— Это ты. С тобой для меня везде родина. Ты мой «дамский бар», Энтони, мой скверный портвейн. — А кроме того, — продолжал он, занятый своими мыслями и не слушая ее, — ты любишь Крога, тебе и тут хорошо.
— Никогда я его не любила. Полюбив, мне пришлось бы его презирать. Некоторым любовь не на пользу. Это трудно объяснить. Нужно думать вместе, чувствовать. Он думает цифрами, а людей вообще не понимает. — Вчера он был вполне нормальным человеком, — сказал Энтони. — Отдай его мне. Я его перевоспитаю.
— Упаси бог, — сказала Кейт. — Спасать вас обоих у меня уже не хватит сил.
— Я пробужу в нем человека. — Какой ужас, он действительно ничего не понимает.
— Мне кажется, — продолжал Энтони, — он даже не знает своих сотрудников. Я тут поговорил с людьми. В отделе рекламы сидит молодой парень. Так он в глаза не видел Крога! Между прочим, они недовольны. Заведующим дана слишком большая власть.
— Тебе много порассказали, я вижу, — сказала Кейт. — Только те, кто знают английский язык. Конечно, они надеются, что я могу им помочь. Они знают, что у меня хорошие отношения с Крогом. — Ты, конечно, не смолчал об этом?
— А что? От дружбы не бегают.
— Мне нужно повидать Эрика, — сказала Кейт. — Может, пообедаем потом? Я бы показала, где можно…
— Послушай, старина, — замялся Энтони, — нескладно получается. Я обещал пообедать с папочкой и мамочкой, если Крог отпустит. — С папочкой и мамочкой? — И почти без паузы:
— А, конечно. Прости, отвлеклась. Я понимаю, о ком ты. — Но оправдание опоздало, он успел рассердиться. Сдерживаясь, он объяснил:
— В конце недели они уезжают. Я должен отплатить им любезностью. Отвести куда-нибудь покормить. — Безысходная грусть сдавила сердце: я-то думала покормить его самого. — Ты хоть знаешь, где можно поесть?
— Да, — сказал он, — примерно. Я говорил со здешними ребятами. Хорошие ребята.
— У тебя масса знакомых, я вижу.
Оправдываясь, он повторил:
— От дружбы не бегают. Старик Хаммарстен еще не звонил?
— С какой стати?
— Вчера в Тиволи Крог обещал ему деньги на шекспировскую постановку. Про Гауэра.
Она изумленно уставилась на него. — Деньги на постановку? Сейчас? — Упрекнула:
— Без тебя и тут не обошлось? — Рассмеялась:
— Как тебе удалось? — В ее глазах была настороженность. Он сама слабость, но слабость может пересилить силу. Она вспомнила его первую службу в Уэмбли и письмо, которое перехватила не с целью уберечь отца от волнений, а чтобы внести нужные поправки в последующие показания Энтони. Мальчик умный, писал директор, отлично соображает, жалоб особенных нет, но очень дурно влияет на окружающих. — Как тебе удалось? — спросила она, тронув его за рукав; какое мокрое пальто. Пропуская ее, он отступил от стола, оставив на его полированной поверхности пятно. Она вытерла его рукой. Похоже на плесень. — В озере купался? — спросила она.
— Туман был очень густой. Я встречался с Лу перед завтраком. — Тебе надо выпить корицы с хиной, — забеспокоилась она. — После того плеврита у тебя очень слабая грудь.
— Перестань, — взмолился Энтони. — Ты все про меня знаешь, Кейт. Прямо как жена, честное слово.
— Ну, прости. Мы слишком затянули разлуку. Наверное, сейчас ты стал крепче. Я же ничего про тебя не знаю. Не знала, что ты хорошо стреляешь. — Она сдалась — глупо ударяться в амбицию, никакая сила не выстоит перед этой замкнутой упрямой слабостью. — Давай пообедаем завтра. Мне нужно многое, — нет, не спросить, нельзя пугать его этим словом, — услышать от тебя. Почтовые открытки в один вечер в Гетеборге — согласись, это мало. Прежде мы знали друг друга лучше. — Когда, скажем, я стояла в углу классной комнаты, думала она, и слышала его крик, и не в том даже дело, что в ту пору они знали друг друга лучше, а просто было чувство, что носишь в себе громадного ребенка, и он сопит, смеется, плачет в матке. И в те годы я бы согласилась на аборт; но сейчас… Не это ли чувствуют после удачной операции? Боли нет, ничто в тебе не шевелится, бояться нечего и надеяться не на что. Все тихо до отчаяния.
— Извини, Кейт. Боюсь, что завтра… В конце концов, — оборвал он себя, — я теперь никуда от тебя не денусь. Уступи меня пока Лу. — Ладно, — сдалась Кейт, — освободи для меня день-другой на будущей неделе.
— Я выпью корицы с хиной, — пообещал Энтони, ища примирения. Он вытащил из вазы цветок и сказал:
— Возьми. Очень пойдет к твоему платью. У тебя есть булавка?
— Я не ношу цветы на службе, — сказала Кейт, В дверях оглянулась — он вдевал цветок в петлицу пиджака.
Все ее желания исполнились, даже самые заветные: он рядом, хозяйничает на ее столе — «дом вдали от дома». Вышло солнце, вокруг фонтана высыхал туман, в стеклянном коридоре около лифта припекало. Она попыталась взбодрить себя неуклюжей шуткой: «дом вдали от дома», и сама же поплатилась: разве сможет она повторить его Лондон в стеклянных интерьерах Крога? Хорошо какой-нибудь курортной хозяйке: четки, камин, медная решетка — и готов Бирмингем. А она так не могла и, главное, не хотела; сейчас она как раз хотела оградить его от всего этого; он упрекнул:
— Тебе всегда нравился этот современный хлам, — и она отреклась, но не вполне искренне. В сердце томилось пыльное праведное прошлое, но рассудком она клялась в верности настоящему, этому обманному дню, душевной очерствелости; она темным тоннелем соединяла два пейзажа: по одну сторону — скученные домишки, на дворе сушат белье, валяются разбитые оконные рамы; по другую…
Она постучала в дверь и вошла. В обитой грубым сукном комнате на диване лежал Эрик.
— В чем дело, Кейт? — спросил он. — Присаживайся. В комнате не было ни телефона, ни картин, ни стела — только стул для секретаря.
— Я немного волнуюсь, — призналась она.
— Из-за чего?
— Из-за этих краткосрочных займов. — Она была благодарна ему, что он не поднял ее на смех, а выслушал с серьезным видом, словно кто-то сведущий подал реплику на совещании. Ее охватила жалость — так жалеешь человека, которого беззастенчиво «используешь». А она использовала его с самого начала, с той первой встречи в конторе Хэммонда; она сумела тогда понять, что ему нужно, и по мере сил старалась, имея перед собой одну-единственную цель: чтобы Энтони беседовал внизу с «ребятами», чтобы он дарил ей ее собственные цветы, чтобы ему было хорошо как дома. — Я понимаю, — сказал он, — сейчас тревожное время. Всем трудно.
— Но ничего опасного?
— Ничего, если мы не растеряемся. И не наговорим лишнего. — А как же эта помощь Хаммарстену? Это не растерянность? Разве ты можешь себе это позволить сейчас?
— Подумаешь, непозволительная роскошь — двадцать тысяч крои. Реклама в пять раз дороже. Сейчас именно нужно тратить деньги. Я заказал два автомобиля. Когда их пришлют, старые можно продать. Походи но магазинам, Кейт. Купи что-нибудь.
— Тоже для рекламы?
— Ты не представляешь, как пристально следят за каждым нашим шагом.
— Да что им нужно? Зубную щетку нельзя купить спокойно.
— Ты это знаешь лучше меня. Я плохо разбираюсь в людях.
Она понимала людей: их угнетает сознание непрочности своего положения. Не то чтобы они завидуют его деньгам или выражают недовольство его глобальными планами — нет: им нужны сенсации, чтобы на время отвлечься от собственных неурядиц, нужны убийство, война, финансовый крах и даже финансовый успех, если он более или менее молниеносен. Ей сделалось не по себе при мысли о том, какая страшная, тупая сила давит на сильных мира сего, вынуждая их рисковать положением в угоду сенсации: ультиматумы, телеграммы, лозунги — и откупаешься, бросая на ветер фантастические деньги. Противостоять этому давлению может лишь тот, кто абсолютно не представляет себе, чем живут люди, глухой к самому себе. А Энтони хочет пробудить в нем человека!
— Еще меня беспокоит эта продажа «Баттерсону». АКУ — выгодная компания. Почему мы от нее избавляемся? У нее надежное положение. — Ее поразила странная безучастность его взгляда; он чем-то возбужден, что-то скрывает. — Я знаю, что у нее прочное положение. Я видела цифры.
— Даже АКУ нужен капитал, — ответил Эрик.
— Но у нее есть капитал. Вложения надежны.
— Директора изыскали более рациональную форму вложений, — сказал Эрик.
— Ее капитал влился сейчас в нашу амстердамскую компанию.
— Понятно, — сказала Кейт.
— Ты соображаешь быстрее, чем Холл.
Она думала: долгожданная минута — мы преступаем закон, плывем в неизведанные края. Какое странное чувство безразличия. Вот что значит жить в постоянном ожидание тягостной разлуки, слез на пристани, скрывшегося парохода. Только одно и осталось спросить:
— Мы ничем не рискуем? — Почти ничем, — ответил Эрик. Она безгранично верила ему, и если «почти» — то ничего страшного. Перед любимым человеком, за которого отвечаешь, нет нужды храбриться и ломать комедию. Он добавил:
— Ты увидишь, что некоторые чеки и записи в наших книгах помечены задним числом.
— Понимаю, — ответила Кейт. — Что нужно сделать? — Ничего, уже все сделано. — Он встал. — Знаешь, Кейт, ты не ошиблась насчет фонтана. Он мне нравится. — Он взял ее за руку. — Ты живее соображаешь, чем Холл. Ему фонтан не понравился. — Она ощутила тревогу в его пальцах.
— Все-таки риск есть, — проговорила она.
— Все обойдется, когда наладится сбыт в Америке, — успокоил Эрик. — К концу недели все образуется. Мы почти в безопасности. С забастовкой улажено.
— Но что-то еще может случиться?
— Несколько дней мы должны быть очень осторожны. Ты видишь, — сказал он, — как я тебе доверяю. Мы столько лет вместе, Кейт. Ты согласишься выйти за меня замуж?
— Ах да, ведь жена не имеет права давать показания. В Швеции такой же порядок, как в Англии?
— Швеция меня не волнует. Я думаю именно об Англии.
— Спасибо, что не стал просить у меня руки и сердца.
— Мы деловые люди, — сказал Эрик.
— Тебе придется выделять мне содержание.
— Разумеется.
— И что-нибудь сделать для Энтони.
— Энтони мне нравится. Толковый парень. Он мне очень нравится, Кейт.
— Ты дашь ему содержание?
— Дам.
— Жаль, — вздохнула Кейт, — что наш брак нельзя пометить задним числом, как чеки. — Она улыбнулась. — Энтони будет приятно. Энтони воплощение порядочности. Энтони… — и запнулась; получалось так, словно она выходит замуж за Энтони, а не Эрика — Эрик напряженно тянулся перед ней, как шафер в ризнице. Энтони устроен, думала она, я исправила вред, который нанесла, отослав его обратно, прогнав из сарая — приспосабливаться, набираться уму-разуму, жить, как все живут. Он попытался вырваться, а я отослала его обратно. Теперь у него все впереди. Но к радости примешивалось сожаление; она не могла забыть мюзик-холла и как они ели яблоки, чтобы отбить запах. Казалось бы, уже бесповоротно веришь в мир без пограничных столбов, в мир, где на каждой бирже царствует Крог, и в то, что нужно без излишней щепетильности добиваться самого главного в жизни — устроенного положения, а горло-таки спирает ветхая честность и пыльная бедность Монингтон-Креснт, когда в раздумье тянешь:
— Энтони будет приятно. — Когда это состоится? — Подождем день-два, — ответил Эрик, — посмотрим, как повернутся дела. Если продажа АКУ сойдет благополучно, — заключил он, — можно будет и вообще повременить.
Кейт почти любила его в эту минуту. Он не боялся быть откровенным с нею даже сейчас, когда его книги аккуратнейшим образом подчищены. Ей приходилось слышать о том, какими огромными суммами он откупается от шантажа; сейчас впервые представился случай самой шантажировать его, если захочется. Но ей не хотелось: она его использовала, и только справедливо, чтобы он, в свою очередь, использовал ее. — Ты в любом случае мог довериться мне, — сказала она.
Он кивнул со всегдашней готовностью верить ей на слово; к отчетам он относился не в пример строже: за любым бухгалтером сам проверял каждую цифру. Она взяла его руку, поцеловала ее; как его жалко — один в этой суконной тихой комнате, где никому не позволено тревожить его. — Эрик, милый, — сказала она, — пойду обрадую Энтони, — и вышла из комнаты. В лифте ей почему-то вспомнилось, как однажды она видела на Северном мосту потерявший управление трамвай: сталь, стекло, лицо вагоновожатого, налегшего рукой на тормоз, вспыхивающие за стеклом электрические искры. Трамвай с грохотом пронесся в темноте, но было достаточно увидеть его мерцающий свет, чтобы понять: случилась беда. Он налетел подобием страсти — слепящий, стремительный, ненадежный.
— Поздравь меня, — сказала она себе в лифте, — я выхожу замуж. Энтони, я выхожу замуж, — и с неожиданной теплотой подумала: наверное, то же чувствует Эрик, когда подводится итог, извлекается квадратный корень, правильно находится логарифм. На пороге комнаты она сказала еще раз:
— Я выхожу замуж, Энтони.
— За кого, Кейт? — вскинул он на нее глаза. Он сидел за ее столом, и опять ее охватила сырость, на столе остались влажные следы от его локтей. — За Эрика, разумеется. За кого же еще?
— Нет, — сказал Энтони, — ты не можешь. — Она разглядела, что он читал служебные бумаги на столе и даже распечатал телеграмму, которая пришла в ее отсутствие.
— Это что такое! — воскликнула она. — Ремня захотел?
— Этот номер у него не пройдет, — сказал Энтони.
— О чем ты?
— Можешь мне поверить, я разбираюсь в таких делах. Считать не разучился. Соображаю. — Он был серьезен, как школьник. — Не все можно, Кейт, есть предел. Я их раскусил. У него не получится выехать на чужой счет. В «Баттерсоне» сидят не дети.
— Эрик тоже не ребенок.
— Права была Лу — неприлично это все.
— Отдай телеграмму.
— Возьми, — сказал Энтони, — убедись. Он хочет выручить Амстердам за счет АКУ. Это яснее ясного.
— Подумаешь, удивил, — сказала Кейт. — Я и без тебя это знаю. Даже знаю про чеки, датированные задним числом.
— Задним числом! — растерянно присвистнул он. — Чтобы в «Кроге»… и мы это знаем…
— А ты помалкивай об этом.
— Молчание стоит денег, Кейт.
Вот где мы разные, думала она: я для него сделаю все на свете, а он некоторых вещей не станет делать для меня, да и для себя тоже. Правда, какие это вещи, отходчиво улыбнулась она, я и сама толком не знаю. Приятно сознавать, что после стольких лет она не до конца разобралась в Энтони. — Энтони, я не собираюсь его шантажировать, — сказала она. — Я выхожу за него замуж.
— Но ты не любишь его, Кейт. — Как он прост, как безнадежно наивен: он думает, что шантаж это так же легко, как украсть горсть слив. Нельзя быть таким неосновательным, он не понимает, где живет, его нужно защитить. Напрасно, что ли, она готова для него на все? Шантаж так шантаж. Перечить ему сейчас значит испортить эту глупую радость от разоблачительного открытия. Поэтому она спокойно объяснила:
— Но ведь это своего рода шантаж. Он выделит нам содержание.
Смотрите, как уперся:
— Ты не любишь его.
— Я тебя люблю.
— Дело не в этом. — Он разволновался, понес чепуху, пробормотал что-то о «детях», окончательно смешался и покраснел. — Я бесплодна, — сказала Кейт. — Напрасно беспокоишься, — и, видя, его замешательство, в сердцах договорила:
— Я их не хочу и никогда не хотела! — Все ее существо тянулось заключить его в себе. — Сколько у тебя предрассудков, Энтони. — Еще она думала: никакой ребенок не даст мне нашей близости, хотя ты всего-навсего стоишь рядом, краснея, теряясь. Господи, какой неприступный, какая память у нас короткая на то, чего не хочется вспоминать.
— Какая потеря, — сказал он, заглянув ей в глаза; лицо пылает, весь он какой-то детский, сбитый с толку. Она готовилась услышать слова о том, как любят настоящие мужчины. Но они думали о разном. Он не имел в виду ее, говоря о потере: он жалел, что пропадает удачный случай. — Другой такой случай не подвернется. Мы бы слупили с него хорошие деньги и убрались отсюда. Черт возьми, мы бы еще успели на вечерний поезд! Завтра уже в Гетеборге. В субботу в Лондоне и прямиком в Туикнем. Кейт, мы бы еще успели на вечерний поезд! Кейт, мы бы взяли в «Стоуне» отбивную и пинту «особого». Мою комнату, наверное, еще не сдали. Тебя хозяйка тоже на улице не оставит. Работу искать не станем, мы свое заработали. Она зачарованно смотрела на него. Такое впечатление, что невозможного для него не существует, но она-то знала, что на прямых стальных рельсах, по которым разлеталась сейчас его фантазия, в определенном месте горит негасимый красный фонарь, и там он неминуемо остановится и сам все напортит. Он недостаточно безразличен в средствах для успеха. Ему далеко до Крога.
— Все очень просто, Кейт. Мы это заработали. Если он откажется платить, я передаю все сведения Минти, это окупит хотя бы дорожные расходы, и потом — у тебя должны быть сбережения.
Это интересно. — И ты согласишься жить на мои деньги? — Тут он должен бы остановиться — но нет, он не колеблясь согласился (в конце концов, мы брат и сестра), и она почувствовала усталость путешественника, которого постоянно сбивает с пути неточная карта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— Никогда я его не любила. Полюбив, мне пришлось бы его презирать. Некоторым любовь не на пользу. Это трудно объяснить. Нужно думать вместе, чувствовать. Он думает цифрами, а людей вообще не понимает. — Вчера он был вполне нормальным человеком, — сказал Энтони. — Отдай его мне. Я его перевоспитаю.
— Упаси бог, — сказала Кейт. — Спасать вас обоих у меня уже не хватит сил.
— Я пробужу в нем человека. — Какой ужас, он действительно ничего не понимает.
— Мне кажется, — продолжал Энтони, — он даже не знает своих сотрудников. Я тут поговорил с людьми. В отделе рекламы сидит молодой парень. Так он в глаза не видел Крога! Между прочим, они недовольны. Заведующим дана слишком большая власть.
— Тебе много порассказали, я вижу, — сказала Кейт. — Только те, кто знают английский язык. Конечно, они надеются, что я могу им помочь. Они знают, что у меня хорошие отношения с Крогом. — Ты, конечно, не смолчал об этом?
— А что? От дружбы не бегают.
— Мне нужно повидать Эрика, — сказала Кейт. — Может, пообедаем потом? Я бы показала, где можно…
— Послушай, старина, — замялся Энтони, — нескладно получается. Я обещал пообедать с папочкой и мамочкой, если Крог отпустит. — С папочкой и мамочкой? — И почти без паузы:
— А, конечно. Прости, отвлеклась. Я понимаю, о ком ты. — Но оправдание опоздало, он успел рассердиться. Сдерживаясь, он объяснил:
— В конце недели они уезжают. Я должен отплатить им любезностью. Отвести куда-нибудь покормить. — Безысходная грусть сдавила сердце: я-то думала покормить его самого. — Ты хоть знаешь, где можно поесть?
— Да, — сказал он, — примерно. Я говорил со здешними ребятами. Хорошие ребята.
— У тебя масса знакомых, я вижу.
Оправдываясь, он повторил:
— От дружбы не бегают. Старик Хаммарстен еще не звонил?
— С какой стати?
— Вчера в Тиволи Крог обещал ему деньги на шекспировскую постановку. Про Гауэра.
Она изумленно уставилась на него. — Деньги на постановку? Сейчас? — Упрекнула:
— Без тебя и тут не обошлось? — Рассмеялась:
— Как тебе удалось? — В ее глазах была настороженность. Он сама слабость, но слабость может пересилить силу. Она вспомнила его первую службу в Уэмбли и письмо, которое перехватила не с целью уберечь отца от волнений, а чтобы внести нужные поправки в последующие показания Энтони. Мальчик умный, писал директор, отлично соображает, жалоб особенных нет, но очень дурно влияет на окружающих. — Как тебе удалось? — спросила она, тронув его за рукав; какое мокрое пальто. Пропуская ее, он отступил от стола, оставив на его полированной поверхности пятно. Она вытерла его рукой. Похоже на плесень. — В озере купался? — спросила она.
— Туман был очень густой. Я встречался с Лу перед завтраком. — Тебе надо выпить корицы с хиной, — забеспокоилась она. — После того плеврита у тебя очень слабая грудь.
— Перестань, — взмолился Энтони. — Ты все про меня знаешь, Кейт. Прямо как жена, честное слово.
— Ну, прости. Мы слишком затянули разлуку. Наверное, сейчас ты стал крепче. Я же ничего про тебя не знаю. Не знала, что ты хорошо стреляешь. — Она сдалась — глупо ударяться в амбицию, никакая сила не выстоит перед этой замкнутой упрямой слабостью. — Давай пообедаем завтра. Мне нужно многое, — нет, не спросить, нельзя пугать его этим словом, — услышать от тебя. Почтовые открытки в один вечер в Гетеборге — согласись, это мало. Прежде мы знали друг друга лучше. — Когда, скажем, я стояла в углу классной комнаты, думала она, и слышала его крик, и не в том даже дело, что в ту пору они знали друг друга лучше, а просто было чувство, что носишь в себе громадного ребенка, и он сопит, смеется, плачет в матке. И в те годы я бы согласилась на аборт; но сейчас… Не это ли чувствуют после удачной операции? Боли нет, ничто в тебе не шевелится, бояться нечего и надеяться не на что. Все тихо до отчаяния.
— Извини, Кейт. Боюсь, что завтра… В конце концов, — оборвал он себя, — я теперь никуда от тебя не денусь. Уступи меня пока Лу. — Ладно, — сдалась Кейт, — освободи для меня день-другой на будущей неделе.
— Я выпью корицы с хиной, — пообещал Энтони, ища примирения. Он вытащил из вазы цветок и сказал:
— Возьми. Очень пойдет к твоему платью. У тебя есть булавка?
— Я не ношу цветы на службе, — сказала Кейт, В дверях оглянулась — он вдевал цветок в петлицу пиджака.
Все ее желания исполнились, даже самые заветные: он рядом, хозяйничает на ее столе — «дом вдали от дома». Вышло солнце, вокруг фонтана высыхал туман, в стеклянном коридоре около лифта припекало. Она попыталась взбодрить себя неуклюжей шуткой: «дом вдали от дома», и сама же поплатилась: разве сможет она повторить его Лондон в стеклянных интерьерах Крога? Хорошо какой-нибудь курортной хозяйке: четки, камин, медная решетка — и готов Бирмингем. А она так не могла и, главное, не хотела; сейчас она как раз хотела оградить его от всего этого; он упрекнул:
— Тебе всегда нравился этот современный хлам, — и она отреклась, но не вполне искренне. В сердце томилось пыльное праведное прошлое, но рассудком она клялась в верности настоящему, этому обманному дню, душевной очерствелости; она темным тоннелем соединяла два пейзажа: по одну сторону — скученные домишки, на дворе сушат белье, валяются разбитые оконные рамы; по другую…
Она постучала в дверь и вошла. В обитой грубым сукном комнате на диване лежал Эрик.
— В чем дело, Кейт? — спросил он. — Присаживайся. В комнате не было ни телефона, ни картин, ни стела — только стул для секретаря.
— Я немного волнуюсь, — призналась она.
— Из-за чего?
— Из-за этих краткосрочных займов. — Она была благодарна ему, что он не поднял ее на смех, а выслушал с серьезным видом, словно кто-то сведущий подал реплику на совещании. Ее охватила жалость — так жалеешь человека, которого беззастенчиво «используешь». А она использовала его с самого начала, с той первой встречи в конторе Хэммонда; она сумела тогда понять, что ему нужно, и по мере сил старалась, имея перед собой одну-единственную цель: чтобы Энтони беседовал внизу с «ребятами», чтобы он дарил ей ее собственные цветы, чтобы ему было хорошо как дома. — Я понимаю, — сказал он, — сейчас тревожное время. Всем трудно.
— Но ничего опасного?
— Ничего, если мы не растеряемся. И не наговорим лишнего. — А как же эта помощь Хаммарстену? Это не растерянность? Разве ты можешь себе это позволить сейчас?
— Подумаешь, непозволительная роскошь — двадцать тысяч крои. Реклама в пять раз дороже. Сейчас именно нужно тратить деньги. Я заказал два автомобиля. Когда их пришлют, старые можно продать. Походи но магазинам, Кейт. Купи что-нибудь.
— Тоже для рекламы?
— Ты не представляешь, как пристально следят за каждым нашим шагом.
— Да что им нужно? Зубную щетку нельзя купить спокойно.
— Ты это знаешь лучше меня. Я плохо разбираюсь в людях.
Она понимала людей: их угнетает сознание непрочности своего положения. Не то чтобы они завидуют его деньгам или выражают недовольство его глобальными планами — нет: им нужны сенсации, чтобы на время отвлечься от собственных неурядиц, нужны убийство, война, финансовый крах и даже финансовый успех, если он более или менее молниеносен. Ей сделалось не по себе при мысли о том, какая страшная, тупая сила давит на сильных мира сего, вынуждая их рисковать положением в угоду сенсации: ультиматумы, телеграммы, лозунги — и откупаешься, бросая на ветер фантастические деньги. Противостоять этому давлению может лишь тот, кто абсолютно не представляет себе, чем живут люди, глухой к самому себе. А Энтони хочет пробудить в нем человека!
— Еще меня беспокоит эта продажа «Баттерсону». АКУ — выгодная компания. Почему мы от нее избавляемся? У нее надежное положение. — Ее поразила странная безучастность его взгляда; он чем-то возбужден, что-то скрывает. — Я знаю, что у нее прочное положение. Я видела цифры.
— Даже АКУ нужен капитал, — ответил Эрик.
— Но у нее есть капитал. Вложения надежны.
— Директора изыскали более рациональную форму вложений, — сказал Эрик.
— Ее капитал влился сейчас в нашу амстердамскую компанию.
— Понятно, — сказала Кейт.
— Ты соображаешь быстрее, чем Холл.
Она думала: долгожданная минута — мы преступаем закон, плывем в неизведанные края. Какое странное чувство безразличия. Вот что значит жить в постоянном ожидание тягостной разлуки, слез на пристани, скрывшегося парохода. Только одно и осталось спросить:
— Мы ничем не рискуем? — Почти ничем, — ответил Эрик. Она безгранично верила ему, и если «почти» — то ничего страшного. Перед любимым человеком, за которого отвечаешь, нет нужды храбриться и ломать комедию. Он добавил:
— Ты увидишь, что некоторые чеки и записи в наших книгах помечены задним числом.
— Понимаю, — ответила Кейт. — Что нужно сделать? — Ничего, уже все сделано. — Он встал. — Знаешь, Кейт, ты не ошиблась насчет фонтана. Он мне нравится. — Он взял ее за руку. — Ты живее соображаешь, чем Холл. Ему фонтан не понравился. — Она ощутила тревогу в его пальцах.
— Все-таки риск есть, — проговорила она.
— Все обойдется, когда наладится сбыт в Америке, — успокоил Эрик. — К концу недели все образуется. Мы почти в безопасности. С забастовкой улажено.
— Но что-то еще может случиться?
— Несколько дней мы должны быть очень осторожны. Ты видишь, — сказал он, — как я тебе доверяю. Мы столько лет вместе, Кейт. Ты согласишься выйти за меня замуж?
— Ах да, ведь жена не имеет права давать показания. В Швеции такой же порядок, как в Англии?
— Швеция меня не волнует. Я думаю именно об Англии.
— Спасибо, что не стал просить у меня руки и сердца.
— Мы деловые люди, — сказал Эрик.
— Тебе придется выделять мне содержание.
— Разумеется.
— И что-нибудь сделать для Энтони.
— Энтони мне нравится. Толковый парень. Он мне очень нравится, Кейт.
— Ты дашь ему содержание?
— Дам.
— Жаль, — вздохнула Кейт, — что наш брак нельзя пометить задним числом, как чеки. — Она улыбнулась. — Энтони будет приятно. Энтони воплощение порядочности. Энтони… — и запнулась; получалось так, словно она выходит замуж за Энтони, а не Эрика — Эрик напряженно тянулся перед ней, как шафер в ризнице. Энтони устроен, думала она, я исправила вред, который нанесла, отослав его обратно, прогнав из сарая — приспосабливаться, набираться уму-разуму, жить, как все живут. Он попытался вырваться, а я отослала его обратно. Теперь у него все впереди. Но к радости примешивалось сожаление; она не могла забыть мюзик-холла и как они ели яблоки, чтобы отбить запах. Казалось бы, уже бесповоротно веришь в мир без пограничных столбов, в мир, где на каждой бирже царствует Крог, и в то, что нужно без излишней щепетильности добиваться самого главного в жизни — устроенного положения, а горло-таки спирает ветхая честность и пыльная бедность Монингтон-Креснт, когда в раздумье тянешь:
— Энтони будет приятно. — Когда это состоится? — Подождем день-два, — ответил Эрик, — посмотрим, как повернутся дела. Если продажа АКУ сойдет благополучно, — заключил он, — можно будет и вообще повременить.
Кейт почти любила его в эту минуту. Он не боялся быть откровенным с нею даже сейчас, когда его книги аккуратнейшим образом подчищены. Ей приходилось слышать о том, какими огромными суммами он откупается от шантажа; сейчас впервые представился случай самой шантажировать его, если захочется. Но ей не хотелось: она его использовала, и только справедливо, чтобы он, в свою очередь, использовал ее. — Ты в любом случае мог довериться мне, — сказала она.
Он кивнул со всегдашней готовностью верить ей на слово; к отчетам он относился не в пример строже: за любым бухгалтером сам проверял каждую цифру. Она взяла его руку, поцеловала ее; как его жалко — один в этой суконной тихой комнате, где никому не позволено тревожить его. — Эрик, милый, — сказала она, — пойду обрадую Энтони, — и вышла из комнаты. В лифте ей почему-то вспомнилось, как однажды она видела на Северном мосту потерявший управление трамвай: сталь, стекло, лицо вагоновожатого, налегшего рукой на тормоз, вспыхивающие за стеклом электрические искры. Трамвай с грохотом пронесся в темноте, но было достаточно увидеть его мерцающий свет, чтобы понять: случилась беда. Он налетел подобием страсти — слепящий, стремительный, ненадежный.
— Поздравь меня, — сказала она себе в лифте, — я выхожу замуж. Энтони, я выхожу замуж, — и с неожиданной теплотой подумала: наверное, то же чувствует Эрик, когда подводится итог, извлекается квадратный корень, правильно находится логарифм. На пороге комнаты она сказала еще раз:
— Я выхожу замуж, Энтони.
— За кого, Кейт? — вскинул он на нее глаза. Он сидел за ее столом, и опять ее охватила сырость, на столе остались влажные следы от его локтей. — За Эрика, разумеется. За кого же еще?
— Нет, — сказал Энтони, — ты не можешь. — Она разглядела, что он читал служебные бумаги на столе и даже распечатал телеграмму, которая пришла в ее отсутствие.
— Это что такое! — воскликнула она. — Ремня захотел?
— Этот номер у него не пройдет, — сказал Энтони.
— О чем ты?
— Можешь мне поверить, я разбираюсь в таких делах. Считать не разучился. Соображаю. — Он был серьезен, как школьник. — Не все можно, Кейт, есть предел. Я их раскусил. У него не получится выехать на чужой счет. В «Баттерсоне» сидят не дети.
— Эрик тоже не ребенок.
— Права была Лу — неприлично это все.
— Отдай телеграмму.
— Возьми, — сказал Энтони, — убедись. Он хочет выручить Амстердам за счет АКУ. Это яснее ясного.
— Подумаешь, удивил, — сказала Кейт. — Я и без тебя это знаю. Даже знаю про чеки, датированные задним числом.
— Задним числом! — растерянно присвистнул он. — Чтобы в «Кроге»… и мы это знаем…
— А ты помалкивай об этом.
— Молчание стоит денег, Кейт.
Вот где мы разные, думала она: я для него сделаю все на свете, а он некоторых вещей не станет делать для меня, да и для себя тоже. Правда, какие это вещи, отходчиво улыбнулась она, я и сама толком не знаю. Приятно сознавать, что после стольких лет она не до конца разобралась в Энтони. — Энтони, я не собираюсь его шантажировать, — сказала она. — Я выхожу за него замуж.
— Но ты не любишь его, Кейт. — Как он прост, как безнадежно наивен: он думает, что шантаж это так же легко, как украсть горсть слив. Нельзя быть таким неосновательным, он не понимает, где живет, его нужно защитить. Напрасно, что ли, она готова для него на все? Шантаж так шантаж. Перечить ему сейчас значит испортить эту глупую радость от разоблачительного открытия. Поэтому она спокойно объяснила:
— Но ведь это своего рода шантаж. Он выделит нам содержание.
Смотрите, как уперся:
— Ты не любишь его.
— Я тебя люблю.
— Дело не в этом. — Он разволновался, понес чепуху, пробормотал что-то о «детях», окончательно смешался и покраснел. — Я бесплодна, — сказала Кейт. — Напрасно беспокоишься, — и, видя, его замешательство, в сердцах договорила:
— Я их не хочу и никогда не хотела! — Все ее существо тянулось заключить его в себе. — Сколько у тебя предрассудков, Энтони. — Еще она думала: никакой ребенок не даст мне нашей близости, хотя ты всего-навсего стоишь рядом, краснея, теряясь. Господи, какой неприступный, какая память у нас короткая на то, чего не хочется вспоминать.
— Какая потеря, — сказал он, заглянув ей в глаза; лицо пылает, весь он какой-то детский, сбитый с толку. Она готовилась услышать слова о том, как любят настоящие мужчины. Но они думали о разном. Он не имел в виду ее, говоря о потере: он жалел, что пропадает удачный случай. — Другой такой случай не подвернется. Мы бы слупили с него хорошие деньги и убрались отсюда. Черт возьми, мы бы еще успели на вечерний поезд! Завтра уже в Гетеборге. В субботу в Лондоне и прямиком в Туикнем. Кейт, мы бы еще успели на вечерний поезд! Кейт, мы бы взяли в «Стоуне» отбивную и пинту «особого». Мою комнату, наверное, еще не сдали. Тебя хозяйка тоже на улице не оставит. Работу искать не станем, мы свое заработали. Она зачарованно смотрела на него. Такое впечатление, что невозможного для него не существует, но она-то знала, что на прямых стальных рельсах, по которым разлеталась сейчас его фантазия, в определенном месте горит негасимый красный фонарь, и там он неминуемо остановится и сам все напортит. Он недостаточно безразличен в средствах для успеха. Ему далеко до Крога.
— Все очень просто, Кейт. Мы это заработали. Если он откажется платить, я передаю все сведения Минти, это окупит хотя бы дорожные расходы, и потом — у тебя должны быть сбережения.
Это интересно. — И ты согласишься жить на мои деньги? — Тут он должен бы остановиться — но нет, он не колеблясь согласился (в конце концов, мы брат и сестра), и она почувствовала усталость путешественника, которого постоянно сбивает с пути неточная карта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23