А поезд уже тронулся. Проводник собрал билеты и разнес постель. На двери отопительной камеры я нашел полное расписание следования поезда:

Станция прибытие отправление
Ленинград – 11:53
Луга 13:20 13:25
Псков 14:47 14:57
Даугавпилс 17:36 17:41
Вильнюс 19:25 19:35
Гродно 21:09 21:19
Белосток 22:04 22:14
Граница 23:08 00:08
Варшава 1:57 2:07
Куттенбург 3:01 3:06
Позен 4:54 5:04
Франкфурт-на-Одере 6:47 6:52
Берлин 7:42

Я переписал расписание и вернулся в купе. Там спор был уже в разгаре:
– Стало быть, – говорил Глеб Александрович Степану Викторовичу, – англичане и американцы считают всех людей, живущих за пределами «свободного мира», нелюдями.
– Ну, я не был бы столь категоричен, – возразил тот. – Точка зрения на представителей иных цивилизаций как на варваров не так уж и нова. Все древние культуры презирали иностранцев, даже греки, хотя они чаще иных древних народов контактировали с ними. Разве немцы не презирают американцев и не называют их «хунгвестерн»?.. Хотя, скажу честно, представление людей западного мира об иных блоках самое смутное. Американцев вообще ничего не интересует, что происходит за пределами США. Я сомневаюсь, чтобы половина образованных американцев могла назвать пять-шесть столиц иностранных государств, кроме Лондона. Я ведь еду в Германию, чтобы составить о ней более-менее реальное представление, потому что никакой реальной информации о Рейхе ни в Англии, ни в США не найдешь.
– Я не могу сказать, что Германия слишком популярна в России, но все же это самая популярная заграница. Да и потом… Ваш покорный слуга едет к родственникам, в Мекленбург. Мой дядя еще мальчиком репатриировался из Курляндии, в сорок первом году.
– Однако!.. У нас в Англии это было бы немыслимо.
– Ну, а как ваши впечатления от… – офицер кивнул по сторонам.
– Сумбурные, – пожал тот плечами, – сумбурные, и больше ничего. Будто по безвоздушному пространству двигаюсь. Вокруг какая-то ирреальность… Эта Россия уже ничем не напоминает (даже языком) ту страну, из которой бежали мои деды, но здесь не осталось ни капли большевизма.
– Времена меняются – мы умнеем, – усмехнулся офицер. – Историческая правда большевизма была в ниспровержении реакционного и недееспособного режима. Но сам по себе большевизм – тупиковый путь развития, он не способен к созиданию и выродился в троцкизм. Правильная коррекция коммунистической идеологии в духе идеи национального самосохранения пришлась нам весьма кстати.
– Верно ли говорят, что Сталин многое позаимствовал у Гитлера?
– Кто у кого позаимствовал, – рассмеялся офицер, – это еще надо посмотреть, но история Европы пошла совсем по иному пути, чем того хотелось Западу. Ведь англичане и американцы хотели натравить нас друг на друга, залить Европу русской и немецкой кровью и на этих лишениях нажиться как свиноторговцы, так ведь?
– Да, во второй мировой войне расчет был именно на это, поэтому для Англии договор тридцать девятого года стал шоком. А во время Тихоокеанской войны США добивались участия в ней СССР.
Я вышел в коридор и стал рассматривать мелькающие перелески. Ландшафты не отличались от тех, какие я мог видеть и у себя. Меня поразила лишь ухоженность полей и обширных дачных поселков, мимо которых мы проносились с огромной скоростью. Кругом было белым-бело, лишь проселочные дороги выделялись грязноватой чернотой. На промелькнувшем стрекочущем переезде застыл большой грузовик неизвестной мне конструкции, напоминающий довоенный газик.
Неожиданно мы остановились в Гатчине и простояли три минуты. Хотя я был в Гатчине всего один раз в жизни, я сразу же подметил, что передо мной его довоенный (а, стало быть, не разрушенный) вариант. На подводе к перрону подъехал мужик в тулупе и стал грузить расставленную штабелями почту. В очередной раз я подивился такой смеси стилей и эпох, но ведь никто же не удивляется традиционному японскому каркасно-столбовому дому рядом с линиями метрополитена.
Спор в купе не утихал:
– В основании любой культуры замешано немало слез и крови, – доказывал подполковник. – Порой я думаю, что это необходимое условие ёе существования. А вы смотрите на убийство слишком метафизически: не убий, и все тут! Если хотите знать, то мы потомки тех, кто убивал, потому что те, кто не убивал, но сам был убит, потомства не оставили…
– Но мы-то с вами живем не в каменном веке…
– Согласен. Стабильность последних пятидесяти лет действительно беспрецедентна. Но, согласитесь, мир ныне держится не на благих пожеланиях, а на атомных мускулах четырех империй.
– А вы как думаете, молодой человек? – обратился ко мне бывший лондонец. Мне не хотелось вмешиваться в этот спор специалистов, и к тому же я боялся сказать какую-нибудь несуразицу. Но я нашел, что ответить:
– В прошлом году я прочел фантастический роман одного малоизвестного автора. «Иное небо», если не ошибаюсь. Он написан в стиле инвариантности, то есть валенности истории, – поправился я. – Там будто бы в 41 году Германия напала на СССР.
– И кто ж победил? – с недоверием спросил офицер.
– Мы, естественно, – поспешно оговорился я. – Но плодами нашей победы воспользовались США. Они сначала поставили под контроль пол-Европы, а затем стали распространять либеральные идеи в советской сфере влияния. Итогом был развал нашей страны, обнищание населения, множество внутренних конфликтов и вымирание населения. СССР распался на пятнадцать государств с неустойчивыми правительствами и хиреющей экономикой. Уголовные организации терроризировали население. Различные политические силы боролись за власть, а представители международных правозащитных организаций успешно разлагали все структуры безопасности, и люди, выступавшие за наведение элементарного порядка, клеймились как фашисты.
– И чем же все это закончилось? – мой рассказ определенно заинтересовал подполковника.
– Над этим писатель и предлагал поразмыслить читателю…
– Занимательно, но нереально, – покачал головой офицер. – У вашего писателя неверна первоначальная установка: война с Германией. Германия не могла воевать одновременно на два фронта: против нас и против Англии – это было бы повторением ошибки 14 года. В 41 году, как вы знаете, Германия и Италия были заняты балкано-ближневосточным направлением. Уж скорее это могло произойти в 53 году, когда мы были связаны на Дальнем Востоке, но в 53 году Германия улаживала венгеро-румынский конфликт. Впрочем, в главном он прав: западный либерализм не мог принести нашей стране ничего хорошего.
– Отчасти это так, – присоединился к нашему разговору реэмигрант. – Тип русской культуры – это тип антизападный. Он строится на аграрно-коллективистском принципе, в то время как западная культура – это торговый индивидуализм.
Так мы проспорили до самого вечера, когда за окном показались средневековые строения Даугавпилса.
– В Германии, – сказал офицер, – сохранилось очень много средневековых замков, а вот французы почти все свои срыли еще при Ришелье.
– Степан Викторович, – спросил я то, что хотел спросить уже давно, – а как в Англии представляют нас и Германию?
– Вот это вопрос! – воскликнул подполковник, который как-то незаметно уже успел выпить три бутылки «Боржоми». – Объявляю вам благодарность, Вальдемар, за находчивость.
– К России, – ответил после некоторого раздумья Степан Викторович, – отношение, конечно, получше, чем к Германии. Англичане очень любили Хрущева, и часто вспоминают его визит в пятьдесят пятом году. Но и Россия, и Германия для Запада – это тайны за семью печатями. Вспоминаю английский анекдот, что англичане видят Германию только на карте.
– А дипломаты? – удивился офицер.
– Назначение в Берлин считается в дипломатических кругах своего рода ссылкой, хотя есть достаточное количество людей, открыто симпатизирующих Германии и фашизму, и даже в верхних эшелонах власти – это, как правило, консерваторы, точнее консервативный клуб «Линк».
– А в США?
– Ну, там народ горячий. Дня не проходит без потасовок фашистов с еврейскими активистами.
– В США действительно много фашистов?
– Как ни странно, гораздо больше, чем в Англии, но они разбились на несколько сот враждующих группировок и часто воюют друг с другом.
– А коммунистическое влияние?
– Практически равно нулю. В США насчитывается едва ли тысяча коммунистов, а в Англии – семь тысяч. А вот троцкистов побольше. Они в 68 спровоцировали университетскую молодежь Принстона на настоящее побоище.
– Да, мы об этом слышали.
И так далее, и такое прочее.
А я сидел и на ус мотал, ведь реэмигрант задавал те вопросы, которое пришлось бы задавать мне, и если я не могу сказать, что на подъезде к германской границе имел полное представление о международных отношениях в этом мире, то, во всяком случае, мой кругозор значительно расширился. Вспоминается мне один из моих преподавателей, который утверждал, что попади шпион хоть на один рейс в спальный вагон, курсирующий между Москвой и Лен… то есть Санкт-Петербургом, половина его задания может считаться выполненной.
Когда мы прибыли на границу, перевалило уже за одиннадцать, но воздух вокруг стал куда теплее и не обжигал ноздри. Проводник в сопровождении офицера погранслужбы еще раз строжайше проверил документы, и нас стали покупейно пересаживать в другой, немецкий поезд. Для этого надо было с вещами миновать три последовательные таможни (первая – русская, вторая – смешанная, и, наконец, третья – германская), на каждой из которых одинаково тщательно проверяли документы и досматривали багаж. Сначала все шло четко и быстро, но вскоре возникла заминка: на пропускном смешанном пункте слева от меня как-то разом заспорили, и я услышал восклицание немецкого лейтенанта:
– Юден не допускаться в Дойчланд!
Мигом вмешался русский майор:
– Да это ж не еврей, это грузин. Вот и фамилия его по паспорту: Сванидзе.
С обеих сторон подошло несколько пограничников, и конфликт продолжался. Мы уже забрались в уютное купе, но до нас все ещё доносилось:
– Нарушение Нюрнбергского закона… Экспертиза… мы должны немедленно связаться с консульством… Никакой задержки состава!..
Впрочем, мое внимание приковал гигантский монумент тевтонского рыцаря с мечом, вложенным в ножны. Он вознесся над всеми строениями таможни на добрых четверть километра, стоя на насыпном холме и глядя на восток. Ночная подсветка сияла на бронзе его доспехов. В нем было что-то от известного монумента Вучетича, и он, видимо, играл роль пограничного столба вровень с чикагскими небоскребами.
Вся процедура пересадки заняла, как и оказывалось в расписании, около часа, но выяснение, является или не является товарищ Сванидзе евреем, задержало нас еще на пятнадцать минут. Очень красивая белокурая проводница (в США она работала бы, как минимум, фотомоделью) поприветствовала нас на довольно хорошем русском и разнесла по купе наперсточного размера чашечки с кофе.
Засыпая, я мысленно прокрутил все эти невероятные события и пришел к выводу, что судьба (если называть судьбой природную необходимость) иной раз приготовляет для нас весьма забавные коллизии. Не знаю, что сказал бы на это раскатисто храпевший подполковник, но будить его я не стал.
Все генерал-губернаторство и Германию мы беспробудно проспали, и только за полчаса до Берлина нас разбудил звонко-мелодичный голос проводницы. Из-за разбирательств со Сванидзе и прочих задержек выбившегося из графика поезда, мы опаздывали уже на полтора часа. Среди мягкой предрассветной седины снегов за окном мелькали маленькие фермы, перелески, одинокие кирхи, в которых служили Вотану, Тору и Бальдуру. Пелена снегопада делала все вокруг мчащегося поезда сюрреалистичным.
Степану Викторовичу приснился недобрый сон, и он сидел хмурый (он к тому же обнаружил ряд важных пробелов в своём немецком и лихорадочно пролистывал разговорник). Подполковник, наоборот, был в прекрасном расположении духа и рассказывал о своих приключениях в прошлые поездки:
– Вы знаете, в Бунцлау до сих пор сохранилась могила Кутузова. Я там был два года назад. Обнесена бордюром и очень много цветов…
– А вы где воевали? – поинтересовалась жена реэмигранта.
– Разумеется, в Индии, – пожал плечами тот, – в этой черной дыре советского оружия. Мы собирались покорить Индию еще при Павле I, в начале двадцатых туда звал Троцкий. И вот, наконец, мы там оказались. Индусы, видите ли, как и все азиаты – себе на уме. Договариваться с ними столь же перспективно, как и договариваться с тюленями. Конечно, забавно рассматривать индийских девчонок в ночных барах и украшать свои квартиры индийскими статуэтками. Но могу лишь сказать одно: наши позиции в индийских странах столь же призрачны, как и пятьдесят лет назад. Сам черт не разберет, сколько в Индии народностей, а каждая народность имеет дюжину национальных проблем. Поддерживаем Синд против Раджастхана, потом Раджастхан против Гвалиора, а там надо мирить сикхов и мусульман в Пенджабе. На юг Индии мы уже давно рукой махнули, там немцы да ниппонцы соперничают с США.
Отправляясь в дорогу, я основательно изучил карту Берлина и окрестностей, и теперь с минуты на минуту ожидал появления слева от движущегося поезда водной глади Шпрее, но она пряталась за густыми стволами безлиственных деревьев и неожиданно блеснула, когда мы увидели первые строения Большого Берлина – район Рансдорф, затерявшийся среди лесничеств Мюггельского озера. Здания напоминали те, что я видел в Ленинграде, только более массивные, монументальные и мрачные. Правда, летом все это должно было утопать в зелени многочисленных раскидистых деревьев. По улицам ездили машины, ходили трамваи, спешили на работу берлинцы.
Промелькнуло несколько платформ пригородных поездов, на одной из которых я успел прочесть название – «Кёпеник». Где-то вдали мелькал между домов расписной шатер передвижного цирка. Проводница вернула билеты – я получил свой. На одной стороне маленького картонного ярлыка под серпом и молотом был указан рейс, тип вагона, место, дата, время и постскриптум: «Добро пожаловать в Тысячелетний Рейх», на другой – под свастикой – то же самое по-немецки.
Пока я рассматривал билет, мы промчались через Карлгорст и оказались в более изящных дореволюционных кварталах (я имею в виду национал-социалистическую революцию 1933 года). И тут же экспресс нырнул в бесконечный слабоосвещенный Руммельсбургский тоннель, тянущийся на добрые два километра. Когда мы наконец вынырнули в ослепивший всех дневной свет, слева и справа выпрямилась Варшавер-штрассе, по которой неторопливо полз экскурсионный омнибус. Готтенландский (быв. Силезский) вокзал был уже рядом – замелькали перила, лавочки, ожидающие.
Немец-проводник еще раз проверил документы, и мы стали выходить. Я едва успел выйти из вагона, как тут же заметил маму – она в длиннополой дубленке и меховой «боярке» спешила ко мне по забитому людьми перрону. Она приветствовала меня по-русски:
– Ну, как доехал?
– Да вот… – развел я руками.
Несмотря на все наши с Вальдемаром опасения, она не заметила подмены. Видно, не правы те, кто приписывает женщинам некую особую интуицию. В первый момент меня так и тянуло сознаться, но я сдержал себя, и не напрасно.
– Сейчас мы к нам домой. – продолжала она, проталкивая меня через толпу. – Вечером у нас званый ужин. Будут Отто, Свава, Харальд…
В Берлине я не бывал отродясь, и все глазел по сторонам. Добрая половина прохожих была в шинелях: синих, черных, серых, коричневых – под цвет мундиров их ведомств. Здесь было на порядок теплее, чем в замерзшем Ленинграде. Линейная немецкая речь господствовала над отдельными польскими и русскими фразами. Тачечники (тоже в особой форме) катили огромные телеги, наполненные «старомодными» чемоданами (американоидные рюкзаки – завсегдатаи вокзалов моего мира – здесь были явно не в моде). На фронтоне вокзала (он был реконструирован в середине пятидесятых) аршинными готическими буквами было выложено:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ТЫСЯЧЕЛЕТНИЙ РЕЙХ!

В ближайшем киоске я успел разглядеть множество видеокассет и бронзовые бюсты Гитлера и Геббельса.
Мама без устали рассказывала о своей жизни, о том, как зимой они с полковником отдыхали на Ривьере, что Харальд в апреле принимает присягу и отправляется служить в Хорватию и т. д. и т. п. На ее вопросы я отвечал односложно, что весь в работе над дипломом, что стипендию нам повысили, что Виола чуть ли не ночует в Петергофе (она пишет дипломную работу об архитектуре Петергофских ансамблей и влиянии на нее философии ХVIII века). На мое счастье мама не спросила меня, скоро ли ей ждать внуков: она, видно, не очень-то спешила становиться бабушкой.
На привокзальной площади нас ожидал огромный БМВ, принадлежащий полковнику. Шофер приветствовал меня кивком, погрузил мой баул в багажник и спросил меня что-то по-немецки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21