Марджед, высокая, гибкая, красивая, как всегда, привлекла к себе все взгляды и внимание.
— Юрвин совершил преступление, Марджед, — твердо заявил преподобный Ллуид, не побоявшийся возразить разгневанной дочери.
Глаза ее полыхали, когда она с зардевшимися щеками обратила свой гнев против него.
— Преступление, — сказала она. — Преступление пытаться спасти свой народ от голода. О да, папа, это преступление. Самое злостное, как оказалось. Преступление, за которое наказывают смертью. Мой муж погиб, после него осталась ферма, где работают три женщины: его жена, мать и бабушка. Юрвин умер, потому что Герейнта Пендерина заботит только один человек — он сам. И мы еще должны давать ему шанс? Какой шанс, скажите на милость? Шанс еще раз поднять ренту? Силой отнимать у нас церковную десятину, даже если после се уплаты мы начнем голодать? Заставлять нас платить высокую дорожную пошлину на заставах, чтобы мы не могли ездить на рынок и даже привезти на поля известь? Вытеснить нас с нашей земли в работный дом?
Преподобный Ллуид, отец Марджед, вновь поднял руку.
— Мы не можем нарушить закон, даже чтобы исправить несправедливость, — сказал он. — Две несправедливости не составят праведный поступок. Предоставим же Господу вершить справедливость. «Мне отмщение, аз воздам», — говорит Господь.
Прихожане, которые в это утро в отличие от заведенного порядка не разбились на маленькие группки, хором забубнили. Правда, было непонятно, кто из них согласен с пастором, а кто выражает недовольство. Оба противника стояли лицом друг к другу: отец — на ступенях часовни, дочь — на улице.
— Что ж, иногда, отец, — заявила Марджед, ничуть не запуганная, — Господу необходима рука помощи. А здесь целых две. — Она подняла тонкие руки с мозолистыми ладонями. — И я говорю, что, если граф Уиверн покажется в Глиндери или на любой из наших ферм, мы устроим ему достойную встречу.
— Твои слова, Марджед, можно толковать по-разному, — заметила мисс Дженкинс.
— Я знаю, как встречу его, если он осмелится прийти в Тайгуин, — сказала Марджед.
— У него есть право прийти, Марджед, — напомнил ей Ниниан Вильямс. — Твоя ферма, так же как и моя, принадлежит ему. И все другие фермы в округе тоже. Так что лучше сохранять вежливость и подождать. Там увидим, что будет.
— Возможно, мы меньше бы сердились, будь это не Герейнт, а кто-то другой, — произнес Алед. — Герейнт для нас реальный человек. Нам было бы проще обратить свое неудовольствие и протесты вообще против хозяев. Жаль, что он решил вернуться именно теперь. Не нравится мне это.
— Но он вернулся, и он не кто-нибудь, а Герейнт Пендерин, — сказала Марджед, плотнее запахивая свою накидку. — Я иду домой. Ты со мной, Сирис?
Сирис взглянула на Аледа, не захочет ли он добавить что-нибудь к сказанному, но тот отвернулся.
— Я пойду вперед с Марджед, — сказала она, обратившись с улыбкой к родителям, прежде чем отправиться в долгий путь домой — сначала по берегу реки, а потом на вершину невысокого холма — полторы мили для нее, две для Марджед.
Толпа перед часовней рассыпалась на привычные маленькие группки, состоявшие из людей одного возраста и пола.
Глава 2
Марджед и Сирис дружили почти всю жизнь, несмотря на то что были очень разные. Но одно их объединяло, чем, возможно, и объяснялась эта дружба: они обе страстно верили в добродетель и справедливость.
Марджед пошла помедленнее, чтобы ее маленькая подруга поспевала за ней.
— Алед неисправимый поборник справедливости, сама знаешь, — сказала она. — Сразу ни за что не станет прибегать к насилию. В детстве он был одним из немногих друзей Герейнта. И когда тот приехал десять лет назад, Алед был одним из тех немногих людей, кто вообще имел с ним дело. Теперь он хочет дать Герейнту шанс. Можешь не волноваться, что он умрет, как умер Юрвин.
Сирис склонила голову, и на несколько мгновений поля ее шляпки скрыли лицо.
— А я и не волнуюсь из-за Аледа Рослина, — сказала она. — Он для меня ничто, Марджед.
Марджед вздохнула.
— Старая история, — произнесла она. — Я твой друг, Сирис, и знаю тебя отлично. Возможно, лучше, чем ты сама себя знаешь. Почему ты до сих пор не замужем и живешь у родителей в твоем-то возрасте, если Алед ничего для тебя не значит?
— Я пока не нашла того, кто мне подходит, — ответила Сирис.
— Нет, нашла, — возразила Марджед. — В том и беда. Он ведь не пойдет сегодня ночью поджигать Герейнта в его спальне, сама знаешь. А жаль. — Она хохотнула.
— Ты ведь не серьезно, Марджед? — с упреком спросила подруга.
— Конечно, нет, — призналась она.
— Разве ты сама не понимаешь, что все это уже не важно? — с несчастным видом спросила Сирис. — У Аледа склонность к неповиновению, даже больше, к бунту. Как только он дал согласие представлять Глиндери…
— На заседании комитета? — уточнила Марджед. — Чем меньше об этом говорится вслух, тем лучше. До сих пор удавалось хранить все в тайне, так что кому не следует — тот ничего не знает. Давай молить Бога, чтобы и впредь было так. Никто из нас не знает, кто еще входит в комитет. Наверное, нам стоило бы притвориться, будто мы даже не подозреваем, что Алед один из них, и не говорить об этом в открытую даже среди друзей.
— Алед был для меня больше чем друг, — заявила Сирис в порыве откровенности. — Я чувствую это сердцем, Марджед. Даже если нельзя об этом говорить, даже если перед собой нужно притворяться, будто ни о чем не знаешь, я все-таки знаю. Алед представляет нашу округу в комитете, который должен решить, как нам проявить свое недовольство хозяевами и, возможно, привлечь внимание и сочувствие правительства в Лондоне. Ну вот, теперь все сказано. Я не могу любить такого человека. Не могу.
Марджед снова вздохнула.
— Значит, лучше молча страдать от угнетения и несправедливости? — спросила она. — Пусть нас гонят с собственных земель, лишают возможности выжить? Лучше смотреть, как голодают дети? Лучше знать, что семьи вынуждены уходить в работные дома, где их разлучают друг с другом и где они все равно погибают от голода? Где их дух будет сломлен еще до того, как угаснет жизнь в телах?
— О, Марджед! — Сирис посмотрела на подругу глазами, полными слез. — Ты научилась у своего папы так говорить. Тебя послушать, так бороться с угнетением — это славное дело, а отказаться от насилия — значит струсить. Но насилие лишь порождает другое насилие. Вспомни, что случилось с Юрвином. Ах, прости. Мне не следовало этого говорить.
— Юрвин предпочел бы умереть, чем сидеть дома и бояться поступить так, как велит ему совесть, — сказала Марджед. — Я горжусь им. Да, это так, хотя он умер страшной смертью. А Герейнт Пендерин, граф Уиверн, даже пальцем не пошевелил. Я опустилась до того, что писала ему письма, чтобы напомнить о том времени, когда мы были друзьями, но ничто не помогло. Да, я не шутила, когда пожелала, чтобы Алед пошел сегодня и спалил его в собственном доме.
— Нет-нет, Марджед, — возразила Сирис. Подруги замолчали.
Марджед не хотела, чтобы Герейнт вернулся. Слишком глубокую рану он когда-то ей нанес. Она подружилась с ним в детстве, он казался ей совсем маленьким, хотя был на два года старше. Она защищала его, несмотря на то что ее отец вместе с викарием отлучил мать Герейнта от паствы. Она продолжала защищать Герейнта и после того, как его отослали в Англию, откуда он так и не вернулся и ни разу не написал ни одному из своих бывших друзей. Она во всем искала для него оправданий, с горечью теперь подумала Марджед.
С запада по небу плыли облака, тяжелые облака. Скоро пойдет дождь. Она набросила на голову капюшон и пожалела, что накидка так стара и местами совсем протерлась. Но денег было в обрез, только на самое необходимое. Иногда и на это не хватало.
Даже когда Герейнт приехал в Тегфан на похороны матери, она была готова принять его сторону, хотя он держался замкнуто, высокомерно и говорил только по-английски — как настоящий джентльмен. Она твердила себе, да и всем остальным, что он просто стеснителен, что ему нужно время. А еще она была готова в свои шестнадцать лет влюбиться в его красивое лицо и фигуру. Он оказался высоким и привлекательным юношей, к тому же внимательным. Но однажды он весьма ясно дал ей понять, что относится к ней ничуть не лучше, чем к какой-нибудь из своих лондонских шлюх. А на следующий день, когда она подумала, что он пришел к ним в дом извиниться, он подчеркнуто вел беседу только с ее отцом, а на нее не обращал внимания, если не считать одного холодного дерзкого взгляда.
Только теперь она поняла, что тогда они виделись в последний раз.
Он отомстил за пощечину и неудовлетворенную похоть. Оставил без внимания ее унизительные мольбы спасти Юрвина. И Юрвин умер.
Герейнт Пендерин, граф Уиверн, убил ее мужа.
— Марджед, — задыхаясь, окликнула ее отставшая Сирис, — я не успеваю за тобой. Пойдешь тогда одна.
Марджед с виноватой улыбкой вновь умерила шаг. Сирис до сих пор верит, что граф Уиверн не получал ее писем. Но вдова не была готова простить его так легко.
А теперь он вернулся. Что ж, если он осмелится близко подойти к Тайгуину — хотя это его ферма, а ей лишь приходится платить ренту, — она знает, как устроить ему достойную встречу. Она будет ждать с нетерпением этой минуты. И все же лучше бы ему вообще не приезжать. Лучше бы ему до конца дней оставаться в Лондоне со своим богатством, важностью и английскими манерами.
— Ты в самом деле думаешь, что начнутся беспорядки? — с отчаянием в голосе поинтересовалась Сирис, ей очень хотелось, чтобы ее успокоили.
— Искренне надеюсь на это, — ответила Марджед. — Давно пора. В других районах Западного Уэльса так не медлят и не осторожничают, как мы. Возможно, приезд графа Уиверна хоть в одном будет полезен.
— Ребекка? — печально спросила Сирис.
— Если найдется смельчак выступить в ее роли, — сказала Марджед. — Я бы сама хотела, но ни один мужчина не согласится, чтобы Ребеккой была женщина. Смешно, правда? Я подумала, а что, если Алед…
— О Господи, нет! — взмолилась Сирис. — Хотя, конечно, мне все равно.
— Возможно, теперь, когда Герейнт Пендерин явился сюда лично, люди смогут увидеть, что враг вполне реален, — рассуждала Марджед. — Это заставит кого-нибудь возглавить бунт. А нас, кто готов последовать за ним, предостаточно, Бог свидетель.
— Нас? — Сирис остановилась, достигнув тропы, которая вела на ферму ее отца. — Нас, Марджед? Ведь ты же не собираешься…
— О нет, собираюсь, — с жаром перебила ее Марджед. — Мне приходится быть мужчиной на ферме Тайгуин. Мне приходится занимать место Юрвина ради его матери и бабушки.
Раз так, я займу его место и в других делах тоже. И мне хотелось бы увидеть человека, который сумеет меня остановить. Сирис вздохнула.
— Марджед, Марджед, как ты ошибаешься, — сказала она. — Ты сейчас идешь домой, обедать?
— Да, — улыбнулась Марджед, — домой, обедать. Пойду домой и начну ждать, что будет дальше. Но не очень долго.
Она повернулась и пошла в гору по заросшей травой тропинке к продолговатому, побеленному строению, которое стало ее домом семь лет назад, когда она вышла замуж за Юрвина Эванса.
Сирис стояла на краю тропы и смотрела, как уходит ее подруга. Бедная Марджед. В ней столько горечи, столько ненависти. И готовности нанести удар, впрочем, в последнее время это чувство присуще многим. Даже Аледу… Иногда она начинала сомневаться, права ли в своем неприятии насилия. Но она была уверена в том, что яростный протест повлечет за собой еще больше страданий. А ненависть никогда не наведет мосты.
Ее мысли были прерваны, прежде чем она повернула к дому. Кто-то окликнул ее из-за холма, и она подождала, пока он поднимется и подойдет к ней. Это был не очень высокий и не очень крепкий человек, но одет он был хорошо: пальто, ботинки, цилиндр, из-под которого виднелись светлые гладкие волосы. «У него приятная внешность, — подумала Сирис, — хотя красивым его не назовешь».
— Доброе утро, мистер Харли, — сказала она по-английски.
— Доброе утро, мисс Вильямс, — ответил он. — Оно действительно чудесное. Я решил пройтись после церковной службы.
Она улыбнулась ему. После службы в англиканской церкви он часто прогуливался, и их тропинки не раз пересекались. Не случайно, как считала она.
— Домой идти пока не хочется, — сказал он. — Не согласитесь ли побродить со мной с полчасика, мисс Вильямс?
— Мне нужно помочь матери с обедом, мистер Харли. — Она каждый раз находила причину для отказа, если слышала от него подобные приглашения.
Но после утренних событий она была несколько расстроена. Как-никак ей исполнилось двадцать пять, напомнила она себе, и пора уже перестать любить Аледа. И чем ей не пара Мэтью Харли? Он англичанин, но нельзя же упрекать его за это. Кроме того, он управляющий графа Уиверна, человек с положением. Такой сумеет обеспечить жене относительный достаток… Последнюю мысль она прогнала прочь как недостойную. И его нельзя винить за то, что он суров в вопросах ренты, церковной десятины и тому подобное. Он просто выполняет свою работу.
Он с ней попрощался и свернул на тропу, по которой она только что шла с Марджед.
— Мистер Харли, — неожиданно для самой себя окликнула она его, а когда он вернулся, ей ничего не оставалось, как продолжить: — Может быть, сегодня попозже? Не хотите ли прийти к чаю? Мама будет рада. А потом мы сможем прогуляться.
— Благодарю вас, — ответил он, — с удовольствием. Дотронувшись до цилиндра, он возобновил свой путь, а она осталась стоять, охваченная ужасом, не смея вздохнуть. Что она затеяла? Ведь она даже не уверена, что он ей нравится. Ее охватывало чувство, близкое к отвращению, как только она представляла, что он дотрагивается до нее… или целует. Но это оттого, что многие годы она не думала так ни об одном мужчине, кроме Аледа. Нельзя же, в конце концов, считать ее изменницей, если она пригласит другого мужчину к чаю или предложит ему прогулку. Просто смешно.
Он придет всего лишь для того, чтобы попить чаю и пройтись с ней недолго. Ничего такого в этом нет.
Целых два дня после своего появления в Тегфане, большом уэльском имении, Герейнт Пендерин, граф Уиверн, не осмеливался покинуть пределы дома и парка. Он чувствовал себя чужим.
В Англии у него были и другие поместья, другие огромные дома, включая лондонский особняк. И все же именно этот дом казался особенно огромным и пустым, несмотря на присутствие слуг. Наверное, ему стоило привезти с собой друзей. Перед отъездом он не подумал об этом.
Конечно, дом, по существу, ему совершенно незнаком. Он жил здесь, когда ему было двенадцать, всего несколько недель, прежде чем его отправили в Англию, где все его ночные кошмары стали явью. В те далекие дни Тегфан удивлял его и подавлял своими размерами. Дедушка внушал ужас. Матери рядом не было. Ему даже не разрешалось видеться с ней. И хотя ему исполнилось уже двенадцать и он всегда был храбрым мальчиком, он просил и умолял привести к нему маму. Даже плакал.
Но дедушка и слуги, назначенные присматривать за ним в течение тех нескольких недель, были непреклонны.
Во второй раз он оказался в этом доме, когда приехал на похороны матери. Прожил три недели и умчался обратно в Лондон, дав себе слово никогда больше сюда не возвращаться. Он был тогда застенчивым юношей, стоящим на перепутье. К тому же его угораздило влюбиться — в первый и последний раз. Он был неловок и глуп. А еще очень несчастен.
Два дня беспрерывно лил дождь, по небу катили облака, а он почти все время стоял у окна в своей спальне и мрачно взирал на парк и реку вдалеке, или бродил по дому, или заглядывал на конюшни, или прохаживался по мокрой траве под деревьями, с которых капала вода. И все время жалел, что приехал. И удивлялся, почему обрывок разговора двух незнакомцев вынудил его, поддавшись порыву, поступить так необдуманно, что было ему совершенно не свойственно. Сейчас он хотел покинуть этот парк. Хотел вернуться в Лондон, к знакомой жизни, и не знать больше хлопот.
На третий день он отправился в Пантнеуидд, соседнее поместье, не такое большое, как его собственное, да и земли там были менее плодородны, а домишки гораздо скромнее. Жили там сэр Гектор Уэбб и его жена, тетка Герейнта, сестра его отца. Они виделись всего несколько раз, так как не испытывали друг к другу родственных чувств. Что было вполне понятно. В течение двенадцати лет после смерти брата леди Стелла с полным правом ожидала, что поместье будет отписано ей и ее мужу.
А потом неожиданно объявился Герейнт и невольно разрушил их надежды.
Ему оказали вежливый, хотя несколько прохладный прием. За чаем он выслушал рассказ о прискорбных событиях в соседнем поместье, случившихся несколько дней назад, когда толпа сожгла стога сена у Митчеллов просто потому, что судебный пристав забрал у фермеров часть урожая в счет неоплаченной десятины.
— Можно подумать, у любого мужчины, женщины или ребенка есть право отказаться платить законную подать на том основании, что она им не по карману, — заявила леди Стелла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36