второй день войны нам в дивизии сказали:
– Уматывайте-ка вы, ребята.
И мы вернулись в Москву.
Не успел я оказаться в своем дивизионе, как попал в новую историю.


10

Тогда, в 41-м, хватали кого попало, совали куда попало, делали что хотели.
Тыкали перстом: будешь – и все! Командиру моего дивизиона сказали:
– Дай офицера.
Он не знал куда меня берут. Я тоже не знал.
Меня назначили старшим группы из семи человек и в первых числах июля послали в форт Инно под Финляндией. Стали учить диверсионному делу. А я уже был мастер на все руки. В училище преподавали и взрывное дело. Его вел полковник Латышев. Он не выговаривал букву «р», получалось, например, «б`устве`». Мы его так и звали «полковник Бруствер». Учил хорошо, с практикой. Привязываешь к столбу 200 граммов – ломает, как спичку. Понадобилось бы – я и сейчас смог бы взрывать.
Поставили нам задачу. Между Псковом и станцией Струги-Красные есть шесть железнодорожных мостов, вшивеньких, в один пролет. Они достались немцам целенькие. Нам и поручили их взорвать.
Учили прыгать с парашютом. Теоретически. Потом одели в штаны, пестрые, как из плащ-палатки, с накладными карманами и повезли на «дугласе» так, чтобы оказаться над целью в самое темное время белых ночей, часов в одиннадцать-двенадцать ночи.
Побросали нас и груз метров с двухсот на автоматическом открывании. Я прыгал в первый раз. Впечатление ужасное. Захлебнулся воздухом. Хряпнулся в болото по грудь. Наелся ряски. Додулся в манок до того, что за ушами заболело. Собрались.
Никто еще не воевал, боже мой! До мостов шли ночами. Днем отлеживались.
Мосты немцами не охранялись, и мы их рвали чистенькими. Совсем обнаглели. Идем к последнему, а он охраняется. Часовой помаячит, помаячит, заходит в будку. Потом опять выходит…
Мы дождались, когда он зашел в очередной раз. Я рванул дверь. Часовой стоял у печки и смотрел, как четверо остальных играли за столом в карты. Мелькнула мысль: «Во что?» Выскочил ответ: «В вист!»
И я в часового – шарах из пистолета! Другие мои ребята – из окон. Мы их и постреляли.
Смотрим – мост большой. Целиком подрывать – взрывчатки не хватит. Она была уже на исходе. Решили рвать с одного конца. Меня спустили на веревке под настил заложить заряд. Неудачно привязали веревку – чуть не задушили. Начинаю хрипеть – меня вытащат, вздохну и опять вниз. Впопыхах обрезал как попало бикфордов шнур. Оказался коротким. Стал шнур поджигать. Толстыми такими саперными спичками, обжег палец. Кричу:
– Тащи!
Меня выдернули, и мы побежали вниз по насыпи. На полпути как жахнет! Я закрыл голову руками и закувыркался. Полетели камни.
К своим надо выходить в Лугу, километров за полсотни. Двинулись.
Ранним утром подошли к реке, решили выкупаться. Вымылись, а так уже измучились, что не заметили, как уснули на бережке. Просыпаюсь. Меня охватил ужас: солнце стоит высоко, и мы спим у всех на виду. Схватился за автомат – тут! Мы в панике слетели в реку, прятаться под ивняк. Стал оглядываться в бинокль.
– Ребята, – говорю, – наши!
Вылезли, попросились на полуторку до Луги.
Подъезжаем в Луге к вокзалу. У нас были деньги, но никаких документов. Жрать хочется. Заходим в вокзальный ресторан. Тогда карточки только вводились, и еще все продавалось за деньги. Нам притащили гору всего-всего. Но не успели мы начать, как раздалось:
– Руки вверх!
В начале войны все ловили шпионов. Нас окружили, разоружили и повели по городу в штаб гарнизона. Вокруг человек пятнадцать со штыками наперевес. Народ сбежался, мальчишки орут:
– Шпионов поймали! Ты посмотри, какие штаны!
Привели к штабу. Он был в местном санатории, в одноэтажном деревянном доме. Поставили лицом к стене. Стоим. Руки ужасно затекают: даже за шею не позволяют заложить. Чуть опустишь – тебе шпилькой в зад. Больно.
Я стоял крайним, у крыльца. Вдруг боковым зрением вижу знакомую фигуру: мой преподаватель по училищу Карбасников. Повернул к нему голову:
– Товарищ полковник, разрешите хоть руки опустить.
Он изумился:
– Косов, а Вы что здесь делаете?
Объяснились. Он, оказывается, – начальник гарнизона в Луге.
Вспомнил:
– Мне говорили, что выйдет группа какого-то Косова. И подумать не мог, что это Вы.
Он был из дореволюционных генералов. До войны на стрельбах я курсантом был приставлен к нему для посылок. Слышу, он обращается к соседу:
– Ну-с, полковник, вашим большевичкам везет. Какая погода!
Полковник шепчет ему по имени-отчеству, показывая на меня глазами:
– Тут молодой человек… Нехорошо как-то при нем…
А мне наплевать! Я не скрываю своих воззрений.
Карбасникову в училище нравилось, что я хорошо учился. Я и сейчас, например, помню «Теорию вероятности» Гельвиха.
«…Гельвих… Редкая фамилия, – заскреблось в голове, – где-то мне она встречалась». Стал перелистывать свои книги. Одна,…другая… Вот «Повесть о пережитом» Бориса Дьякова. Читаю:
Зима 1953 года. Лагерь под Тайшетом. Бывший генерал-майор артиллерии П.А.Гельвих. Восемьдесят лет. Осужден за «вредительство». Ночью не может спать: «Формулы замучили, а записывать некуда и нечем». Хранит старый номер «Известий» от 14 марта 1941 года с первым постановлением о присуждении Сталинских премий. Петр Августович Гельвих – удостаивается премии первой степени за работу тридцать четвертого года «О рассеивании, вероятности попадания и математическом ожидании числа попаданий», работу тридцать шестого «Теоретические основания выработки правил стрельбы», сорокового «Стрельба по быстродвижущимся целям». В номере – портрет Гельвиха: «цветущий старик, пышные седые усы, полукруг белых волос над открытым широким лбом, на груди орден Ленина…
Я перевел взгляд, – пишет Дьяков, – на заключенного Гельвиха: высохший человек, голый череп, редкие усики-колючки. Но в серых глазах, глубоко-глубоко, искорки живого ума…
– Неужели?
– Да, это я…Бывший я… – глухо произнес он. – Шесть лет тюрьмы, голубчик. Что вы хотите?… – Он сморщился. – Был лев, а нынче драный кот!…»


11

Тринадцатого июля мы из Луги поехали в Ленинград и уже четырнадцатого – в Москву.
Тем временем, было принято решение сформировать восемь, не то девять полков гвардейских минометов – «катюш». Мой 439-й дивизион был переформирован в 3-й гвардейский минометный полк. Его командиром назначен майор Виктор Иванович Гражданкин. В полку было три дивизиона. В каждом – 118 машин, из них 12 – боевых. Меня назначили начальником разведки в 3-й дивизион, которым командовал старший лейтенант Шаренков. Тогда чины были небольшие. Первым дивизионом командовал капитан Коротун, вторым – капитан Острейко, потом генерал. Я его знал с 38-го года. В Киевской спецшколе он вел строевую подготовку. Он тоже помнил меня: я хорошо ездил верхом, и он по выходным брал меня на верховые прогулки. Начальники разведок дивизионов все были мои однокашники. В первом – Володя Олейниченко. Наши койки в училище стояли рядом. Погиб потом на Кавказе. Во втором – Володя Фаготов. Очень добрый и благоразумный. Если что: «Ребята, что вы делаете!» Остался жив. Одно время, генералом, был начальником факультета в Дзержинке.
Мой командир Иван Васильевич Шаренков кончил войну подполковником. Уже в сорок первом у него была «Красная Звезда». Тогда награды не шибко давали. Он был много старше меня, с 1909 года. Хороший мужик, хотя и вспыльчивый. Меня любил. Когда позднее, под Калинином, мне финн прострелил ногу, он – нет, чтобы пожалеть, схватил полено:
Какого черта ты полез! Ну, дать тебе поленом по башке!
Формирование наших частей шло в августе – начале сентября. Пока не получили боевых установок, у нас были 122-миллиметровые гаубицы на конной тяге. В дивизионе – 130 лошадей: и ездовые, и для тяги. Крутили хвосты.
С этими лошадьми случилась потешная история. Нам назавтра назначен смотр, а чуть ли не каждая третья лошадь – грязная. Такой она считается, если проведешь против шерсти, и летит перхоть. Вычистить не успеваем.
Командир батареи Подушкин говорит старшине:
– Давай два белых халата.
А старшины такой народ – луну с неба достанут. Бежит через двадцать минут с халатами. Подушкин говорит ему: «Веди сюда грязных лошадей».
Надел белый халат: раз-раз лошади по морде. И так отлупил каждую грязную.
На завтра – смотр. Ветеринар в белом халате вызывает чистую лошадь. Смотрит, щупает: «Отлично!» Вызывает грязную. Только сунулся к ней в своем белом халате – она взбесилась. А артиллерийские упряжные лошади – звери. Копыто – во! С хороший арбуз. Ветеринар с досадой отмахнулся: «Отлично! Следующая» и т. д.
Всякий раз, как мимо проводили очередную лошадь, Подушкин, довольный, поддергивал штаны и говорил мне вполголоса:
– Учись, как надо жить.
Я его потом встречал в 50-х годах, уже генерал-лейтенантом.
Когда к нам пришли первые установки, мне, как уже опытному, поручили провести демонстрационные стрельбы для офицеров полков.
Реактивный снаряд имеет два штифта, которыми он вставляется в направляющие боевой установки. Когда снаряд осаживаешь в установке, два снарядных контакта садятся на контакты направляющих. Рядом с шофером пульт. Включаешь рубильник на пульте и крутишь рукоятку маховичка, замыкающего по очереди снарядные контакты от особого щелочного аккумулятора. Прокрутил за четыре-пять секунд – и все снаряды по очереди ушли.
Я исхитрился жухнуть лишний комплект аккумуляторов, и у меня в землянке всегда был электрический свет.
На этих стрельбах я схулиганил: навел установку на скирду сена для полигонных лошадей и крутанул маховичок. Сено и сгорело. Начальником полигона был полковник Смирнов. Грузный такой, в годах. Как же он ругал, как ругал! Я делал при этом голубые глаза. Командир полка Гражданкин потом отозвал меня:
– Нехорошо хулиганить.
Я, конечно, свинья. Они там косили, косили, а я сжег в один момент. Но как красиво у меня получилось: скирду сначала разбросало, а потом она заполыхала. Офицеры смеялись несколько дней.


12

В начале сентября полк из Алабина вокруг Москвы отправился на Северо-Западный фронт. Вокруг Москвы тогда не было бетонного кольца. Проселками, по страшной грязи тащили машины на руках. В полку три дивизиона, в каждом – сто восемнадцать машин. Когда вышли на Ленинградское шоссе, в грязи были поверх ушей.
Через несколько дней полк прибыл под Себеж, почти на границе с Латвией. Фронта не было. Немцы шли на восток и обходили нас вовсю. Все перепуталось.
Командир полка собрал начальников разведки трех дивизионов:.
– Вы – мои глаза и уши. Будете отходить последними. Может быть, попадете в окружение.
Если бы не Гражданкин, полку бы не выбраться. А мне со своей разведкой пришлось помотаться. У меня было пятнадцать человек, очень хорошо по тому времени вооруженных. У всех автоматы, у каждого больше четырехсот патронов. В наборе – трассирующие, зажигательные, бронебойные.
В этой чехарде немцы нас обошли, и мы стали выходить на восток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27