Но если они захотят поднять шум, мы тут мало что можем сделать.
— Я полагаю, назначат Королевскую комиссию, чтобы запереть дверь в конюшню, — сказал Харгривз. — Но представим себе на минуту, что они действительно охотятся за информацией, а вовсе не хотят устраивать скандал. Шестой отдел, думается, самое неподходящее для этого место. Никаких атомных секретов в Африке нет: партизаны, войны между племенами, наемники, маленькие диктаторы, неурожаи, скандалы, золотые россыпи — в этом нет ничего секретного. Потому мне и пришла мысль, не хотят ли они просто скандала, чтобы доказать, будто они снова проникли в британскую разведку.
— А утечка важная, шеф? — осведомился Персивал.
— Можно сказать, капля в море — информация главным образом из области экономики, но любопытно то, что помимо экономики она связана и с китайцами. А не может быть, чтобы русские — ведь они делают только первые шаги в Африке — надумали использовать нашу службу для получения информации о китайцах?
— Слишком мало они могут от нас узнать, — сказал Персивал.
— Но вы же знаете, как обстоит дело в любом центре. Никто такого не вынесет — чтобы какая-то карточка в картотеке была пустой.
— А почему бы нам не посылать им — с наилучшими пожеланиями — копии того, что мы посылаем американцам? Ведь вроде бы наступила detente [разрядка (фр.)], не так ли? Это бы избавило всех от множества беспокойств. — Персивал достал из кармана маленький цилиндрик, брызнул на очки и затем протер их чистым белым носовым платком.
— Подливайте себе виски, — сказал шеф. — Я после этой чертовой охоты еле двигаюсь. Есть какие-нибудь соображения, Дэйнтри?
— Большинство сотрудников Шестого отдела пришли туда уже после Блейка. Если их контакты сомнительны, тогда никто ни от чего не гарантирован.
— Так или иначе, утечка, похоже, произошла в Шестом отделе, и скорее всего в секторе Шесть-А. Либо дома, либо за границей.
— Начальник Шестого отдела Уотсон поступил к нам сравнительно недавно, — сказал Дэйнтри. — Он прошел тщательнейшую проверку. Затем там есть Кэсл — он у нас очень давно, мы отозвали его семь лет назад из Претории, так как он был нужен в секторе Шесть-А и потом были еще личные причины — сложности с женщиной, на которой он хотел жениться. Он, правда, поступил к нам, когда проверка была не такая строгая, но я считаю: он чист. Унылый тип, хотя картотеку ведет, конечно, первоклассно, а опасность обычно представляют люди блестящие и честолюбивые. Брак у Кэсла крепкий, хотя женат он вторично: первая жена его умерла. Один ребенок, дом в Большом Лондоне, купленный под закладную. Застрахован — все взносы на сегодняшний день внесены. Живет скромно. Даже не имеет машины. Насколько мне известно, каждый день ездит на станцию на велосипеде. Диплом третьей степени по истории. Старателен и добросовестен. Роджер Кэсл из казначейства — его кузен.
— Значит, вы считаете, он абсолютно чист?
— Есть у него странности, но не скажу — опасные. К примеру, это он посоветовал мне привезти «Молтизерс» леди Харгривз.
— «Молтизерс»?
— Это длинная история. Не стану сейчас вам ею докучать. Ну а потом там есть Дэвис. Не убежден, что я в таком уж восторге от Дэвиса, хотя с допуском у него все в порядке.
— Налейте мне еще виски, хорошо, Персивал, — прекрасно. Каждый год говорю, что это моя последняя охота.
— Но эти мясные пироги с почками, которые подает ваша супруга, просто великолепны. Я бы не хотел их лишаться, — заметил Персивал.
— Думаю, мы сумеем найти и другой предлог, чтобы их отведать.
— Попробуйте развести форель в этом вашем ручье… Дэйнтри снова почувствовал, как в нем шевельнулась зависть: снова он оказался в изгоях. Вне службы, где он занимался охраной безопасности, он не жил общей жизнью со своими коллегами. Даже ружьем он пользовался как профессионал. Персивал, говорят, коллекционирует картины, а шеф? Богатая жена-американка открыла для него целое поле светской деятельности. А Дэйнтри во внеслужебное время дозволено было разделить с ними лишь мясной пирог — в первый и, наверное, в последний раз.
— Расскажите-ка мне поподробнее про Дэвиса, — сказал шеф.
— Университет в Рединге. Математика и физика. Часть военной службы проходил в Олдермастоне. Никогда не участвовал — во всяком случае, в открытую — ни в одном из маршей. Само собою, лейборист.
— Как и сорок пять процентов нашего населения, — сказал шеф.
— Да, да, конечно, и все же… Холостяк. Живет один. Деньгами распоряжается весьма свободно. Любит портвейн высшего качества. Делает ставки на тотализаторе. Это, конечно, классическое объяснение, почему человек может себе позволить…
— А что он еще себе позволяет? Кроме портвейна.
— Ну, у него «ягуар».
— У меня тоже, — сказал Персивал. — Я полагаю, мы не имеем права спросить вас, как была обнаружена утечка?
— Я бы вас сюда не приглашал, если бы не мог вам это сказать. Об этом знает Уотсон и больше никто в Шестом отделе. Источник информации необычен — наш человек, который продолжает работать в Советском Союзе.
— А утечка не могла исходить от кого-нибудь из сотрудников Шестого отдела за границей? — спросил Дэйнтри.
— Могла, но я в этом сомневаюсь. Одно донесение, судя по всему, поступило к ним действительно будто прямо из Лоренсу-Маркиша. Слово в слово, как если бы его писал агент Шестьдесят девять-триста. Выглядело оно почти как фотокопия подлинного донесения, так что можно было бы подумать, что утечка произошла оттуда, если бы не некоторые поправки и вычеркнутые слова. Эти неточности могли быть замечены только здесь, при сравнении донесения с картотекой.
— Секретарша? — предположил Персивал.
— Именно с них Дэйнтри и начал проверку, верно? Их строже всего проверяют на допуск. Значит, у нас остаются Уотсон, Кэсл и Дэвис.
— Меня беспокоит, — сказал Дэйнтри, — то, что именно Дэвис выносил со службы донесение. То, которое пришло из Претории. Особого значения оно не имеет, но в нем есть сведения насчет китайцев. Дэвис сказал, что хотел еще раз перечитать его за обедом. Им с Кэслом предстояло обсуждать это донесение с Уотсоном. Я проверил у Уотсона.
— Что вы предлагаете? — спросил шеф.
— Можно устроить с помощью Пятого управления и спецслужбы максимально строгую проверку. Всех сотрудников Шестого отдела. Письма, телефонные разговоры, микрофоны в квартирах, наблюдение за передвижениями.
— Если бы все обстояло так просто, Дэйнтри, я бы не стал утруждать вас и приглашать сюда. Охота ведь у нас весьма посредственная, и я знал, что фазаны не оправдают ваших ожиданий. — Харгривз обеими руками приподнял больную ногу и передвинул ее ближе к огню. — Представим себе, мы докажем, что виноват Дэвис… или Кэсл, или Уотсон. Что дальше?
— Это уже, безусловно, будет решать суд, — сказал Дэйнтри.
— Значит, громкие заголовки в газетах. Еще один закрытый процесс. И при этом никто из непосвященных не будет знать, сколь незначительны и несущественны были утечки. Кто бы это ни был, он не получит сорока лет, как Блейк. Возможно, просидит лет десять, если охрана в тюрьме достаточно строгая.
— Это, безусловно, уже не наша забота.
— Нет, Дэйнтри, но мне эта мысль насчет суда нисколько не нравится. Какого сотрудничества мы сможем после этого ожидать от американцев? А потом, не следует забывать о нашем человеке. Я же сказал вам, он все еще сидит там, у них. Ни к чему нам спалить его — он нам пока еще полезен.
— В известном смысле, — сказал Персивал, — нам лучше было бы, пожалуй, закрыть на это глаза, как делает покладистый муж. Перевести этого типа в какое-нибудь безопасное управление. И поставить точку.
— И стать пособниками преступления? — возмутился Дэйнтри.
— Ну, какое же это преступление, — заметил Персивал и улыбнулся шефу, словно один заговорщик другому. — Все мы совершаем преступления тут или гам, верно? В этом наша работа.
— Беда в том, — сказал шеф, — что данная ситуация похожа на шаткий брак. При таком браке, если любовнику начинает надоедать присутствие сговорчивого мужа, он всегда может устроить скандал. У него есть одно преимущество. Он может выбрать время для удара. А я никаких скандалов не хочу.
Дэйнтри ненавидел несерьезность. Несерьезность в его представлении походила на тайный код, и он не знал, по какой книге этот код составлен. Дэйнтри мог читать телеграммы и донесения с грифом «совершенно секретно», но несерьезность была для него тайной, к разгадке которой он не имел ключа. Он сказал:
— Лично я скорее подам в отставку, чем стану что-то прикрывать.
И он с такой силой поставил стакан с виски на стол, что отлетел кусочек хрусталя. «И это тоже леди Харгривз, — подумал он. — Наверняка это она настояла на хрустале».
— Извините, — сказал он.
— Вы, конечно, правы, Дэйнтри, — сказал Харгривз. — Забудьте про стакан. Пожалуйста, не считайте, что я заставил вас приехать в такую даль, чтобы убедить ничего не предпринимать, даже если у нас будет достаточно улик… Но суд — не обязательно самое правильное решение. Русские в подобных случаях, как правило, не предают своих людей суду. Суд над Пеньковским в моральном плане куда больше укрепил наше положение — его значение было даже преувеличено, причем не только нами, но и ЦРУ. И тем не менее я до сих пор не могу понять, зачем русские это устроили. Жаль, я не шахматист. Вы играете в шахматы, Дэйнтри?
— Нет, моя игра — бридж.
— Русские не играют в бридж — во всяком случае, насколько мне известно.
— Это так важно?
— Мы играем в игры, Дэйнтри, в разные игры, все мы. И очень важно не принимать игру слишком серьезно, иначе можно проиграть. Надо вести себя гибко, и, естественно, чрезвычайно важно играть в одну и ту же игру.
— Прошу прощения, сэр, — сказал Дэйнтри, — но я не понимаю, о чем вы.
Дэйнтри сознавал, что перебрал виски, и шеф с Персивалом намеренно избегают смотреть друг на друга, желая унизить его. «У них вот голова крепкая, как орех, — подумал он, — как орех».
— Может быть, выпьем еще виски, — предложил шеф, — или хватит? День был длинный и сырой. Как вы, Персивал?
Дэйнтри сказал:
— Я бы выпил еще.
Персивал разлил виски.
— Извините за назойливость, — сказал Дэйнтри, — но мне хотелось бы немного прояснить дело до того, как лечь спать, иначе я не засну.
— Все, право же, очень просто, — сказал шеф. — Проведите, если угодно, максимально строгую проверку. Возможно, птицу удастся поднять в воздух без особого груда. Тот, за кем мы охотимся, довольно скоро поймет, что происходит, — если, конечно, он виноват. Можно придумать какой-нибудь тест — старая техника маркированной пятерки редко дает осечку. Когда мы уверимся, что нашли кого нужно, тогда, мне кажется, надо будет просто его убрать. Никаких судов, никакой шумихи. Если нам сначала удастся получить информацию о его контактах, — тем лучше, но мы не должны устраивать публичный бой, а потом получать пресс-конференцию в Москве. Арест тоже исключается. Если он сидит в Шестом отделе, никакая поставленная им информация не причинит нам такого вреда, как скандал, вызванный судебным процессом.
— Убрать? Вы хотите сказать…
— Я знаю, это для нас нечто новое. Скорее так поступают в КГБ или ЦРУ. Потому я и хотел, чтобы при нашем разговоре присутствовал Персивал. Нам может понадобиться помощь его ученых мальчиков. Все как обычно. По возможности, свидетельство о смерти, подписанное врачом. И никаких дознаний. Легко подстроить самоубийство, но самоубийство всегда влечет за собой дознание, а это может привести и к запросу в палате общин. Всем ведь теперь известно, что подразумевается под «одним из управлений Форин-офиса». «А не пострадала ли от этого безопасность страны?» Вы знаете, какие вопросы наверняка зададут с задних скамей. И никто тогда не поверит официальному ответу. Уж американцы-то, безусловно, не поверят.
— Да, — сказал Персивал, — я понимаю. Он должен умереть тихо, спокойно и без боли, бедняга. Боль иногда отражается на лице, а ведь надо учитывать родственников. Естественная смерть…
— Я понимаю, это довольно трудно — при наличии всех этих новых антибиотиков, — сказал шеф. — Представим себе на мгновение, что это Дэвис — ему ведь немногим больше сорока. В самом расцвете.
— Согласен. Можно, пожалуй, устроить сердечный приступ. Если только… Кто-нибудь знает, он много пьет?
— Вы что-то сказали насчет портвейна, верно, Дэйнтри?
— Я же не говорю, что это он совершил преступление, — сказал Дэйнтри.
— Никто из нас этого не говорит, — сказал шеф. — Мы только взяли Дэвиса в качестве примера… чтобы легче было изучить проблему.
— Мне хотелось бы увидеть его медицинскую карту, — сказал Персивал, — и под каким-нибудь предлогом познакомиться с ним самим. Ведь он в известном смысле станет моим пациентом. То есть я хочу сказать, если…
— Это вы с Дэйнтри каким-нибудь образом устроите. Большой спешки нет. Мы должны быть абсолютно уверены в том, что это тот человек, которого мы ищем. А теперь… после такого долгого дня — так много было зайцев и так мало фазанов… приятного вам сна. Завтрак подадут вам в комнату. Яичница с беконом? С колбасой? Чай или кофе?
Персивал сказал:
— Для меня и кофе, и бекон, и яичницу с колбасой, если можно.
— В девять утра?
— В девять.
— А вам, Дэйнтри?
— Только кофе и тосты. Если можно, в восемь утра. Я никогда долго не сплю, и меня ждет много работы.
— Вам надо больше отдыхать, — сказал шеф.
Полковник Дэйнтри вынужден был часто бриться. Он уже побрился перед ужином, но сейчас вторично провел своим «ремингтоном» по подбородку. Сбросив с электробритвы пыльцу на умывальник и прогорев его пальцами, он почувствовал себя удовлетворенным. После чего включил электрическую зубную щетку. Легкое гудение заглушило стук в дверь, и потому он немало удивился, увидев в зеркале отворяющуюся дверь и неуверенно остановившегося доктора Персивала.
— Извините, что беспокою вас, Дэйнтри.
— Входите, пожалуйста. Забыли что-нибудь с собой прихватить? Может, вам одолжить что-то?
— Нет, нет. Я просто хотел перекинуться с вами словцом, прежде чем ложиться. Забавная у вас игрушка. И модная. Она действительно лучше обычной зубной щетки?
— Вода попадает между зубов и промывает их, — сказал Дэйнтри. — Мне эту штуку рекомендовал мой дантист.
— А я всегда ношу с собой зубочистку, — заметил Персивал. И вынул из кармана красную коробочку от «Картье». — Прелестная, верно? Золотая — восемнадцать карат. Ею еще мой отец пользовался.
— По-моему, моя штука более гигиенична, — сказал Дэйнтри.
— Ну, я в этом не так уж уверен. Зубочистку легко вымыть. Я ведь, знаете ли, до того как вошел в состав группы, был консультантом широкого профиля на Харли-стрит. Не знаю, зачем я понадобился Фирме — наверное, чтобы подписывать свидетельства о смерти. — Он стал прохаживаться по комнате, с интересом разглядывая все, что в ней было. — Надеюсь, вы не прибегаете к помощи всей этой фтористой ерунды. — Он задержался у фотографии, стоявшей в кожаной рамке на ночном столике. — Это ваша супруга?
— Нет. Дочь.
— Хорошенькая девушка.
— Мы с женой разъехались.
— А я никогда не был женат, — заметил Персивал. — По правде говоря, меня никогда особенно не тянуло к женщинам. Не поймите меня превратно — к мальчикам тоже. А вот к хорошему ручью с форелью… Знаете такую речку — Оби?
— Нет.
— Совсем маленький ручеек с пребольшущими рыбинами.
— Не могу сказать, чтобы я когда-либо интересовался рыбной ловлей, — сказал Дэйнтри и занялся промыванием своей игрушки.
— До чего люблю ходить вокруг да около! — заметил Персивал. — Никогда не подхожу прямо к делу. Это опять же как на рыбной ловле. Иногда приходится раз сто забросить леску, прежде чем клюнет.
— Я ведь не рыба, — сказал Дэйнтри, — и сейчас уже далеко за полночь.
— Дорогой мой, я, право же, прошу извинения. Я задержу вас не более минуты — обещаю. Просто мне не хотелось, чтобы вы легли спать во взволнованном состоянии.
— А разве я взволнован?
— Мне показалось, вас несколько шокировала позиция, занятая шефом, — я хочу сказать в отношении всего вообще.
— Да, возможно.
— Вы не так давно работаете с нами, верно ведь, иначе вы бы знали, что мы живем — каждый в своем ящичке… понимаете… в ящичке.
— Ничего не понимаю.
— Да, вы это уже говорили, верно? Понимать в нашем деле совсем не обязательно. Я вижу, вас поселили в комнате Бена Николсона [Николсон Бен (1894-1982) — английский художник].
— Я не…
— А меня — в комнате Миро [Миро Хуан (1893-1983) — испанский живописец и скульптор]. Хорошие литографии, верно? Собственно, это была моя идея — украсить ими стены. Леди Харгривз хотела повесить какие-нибудь охотничьи сценки. Чтобы сочеталось с фазанами.
— Я не понимаю современных картин, — сказал Дэйнтри.
— Взгляните на вот это творение Николсона. Как все продумано и уравновешено. Все квадраты разного цвета. И однако же, как счастливо они сосуществуют. Никакого диссонанса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Я полагаю, назначат Королевскую комиссию, чтобы запереть дверь в конюшню, — сказал Харгривз. — Но представим себе на минуту, что они действительно охотятся за информацией, а вовсе не хотят устраивать скандал. Шестой отдел, думается, самое неподходящее для этого место. Никаких атомных секретов в Африке нет: партизаны, войны между племенами, наемники, маленькие диктаторы, неурожаи, скандалы, золотые россыпи — в этом нет ничего секретного. Потому мне и пришла мысль, не хотят ли они просто скандала, чтобы доказать, будто они снова проникли в британскую разведку.
— А утечка важная, шеф? — осведомился Персивал.
— Можно сказать, капля в море — информация главным образом из области экономики, но любопытно то, что помимо экономики она связана и с китайцами. А не может быть, чтобы русские — ведь они делают только первые шаги в Африке — надумали использовать нашу службу для получения информации о китайцах?
— Слишком мало они могут от нас узнать, — сказал Персивал.
— Но вы же знаете, как обстоит дело в любом центре. Никто такого не вынесет — чтобы какая-то карточка в картотеке была пустой.
— А почему бы нам не посылать им — с наилучшими пожеланиями — копии того, что мы посылаем американцам? Ведь вроде бы наступила detente [разрядка (фр.)], не так ли? Это бы избавило всех от множества беспокойств. — Персивал достал из кармана маленький цилиндрик, брызнул на очки и затем протер их чистым белым носовым платком.
— Подливайте себе виски, — сказал шеф. — Я после этой чертовой охоты еле двигаюсь. Есть какие-нибудь соображения, Дэйнтри?
— Большинство сотрудников Шестого отдела пришли туда уже после Блейка. Если их контакты сомнительны, тогда никто ни от чего не гарантирован.
— Так или иначе, утечка, похоже, произошла в Шестом отделе, и скорее всего в секторе Шесть-А. Либо дома, либо за границей.
— Начальник Шестого отдела Уотсон поступил к нам сравнительно недавно, — сказал Дэйнтри. — Он прошел тщательнейшую проверку. Затем там есть Кэсл — он у нас очень давно, мы отозвали его семь лет назад из Претории, так как он был нужен в секторе Шесть-А и потом были еще личные причины — сложности с женщиной, на которой он хотел жениться. Он, правда, поступил к нам, когда проверка была не такая строгая, но я считаю: он чист. Унылый тип, хотя картотеку ведет, конечно, первоклассно, а опасность обычно представляют люди блестящие и честолюбивые. Брак у Кэсла крепкий, хотя женат он вторично: первая жена его умерла. Один ребенок, дом в Большом Лондоне, купленный под закладную. Застрахован — все взносы на сегодняшний день внесены. Живет скромно. Даже не имеет машины. Насколько мне известно, каждый день ездит на станцию на велосипеде. Диплом третьей степени по истории. Старателен и добросовестен. Роджер Кэсл из казначейства — его кузен.
— Значит, вы считаете, он абсолютно чист?
— Есть у него странности, но не скажу — опасные. К примеру, это он посоветовал мне привезти «Молтизерс» леди Харгривз.
— «Молтизерс»?
— Это длинная история. Не стану сейчас вам ею докучать. Ну а потом там есть Дэвис. Не убежден, что я в таком уж восторге от Дэвиса, хотя с допуском у него все в порядке.
— Налейте мне еще виски, хорошо, Персивал, — прекрасно. Каждый год говорю, что это моя последняя охота.
— Но эти мясные пироги с почками, которые подает ваша супруга, просто великолепны. Я бы не хотел их лишаться, — заметил Персивал.
— Думаю, мы сумеем найти и другой предлог, чтобы их отведать.
— Попробуйте развести форель в этом вашем ручье… Дэйнтри снова почувствовал, как в нем шевельнулась зависть: снова он оказался в изгоях. Вне службы, где он занимался охраной безопасности, он не жил общей жизнью со своими коллегами. Даже ружьем он пользовался как профессионал. Персивал, говорят, коллекционирует картины, а шеф? Богатая жена-американка открыла для него целое поле светской деятельности. А Дэйнтри во внеслужебное время дозволено было разделить с ними лишь мясной пирог — в первый и, наверное, в последний раз.
— Расскажите-ка мне поподробнее про Дэвиса, — сказал шеф.
— Университет в Рединге. Математика и физика. Часть военной службы проходил в Олдермастоне. Никогда не участвовал — во всяком случае, в открытую — ни в одном из маршей. Само собою, лейборист.
— Как и сорок пять процентов нашего населения, — сказал шеф.
— Да, да, конечно, и все же… Холостяк. Живет один. Деньгами распоряжается весьма свободно. Любит портвейн высшего качества. Делает ставки на тотализаторе. Это, конечно, классическое объяснение, почему человек может себе позволить…
— А что он еще себе позволяет? Кроме портвейна.
— Ну, у него «ягуар».
— У меня тоже, — сказал Персивал. — Я полагаю, мы не имеем права спросить вас, как была обнаружена утечка?
— Я бы вас сюда не приглашал, если бы не мог вам это сказать. Об этом знает Уотсон и больше никто в Шестом отделе. Источник информации необычен — наш человек, который продолжает работать в Советском Союзе.
— А утечка не могла исходить от кого-нибудь из сотрудников Шестого отдела за границей? — спросил Дэйнтри.
— Могла, но я в этом сомневаюсь. Одно донесение, судя по всему, поступило к ним действительно будто прямо из Лоренсу-Маркиша. Слово в слово, как если бы его писал агент Шестьдесят девять-триста. Выглядело оно почти как фотокопия подлинного донесения, так что можно было бы подумать, что утечка произошла оттуда, если бы не некоторые поправки и вычеркнутые слова. Эти неточности могли быть замечены только здесь, при сравнении донесения с картотекой.
— Секретарша? — предположил Персивал.
— Именно с них Дэйнтри и начал проверку, верно? Их строже всего проверяют на допуск. Значит, у нас остаются Уотсон, Кэсл и Дэвис.
— Меня беспокоит, — сказал Дэйнтри, — то, что именно Дэвис выносил со службы донесение. То, которое пришло из Претории. Особого значения оно не имеет, но в нем есть сведения насчет китайцев. Дэвис сказал, что хотел еще раз перечитать его за обедом. Им с Кэслом предстояло обсуждать это донесение с Уотсоном. Я проверил у Уотсона.
— Что вы предлагаете? — спросил шеф.
— Можно устроить с помощью Пятого управления и спецслужбы максимально строгую проверку. Всех сотрудников Шестого отдела. Письма, телефонные разговоры, микрофоны в квартирах, наблюдение за передвижениями.
— Если бы все обстояло так просто, Дэйнтри, я бы не стал утруждать вас и приглашать сюда. Охота ведь у нас весьма посредственная, и я знал, что фазаны не оправдают ваших ожиданий. — Харгривз обеими руками приподнял больную ногу и передвинул ее ближе к огню. — Представим себе, мы докажем, что виноват Дэвис… или Кэсл, или Уотсон. Что дальше?
— Это уже, безусловно, будет решать суд, — сказал Дэйнтри.
— Значит, громкие заголовки в газетах. Еще один закрытый процесс. И при этом никто из непосвященных не будет знать, сколь незначительны и несущественны были утечки. Кто бы это ни был, он не получит сорока лет, как Блейк. Возможно, просидит лет десять, если охрана в тюрьме достаточно строгая.
— Это, безусловно, уже не наша забота.
— Нет, Дэйнтри, но мне эта мысль насчет суда нисколько не нравится. Какого сотрудничества мы сможем после этого ожидать от американцев? А потом, не следует забывать о нашем человеке. Я же сказал вам, он все еще сидит там, у них. Ни к чему нам спалить его — он нам пока еще полезен.
— В известном смысле, — сказал Персивал, — нам лучше было бы, пожалуй, закрыть на это глаза, как делает покладистый муж. Перевести этого типа в какое-нибудь безопасное управление. И поставить точку.
— И стать пособниками преступления? — возмутился Дэйнтри.
— Ну, какое же это преступление, — заметил Персивал и улыбнулся шефу, словно один заговорщик другому. — Все мы совершаем преступления тут или гам, верно? В этом наша работа.
— Беда в том, — сказал шеф, — что данная ситуация похожа на шаткий брак. При таком браке, если любовнику начинает надоедать присутствие сговорчивого мужа, он всегда может устроить скандал. У него есть одно преимущество. Он может выбрать время для удара. А я никаких скандалов не хочу.
Дэйнтри ненавидел несерьезность. Несерьезность в его представлении походила на тайный код, и он не знал, по какой книге этот код составлен. Дэйнтри мог читать телеграммы и донесения с грифом «совершенно секретно», но несерьезность была для него тайной, к разгадке которой он не имел ключа. Он сказал:
— Лично я скорее подам в отставку, чем стану что-то прикрывать.
И он с такой силой поставил стакан с виски на стол, что отлетел кусочек хрусталя. «И это тоже леди Харгривз, — подумал он. — Наверняка это она настояла на хрустале».
— Извините, — сказал он.
— Вы, конечно, правы, Дэйнтри, — сказал Харгривз. — Забудьте про стакан. Пожалуйста, не считайте, что я заставил вас приехать в такую даль, чтобы убедить ничего не предпринимать, даже если у нас будет достаточно улик… Но суд — не обязательно самое правильное решение. Русские в подобных случаях, как правило, не предают своих людей суду. Суд над Пеньковским в моральном плане куда больше укрепил наше положение — его значение было даже преувеличено, причем не только нами, но и ЦРУ. И тем не менее я до сих пор не могу понять, зачем русские это устроили. Жаль, я не шахматист. Вы играете в шахматы, Дэйнтри?
— Нет, моя игра — бридж.
— Русские не играют в бридж — во всяком случае, насколько мне известно.
— Это так важно?
— Мы играем в игры, Дэйнтри, в разные игры, все мы. И очень важно не принимать игру слишком серьезно, иначе можно проиграть. Надо вести себя гибко, и, естественно, чрезвычайно важно играть в одну и ту же игру.
— Прошу прощения, сэр, — сказал Дэйнтри, — но я не понимаю, о чем вы.
Дэйнтри сознавал, что перебрал виски, и шеф с Персивалом намеренно избегают смотреть друг на друга, желая унизить его. «У них вот голова крепкая, как орех, — подумал он, — как орех».
— Может быть, выпьем еще виски, — предложил шеф, — или хватит? День был длинный и сырой. Как вы, Персивал?
Дэйнтри сказал:
— Я бы выпил еще.
Персивал разлил виски.
— Извините за назойливость, — сказал Дэйнтри, — но мне хотелось бы немного прояснить дело до того, как лечь спать, иначе я не засну.
— Все, право же, очень просто, — сказал шеф. — Проведите, если угодно, максимально строгую проверку. Возможно, птицу удастся поднять в воздух без особого груда. Тот, за кем мы охотимся, довольно скоро поймет, что происходит, — если, конечно, он виноват. Можно придумать какой-нибудь тест — старая техника маркированной пятерки редко дает осечку. Когда мы уверимся, что нашли кого нужно, тогда, мне кажется, надо будет просто его убрать. Никаких судов, никакой шумихи. Если нам сначала удастся получить информацию о его контактах, — тем лучше, но мы не должны устраивать публичный бой, а потом получать пресс-конференцию в Москве. Арест тоже исключается. Если он сидит в Шестом отделе, никакая поставленная им информация не причинит нам такого вреда, как скандал, вызванный судебным процессом.
— Убрать? Вы хотите сказать…
— Я знаю, это для нас нечто новое. Скорее так поступают в КГБ или ЦРУ. Потому я и хотел, чтобы при нашем разговоре присутствовал Персивал. Нам может понадобиться помощь его ученых мальчиков. Все как обычно. По возможности, свидетельство о смерти, подписанное врачом. И никаких дознаний. Легко подстроить самоубийство, но самоубийство всегда влечет за собой дознание, а это может привести и к запросу в палате общин. Всем ведь теперь известно, что подразумевается под «одним из управлений Форин-офиса». «А не пострадала ли от этого безопасность страны?» Вы знаете, какие вопросы наверняка зададут с задних скамей. И никто тогда не поверит официальному ответу. Уж американцы-то, безусловно, не поверят.
— Да, — сказал Персивал, — я понимаю. Он должен умереть тихо, спокойно и без боли, бедняга. Боль иногда отражается на лице, а ведь надо учитывать родственников. Естественная смерть…
— Я понимаю, это довольно трудно — при наличии всех этих новых антибиотиков, — сказал шеф. — Представим себе на мгновение, что это Дэвис — ему ведь немногим больше сорока. В самом расцвете.
— Согласен. Можно, пожалуй, устроить сердечный приступ. Если только… Кто-нибудь знает, он много пьет?
— Вы что-то сказали насчет портвейна, верно, Дэйнтри?
— Я же не говорю, что это он совершил преступление, — сказал Дэйнтри.
— Никто из нас этого не говорит, — сказал шеф. — Мы только взяли Дэвиса в качестве примера… чтобы легче было изучить проблему.
— Мне хотелось бы увидеть его медицинскую карту, — сказал Персивал, — и под каким-нибудь предлогом познакомиться с ним самим. Ведь он в известном смысле станет моим пациентом. То есть я хочу сказать, если…
— Это вы с Дэйнтри каким-нибудь образом устроите. Большой спешки нет. Мы должны быть абсолютно уверены в том, что это тот человек, которого мы ищем. А теперь… после такого долгого дня — так много было зайцев и так мало фазанов… приятного вам сна. Завтрак подадут вам в комнату. Яичница с беконом? С колбасой? Чай или кофе?
Персивал сказал:
— Для меня и кофе, и бекон, и яичницу с колбасой, если можно.
— В девять утра?
— В девять.
— А вам, Дэйнтри?
— Только кофе и тосты. Если можно, в восемь утра. Я никогда долго не сплю, и меня ждет много работы.
— Вам надо больше отдыхать, — сказал шеф.
Полковник Дэйнтри вынужден был часто бриться. Он уже побрился перед ужином, но сейчас вторично провел своим «ремингтоном» по подбородку. Сбросив с электробритвы пыльцу на умывальник и прогорев его пальцами, он почувствовал себя удовлетворенным. После чего включил электрическую зубную щетку. Легкое гудение заглушило стук в дверь, и потому он немало удивился, увидев в зеркале отворяющуюся дверь и неуверенно остановившегося доктора Персивала.
— Извините, что беспокою вас, Дэйнтри.
— Входите, пожалуйста. Забыли что-нибудь с собой прихватить? Может, вам одолжить что-то?
— Нет, нет. Я просто хотел перекинуться с вами словцом, прежде чем ложиться. Забавная у вас игрушка. И модная. Она действительно лучше обычной зубной щетки?
— Вода попадает между зубов и промывает их, — сказал Дэйнтри. — Мне эту штуку рекомендовал мой дантист.
— А я всегда ношу с собой зубочистку, — заметил Персивал. И вынул из кармана красную коробочку от «Картье». — Прелестная, верно? Золотая — восемнадцать карат. Ею еще мой отец пользовался.
— По-моему, моя штука более гигиенична, — сказал Дэйнтри.
— Ну, я в этом не так уж уверен. Зубочистку легко вымыть. Я ведь, знаете ли, до того как вошел в состав группы, был консультантом широкого профиля на Харли-стрит. Не знаю, зачем я понадобился Фирме — наверное, чтобы подписывать свидетельства о смерти. — Он стал прохаживаться по комнате, с интересом разглядывая все, что в ней было. — Надеюсь, вы не прибегаете к помощи всей этой фтористой ерунды. — Он задержался у фотографии, стоявшей в кожаной рамке на ночном столике. — Это ваша супруга?
— Нет. Дочь.
— Хорошенькая девушка.
— Мы с женой разъехались.
— А я никогда не был женат, — заметил Персивал. — По правде говоря, меня никогда особенно не тянуло к женщинам. Не поймите меня превратно — к мальчикам тоже. А вот к хорошему ручью с форелью… Знаете такую речку — Оби?
— Нет.
— Совсем маленький ручеек с пребольшущими рыбинами.
— Не могу сказать, чтобы я когда-либо интересовался рыбной ловлей, — сказал Дэйнтри и занялся промыванием своей игрушки.
— До чего люблю ходить вокруг да около! — заметил Персивал. — Никогда не подхожу прямо к делу. Это опять же как на рыбной ловле. Иногда приходится раз сто забросить леску, прежде чем клюнет.
— Я ведь не рыба, — сказал Дэйнтри, — и сейчас уже далеко за полночь.
— Дорогой мой, я, право же, прошу извинения. Я задержу вас не более минуты — обещаю. Просто мне не хотелось, чтобы вы легли спать во взволнованном состоянии.
— А разве я взволнован?
— Мне показалось, вас несколько шокировала позиция, занятая шефом, — я хочу сказать в отношении всего вообще.
— Да, возможно.
— Вы не так давно работаете с нами, верно ведь, иначе вы бы знали, что мы живем — каждый в своем ящичке… понимаете… в ящичке.
— Ничего не понимаю.
— Да, вы это уже говорили, верно? Понимать в нашем деле совсем не обязательно. Я вижу, вас поселили в комнате Бена Николсона [Николсон Бен (1894-1982) — английский художник].
— Я не…
— А меня — в комнате Миро [Миро Хуан (1893-1983) — испанский живописец и скульптор]. Хорошие литографии, верно? Собственно, это была моя идея — украсить ими стены. Леди Харгривз хотела повесить какие-нибудь охотничьи сценки. Чтобы сочеталось с фазанами.
— Я не понимаю современных картин, — сказал Дэйнтри.
— Взгляните на вот это творение Николсона. Как все продумано и уравновешено. Все квадраты разного цвета. И однако же, как счастливо они сосуществуют. Никакого диссонанса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32