Они кружили, заманивали друг друга, ставили подножки, перекатывались, брали друг друга в железные тиски, размыкали руки, вскакивали с земли, опять кружили и начинали все сначала. Алед был вынужден признать, что ему просто повезло, когда Герейнт неудачно упал и он смог придавить всей тяжестью его плечи к земле и удерживать несколько секунд, пока тот не вырвался.
А потом они лежали рядом на траве, уставившись в небо, и старались отдышаться. Спустя минуту Герейнт рассмеялся.
— Как-нибудь на днях, — сказал он, — повторим, Алед. Спасибо тебе, приятель. Мне давно нужна была такая встряска.
Он говорил по-валлийски. Совсем как прежний Герейнт, подумал Алед.
— Тебе было нужно поражение? — Алед присоединился к смеху друга. — Я мог бы плюнуть тебе в глаза, приятель, и сберечь наши силы и время.
Наступила тишина, и Алед знал, что сейчас последует. А еще он знал, что не в силах этого избежать.
— Что я сделал? — спросил его Герейнт по-прежнему на валлийском. Он восстановил дыхание и больше не смеялся. — Неужели все дело в том, что из Герейнта Пендерина я превратился в графа Уиверна? Только в этом, Алед?
Алед хмыкнул.
— Ты и не должен был надеяться, что люди будут тобой довольны, приятель, — сказал он. — Взгляни на себя, на того, каким ты был минут пятнадцать назад. Твоим дедом тоже не очень-то восхищались. Сам, должно быть, помнишь.
— А как ты догадался, о чем я веду речь? — спокойно спросил Герейнт. — Это не просто недовольство, Алед. Враждебность. Почему? Что я сделал? Если не считать того, что не показывался здесь последние десять лет. Дело в этом? Да?
— Тебе это кажется, Гер, — сказал Алед. — У тебя всегда было живое воображение.
— Проклятие, — сказал Герейнт, — мы же были друзьями, Алед. Ты, я и Марджед. Она прогнала меня из Тайгуина. Велела запихнуть мое сочувствие в глотку… Полагаю, она с трудом сдержалась, чтобы не предложить другое место. Еще сказала, что я здесь нежеланный гость. А ты говоришь, что у меня живое воображение. Итак, в чем моя вина?
Алед сел и обхватил колени руками. Набрал в легкие побольше воздуха и медленно выдохнул. Какого черта Герейнт вернулся домой? Преподобный Ллуид отчитал бы его как следует, если бы мог услышать, как он мысленно чертыхается.
— Из-за тебя жизнь здесь стала почти невыносимой, — коротко ответил Алед.
— Что? — Герейнт подскочил и сердито уставился на него. — Да меня даже здесь не было, Алед. Как я мог сделать то, в чем ты меня обвиняешь?
— Урожаи и цены падают с каждым годом, — сказал Алед, — а рента растет. Церковную десятину теперь приходится платить деньгами, а не продуктами, и меры по взысканию стали строже. Налог в пользу бедняков тоже вырос, но с появлением работных домов беднякам живется хуже, чем раньше. Дорожные опекунские советы воздвигают все больше застав, так что фермеру дороже перевезти свой товар, чем произвести его или купить. Нарушение границ и браконьерство преследуются гораздо суровее, чем когда-либо. Нужно продолжать?
Даже не глядя в лицо другу, он почти наверняка мог сказать, что Герейнт ошеломлен.
— Но я ничего об этом не знаю, — сказал он. — И ни в чем моей вины нет.
Алед наконец повернул голову и посмотрел на графа Уиверна удивленно… и впервые несколько презрительно.
— Ладно, — сказал он. — Мне нужно работать. Прошу прощения.
Он потянулся за своим сюртуком и уже готов был подняться с земли, но его пригвоздила рука Герейнта.
— Неведение не является оправданием, да? — сказал он. — Нельзя же обвинять меня во всех грехах, Алед. Десятина идет в пользу церкви, а не мне, и не я издал новый закон об оплате деньгами. И не мне принадлежит авторство закона о бедняках, как и идея работных домов. По крайней мере в этих бедах я не повинен.
— Ты уверен, Гер? — Алед поднялся с земли, несмотря на крепкую руку, державшую его, и, прежде чем надеть сюртук, стряхнул траву.
Герейнт остался на месте.
— Я сейчас в невыгодном положении, Алед, — сказал он. — О Тегфане я ничего не знал и, по правде говоря, ничего не хотел о нем знать. Сам не могу понять, почему я здесь. Просто в Лондоне мимо меня прошли два человека, которые говорили по-валлийски.
— Вероятно, тебе следовало остаться в Лондоне. Возможно, так было бы лучше и для тебя, и для здешних людей.
Ему самому было бы гораздо легче бороться с невидимым графом Уиверном, владельцем Тегфана.
Герейнт уже был на ногах.
— Нет, ты не закончишь разговор на этой ноте, — сказал он Аледу, который повернулся, чтобы идти в деревню. — Ты должен мне еще одну схватку, Алед. Сам знаешь, сейчас тебе просто повезло, как везло всякий раз, когда мы боролись в детстве. Все твои победы — чистое везение. Сколько раз мы боролись? Десять? Пятьдесят? Сто? Будет еще одна схватка. И я беру себе за правило отныне и впредь бороться только со своими друзьями. Дай мне время, Алед. Дай мне время выяснить правду и решить, что делать.
Проклятие! Алед не предполагал, что разговор зайдет так далеко. Он уже ощущал тяжесть противоречий, возникших между ними. Герейнт снова протянул ему руку.
— Согласен? — спросил он. — Дай мне неделю или две, а потом уже решай, стоит или нет обрывать дружбу с таким подлецом. Ну же, приятель, ты ведь не растерял свою беспристрастность, которой я всегда восхищался?
Проклятие! Алед крепко пожал протянутую руку.
— Но мне на самом деле пора вернуться к работе, — сказал он.
Герейнт посторонился и позволил ему пройти. Алед еще долго слышал его смех, пока шел в деревню, сознавая всю безнадежность конфликта между дружбой с Герейнтом и верностью людям, которых он представляет.
— Возможно, в следующий раз я вызову тебя на поединок по боксу, — вслед ему прокричал Герейнт. — В этом спорте я кое-чего достиг, как мне кажется. Так что учти, Алед, пущу тебе кровь из носа.
Алед невольно улыбнулся, но вызова не принял.
Постепенно к Герейнту пришло осознание, что он не один. И дело вовсе не в том, что он услышал какой-то шум или увидел кого-то, кроме удалявшейся фигуры Аледа Рослина. Просто у него появилось такое чувство, инстинкт, который он развил много лет назад и все еще сохранил в себе, хотя до последней минуты не подозревал об этом. Неподалеку росли деревья, старые деревья с мощными стволами.
— Тебе лучше выйти оттуда, — небрежно произнес он по-валлийски. — Будет хуже, если я выведу тебя.
Он не знал, кто или что предстанет перед ним. Несколько секунд стояла тишина. А затем шорох возвестил о появлении маленького, худенького, неопрятно и бедно одетого парнишки лет восьми-девяти. Герейнт уставился на него, испытывая странное чувство, будто смотрит в зеркало в конце длинного туннеля времени. Разве что волосы у мальчика были прямые.
Он стоял на одной ноге, а второй почесывался. На нем были ветхие, дальше некуда, ботинки.
— Подойди ближе, — велел Герейнт, с важным видом сцепив руки за спиной. Мальчик прошаркал несколько шагов вперед. — Еще ближе. Остановишься в дюйме от моей вытянутой руки.
Мальчик подошел и остановился, наверное, в двух футах от указанной точки. Он стоял неподвижно, не сводя темных глаз со взрослого. Герейнт прекрасно знал, что мальчик сейчас чувствует, ведь он был его собственным отражением. Сердце ребенка наверняка оглушительно билось где-то в самом горле. А сам он сейчас думает о том, как бы убежать. Ищет пути к отступлению искоса, тайком, не выдает себя бегающим взглядом. И уже понял, что удрать не удастся.
— Ну? — спросил Герейнт. — Что ты здесь делаешь?
— Я играл, — ответил ребенок писклявым голоском, — и потерялся.
В точности такой же предлог он сам придумал в тот единственный раз, когда его поймали, — к счастью это был один из садовников, а не кто-нибудь из егерей. Но все равно, когда его отпустили, спина у него так болела, что он не мог нормально идти, а когда с трудом добрался до вересковой пустоши, где стояла их лачуга, служившая им домом, то долго не мог сидеть.
— Потерялся, охотясь на кроликов? — спросил Герейнт. Мальчишка пожал плечами и покачал головой.
— Ты знаешь, кто я? — спросил Герейнт.
Мальчик кивнул, и Герейнт разглядел в его глазах неподдельный страх.
— А ты кто такой? — последовал следующий вопрос.
— Идрис, — ответил мальчик.
— Идрис? Просто Идрис?
— Идрис Парри.
— Идрис Парри, — произнес Герейнт, — тебя никто не учил, как обращаться к взрослым?
— Идрис Парри, сэр, — исправился мальчик.
— И где же ты живешь, Идрис Парри? — спросил Герейнт, надеясь, что ответ будет не тот, какой он ожидал услышать.
— С мамой и папой, — сказал ребенок не так смело, — и сестрами.
— Я спросил где? — настаивал граф. Мальчик махнул рукой в сторону холмов.
— Там наверху, — ответил он, и Герейнт незаметно поморщился. — Вы собираетесь выслать меня, сэр?
Ссылка на каторгу. За браконьерство. Ребенок рано узнал, на какой риск идет, точно так же, как когда-то узнал он сам.
— Прошу вас, сэр, лучше побейте меня, — тут же попросил он, и Герейнт понял, чего стоило мальчику проявить такую слабость. — Я потерялся. Я просто играл.
— Послушай, Идрис. — Герейнт полез в карман. — Здесь когда-то стояли хитрые ловушки, угодишь в такую — и она вцепится тебе в ногу, как тысяча дьяволов, и будет держать до тех пор, пока кто-то не придет высвободить тебя. Думаю, вполне вероятно, что их до сих пор никто не убрал. Впредь ты будешь очень осторожно выбирать место для игр, ладно?
Ребенок кивнул.
— Тебе можно верить? — спросил Герейнт. Он уже извлек монету, не слишком мелкую, чтобы быть бесполезной, и не слишком ценную, чтобы вызвать подозрение, и протянул ее мальчику. — Отдай это своей маме, Идрис. И ты поступишь умно, если скажешь, что получил ее от кого-то другого и в другом месте.
Ребенок заподозрил ловушку — точно так же заподозрил ее он сам, когда мистер Вильямс в первый раз предложил ему деньги. Мальчик решил: монета — это приманка, чтобы подманить его поближе и схватить. Поэтому Герейнт подбросил монету в воздух, а мальчик ловко ее поймал.
— Теперь ступай, — сказал Герейнт. — И смотри не угоди в ловушку.
— Да, сэр. — Мальчик уже уходил, но потом замер и оглянулся: — Спасибо, сэр.
Герейнт коротко кивнул. У него засосало под ложечкой. И как только эта семья живет на вересковой пустоши с ребенком, таким оборванным, что, похоже, на нем нет ни одной целой вещи? Но это все-таки семья, если мальчик сказал правду. Отец и мать. И живут они там не потому, что их изгнали из деревни и отлучили от церкви. По крайней мере этот ребенок не бастард.
Однако его не оставляло неприятное ощущение оттого, что пришлось столкнуться с такой нищетой. В Тегфане в отличие от улиц Лондона она почему-то казалась не такой безликой.
Герейнт подумал, что поступал эгоистично, стараясь держаться подальше от этих мест. Он намеренно не вникал в дела Тегфана, проявляя непростительную слабость. Теперь оставалось надеяться, что из-за этого он не потерял окончательно дружбу с Аледом и враждебность к нему людей не продлится долго.
Все-таки это его народ. Он понял это в ту секунду, когда вернулся, или, возможно, еще раньше, в ту секунду, когда произошла короткая встреча на лондонской улице.
Это его народ.
На еженедельную репетицию церковного хора всегда собиралось много народа, если только не было страды. Пение было той страстью и тем увлечением, которые объединяли почти всех жителей Западного Уэльса, впрочем, то же самое происходило и в других районах Уэльса.
Марджед с детства дирижировала хором, чтобы освободить отца хотя бы от одной обязанности, которых у него было очень много. Она часто думала, что, наверное, не совсем правильно считать ее дирижером. Валлийскому хору, если только он не принимал участия в каком-нибудь местном фестивале, на самом деле не нужен был человек, который стоял бы перед ним, отбивая такт и задавая громкость. Валлийский хор просто пел сердцем, и пел слаженно. Для валлийских певцов не существовало большего удовольствия, чем вслушиваться в стройное звучание голосов своих партнеров, каждый из которых выводил собственную партию.
Роль Марджед заключалась в том, что она начинала репетицию, прекращая шумную болтовню, — участники хора обменивались новостями, рассказывали друг другу обо всем, что случилось с прошлого воскресенья. Кроме того, она выбирала гимны, которые им предстояло спеть во время ближайшей воскресной службы, и порядок исполнения. Когда же они начинали петь, она садилась и пела вместе с ними под неумелый аккомпанемент мисс Дженкинс, барабанившей по клавишам древнего фортепиано воскресной школы.
Так они распевали целый час, а Марджед думала про себя, что они собираются здесь каждую неделю вовсе не для репетиции, а чтобы попеть всласть и посудачить. Проходил час, и они принимались болтать и сплетничать с тем же пылом, с каким предавались этому занятию после утренней службы по воскресеньям.
Она все еще сердилась. Она ополчилась на него даже больше, чем следовало, из-за недовольства собой. После его визита она не переставая думала о нем. Даже видела во сне, испытывая ненависть и глубокое возмущение по поводу того, что он вернулся в Тегфан. Почему он не поступил как порядочный человек, не остался в Англии?
Как только Марджед дала понять, что репетиция окончена, тут же начались разговоры, главным предметом которых, разумеется, был он. Почти каждый успел повидать его, а некоторые даже удостоились личных бесед.
Все сошлись в одном мнении: вид у него очень важный, ведет он себя как истинный джентльмен, говорит по-английски даже лучше самих англичан, а держится очень строго. Несколько человек осмелились заметить, что он был очень любезен во время визита и с интересом осматривал их фермы. Возможно, теперь наступят перемены, раз он приехал и все увидел сам. Но большинство было настроено враждебно: уж очень он заносчиво держался и даже не спросил, есть ли у них какие-нибудь проблемы или жалобы.
— Он посочувствовал мне в связи со смертью Юрвина, — произнесла наконец Марджед, не в силах больше уклоняться от участия в разговоре. — А затем похвалил за то, как я одна управляю фермой. Все равно что сказать, будто Юрвин не идет в счет и мне даже лучше без мужа-преступника. — Она была в такой ярости, что голос дрожал, а руки тряслись.
— Ну, это он зря, — промолвил Ивор Дейвис.
— И поверьте мне на слово, когда он к нам заходил на ферму, то так и шнырял вокруг глазами — наверняка высматривал, что еще можно из нас выжать на следующий год, — поведала Гуэн Дирион. — Думаю, нам не стоит доверять ему, несмотря на все его манеры.
— В конце концов, он всего лишь Герейнт Пендерин, — напомнил присутствующим Илий Харрис.
— Не понимаю, почему мы должны робко стоять, позволяя графу Уиверну заходить к нам на подворье и в наши дома, когда ему вздумается, — заявила Марджед, все еще пылая гневом. — Не понимаю, почему мы даем ему это право. Не пора ли нам отплатить ему той же монетой?
— Марджед, — вступил в разговор Алед, — не стоит торопиться. У него ведь есть право посмотреть, чем он владеет.
Она обернулась к нему, сверкая глазами.
— Алед Рослин, — сказала она, — ты вроде бы считаешься нашим вожаком. И вроде бы должен работать с комитетом, чтобы помочь нам устроить организованное и действенное выступление против наших хозяев, а мы так до сих пор ничего не знаем, что конкретно нам нужно делать.
— Сейчас не время и не место, Марджед, — сказал он.
— В таком случае где это место и когда наступит это время? — спросила она. — Скажи нам, Алед. И что мы будем делать? Разрушать заставы, как делают в других местах? Это сработало три года назад. Для большинства из нас заставы — последняя капля. А скоро придет пора везти известь на поля. Разве нам по карману дорожная пошлина?
— О, Марджед. — Сирис уже поднялась было, чтобы уйти, но вновь опустилась на скамью. — Не говори о насилии, прошу тебя.
На Аледа она не смотрела.
— Комитет работает над этим, — ответил Алед. — Вопрос не из легких. И не стоит его здесь обсуждать так открыто. Трудно найти человека, который возглавил бы такое движение. Нам нужен тот, кто возьмет на себя роль Ребекки.
— А что, если тебе взяться, Алед? — предложила Морфилд Ричардс, жена фермера, жившего в трех милях от деревни.
Но Алед покачал головой, явно чувствуя себя неловко.
— Я примкну к такому движению, если оно будет организовано по решению комитета, — сказал он. — Но возглавить его не могу, Морфилд. У меня нет такого авторитета. Ребекке придется командовать целой армией мужчин, а это нелегко.
— И женщин, Алед, — добавила Марджед. — Ей придется командовать целой армией мужчин и женщин. И что, у нас не найдется такого смельчака? Юрвин взялся бы за это. — В ее голосе слышалась горечь. — Так вот, я полагаю, нам не следует дожидаться решения комитета или появления Ребекки. Я полагаю, нам следует проявить свое недовольство сейчас. Без промедления.
— Но как, Марджед? — спросил Ивор.
— Только без насилия, — заволновалась Сирис.
— Можно выказать недовольство и без насилия, — сказала Марджед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
А потом они лежали рядом на траве, уставившись в небо, и старались отдышаться. Спустя минуту Герейнт рассмеялся.
— Как-нибудь на днях, — сказал он, — повторим, Алед. Спасибо тебе, приятель. Мне давно нужна была такая встряска.
Он говорил по-валлийски. Совсем как прежний Герейнт, подумал Алед.
— Тебе было нужно поражение? — Алед присоединился к смеху друга. — Я мог бы плюнуть тебе в глаза, приятель, и сберечь наши силы и время.
Наступила тишина, и Алед знал, что сейчас последует. А еще он знал, что не в силах этого избежать.
— Что я сделал? — спросил его Герейнт по-прежнему на валлийском. Он восстановил дыхание и больше не смеялся. — Неужели все дело в том, что из Герейнта Пендерина я превратился в графа Уиверна? Только в этом, Алед?
Алед хмыкнул.
— Ты и не должен был надеяться, что люди будут тобой довольны, приятель, — сказал он. — Взгляни на себя, на того, каким ты был минут пятнадцать назад. Твоим дедом тоже не очень-то восхищались. Сам, должно быть, помнишь.
— А как ты догадался, о чем я веду речь? — спокойно спросил Герейнт. — Это не просто недовольство, Алед. Враждебность. Почему? Что я сделал? Если не считать того, что не показывался здесь последние десять лет. Дело в этом? Да?
— Тебе это кажется, Гер, — сказал Алед. — У тебя всегда было живое воображение.
— Проклятие, — сказал Герейнт, — мы же были друзьями, Алед. Ты, я и Марджед. Она прогнала меня из Тайгуина. Велела запихнуть мое сочувствие в глотку… Полагаю, она с трудом сдержалась, чтобы не предложить другое место. Еще сказала, что я здесь нежеланный гость. А ты говоришь, что у меня живое воображение. Итак, в чем моя вина?
Алед сел и обхватил колени руками. Набрал в легкие побольше воздуха и медленно выдохнул. Какого черта Герейнт вернулся домой? Преподобный Ллуид отчитал бы его как следует, если бы мог услышать, как он мысленно чертыхается.
— Из-за тебя жизнь здесь стала почти невыносимой, — коротко ответил Алед.
— Что? — Герейнт подскочил и сердито уставился на него. — Да меня даже здесь не было, Алед. Как я мог сделать то, в чем ты меня обвиняешь?
— Урожаи и цены падают с каждым годом, — сказал Алед, — а рента растет. Церковную десятину теперь приходится платить деньгами, а не продуктами, и меры по взысканию стали строже. Налог в пользу бедняков тоже вырос, но с появлением работных домов беднякам живется хуже, чем раньше. Дорожные опекунские советы воздвигают все больше застав, так что фермеру дороже перевезти свой товар, чем произвести его или купить. Нарушение границ и браконьерство преследуются гораздо суровее, чем когда-либо. Нужно продолжать?
Даже не глядя в лицо другу, он почти наверняка мог сказать, что Герейнт ошеломлен.
— Но я ничего об этом не знаю, — сказал он. — И ни в чем моей вины нет.
Алед наконец повернул голову и посмотрел на графа Уиверна удивленно… и впервые несколько презрительно.
— Ладно, — сказал он. — Мне нужно работать. Прошу прощения.
Он потянулся за своим сюртуком и уже готов был подняться с земли, но его пригвоздила рука Герейнта.
— Неведение не является оправданием, да? — сказал он. — Нельзя же обвинять меня во всех грехах, Алед. Десятина идет в пользу церкви, а не мне, и не я издал новый закон об оплате деньгами. И не мне принадлежит авторство закона о бедняках, как и идея работных домов. По крайней мере в этих бедах я не повинен.
— Ты уверен, Гер? — Алед поднялся с земли, несмотря на крепкую руку, державшую его, и, прежде чем надеть сюртук, стряхнул траву.
Герейнт остался на месте.
— Я сейчас в невыгодном положении, Алед, — сказал он. — О Тегфане я ничего не знал и, по правде говоря, ничего не хотел о нем знать. Сам не могу понять, почему я здесь. Просто в Лондоне мимо меня прошли два человека, которые говорили по-валлийски.
— Вероятно, тебе следовало остаться в Лондоне. Возможно, так было бы лучше и для тебя, и для здешних людей.
Ему самому было бы гораздо легче бороться с невидимым графом Уиверном, владельцем Тегфана.
Герейнт уже был на ногах.
— Нет, ты не закончишь разговор на этой ноте, — сказал он Аледу, который повернулся, чтобы идти в деревню. — Ты должен мне еще одну схватку, Алед. Сам знаешь, сейчас тебе просто повезло, как везло всякий раз, когда мы боролись в детстве. Все твои победы — чистое везение. Сколько раз мы боролись? Десять? Пятьдесят? Сто? Будет еще одна схватка. И я беру себе за правило отныне и впредь бороться только со своими друзьями. Дай мне время, Алед. Дай мне время выяснить правду и решить, что делать.
Проклятие! Алед не предполагал, что разговор зайдет так далеко. Он уже ощущал тяжесть противоречий, возникших между ними. Герейнт снова протянул ему руку.
— Согласен? — спросил он. — Дай мне неделю или две, а потом уже решай, стоит или нет обрывать дружбу с таким подлецом. Ну же, приятель, ты ведь не растерял свою беспристрастность, которой я всегда восхищался?
Проклятие! Алед крепко пожал протянутую руку.
— Но мне на самом деле пора вернуться к работе, — сказал он.
Герейнт посторонился и позволил ему пройти. Алед еще долго слышал его смех, пока шел в деревню, сознавая всю безнадежность конфликта между дружбой с Герейнтом и верностью людям, которых он представляет.
— Возможно, в следующий раз я вызову тебя на поединок по боксу, — вслед ему прокричал Герейнт. — В этом спорте я кое-чего достиг, как мне кажется. Так что учти, Алед, пущу тебе кровь из носа.
Алед невольно улыбнулся, но вызова не принял.
Постепенно к Герейнту пришло осознание, что он не один. И дело вовсе не в том, что он услышал какой-то шум или увидел кого-то, кроме удалявшейся фигуры Аледа Рослина. Просто у него появилось такое чувство, инстинкт, который он развил много лет назад и все еще сохранил в себе, хотя до последней минуты не подозревал об этом. Неподалеку росли деревья, старые деревья с мощными стволами.
— Тебе лучше выйти оттуда, — небрежно произнес он по-валлийски. — Будет хуже, если я выведу тебя.
Он не знал, кто или что предстанет перед ним. Несколько секунд стояла тишина. А затем шорох возвестил о появлении маленького, худенького, неопрятно и бедно одетого парнишки лет восьми-девяти. Герейнт уставился на него, испытывая странное чувство, будто смотрит в зеркало в конце длинного туннеля времени. Разве что волосы у мальчика были прямые.
Он стоял на одной ноге, а второй почесывался. На нем были ветхие, дальше некуда, ботинки.
— Подойди ближе, — велел Герейнт, с важным видом сцепив руки за спиной. Мальчик прошаркал несколько шагов вперед. — Еще ближе. Остановишься в дюйме от моей вытянутой руки.
Мальчик подошел и остановился, наверное, в двух футах от указанной точки. Он стоял неподвижно, не сводя темных глаз со взрослого. Герейнт прекрасно знал, что мальчик сейчас чувствует, ведь он был его собственным отражением. Сердце ребенка наверняка оглушительно билось где-то в самом горле. А сам он сейчас думает о том, как бы убежать. Ищет пути к отступлению искоса, тайком, не выдает себя бегающим взглядом. И уже понял, что удрать не удастся.
— Ну? — спросил Герейнт. — Что ты здесь делаешь?
— Я играл, — ответил ребенок писклявым голоском, — и потерялся.
В точности такой же предлог он сам придумал в тот единственный раз, когда его поймали, — к счастью это был один из садовников, а не кто-нибудь из егерей. Но все равно, когда его отпустили, спина у него так болела, что он не мог нормально идти, а когда с трудом добрался до вересковой пустоши, где стояла их лачуга, служившая им домом, то долго не мог сидеть.
— Потерялся, охотясь на кроликов? — спросил Герейнт. Мальчишка пожал плечами и покачал головой.
— Ты знаешь, кто я? — спросил Герейнт.
Мальчик кивнул, и Герейнт разглядел в его глазах неподдельный страх.
— А ты кто такой? — последовал следующий вопрос.
— Идрис, — ответил мальчик.
— Идрис? Просто Идрис?
— Идрис Парри.
— Идрис Парри, — произнес Герейнт, — тебя никто не учил, как обращаться к взрослым?
— Идрис Парри, сэр, — исправился мальчик.
— И где же ты живешь, Идрис Парри? — спросил Герейнт, надеясь, что ответ будет не тот, какой он ожидал услышать.
— С мамой и папой, — сказал ребенок не так смело, — и сестрами.
— Я спросил где? — настаивал граф. Мальчик махнул рукой в сторону холмов.
— Там наверху, — ответил он, и Герейнт незаметно поморщился. — Вы собираетесь выслать меня, сэр?
Ссылка на каторгу. За браконьерство. Ребенок рано узнал, на какой риск идет, точно так же, как когда-то узнал он сам.
— Прошу вас, сэр, лучше побейте меня, — тут же попросил он, и Герейнт понял, чего стоило мальчику проявить такую слабость. — Я потерялся. Я просто играл.
— Послушай, Идрис. — Герейнт полез в карман. — Здесь когда-то стояли хитрые ловушки, угодишь в такую — и она вцепится тебе в ногу, как тысяча дьяволов, и будет держать до тех пор, пока кто-то не придет высвободить тебя. Думаю, вполне вероятно, что их до сих пор никто не убрал. Впредь ты будешь очень осторожно выбирать место для игр, ладно?
Ребенок кивнул.
— Тебе можно верить? — спросил Герейнт. Он уже извлек монету, не слишком мелкую, чтобы быть бесполезной, и не слишком ценную, чтобы вызвать подозрение, и протянул ее мальчику. — Отдай это своей маме, Идрис. И ты поступишь умно, если скажешь, что получил ее от кого-то другого и в другом месте.
Ребенок заподозрил ловушку — точно так же заподозрил ее он сам, когда мистер Вильямс в первый раз предложил ему деньги. Мальчик решил: монета — это приманка, чтобы подманить его поближе и схватить. Поэтому Герейнт подбросил монету в воздух, а мальчик ловко ее поймал.
— Теперь ступай, — сказал Герейнт. — И смотри не угоди в ловушку.
— Да, сэр. — Мальчик уже уходил, но потом замер и оглянулся: — Спасибо, сэр.
Герейнт коротко кивнул. У него засосало под ложечкой. И как только эта семья живет на вересковой пустоши с ребенком, таким оборванным, что, похоже, на нем нет ни одной целой вещи? Но это все-таки семья, если мальчик сказал правду. Отец и мать. И живут они там не потому, что их изгнали из деревни и отлучили от церкви. По крайней мере этот ребенок не бастард.
Однако его не оставляло неприятное ощущение оттого, что пришлось столкнуться с такой нищетой. В Тегфане в отличие от улиц Лондона она почему-то казалась не такой безликой.
Герейнт подумал, что поступал эгоистично, стараясь держаться подальше от этих мест. Он намеренно не вникал в дела Тегфана, проявляя непростительную слабость. Теперь оставалось надеяться, что из-за этого он не потерял окончательно дружбу с Аледом и враждебность к нему людей не продлится долго.
Все-таки это его народ. Он понял это в ту секунду, когда вернулся, или, возможно, еще раньше, в ту секунду, когда произошла короткая встреча на лондонской улице.
Это его народ.
На еженедельную репетицию церковного хора всегда собиралось много народа, если только не было страды. Пение было той страстью и тем увлечением, которые объединяли почти всех жителей Западного Уэльса, впрочем, то же самое происходило и в других районах Уэльса.
Марджед с детства дирижировала хором, чтобы освободить отца хотя бы от одной обязанности, которых у него было очень много. Она часто думала, что, наверное, не совсем правильно считать ее дирижером. Валлийскому хору, если только он не принимал участия в каком-нибудь местном фестивале, на самом деле не нужен был человек, который стоял бы перед ним, отбивая такт и задавая громкость. Валлийский хор просто пел сердцем, и пел слаженно. Для валлийских певцов не существовало большего удовольствия, чем вслушиваться в стройное звучание голосов своих партнеров, каждый из которых выводил собственную партию.
Роль Марджед заключалась в том, что она начинала репетицию, прекращая шумную болтовню, — участники хора обменивались новостями, рассказывали друг другу обо всем, что случилось с прошлого воскресенья. Кроме того, она выбирала гимны, которые им предстояло спеть во время ближайшей воскресной службы, и порядок исполнения. Когда же они начинали петь, она садилась и пела вместе с ними под неумелый аккомпанемент мисс Дженкинс, барабанившей по клавишам древнего фортепиано воскресной школы.
Так они распевали целый час, а Марджед думала про себя, что они собираются здесь каждую неделю вовсе не для репетиции, а чтобы попеть всласть и посудачить. Проходил час, и они принимались болтать и сплетничать с тем же пылом, с каким предавались этому занятию после утренней службы по воскресеньям.
Она все еще сердилась. Она ополчилась на него даже больше, чем следовало, из-за недовольства собой. После его визита она не переставая думала о нем. Даже видела во сне, испытывая ненависть и глубокое возмущение по поводу того, что он вернулся в Тегфан. Почему он не поступил как порядочный человек, не остался в Англии?
Как только Марджед дала понять, что репетиция окончена, тут же начались разговоры, главным предметом которых, разумеется, был он. Почти каждый успел повидать его, а некоторые даже удостоились личных бесед.
Все сошлись в одном мнении: вид у него очень важный, ведет он себя как истинный джентльмен, говорит по-английски даже лучше самих англичан, а держится очень строго. Несколько человек осмелились заметить, что он был очень любезен во время визита и с интересом осматривал их фермы. Возможно, теперь наступят перемены, раз он приехал и все увидел сам. Но большинство было настроено враждебно: уж очень он заносчиво держался и даже не спросил, есть ли у них какие-нибудь проблемы или жалобы.
— Он посочувствовал мне в связи со смертью Юрвина, — произнесла наконец Марджед, не в силах больше уклоняться от участия в разговоре. — А затем похвалил за то, как я одна управляю фермой. Все равно что сказать, будто Юрвин не идет в счет и мне даже лучше без мужа-преступника. — Она была в такой ярости, что голос дрожал, а руки тряслись.
— Ну, это он зря, — промолвил Ивор Дейвис.
— И поверьте мне на слово, когда он к нам заходил на ферму, то так и шнырял вокруг глазами — наверняка высматривал, что еще можно из нас выжать на следующий год, — поведала Гуэн Дирион. — Думаю, нам не стоит доверять ему, несмотря на все его манеры.
— В конце концов, он всего лишь Герейнт Пендерин, — напомнил присутствующим Илий Харрис.
— Не понимаю, почему мы должны робко стоять, позволяя графу Уиверну заходить к нам на подворье и в наши дома, когда ему вздумается, — заявила Марджед, все еще пылая гневом. — Не понимаю, почему мы даем ему это право. Не пора ли нам отплатить ему той же монетой?
— Марджед, — вступил в разговор Алед, — не стоит торопиться. У него ведь есть право посмотреть, чем он владеет.
Она обернулась к нему, сверкая глазами.
— Алед Рослин, — сказала она, — ты вроде бы считаешься нашим вожаком. И вроде бы должен работать с комитетом, чтобы помочь нам устроить организованное и действенное выступление против наших хозяев, а мы так до сих пор ничего не знаем, что конкретно нам нужно делать.
— Сейчас не время и не место, Марджед, — сказал он.
— В таком случае где это место и когда наступит это время? — спросила она. — Скажи нам, Алед. И что мы будем делать? Разрушать заставы, как делают в других местах? Это сработало три года назад. Для большинства из нас заставы — последняя капля. А скоро придет пора везти известь на поля. Разве нам по карману дорожная пошлина?
— О, Марджед. — Сирис уже поднялась было, чтобы уйти, но вновь опустилась на скамью. — Не говори о насилии, прошу тебя.
На Аледа она не смотрела.
— Комитет работает над этим, — ответил Алед. — Вопрос не из легких. И не стоит его здесь обсуждать так открыто. Трудно найти человека, который возглавил бы такое движение. Нам нужен тот, кто возьмет на себя роль Ребекки.
— А что, если тебе взяться, Алед? — предложила Морфилд Ричардс, жена фермера, жившего в трех милях от деревни.
Но Алед покачал головой, явно чувствуя себя неловко.
— Я примкну к такому движению, если оно будет организовано по решению комитета, — сказал он. — Но возглавить его не могу, Морфилд. У меня нет такого авторитета. Ребекке придется командовать целой армией мужчин, а это нелегко.
— И женщин, Алед, — добавила Марджед. — Ей придется командовать целой армией мужчин и женщин. И что, у нас не найдется такого смельчака? Юрвин взялся бы за это. — В ее голосе слышалась горечь. — Так вот, я полагаю, нам не следует дожидаться решения комитета или появления Ребекки. Я полагаю, нам следует проявить свое недовольство сейчас. Без промедления.
— Но как, Марджед? — спросил Ивор.
— Только без насилия, — заволновалась Сирис.
— Можно выказать недовольство и без насилия, — сказала Марджед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36