– Вальдемар Тарнавский, – я как мог, изменил свой голос, – вам звонят из университета. Мне поручено передать вам вашу работу.
На том конце провода почувствовалось замешательство:
– Какую работу? Как вы хотите?
– Где вы живете?
– Улица Героев Халхин-Гола, дом 3, квартира 14.
Такой улицы я не знал.
– А где это?
– Это Юго-Запад. Доезжаете на метро до станции «Кораблестроительный Институт», – объяснял он, – а там направо по проспекту Стачек метров двести.
Мне ничего не оставалось, как ответить:
– Хорошо, спасибо, я скоро буду, – и повесить трубку.
Над автоматом висела металлическая карта Ленинградского имени Ленина ордена Ленина метрополитена. Я долго, подобно дремучему провинциалу, изучал её. Ленинград не превышал по размерам знакомый мне город, но восемь линий метро переплелись такой невообразимой паутиной, что я далеко не сразу нашёл нужную. Она начиналась в Невском районе, на улице Дыбенко, пересекала Невско-Василеостровскую линию с переходом на Ломоносовскую, через две станции («Тегеранская» и «Проспект Славы») пересекала Московско-Петроградскую линию с переходом на «Московскую», потом пересекала Кировско-Выборгскую линию с переходом на «Ленинский проспект» и шла вдоль Ленинского проспекта: станции «Кораблестроительный институт» и «Улица Андропова». Поскольку Великой Отечественной войны не было, должна отсутствовать вся связанная с нею топонимика.
Я прошел через метрополитенный контроль, хладнокровно предъявив контролерше свою студенческую карточку, чья стоимость равнялась стоимости «москвича». Тут мне вспомнился чешский анекдот о человеке, который всякий раз, входя в метро, предъявлял контролерше разные бумажки: от свидетельства о рождении до справки по болезни, а под конец помахал просто рукой. Через пять минут я уже мчался в переполненном вагоне метро. Приятно удивило меня отсутствие настырной рекламы. А люди вокруг все те же, что и обычно: веселые, грустные, задумчивые, многие читают.
Станция «Кораблестроительный институт» была украшена скудным орнаментом на морскую тему и не имела эскалатора. Разумеется, нигде не сидели попрошайки. Мороз на улице все крепчал, и мои глаза заслезились. Здания вокруг тоже смахивали на сталинскую архитектуру: массивные формы, фигурные балконы, арки, лепные карнизы, шпили. Все это строительство должно было занять много времени и средств, но если этим людям не пришлось восстанавливать 1400 городов и поселков, они могли позволить себе такую роскошь. А в просветах между этими дворцами проглядывали самые убогие «хрущобы» с мусорными баками во дворах. Мой двойник жил в доме похуже «сталинки», но получше «хрущевки» на тихой улице Героев Халхин-Гола, почти совпадающей в пространстве с улицей Лени Голикова. Впрочем, это не зависело от исторических случайностей.
Я поднялся на пятый этаж и позвонил в нужную дверь. Открыл мне сам Вальдемар. Его удивление длилось гораздо короче, чем я мог ожидать.
– Я сразу узнал тебя, – пояснил он. – Ты звонил мне по телефону. А четыре дня назад мне приснился дурацкий сон: прихожу я домой, а там я сижу. Откуда ты?
– Из другого мира.
– Понимаю, – он старался вести себя, как ни в чем не бывало: этакий дачник, принимающий марсианина. – Из какого?
– Судя по тому, что я уже успел узнать, наши миры разветвились в 1941 году.
– Проходи, – пригласил меня он. – Я сейчас один.
Мы вошли в просторную комнату, служившую ему спальней и кабинетом – если позволительно будет в конце XX века проводить такие градации. На столе стоял миниатюрный новенький телевизор, по которому шла какая-то юморина: несколько молодых людей в альпийский шапочках плясали и пели:

Дойчланд вокруг…
Айн, цвай, драй,
Фридрих Энгельс.
Айн, цвай, драй.
Доктор Геббельс.
Айн, цвай, драй,
Пчела Майя!
Айн, цвай, драй,
Ну и я!

Вальдемар заметил, как я впился взглядом в экран, но все же отключил его. Тогда я увидел над стулом крупную цветную фотографию. На ней Вальдемар обнимал ту самую девушку, которую и я любил (увы, безнадежно) в своем мире.
– Это…
– …моя супруга. – ответил он со свойственной мне рисовкой.
Мы подошли к зеркалу. Действительно, мы были идентичны. Только мои волосы были короче, ведь я недавно постригся. Одновременно мы машинальным движением коснулись своих челюстей: и у него, и у меня не хватало одного зуба, удаленного шесть лет назад.
– У вас нашли способ путешествий в параллельные миры?
– Нет. Это произошло случайно. Я опускался на лифте, возвращаясь от нашего с тобой «общего друга», и… попал сюда.
– А как же ты меня нашел?
– Мне подсказал это Алеша, твой номер телефона.
Он думал. Потом еще раз внимательно рассмотрел меня, перевел взгляд на мой пуховик и кожаную сумку с телевизором. Я как мог подробно и кратко рассказал о нашем варианте истории.
– Это маловероятный вариант истории, – пожал плечами мой двойник. – А у нас все было иначе. С Германией мы никогда не воевали. Были, конечно, охлаждения отношений, особенно при Хрущёве, но война… Нет. А вот с Ниппонией, действительно, война была, в 52-м году, потом умер Сталин, и новые руководители заключили договор: Хрущев-дурак вторую половину Сахалина отдал. Ниппония же четыре года всевала с Америкой, и их война закончилась ядерными ударами: американцы уничтожили Хиросиму, а ниппонцы три дня спустя – Лос-Анджелес… А потом наступил так называемый «вооруженный мир». Германская победа привела к развалу колониальной системы, и теперь все четыре империи борются за влияние в тропических странах. За нас – Куба, Ангола, Эфиопия. Германские сателлиты – Палестина, Заир и Мадагаскар. Американцы хозяйничают в Западном полушарии, а Ниппон – в Юго-Восточной Азии, – он протянул мне большой географический атлас.
Я полистал. Действительно, в центре Европы простирался от Вогезов до Немана Священный Рейх Германской Нации. Италия владела почти половиной Средиземного моря. На месте Израиля было Арабское Государство Палестина со столицей в городе Аль-Кудс. Индия дробилась на множество мелких государств.
– Странно, – произнес я наконец, – мы живем в разных мирах, однако, мы похожи до неотличимости, мы живем в одном и том же районе одного и того же города, у нас есть как минимум один «общий знакомый». Тебе это не кажется странным?
– Да, странно, – согласился он, пожав характерным для меня жестом плечами. – Из этого следует, что события последних пятидесяти пяти лет не повлияли или почти не повлияли на историю нашей семьи… Давай-ка сверим вехи.
Мы назвали с десяток наших знакомых и обнаружили, что процентов на семьдесят эти реестры совпадают. Потом мы взяли по машинописному листу, и каждый самостоятельно набросал наше генеалогическое древо. У него оно оказалось богаче.
– Это вполне естественно. В твоем варианте – двое погибших на войне. Младший брат деда, Аркадий, кстати, до сих пор жив. Ему уже семьдесят. Он работал в управлении Литовского МГБ. А это его потомки…
У меня оставался последний аргумент:
– Но ведь наши с тобой дедушка и бабушка познакомились только благодаря войне.
– Как именно?
Я рассказал.
– А в нашем варианте, – возразил он, – все было иначе. В 1947 году над американским штатом Монтана появилась летающая тарелка. Тогда все четыре империи стали строить систему слежения за подобными объектами: все думали, что это тайное оружие соседей. И вот представь, по всему Советскому Союзу строится система наблюдательных станций. Это у Чингиза Айтматова в романе «И дольше века длится день» описывается. Один из таких объектов устраивается в Гуляй-Поле. А дед в это время как раз окончил авиационное училище…
– Он поступил туда, невзирая на дворянское происхождение? – удивился я.
– В сорок первом году все классовые ограничения были сняты. Таким образом, мы нейтрализовали эмиграцию и вернули в страну добрую половину инженеров, писателей и военных, бежавших от троцкистов в гражданскую войну. Так вот, его как раз и командировали в Гуляй-Поле как специалиста. А там он и познакомился с самой красивой девушкой городка – школьной учительницей.
– Все равно странно… После войны у нас на одного жениха приходилось по десять невест, но у вас… Ей тогда было двадцать два года. Почему она не вышла замуж до тех пор?
– У нее был жених, но он попал под трактор в сорок третьем году.
– А в моем варианте он в то же самое время воевал под Курском…
– Под Курском?!! Вы что? от немцев до Курска бежали?!
– Хуже. Немцы дошли до Сталинграда.
– Однако! Ну и вояки у вас там!
– Это ваши же вояки. Только у вас, поскольку вы не воевали, их некомпетентность не вылезла наружу – отсиделись вы. А мы за это очень дорого заплатили.
– Ну, мы тоже полмиллиона положили на Амуре в пятьдесят втором. И все же личность Сталина, я считаю, положительна и необходима в советской истории. Он уберег нас (да и вас) от троцкистской нечисти и космополитических вырожденцев. Видишь ли, в двадцатые годы была единственная валена: между Сталиным и Троцким…
– Валена? – переспросил я.
– Германоязычное слово. Означает выбор.
– У нас говорят: альтернатива. Англоязычное слово.
– Ах да! у вас же Америка самая главная страна. Удивительно, как могли эти забитые эмигранты так возвыситься? У вас какой-то нереальный вариант истории.
– В принципе я с тобой согласен. Но неужели все вы – наивные коммунисты?
– Коммунизм бывает разный. Мы ж не троцкисты. Россия – цель, коммунизм – средство. Да, мы уж и не столь наивны, как десять лет назад.
– По дороге сюда я видел коммерческие ларьки….
– Да, пять лет назад у нас разрешили мелкое предпринимательство. Разумеется, под партийным контролем.
– А ты в партии?
– Нет, но собираюсь вступить… О, уже восемь! Я побегу в фотоателье, надо забрать фотографии. Если в мое отсутствие придет Виола, веди себя, как ни в чем не бывало. Скажи, что идешь за фотографиями, и поджидай меня у подъезда. Завтра у нас суббота? Да?
– И у нас тоже.
– В понедельник у меня последний экзамен сессии. Диалектический материализм! У вас, небось, такого не учат.
В коридоре он заглянул в мою кожаную сумку:
– Это оттуда?
– Да.
– Ладно, потом посмотрим. Пошел я.
И он исчез.
Я, оставшись один, обошел обе комнаты. Мебель и прочая обстановка были иных конструкций, однако телевизор, как и у меня, назывался «Радуга 716». Но меня больше заинтересовали книги, куда многочисленнее моих. Многие были мне незнакомы, другие соответствовали моим, многих из имеющихся у меня тоже не было. Десятитомник Сталина, сочинения Гракха, Бабефа в четырех томах. Международные ежегодники начиная с 1957 года, «Россия в 1913 году», Л.Н.Гумилев «Этногенез и биосфера Земли», «Иерусалимский процесс» в трех томах.
Последние я полистал. Оказывается, в августе 41-го года германская армия заняла Палестину, а год спустя в Иерусалиме открылся под председательством доктора Фрайслера процесс над сионистами. В числе подсудимых – Менахем Усышкин, Давид Бен-Гурион, Мартии Бубер, Хаим Вейцман и другие. В материалах процесса – тексты Ветхого Завета, Талмуда и «Протоколов сионских мудрецов», свидетельские показания местных жителей-арабов и граждан различных европейских стран. Семьдесят главных обвиняемых были приговорены к публичной смертной казни, а Иерусалим отдан арабам и переименован в Аль-Кудс. Советский Союз признал основные положения Иерусалимского процесса в декабре 49-го года.
Художественная литература несколько беднее. Книги Набокова, Генриха Сенкевича и Экзюпери отсутствовали. Зато стоял шеститомник Аркадия Гайдара с фотографией престарелого писателя в первом томе (романы «Целинные годы» 1958 года, «Он сказал: Поехали!» 1962 года, «Сибирские истории» 1977 года). Помимо общеизвестной классики было еще несколько неизвестных мне фамилий: Соколов, Заварзин, Романовский…
Пока я пролистывал книги, в замке захрустел ключ, и я услышал свой голос:
– Да, это действительно так! Я и сам сначала не поверил! Когда видишь самого себя, это невероятно. Но если невероятное становится очевидным, его принимаешь как факт.
– Где он сейчас? – этот голос, без всякого сомнения, принадлежал моей возлюбленной Виоле. Вернее, ее двойнику из этого мира.
– Да здесь. Вальдемар!
Я вышел. Блондинка Виола была восхитительна в своей мягкой белой шубке из заячьего меха. А мой двойник помогал ей разуться, наклонившись к ее коленям, как не раз наклонялся я. При моём появлении Виола вскрикнула.
– Извините, – забормотал я, пытаясь как бы оправдаться, – я сам не знаю, как это произошло… Это, конечное невероятно, но…
Через полчаса мы ужинали. На столе – копченая мойва, бутерброды, чай с клубничным вареньем.
– А где мама? – поинтересовался я.
– Она вышла замуж… за немецкого барона… полтора года назад, – отвечал мне мой двойник в перерывах между пережёвыванием пищи.
– И живет в Германии?
– Разумеется. Берлин. Геббельс-штрассе, 14.
– А я там, – кивнула Виола в мою сторону, – есть?
– Да, – только и смог ответить я.
Я чувствовал себя в самом что ни на есть дурацком положении и старался не смотреть на нее.
– Вот что я придумал, – сказал после некоторого молчания мой двойник. – Ты можешь через три дня съездить в Германию. Дело в том, что туда должен ехать я, у меня уж все готово: все документы, справки, виза и все такое, но мне не хотелось бы сейчас никуда ехать: я тут диплом пишу, и работы в училище много (я преподаю в Высшем Военном-Политическом Училище МГБ). Съездишь?
– Хорошо, – ничего другого мне и не оставалось сказать. – Но ты введи меня в курс дела, чтобы я там глазами не хлопал.
– Ты немецкий знаешь?
– Более-менее.
– Ну, это не беда, полистаешь разговорник. Барон, Иоганн фон Кампенгаузен, милейший человек пятидесяти лет, полковник люфтваффе, истинный ариец, воевал в Африке, интересуется русской классической литературой, на досуге музицирует. Он вдовец, и у него пятилетняя дочь Кунигунда, в которую мама влюблена без памяти. Его младший брат Отто – профессор генетики и евгеники Кенигсбергского университета, немецкий вариант Жака Паганеля. У него двое детей: наш с тобой ровесник курсант танковой академии войск СС Харальд (мировой парень) и Ингрид – студентка-энтомолог (она же – активистка университетского комитета Союза немецких девушек, а также член молодежной секции Союза арийских писателей, ибо она поэт в стиле Ахматовой – мне, во всяком случае, так показалось). Ее опасайся больше всего: эта валькирия видит людей насквозь. Жена дяди Отто – тетя Свава, полунорвежка, выглядит лет на пятнадцать младше своего возраста (я подозреваю, что муж делает на ней какие-то генетические опыты, потому что не может сорокалетняя женщина так юно выглядеть!) Все они, естественно, аристократы до мозга костей и ужинают за столом из шестнадцати кувертов (так что, будучи на свадьбе, я чувствовал себя хамом). Прислуга у них вся из итальянок и болгарок, так что можешь при случае завязать интрижку, – продолжал он, но осекся под пристальным взглядом Виолы. – Уже девять: пора «Время» смотреть.
Когда я чистил зубы в ванной, я услышал, как Виола спросила своего мужа:
– Ну и что потом?
– Побудет недельку в Рейхе, – довольно беспечно ответил тот, – вернется – дальше видно будет. Но в МГБ пока о нем заявлять не будем. Не забывай, что точно так же, как он здесь появился, он и исчезнуть может в любую минуту.
Это лишило меня последних крох оптимизма, которого и раньше у меня было немного.
– Если Алеша Данилчук тебя спросит о нашей с ним встрече сегодня, – сказал я ему, выйдя из ванной, – скажи…
– Понял, все понял, – закивал он.
Виола тем временем уже включила большой телевизор в зале и забралась в большое мягкое кресло. Я сел поодаль на диван.
– А как у вас с экологией? – неожиданно спросила она.
– Скверно, – констатировал я. – Но нет худа без добра: закрывшиеся заводы перестали загрязнять атмосферу.
Экран засветился на полуфразе диктора:
– …дружественный визит президента Арабского Государства Палестина господина Ясира Арафата в Москву. У трапа самолета в Шереметьеве высокого гостя встречали министр иностранных дел СССР Владимир Михайлович Виноградов и член Политбюро ЦК КПСС Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе. В приветственной речи, произнесенной высоким палестинским гостем в люфтхафене, Ясир Арафат пожелал мира и благоденствия великому советскому народу, построившему справедливый социализм.
– Кортеж автовагенов с палестинской делегацией в сопровождении эскорта мотоциклистов проследовал по улицам столицы и прибыл в Кремль, где господин Ясир Арафат был принят Генеральным Секретарем ЦК КПСС Алексеем Ивановичем Архиповым. В честь высокого гостя был дан обед.
– В центральных газетах страны опубликован Закон об изменениях и дополнениях к Закону об индивидуальной трудовой деятельности, принятый на очередной сессии Верховного Совета СССР в декабре 1995 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21