Расстелил одеяло.
— Ложись, — сказал он ей. — Ты не боишься?
— Нет, — ответила она, — с тобой мне не страшно.
Он стянул парик и маску, с удовольствием ощутив на лице ночную прохладу. Он знал, что, даже если небо очистится и выглянет луна, ее свет не проникнет в этот уголок. После минутного раздумья он снял платье Ребекки и то, что было под ним, кроме брюк. Если кто-нибудь войдет, то увидит графа Уиверна во время романтического свидания с фермершей.
Хотя, конечно, такая ситуация очень осложнила бы его отношения с Марджед.
Когда он опустился рядом с ней на одеяло, ее руки легли ему на грудь, а затем пальцы скользнули вверх, к его лицу и волосам.
— Ты красивый, — выдохнула она. — Мне кажется, ты должен быть красивым.
Он прижал ее руку к своей щеке, потом повернул голову и поцеловал в ладонь.
— Странно, — тихо произнесла она.
— Что странно?
— У тебя так бывает — промелькнет в голове какое-то воспоминание, но так быстро, что ты даже не успеваешь понять, что это было? — спросила она. — Сейчас как раз такое и случилось. Я когда-нибудь раньше тебя видела?
— В ночь со среды на четверг, — ответил он, стараясь, чтобы голос не прозвучал натянуто. — Мы занимались любовью. Вспомнила? — Не следовало целовать ей руку.
— Да, — тихо рассмеялась она. — Я помню. Мне показалось, ты потом сказал, что это больше не повторится. Ты говорил, так будет лучше. Мне показалось, что я тебе безразлична.
— Марджед, — прошептал он возле ее губ.
— А потом ты прислал Аледа с деньгами, чтобы я смогла нанять Уолдо Парри для работы на ферме, — сказала она и поперхнулась, готовая расплакаться. — И тогда я поняла, что все-таки ты думаешь обо мне.
— Марджед! — Он обнял ее и прижал к себе. — Как ты могла в этом сомневаться?
— Я добровольно пошла на это, — сказала она. — Ты вовсе не обязан был испытывать ко мне какие-то чувства. И сейчас не обязан.
— Но ты мне не безразлична. — Он коснулся ее губ. — Далеко не безразлична.
Она задохнулась.
— Кажется, я говорил, что это для тебя была бы катастрофа, — сказал он. — Я говорил, что ты была бы несчастлива. Ты знаешь меня только как Ребекку, Марджед. Возможно, мужчина под этой маской тебе вовсе не понравился бы.
— Я люблю тебя, — прошептала она. Честная, отчаянная Марджед.
Она любила Ребекку. Как ни странно, мужчина под маской почувствовал себя обделенным. Только вчера она утешала Герейнта Пендерина, держала его за руку, слушала его и казалась почти нежной в своем сочувствии, правда, недолго. Но любила она Ребекку — легендарного народного героя. Мужчину, который даже не существовал.
— Я тоже люблю тебя, — сказал он, припадая к ее губам и не решаясь открыть правду, которая наверняка ужаснула бы ее.
У нее вырвался радостный возглас, похожий на стон.
— Займемся любовью. Прямо сейчас.
Ночь была теплая. Огонь страсти тоже согревал. Марджед с помощью возлюбленного освободилась от сюртука, рубашки, бриджей и белья. И помогла ему расстегнуть все его пуговицы и стянуть одежду.
Эта красавица — Марджед, сказал он себе, с трудом веря в это. У нее было восхитительное тело — теплое, мягкое и в то же время сильное. Мозолистые ладони, гладившие его грудь, спину, ягодицы, действовали удивительно возбуждающе. Впрочем, он не нуждался в каких-то особых приемах. Он уже и так пылал к ней страстью.
— Ты красив, — произнесла она прежде, чем он успел обратиться к ней с этими же словами. Он даже затаил дыхание от ее горячих прикосновений. — Почему я так смела с тобой? Прежде я никогда не была такой смелой.
Он еще в первый раз понял, что она во многом невинна. Она дернулась, когда его рука скользнула вниз ее живота, чтобы приласкать так, как она ласкала его. Потом она вздохнула и расслабилась, когда его пальцы принялись мягко исследовать ее тело. Он понял, что больше не может ждать. И почувствовал, что она готова принять его.
— Земля твердая, — сказал он, когда она повернулась на спину, — ляг на меня.
Было ясно, что раньше ей не доводилось прибегать к такому приему в искусстве любви. Ему пришлось помочь ей, когда она обхватила его ногами и вцепилась в плечи.
Его движения были медленными, он давал ей возможность привыкнуть к новому для нее положению. Ее волосы время от времени падали ему на лицо, когда она наклонялась к нему, касаясь сосками его груди. А потом он забылся, стоило ей подхватить его ритм, подстроиться под него. Движения все убыстрялись, пока они оба не разделили безумного восторга.
Она вся покрылась испариной от изнеможения, он привлек ее к себе, так и не разъединив их тела. Марджед вернулась в реальный мир.
— Я люблю тебя, Марджед Эванс, — сказал он, накидывая на нее край одеяла.
Когда Ребекка навсегда уйдет из ее жизни — а это обязательно должно случиться, если вначале он не подарит ей ребенка, — она хотя бы сможет, вспоминая о прошлом, верить, что он по-настоящему любил ее. А если она когда-нибудь раскроет правду, он хотел, чтобы она знала: Герейнт Пендерин не только предал ее, он и любил.
— М-м-м, — только и прозвучало в ответ.
Он позволил себе роскошь помечтать, каково это было бы, если бы Марджед каждую ночь проводила в его постели и засыпала после восторгов любви. А что лучше этого свидетельствует о мастерстве любовника?
Еще он вспомнил, где находится. Именно в этом углу мать поместила его кроватку или то, что служило кроваткой, поскольку здесь было теплее всего и не так сквозило. Мать любила его, думал он. Первые двенадцать лет его жизни она познала огромные трудности и одиночество. Но он знал — она часто ему говорила, — что он был для нее светом в окошке, она жила ради него одного. Он готов был побиться об заклад, что в последние годы перед кончиной она, не раздумывая, отказалась бы от удобного домика, мебели, теплой одежды, сытой жизни, дружбы с такими людьми, как миссис Вильямс, — она отдала бы все это ради того, чтобы вернуться в эту лачугу вместе с сыном.
Нет, она бы не сделала этого. Зная свою мать, он мог бы догадаться, что она радовалась за него, была счастлива, что наконец в нем признали сына, достойного своего отца, и обращаются с ним как подобает. Конечно, она поняла, почему не было писем. Она поняла, что ему не позволяли писать ей, — как и ей, должно быть, не позволяли писать ему. Она должна была знать, что он любит ее, что никогда ее не забывал.
Да, конечно, она знала это. Как глупо, что он еще сомневался. Как глупо, что боялся этого дома, словно мог встретить здесь призрак несчастной, разочарованной женщины. Ее единственным утешением в последние годы было сознание того, что за ним хорошо смотрят и что однажды он станет графом Уиверном, владельцем Тегфана.
Как глупо, что он боялся вернуться. Боялся узнать что-либо о Тегфане. Боялся встретить здесь зловещие призраки, которые станут неотступно следовать за ним.
Эту жалкую лачугу когда-то наполняла любовь. И сейчас здесь снова царила любовь. Любовь, которая каким-то непостижимым образом уничтожила все сомнения и боль.
Он осторожно перебирал пряди волос Марджед, пока она спала.
Ей было очень уютно и на удивление тепло. Она подумала, что тепло согрело ей сердце. Он любил ее! Его пальцы нежно гладили ее голову.
— А знаешь, я не хотела сюда приходить, — сказала она. Наверное, не стоило упоминать сейчас другого мужчину, как и думать о ее противоречивых чувствах к нему. Но любить для нее означало быть абсолютно откровенной и честной со своим возлюбленным. — Он жил здесь ребенком. Я имею в виду, граф Уиверн.
Рука, гладившая ее по голове, замерла.
— Ты любила его в детстве, — сказал он. — У тебя есть воспоминания, связанные с этим местом?
— Одно из них совсем недавнее, — ответила Марджед и, поколебавшись секунду, рассказала ему о последней встрече с Герейнтом.
Он снова принялся водить пальцами по ее волосам, но ничего не сказал.
— У него была тяжелая жизнь, — продолжала она. — Невыносимо тяжелая. В это нелегко поверить, но в двенадцать лет его забрали отсюда для богатой, роскошной жизни, а теперь он один из богатейших людей страны. Но деньги не приносят счастья, правда? Мне кажется, с тех пор как он покинул это место, в его жизни не было ни любви, ни дома.
— Возможно, вчера его утешило твое сочувствие, Марджед, — сказал он. — Возможно, вчера он почувствовал что-то вроде любви. Ведь в том, что ты сделала для него, была любовь?
— Нет, — быстро ответила она. — Я люблю тебя.
— Но есть разные виды любви, — сказал он. — Если мы любим одного человека, то это вовсе не значит, что мы не любим всех остальных.
— Мы говорим о человеке, которого мы оба ненавидим, — напомнила она. — Разумеется, я не чувствую к нему любви.
— Я борюсь с системой, Марджед, — сказал он, — со всеобщей несправедливостью, а не с одним человеком. Во мне нет ненависти.
— Это видно, — сказала она. — Ты всегда очень заботишься о том, чтобы никто не пострадал при разрушении застав ни с той, ни с другой стороны. К тому же ты устраиваешь так, чтобы пострадавшие материально получили возмещение. Ты полон участия к людям. Значит, вот почему ты взялся за это дело? Ты борешься против системы, а не против людей?
— Да, — ответил он.
— Это лучше, чем ненависть, — сказала она. — Ненависть… причиняет боль.
— Да. — Он поцеловал ее в макушку.
Наконец он приподнял ее и положил спиной на одеяло, а сам склонился над ней и начал ласкать ее умелыми, чувственными руками, ртом, языком.
Она отдалась радости физической любви. Но что-то произошло, и она ничего не могла с этим поделать. Она чувствовала, что ее обнимают руки Герейнта, как обнимали тогда, когда он плакал. И сейчас она лежала в темной лачуге с Герейнтом, и та нежность, которую она испытала вчера, перешла в новое чувство — в любовь.
Она никогда не видела лица мужчины под маской Ребекки, не видела, когда он занимался с ней любовью, а потому представляла себе лицо и тело Герейнта. Занималась любовью с Ребеккой, отдавая ему всю нежность, которую испытала вчера к Герейнту. Пыталась вернуть ему любовь, которую он знал здесь ребенком, а потом был лишен.
Рассудок говорил ей, что завтра она придет в ужас, когда вспомнит об этом, что она усомнится в своей любви к Ребекке, когда поймет, что, занимаясь любовью с ним, думала о Герейнте. Но в эту минуту чувства были гораздо сильнее рассудка.
— Дорогой, — прошептала она, когда он приподнял ее, чтобы овладеть ее телом, — я люблю тебя. Я люблю тебя.
Она любила Ребекку. А, закрыв глаза, видела Герейнта. Она отдавала свое тело и нежность, пытаясь не задаваться вопросом, кому она их отдавала.
Она любила… мужчину, который тоже любил ее.
Глава 22
Сирис, оцепеневшая от потрясения, прижалась к Аледу. Несколько минут назад она шла по дороге, а мимо нее во все стороны разбегались люди. Стояла кромешная тьма. Сирис озиралась по сторонам, ничего не понимая. Что произошло? Кто-то угодил в ловушку? Кто-то из главарей? Алед?
Тут из-за туч показалась луна, Сирис сумела разглядеть то место, где еще совсем недавно возвышалась застава. Теперь от нее осталась лишь кучка камней. Вокруг ни души. Только вдалеке два человека выбирались на дорогу с противоположной стороны, а с ближайшего холма к ней мчался всадник, похожий на женщину в темном платье, с длинными, темными волосами. Он подскочил к ней, одним рывком поднял в воздух и посадил на коня. Алед. Это был Алед, живой и невредимый. Его не поймали. Она прижалась к нему. Выстрел прогремел, а она еще несколько секунд не могла понять, что это было. Но потом все-таки поняла и еще больше оцепенела. Стреляли в них. В Аледа.
— Уезжай отсюда! — внезапно завопил Алед. — Чего ты ждешь?
Она повернула голову, не отрываясь от его груди, и открыла глаза. Рядом с ними находился еще один всадник, весь в белом. Его волосы и лицо тоже казались белыми от яркого лунного света. Ребекка! Сирис почувствовала пустоту в животе, словно только сейчас выполнила сальто.
Всадники продолжали скакать рядом, но она отвернулась, чтобы не видеть Ребекку. Еще сильнее прижалась к Аледу. В них стреляли! Эта истина только сейчас начала до нее доходить. Лошади вновь свернули и поехали вверх по холму, и тут она заметила троих пеших людей, которые внимательно следили за ними. Ее удивило, что они стояли неподвижно, к тому же так близко к дороге. Когда она шла к заставе, то видела, что люди разбегались в разные стороны.
До нее не сразу дошло, что один из тех троих, чей взгляд она поймала на себе, был Мэтью. В ту же секунду она обо всем догадалась. Он использовал ее, чтобы выследить Ребекку и остальных бунтовщиков. Чтобы выследить Аледа. Если кого-то поймают или ранят, то это произойдет из-за ее глупости.
Сирис вспомнила беспокойство Марджед, что она нечаянно проговорится, вспомнила, как возмутилась, что подруга могла подумать о ней такое.
Алед чуть не погиб из-за нее сегодня. Она снова спрятала лицо у него на груди и, обхватив его руками чуть выше, крепко прижалась к нему.
Одновременно произошли две вещи. Он с шумом втянул воздух, и ее правая рука нащупала что-то теплое, мокрое, липкое.
Сирис даже не пошевельнулась. Она боялась сделать малейшее движение.
— Тебя ранили, — произнесла она, уткнувшись в темный балахон.
— Пустяки, — ответил он, хотя голос выдал, что это не так. — Скоро мы будем дома, Сирис. Держись крепче.
Она застонала.
— Нет. Остановись, Алед, — попросила она. — Ты ранен. Истекаешь кровью.
— Сначала я отвезу тебя домой, — сказал он. — За нами погоня. Идрис предупредил нас. Ты шла с тем же?
— Нет! — в отчаянии закричала она. — Мы уже миновали преследователей. Они остались далеко позади, к тому же они пешие. Всего трое. Это я привела их.
— Ты? — спросил он, еле переводя дух.
— Они выследили меня. — Она начала плакать и никак не могла остановиться. — Алед, в тебя стреляли. Из-за меня.
— Успокойся, — сказал он. — Я отвезу тебя домой.
— Нет, — возразила она, вновь огляделась и увидела, что осталось ехать совсем недолго. — Нет, я поеду к тебе домой. Тебе понадобится моя помощь. Ты ранен.
Он не спорил, открыто заехал в Глиндери и свернул на задворки кузницы, где обычно оставлял лошадь и откуда можно было попасть в дом. Сирис спрыгнула на землю, как только конь остановился, и протянула руки, чтобы помочь Аледу. В женской одежде, с выпачканным сажей лицом он выглядел очень странно. Он неловко соскользнул с седла, прижав левую руку к груди, а она тем временем пыталась удержать его и не позволить ему упасть, если у него откажут ноги. Но он остался на ногах и даже умудрился позаботиться о лошади, прежде чем они вошли в дом.
Пуля задела плечо. Это обнаружилось после того, как Сирис помогла ему кое-как высвободиться из черного балахона. Закатав пропитанную кровью рубашку, она стерла запекшуюся кровь влажной тканью.
— Отверстие спереди, — сказал он слабым голосом. — На спине тоже должно быть такое же, Сирис. Стреляли в спину.
— Да, есть, — отозвалась она.
Теперь, занимаясь делом, она почувствовала себя спокойнее, хотя знала, что реакция наступит позже. Если бы пуля попала на несколько дюймов ниже…
— Значит, пуля прошла навылет, — сказал он. — Ты хотя бы понимаешь, Сирис, что она могла угодить тебе в голову?
Внутри у нее как-то странно все сжалось, однако рука, промывавшая рану, не дрогнула.
— Но ведь не угодила, — сказала Сирис.
Она еще не закончила обрабатывать и перевязывать рану, а он уже закрыл глаза, и, даже несмотря на черную краску на его лице, она увидела, что он побелел как полотно. Тут Сирис совсем успокоилась.
— Констебли могут пойти по домам, — сказала она. — Тебе нужно вымыть лицо, Алед, а еще мы должны спрятать или вообще избавиться от этого костюма. Нужно прикрыть твое плечо. Где мне найти рубаху?
Он смотрел на нее глазами, затуманенными болью. Все это время она прислушивалась к звукам, доносившимся с улицы. Вдруг начнут прочесывать дома, особенно если заподозрят, что один из помощников Ребекки ранен? Но было тихо. Она заставила Аледа лечь в кровать, откуда тот наблюдал за всеми ее действиями. Наконец она осмотрелась. Обычное жилище холостяка.
— Что ты делала на дороге, Сирис? — спросил он.
— Предавала тебя, — ответила она.
Он не сводил с нее пристального взгляда, на который она ответила, стоя в другом конце комнаты.
— И все же, — сказал он, — ты перевязала меня, спрятала все улики. Скажи теперь правду.
И она сказала правду, тихо стоя на том же месте, безвольно опустив руки. Рассказала обо всем, даже о помолвке с Мэтью Харли, заключенной днем.
— Не кори себя, — сказал Алед, когда она замолчала. — Ты ни в чем не виновата, Сирис. Ты слабая женщина, несправедливо, что ты оказалась втянутой во всю эту смуту. Я сейчас поднимусь и провожу тебя домой.
— Ничего подобного, — возмутилась она. — Ты останешься в постели, Алед Рослин.
— Я не могу допустить, чтобы ты пошла домой одна, — сказал он. — Это опасно.
— Я не собираюсь идти домой, — сказала она. — Я остаюсь здесь.
— Нет, — возразил он. — Ты должна думать о своей репутации, Сирис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Ложись, — сказал он ей. — Ты не боишься?
— Нет, — ответила она, — с тобой мне не страшно.
Он стянул парик и маску, с удовольствием ощутив на лице ночную прохладу. Он знал, что, даже если небо очистится и выглянет луна, ее свет не проникнет в этот уголок. После минутного раздумья он снял платье Ребекки и то, что было под ним, кроме брюк. Если кто-нибудь войдет, то увидит графа Уиверна во время романтического свидания с фермершей.
Хотя, конечно, такая ситуация очень осложнила бы его отношения с Марджед.
Когда он опустился рядом с ней на одеяло, ее руки легли ему на грудь, а затем пальцы скользнули вверх, к его лицу и волосам.
— Ты красивый, — выдохнула она. — Мне кажется, ты должен быть красивым.
Он прижал ее руку к своей щеке, потом повернул голову и поцеловал в ладонь.
— Странно, — тихо произнесла она.
— Что странно?
— У тебя так бывает — промелькнет в голове какое-то воспоминание, но так быстро, что ты даже не успеваешь понять, что это было? — спросила она. — Сейчас как раз такое и случилось. Я когда-нибудь раньше тебя видела?
— В ночь со среды на четверг, — ответил он, стараясь, чтобы голос не прозвучал натянуто. — Мы занимались любовью. Вспомнила? — Не следовало целовать ей руку.
— Да, — тихо рассмеялась она. — Я помню. Мне показалось, ты потом сказал, что это больше не повторится. Ты говорил, так будет лучше. Мне показалось, что я тебе безразлична.
— Марджед, — прошептал он возле ее губ.
— А потом ты прислал Аледа с деньгами, чтобы я смогла нанять Уолдо Парри для работы на ферме, — сказала она и поперхнулась, готовая расплакаться. — И тогда я поняла, что все-таки ты думаешь обо мне.
— Марджед! — Он обнял ее и прижал к себе. — Как ты могла в этом сомневаться?
— Я добровольно пошла на это, — сказала она. — Ты вовсе не обязан был испытывать ко мне какие-то чувства. И сейчас не обязан.
— Но ты мне не безразлична. — Он коснулся ее губ. — Далеко не безразлична.
Она задохнулась.
— Кажется, я говорил, что это для тебя была бы катастрофа, — сказал он. — Я говорил, что ты была бы несчастлива. Ты знаешь меня только как Ребекку, Марджед. Возможно, мужчина под этой маской тебе вовсе не понравился бы.
— Я люблю тебя, — прошептала она. Честная, отчаянная Марджед.
Она любила Ребекку. Как ни странно, мужчина под маской почувствовал себя обделенным. Только вчера она утешала Герейнта Пендерина, держала его за руку, слушала его и казалась почти нежной в своем сочувствии, правда, недолго. Но любила она Ребекку — легендарного народного героя. Мужчину, который даже не существовал.
— Я тоже люблю тебя, — сказал он, припадая к ее губам и не решаясь открыть правду, которая наверняка ужаснула бы ее.
У нее вырвался радостный возглас, похожий на стон.
— Займемся любовью. Прямо сейчас.
Ночь была теплая. Огонь страсти тоже согревал. Марджед с помощью возлюбленного освободилась от сюртука, рубашки, бриджей и белья. И помогла ему расстегнуть все его пуговицы и стянуть одежду.
Эта красавица — Марджед, сказал он себе, с трудом веря в это. У нее было восхитительное тело — теплое, мягкое и в то же время сильное. Мозолистые ладони, гладившие его грудь, спину, ягодицы, действовали удивительно возбуждающе. Впрочем, он не нуждался в каких-то особых приемах. Он уже и так пылал к ней страстью.
— Ты красив, — произнесла она прежде, чем он успел обратиться к ней с этими же словами. Он даже затаил дыхание от ее горячих прикосновений. — Почему я так смела с тобой? Прежде я никогда не была такой смелой.
Он еще в первый раз понял, что она во многом невинна. Она дернулась, когда его рука скользнула вниз ее живота, чтобы приласкать так, как она ласкала его. Потом она вздохнула и расслабилась, когда его пальцы принялись мягко исследовать ее тело. Он понял, что больше не может ждать. И почувствовал, что она готова принять его.
— Земля твердая, — сказал он, когда она повернулась на спину, — ляг на меня.
Было ясно, что раньше ей не доводилось прибегать к такому приему в искусстве любви. Ему пришлось помочь ей, когда она обхватила его ногами и вцепилась в плечи.
Его движения были медленными, он давал ей возможность привыкнуть к новому для нее положению. Ее волосы время от времени падали ему на лицо, когда она наклонялась к нему, касаясь сосками его груди. А потом он забылся, стоило ей подхватить его ритм, подстроиться под него. Движения все убыстрялись, пока они оба не разделили безумного восторга.
Она вся покрылась испариной от изнеможения, он привлек ее к себе, так и не разъединив их тела. Марджед вернулась в реальный мир.
— Я люблю тебя, Марджед Эванс, — сказал он, накидывая на нее край одеяла.
Когда Ребекка навсегда уйдет из ее жизни — а это обязательно должно случиться, если вначале он не подарит ей ребенка, — она хотя бы сможет, вспоминая о прошлом, верить, что он по-настоящему любил ее. А если она когда-нибудь раскроет правду, он хотел, чтобы она знала: Герейнт Пендерин не только предал ее, он и любил.
— М-м-м, — только и прозвучало в ответ.
Он позволил себе роскошь помечтать, каково это было бы, если бы Марджед каждую ночь проводила в его постели и засыпала после восторгов любви. А что лучше этого свидетельствует о мастерстве любовника?
Еще он вспомнил, где находится. Именно в этом углу мать поместила его кроватку или то, что служило кроваткой, поскольку здесь было теплее всего и не так сквозило. Мать любила его, думал он. Первые двенадцать лет его жизни она познала огромные трудности и одиночество. Но он знал — она часто ему говорила, — что он был для нее светом в окошке, она жила ради него одного. Он готов был побиться об заклад, что в последние годы перед кончиной она, не раздумывая, отказалась бы от удобного домика, мебели, теплой одежды, сытой жизни, дружбы с такими людьми, как миссис Вильямс, — она отдала бы все это ради того, чтобы вернуться в эту лачугу вместе с сыном.
Нет, она бы не сделала этого. Зная свою мать, он мог бы догадаться, что она радовалась за него, была счастлива, что наконец в нем признали сына, достойного своего отца, и обращаются с ним как подобает. Конечно, она поняла, почему не было писем. Она поняла, что ему не позволяли писать ей, — как и ей, должно быть, не позволяли писать ему. Она должна была знать, что он любит ее, что никогда ее не забывал.
Да, конечно, она знала это. Как глупо, что он еще сомневался. Как глупо, что боялся этого дома, словно мог встретить здесь призрак несчастной, разочарованной женщины. Ее единственным утешением в последние годы было сознание того, что за ним хорошо смотрят и что однажды он станет графом Уиверном, владельцем Тегфана.
Как глупо, что он боялся вернуться. Боялся узнать что-либо о Тегфане. Боялся встретить здесь зловещие призраки, которые станут неотступно следовать за ним.
Эту жалкую лачугу когда-то наполняла любовь. И сейчас здесь снова царила любовь. Любовь, которая каким-то непостижимым образом уничтожила все сомнения и боль.
Он осторожно перебирал пряди волос Марджед, пока она спала.
Ей было очень уютно и на удивление тепло. Она подумала, что тепло согрело ей сердце. Он любил ее! Его пальцы нежно гладили ее голову.
— А знаешь, я не хотела сюда приходить, — сказала она. Наверное, не стоило упоминать сейчас другого мужчину, как и думать о ее противоречивых чувствах к нему. Но любить для нее означало быть абсолютно откровенной и честной со своим возлюбленным. — Он жил здесь ребенком. Я имею в виду, граф Уиверн.
Рука, гладившая ее по голове, замерла.
— Ты любила его в детстве, — сказал он. — У тебя есть воспоминания, связанные с этим местом?
— Одно из них совсем недавнее, — ответила Марджед и, поколебавшись секунду, рассказала ему о последней встрече с Герейнтом.
Он снова принялся водить пальцами по ее волосам, но ничего не сказал.
— У него была тяжелая жизнь, — продолжала она. — Невыносимо тяжелая. В это нелегко поверить, но в двенадцать лет его забрали отсюда для богатой, роскошной жизни, а теперь он один из богатейших людей страны. Но деньги не приносят счастья, правда? Мне кажется, с тех пор как он покинул это место, в его жизни не было ни любви, ни дома.
— Возможно, вчера его утешило твое сочувствие, Марджед, — сказал он. — Возможно, вчера он почувствовал что-то вроде любви. Ведь в том, что ты сделала для него, была любовь?
— Нет, — быстро ответила она. — Я люблю тебя.
— Но есть разные виды любви, — сказал он. — Если мы любим одного человека, то это вовсе не значит, что мы не любим всех остальных.
— Мы говорим о человеке, которого мы оба ненавидим, — напомнила она. — Разумеется, я не чувствую к нему любви.
— Я борюсь с системой, Марджед, — сказал он, — со всеобщей несправедливостью, а не с одним человеком. Во мне нет ненависти.
— Это видно, — сказала она. — Ты всегда очень заботишься о том, чтобы никто не пострадал при разрушении застав ни с той, ни с другой стороны. К тому же ты устраиваешь так, чтобы пострадавшие материально получили возмещение. Ты полон участия к людям. Значит, вот почему ты взялся за это дело? Ты борешься против системы, а не против людей?
— Да, — ответил он.
— Это лучше, чем ненависть, — сказала она. — Ненависть… причиняет боль.
— Да. — Он поцеловал ее в макушку.
Наконец он приподнял ее и положил спиной на одеяло, а сам склонился над ней и начал ласкать ее умелыми, чувственными руками, ртом, языком.
Она отдалась радости физической любви. Но что-то произошло, и она ничего не могла с этим поделать. Она чувствовала, что ее обнимают руки Герейнта, как обнимали тогда, когда он плакал. И сейчас она лежала в темной лачуге с Герейнтом, и та нежность, которую она испытала вчера, перешла в новое чувство — в любовь.
Она никогда не видела лица мужчины под маской Ребекки, не видела, когда он занимался с ней любовью, а потому представляла себе лицо и тело Герейнта. Занималась любовью с Ребеккой, отдавая ему всю нежность, которую испытала вчера к Герейнту. Пыталась вернуть ему любовь, которую он знал здесь ребенком, а потом был лишен.
Рассудок говорил ей, что завтра она придет в ужас, когда вспомнит об этом, что она усомнится в своей любви к Ребекке, когда поймет, что, занимаясь любовью с ним, думала о Герейнте. Но в эту минуту чувства были гораздо сильнее рассудка.
— Дорогой, — прошептала она, когда он приподнял ее, чтобы овладеть ее телом, — я люблю тебя. Я люблю тебя.
Она любила Ребекку. А, закрыв глаза, видела Герейнта. Она отдавала свое тело и нежность, пытаясь не задаваться вопросом, кому она их отдавала.
Она любила… мужчину, который тоже любил ее.
Глава 22
Сирис, оцепеневшая от потрясения, прижалась к Аледу. Несколько минут назад она шла по дороге, а мимо нее во все стороны разбегались люди. Стояла кромешная тьма. Сирис озиралась по сторонам, ничего не понимая. Что произошло? Кто-то угодил в ловушку? Кто-то из главарей? Алед?
Тут из-за туч показалась луна, Сирис сумела разглядеть то место, где еще совсем недавно возвышалась застава. Теперь от нее осталась лишь кучка камней. Вокруг ни души. Только вдалеке два человека выбирались на дорогу с противоположной стороны, а с ближайшего холма к ней мчался всадник, похожий на женщину в темном платье, с длинными, темными волосами. Он подскочил к ней, одним рывком поднял в воздух и посадил на коня. Алед. Это был Алед, живой и невредимый. Его не поймали. Она прижалась к нему. Выстрел прогремел, а она еще несколько секунд не могла понять, что это было. Но потом все-таки поняла и еще больше оцепенела. Стреляли в них. В Аледа.
— Уезжай отсюда! — внезапно завопил Алед. — Чего ты ждешь?
Она повернула голову, не отрываясь от его груди, и открыла глаза. Рядом с ними находился еще один всадник, весь в белом. Его волосы и лицо тоже казались белыми от яркого лунного света. Ребекка! Сирис почувствовала пустоту в животе, словно только сейчас выполнила сальто.
Всадники продолжали скакать рядом, но она отвернулась, чтобы не видеть Ребекку. Еще сильнее прижалась к Аледу. В них стреляли! Эта истина только сейчас начала до нее доходить. Лошади вновь свернули и поехали вверх по холму, и тут она заметила троих пеших людей, которые внимательно следили за ними. Ее удивило, что они стояли неподвижно, к тому же так близко к дороге. Когда она шла к заставе, то видела, что люди разбегались в разные стороны.
До нее не сразу дошло, что один из тех троих, чей взгляд она поймала на себе, был Мэтью. В ту же секунду она обо всем догадалась. Он использовал ее, чтобы выследить Ребекку и остальных бунтовщиков. Чтобы выследить Аледа. Если кого-то поймают или ранят, то это произойдет из-за ее глупости.
Сирис вспомнила беспокойство Марджед, что она нечаянно проговорится, вспомнила, как возмутилась, что подруга могла подумать о ней такое.
Алед чуть не погиб из-за нее сегодня. Она снова спрятала лицо у него на груди и, обхватив его руками чуть выше, крепко прижалась к нему.
Одновременно произошли две вещи. Он с шумом втянул воздух, и ее правая рука нащупала что-то теплое, мокрое, липкое.
Сирис даже не пошевельнулась. Она боялась сделать малейшее движение.
— Тебя ранили, — произнесла она, уткнувшись в темный балахон.
— Пустяки, — ответил он, хотя голос выдал, что это не так. — Скоро мы будем дома, Сирис. Держись крепче.
Она застонала.
— Нет. Остановись, Алед, — попросила она. — Ты ранен. Истекаешь кровью.
— Сначала я отвезу тебя домой, — сказал он. — За нами погоня. Идрис предупредил нас. Ты шла с тем же?
— Нет! — в отчаянии закричала она. — Мы уже миновали преследователей. Они остались далеко позади, к тому же они пешие. Всего трое. Это я привела их.
— Ты? — спросил он, еле переводя дух.
— Они выследили меня. — Она начала плакать и никак не могла остановиться. — Алед, в тебя стреляли. Из-за меня.
— Успокойся, — сказал он. — Я отвезу тебя домой.
— Нет, — возразила она, вновь огляделась и увидела, что осталось ехать совсем недолго. — Нет, я поеду к тебе домой. Тебе понадобится моя помощь. Ты ранен.
Он не спорил, открыто заехал в Глиндери и свернул на задворки кузницы, где обычно оставлял лошадь и откуда можно было попасть в дом. Сирис спрыгнула на землю, как только конь остановился, и протянула руки, чтобы помочь Аледу. В женской одежде, с выпачканным сажей лицом он выглядел очень странно. Он неловко соскользнул с седла, прижав левую руку к груди, а она тем временем пыталась удержать его и не позволить ему упасть, если у него откажут ноги. Но он остался на ногах и даже умудрился позаботиться о лошади, прежде чем они вошли в дом.
Пуля задела плечо. Это обнаружилось после того, как Сирис помогла ему кое-как высвободиться из черного балахона. Закатав пропитанную кровью рубашку, она стерла запекшуюся кровь влажной тканью.
— Отверстие спереди, — сказал он слабым голосом. — На спине тоже должно быть такое же, Сирис. Стреляли в спину.
— Да, есть, — отозвалась она.
Теперь, занимаясь делом, она почувствовала себя спокойнее, хотя знала, что реакция наступит позже. Если бы пуля попала на несколько дюймов ниже…
— Значит, пуля прошла навылет, — сказал он. — Ты хотя бы понимаешь, Сирис, что она могла угодить тебе в голову?
Внутри у нее как-то странно все сжалось, однако рука, промывавшая рану, не дрогнула.
— Но ведь не угодила, — сказала Сирис.
Она еще не закончила обрабатывать и перевязывать рану, а он уже закрыл глаза, и, даже несмотря на черную краску на его лице, она увидела, что он побелел как полотно. Тут Сирис совсем успокоилась.
— Констебли могут пойти по домам, — сказала она. — Тебе нужно вымыть лицо, Алед, а еще мы должны спрятать или вообще избавиться от этого костюма. Нужно прикрыть твое плечо. Где мне найти рубаху?
Он смотрел на нее глазами, затуманенными болью. Все это время она прислушивалась к звукам, доносившимся с улицы. Вдруг начнут прочесывать дома, особенно если заподозрят, что один из помощников Ребекки ранен? Но было тихо. Она заставила Аледа лечь в кровать, откуда тот наблюдал за всеми ее действиями. Наконец она осмотрелась. Обычное жилище холостяка.
— Что ты делала на дороге, Сирис? — спросил он.
— Предавала тебя, — ответила она.
Он не сводил с нее пристального взгляда, на который она ответила, стоя в другом конце комнаты.
— И все же, — сказал он, — ты перевязала меня, спрятала все улики. Скажи теперь правду.
И она сказала правду, тихо стоя на том же месте, безвольно опустив руки. Рассказала обо всем, даже о помолвке с Мэтью Харли, заключенной днем.
— Не кори себя, — сказал Алед, когда она замолчала. — Ты ни в чем не виновата, Сирис. Ты слабая женщина, несправедливо, что ты оказалась втянутой во всю эту смуту. Я сейчас поднимусь и провожу тебя домой.
— Ничего подобного, — возмутилась она. — Ты останешься в постели, Алед Рослин.
— Я не могу допустить, чтобы ты пошла домой одна, — сказал он. — Это опасно.
— Я не собираюсь идти домой, — сказала она. — Я остаюсь здесь.
— Нет, — возразил он. — Ты должна думать о своей репутации, Сирис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36