Если они работали, не зная ни сна, ни отдыха, лишь урывками позволяя себе отдаться семейным радостям, они выполняли свой долг, как сами его понимали. И в этом случае заслуженно пользовались теми привилегиями и благами, которые для них предусматривали сталинский кодекс и "табель о рангах". Если же они не выполняли своей функции или ослушались "хозяина", то должны были уйти со сцены и безропотно примириться с тем, что их устранили.
Зато умел "хозяин" и обласкать тех, кто верно ему служил. Рабочих и колхозников, ставивших хорошо организованные рекорды, осыпал медалями, орденами, звездами Героев, депутатскими мандатами. Они послушно поднимали руки в Верховном Совете, польщенные тем, что приобщились к "управлению государством" по формуле Ленина, согласно которой на это способна "любая кухарка". Талантливых конструкторов военной техники и академиков одарял виллами с угодьями в несколько гектаров. Писателям и поэтам, прославлявшим "великую сталинскую эпоху", разрешал поездки за границу. Композиторам и артистам, сочинявшим и исполнявшим любимые мелодии вождя, дарил автомобили, совершенно не доступные рядовым гражданам. Именно тогда появились специально для элиты медицинские учреждения, санатории и дома отдыха.
Пользуясь всем этим, представители "верхушки" не задумывались над тем, что миллионы заключенных, в том числе и некоторые из их недавних коллег, копают мерзлую землю Воркуты, Колымы и Магадана, добывая золото, алмазы и другие сокровища, пополняющие Госфонд, из которого "вождь народов" щедрой рукой одаривал своих послушных подданных.
Именно на этой психологической установке держалась в сталинские годы созданная им административно-командная система: на сочетании собачьей преданности, слепого энтузиазма и... страха. Когда не стало "хозяина", когда страх убрали, а энтузиазм поубавился, система начала буксовать и привела нашу страну на край катастрофы. Мне представляется, что одна из главных причин неудач перестройки в том и состоит, что все еще действующая, особенно на местах, сталинская система, при полном отсутствии энтузиазма и свободная от страха, стала главной помехой движению вперед-Рано утром прибыли в Гаагу. На перроне нас встречали директор "Экспортхлеба" Львов, плотный пожилой человек с седой шевелюрой, и представитель Морфлота, мой старый друг Костя Ежов. Я не знал, что он в Гааге, и очень обрадовался этой встрече. Хотелось о многом поговорить, но нарком решил скорее отправиться в контору Львова, чтобы получить информацию о положении в стране и договориться о поездке на следующий день в Роттердам.
Только поздно вечером мы смогли встретиться с Костей. В кафе, куда мы зашли, было людно. Но все же свободный столик найти удалось.
- Тут все заведения переполнены, - пояснил Костя. - Люди до поздней ночи дискутируют. Никто не верит, что Нидерландам удастся защититься нейтралитетом. Но пока этим статусом пользуются разведки всех стран. Уверен, что и тут, в кафе, немало германских, английских, французских и других тайных агентов. Особенно активны немцы. Похоже, они готовят какую-то акцию...
Костя расспрашивал, какова обстановка в Москве, стало ли легче после окончания финской войны.
- Приезжающие в последнее время в Берлин,- ответил я, - рассказывают, что стало лучше.
- Это хорошо, - вздохнул Костя. - Надеюсь, что и моим родным в Ленинграде тоже полегчало...
Добравшись до Роттердама, мы лишь на пару минут заскочили в гостиницу и сразу отправились на верфь: в заводоуправлении Тевосяна уже ждали руководители фирмы. Нас провели в помещение по-деловому, но со вкусом обставленное деревянные, натертые душистым воском, панели, удобные кожаные кресла и диваны, низенькие столики. Вся комната была пропитана ароматом дорогих сигар и крепкого кофе: коробки с сигаретами и сигарами, а также все для кофе было расставлено на столиках.
Тевосян поинтересовался, как продвигается строительство рефрижераторов. Пояснения не вполне его удовлетворили.
- Мы хотели бы, - сказал он, - получить суда как можно скорее. Обстановка сейчас сложная, всякое может случиться, и чем раньше работы будут закончены, тем лучше. Мы даже готовы выделить определенную премию за досрочную поставку рефрижераторов.
- Это очень заманчивое предложение, - заметил президент фирмы, раскуривая сигару. - Мы его обдумаем. Но именно в связи с напряженным международным положением у нас значительно прибавилось заказов, и все их мы обязаны выполнить в срок. Поэтому, не изучив вопроса, не могу ничего сказать насчет досрочной поставки ваших судов. Что же касается вашего беспокойства, то Голландия - нейтральная страна. Не думаю, что в наш век кто-либо решится нарушить принцип нейтралитета. Мы на этот счет имеем неоднократные заверения воюющих стран, в том числе и Германии. И вообще уже так долго нигде не происходит военных действий, что мы начинаем думать: может быть, так тихо и закончится эта никому не нужная война...
Тевосян высказал сомнение насчет быстрого окончания войны, скорее, она разрастается: очень уж серьезные противоречия и интересы замешаны в нынешнем конфликте.
Мы отправились на строительную площадку. Один из наших рефрижераторов стоял на стапелях, другой был недавно спущен на воду. Тевосян поговорил с рабочими и мастерами, похвалил их за хорошую, аккуратную работу. Действительно, все делалось добротно, основательно. Я имел некоторый опыт судостроения на Киевской верфи и тоже мог по достоинству оценить квалификацию голландских корабелов.
Руководители фирмы предложили на следующий день совершить поездку на катере в Амстердам и Заандам, где мы хотели осмотреть домик Петра Великого.
После беседы на верфи было краткое знакомство с городом. Проехали по каналам на моторной лодке. Меня поразило обилие велосипедистов. Казалось, это основной вид городского транспорта. Стайки девушек стремительно пролетали по специально отведенной дорожке вдоль канала. Заметив, как я верчу головой, Тевосян презрительно хмыкнул:
- Не отвлекайтесь на эти глупости...
Потом был официальный ужин с краткими речами. Предвкушая завтрашнюю поездку, мы наконец вернулись в отель. Условились позавтракать утром в номере у Тевосяна.
Проснувшись, я принял душ и, начав бриться, включил радио. От неожиданности даже порезался: диктор сообщал, что германские войска в эту ночь высадились в Норвегии и Дании.
Вот и кончилась "сидячая война"! Наскоро завершив туалет, я побежал к Тевосяну. Он уже сидел за столом. К завтраку подали не ломтики ветчины, а целый окорок и головку сыра, и гость сам нарезал себе порции. Стояли целая корзина фруктов, термосы с кофе и чаем, кувшин с молоком.
- Опаздываете, - послышался шутливый голос наркома.
- Вы не знаете, что произошло?
- Здесь, кажется, не бывает землетрясений.
- Хуже! Немцы вторглись в Норвегию и Данию! С наркома мгновенно слетело беззаботное настроение. Он вскочил, зашагал по комнате.
- Этого надо было ожидать. Я же им вчера говорил, что скоро начнется! А они все твердили о нейтралитете. Наивные люди... - заключил Тевосян, сам недавно говоривший мне, что немцы будут соблюдать принцип нейтралитета.
- Как же нам теперь быть? - спросил я.
- Конечно, об экскурсии не может быть и речи. Мы должны немедленно возвращаться в Берлин.
- Почему?
- Странный вы человек! Теперь наверняка сюда, в Голландию, пожалуют англичане. И спросят: "Что тут делает советский нарком?" Мне не хотелось бы с ними здесь встретиться.
Тевосян замолчал, продолжая ходить по комнате. Подошел к окну, отодвинул занавеску. На улице было все спокойно.
- Спокойствие обманчиво, - сказал он задумчиво и после паузы продолжал энергичным тоном: - Немедленно наймите машину, и мы кратчайшим путем, не заезжая в Гаагу, отправимся к германской границе. Оставьте записку у портье, укажите, что меня срочно вызвали в Москву.
Я глотнул кофе и побежал выполнять распоряжение наркома. Нанять машину не представляло труда. Мы побросали вещи в багажник и двинулись в путь. Мосты и шлюзы охранялись голландскими солдатами. Кое-где на перекрестках стояли танкетки. Но шоссе было пустынно. Не замечалось никакой нервозности.
К вечеру добрались до пограничной станции, расплатились с водителем и перешли на германскую сторону. Поезд пришлось ждать долго на миниатюрной замызганной станции. Все же утром мы были в Берлине. А на следующий день Тевосян уехал в Москву.
Я тогда не подозревал, что это краткое общение с наркомом скажется на моей дальнейшей судьбе.
"Веселый уголок"
Весной 1926 года отец получил новое назначение. Будучи инженером-кораблестроителем, он был привлечен к проектированию новой верфи на Днепре, создаваемой на базе машиностроительного завода "Ленинская кузница", главным инженером которого он стал. Нам пришлось покинуть прекрасную директорскую усадьбу "Большевика" и перебраться в центр города.
С тяжелым сердцем обошел я в последний раз свои "владения" в зарослях сада, взобрался на развесистый дуб, в ветвях которого мы с друзьями соорудили шалаш, попрощался с гротом, где лишь недавно отцвели ландыши. Не забыл сбегать и к неподвижно стоявшему за оградой усадьбы узкоколейному паровозику. Заброшенный со времен гражданской войны, он доставлял нам, ребятам, много радости, делая правдоподобными наши игры в "красный бронепоезд", отстреливавшийся от осаждавших его "белых" полков. Я не подозревал, что весь этот сказочный мир, покидаемый мною, уже обречен.
Вскоре началась реконструкция "Большевика". На месте директорской усадьбы запланировали строительство нового котельного цеха. Деревья выкорчевали, старый особняк сровняли с землей. Когда после окончания школы-семилетки осенью 1930 года я пришел работать электромонтером на завод "Большевик", от моего любимого сада не осталось и следа. Неужели, думал я, нельзя было расширить предприятие в другом направлении? Ведь напротив до самого горизонта простиралось поле. Но в те времена кто думал о том, что еще мог послужить людям прекрасный фруктовый сад, еще долго могли давать плоды огромные ореховые деревья, на выращивание которых кто-то положил немало труда? Все старое под звуки международного гимна трудящихся "Интернационала" с энтузиазмом "уничтожалось до основанья", чтобы затем построить "наш, новый мир"...
Отцу удалось вступить в жилищно-строительный кооператив, который только что закончил строительство двухэтажного четырехквартирного дома в Липках, некогда аристократическом районе Киева. Кооператив, под несколько легкомысленным названием "Веселы кут" (по-русски - "Веселый уголок"), облюбовал неплохое местечко на углу Левашовской и Институтской улиц, впоследствии переименованных в Карла Либкнехта и 25-го Октября. Организаторы кооператива не думали, что жизнь обитателей нового дома окажется не такой веселой, как они рассчитывали при его создании.
Квартира нам досталась на первом этаже. Она состояла из трех комнат, кухни с дровяной плитой и совмещенной с туалетом ванной, имевшей колонку для нагрева воды. В комнатах также высились по углам кафельные печи: центральное отопление было в то время редкостью. Каждая семья располагала в подвале большим помещением, где хранились дрова и каменный уголь. Там же, в подвале, имелся еще и небольшой погреб. В нем всю зиму держали бочки с мочеными яблоками, квашеной капустой, солеными огурцами. Все это мама заготовила в первую же осень. Я почему-то всегда просыпался чуть свет, и в мои обязанности
Пб входило принести из подвала дрова и уголь, затопить печки, а когда вставали родители, развести огонь под плитой и колонкой в ванной. Пилили и кололи дрова, заготовляемые на всю зиму, монахи из Лаврского монастыря, расположенного неподалеку от нашего дома. Они же снабжали отца ароматной травкой-зубровкой, на которой он настаивал водку. В Лавре пекли огромные квадратные буханки душистого черного хлеба с выдавленным сверху крестом. Мы регулярно покупали его в монастырской булочной.
На новом месте тоже имелись свои прелести. Дворик был небольшой, но все же достаточно просторный для игры в футбол. На противоположном углу от нашего дома находился летний парк профсоюза совторгслужащих. Там был театр под открытым небом, а когда не ставили спектакль, то показывали кино. До революции в этом парке стоял особняк киевского генерал-губернатора. А чтобы проезжавшие по булыжнику телеги и коляски не беспокоили обитателей особняка, весь угол залили асфальтом - тогда это было, пожалуй, единственное в городе асфальтовое покрытие. Особняк сгорел в годы гражданской войны, но асфальт сохранился, и по нему ребята катались на велосипедах. Такой же подарок вскоре отец сделал и мне. Многократно ободрав в кровь колени и локти, я вскоре освоил велосипед и стал виртуозно гонять без рук, вызывая зависть других мальчишек и восторг девчонок. Одна из них, черноволосая Тамара, дочурка нашего соседа, грека Попондуполо - нэпмана, владевшего небольшим заводом металлических изделий, меня очаровала. Предприятие, надо полагать, давало неплохой доход. Тамару одевали богато и модно, она благоухала дорогими духами. Ее отец имел свой выезд - лошадь и коляску. С женой-красавицей, в кружевах и вуали под широкополой шляпой, они вечерами выезжали на Кре-щатик покрасоваться перед публикой. Нэпман, небрежно развалясь на сиденье и дымя ароматной сигарой, вызывал у прохожих смешанные чувства. Одни смотрели на него с восхищением и завистью, другие бросали злобные взгляды, как бы грозя, что еще разделаются с такими "недобитыми буржуями".
Другим нашим соседом был профессор Задорожный, знаток украинской истории и литературы. Он носил усы под классика прошлого века Тараса Шевченко, одевался в вышитые сорочки и шаровары, заправленные в сапоги с голенищами гармошкой. Они с отцом сдружились, и Задорожный, заходя к нам и выпив пару чарок зубровки, прекрасно исполнял украинские народные песни, аккомпанируя себе на бандуре. Он и во мне развил любовь к фольклору, истории и легендам Украины, ставшей, по сути, моей второй родиной.
Наконец, четвертым жильцом нашего дома оказался сам председатель правления кооператива Наум Соломонович Ротштейн. Паспортов в Советском Союзе тогда еще не существовало и никто не подозревал о скором их введении. Тем более что старшее поколение хорошо помнило, сколь унизительна была царская паспортная система.
Когда мы въехали в квартиру, Наум Соломонович попросту записал нас в домовой книге, на чем вся процедура и закончилась. Он был очень любезным старичком, охотно делился советами в самых различных областях жизни, всегда старался чем-то" помочь. Несомненно, благодаря его заботам и общительности в кооперативе "Веселый кут" царила дружеская атмосфера взаимной выручки и доброжелательства. Кооператив намечал строительство еще нескольких жилых домов, и Ротштейн часто приходил к нам посоветоваться с отцом насчет достоинств и недостатков того или иного из проектов.
Наш район нравился мне своими прекрасными парками, тянувшимися над кручами Днепра: Мариин-ский, Царский, Купеческий сады, зеленые холмы Владимирской горки, увенчанной бронзовой фигурой крестителя Руси князя Владимира с огромным крестом. Здесь же, в большом круглом здании под высоким стеклянным куполом, размещалась "Панорама Голгофы". Она потрясла мое детское воображение реалистическими картинами жизни и распятия Христа, созданными лучшими мастерами начала века. Видения, навеянные когда-то чтением Ветхого завета, как бы обретали плоть и кровь, вызывая восторг и смирение. В начале 30-х годов здание "Голгофы" разрушили, огромное полотно панорамы исчезло. Но, быть может, его не уничтожили? Вдруг оно да найдется, и наши современники смогут наслаждаться этим произведением искусства, возродившим с потрясающей силой библейскую легенду?
Лютеранская улица
С приближением осени надо было думать о моем устройстве в новую школу. Родители хотели, чтобы я продолжал изучение иностранных языков, а здесь, по соседству, оказались кварталы, с давних времен населенные киевлянами немецкого происхождения. Улица, вокруг которой расположилась колония немцев, называлась Лютеранской (впоследствии она была переименована в улицу Энгельса). На ней находилась школа-семилетка, где все предметы преподавали на немецком, а русский и украинский считались как бы иностранными языками. Рядом со школой расположилась лютеранская кирха, где органистом был пожилой благообразный немец - герр Ульпе. Он согласился стать моим репетитором: хотя я уже довольно бойко болтал по-немецки, все же для третьего класса специальной школы этого было недостаточно. На протяжении двух месяцев до начала занятий, а также в течение первого семестра я регулярно ходил к супругам Ульпе и там окунался в своеобразную атмосферу патриархальной немецкой семьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Зато умел "хозяин" и обласкать тех, кто верно ему служил. Рабочих и колхозников, ставивших хорошо организованные рекорды, осыпал медалями, орденами, звездами Героев, депутатскими мандатами. Они послушно поднимали руки в Верховном Совете, польщенные тем, что приобщились к "управлению государством" по формуле Ленина, согласно которой на это способна "любая кухарка". Талантливых конструкторов военной техники и академиков одарял виллами с угодьями в несколько гектаров. Писателям и поэтам, прославлявшим "великую сталинскую эпоху", разрешал поездки за границу. Композиторам и артистам, сочинявшим и исполнявшим любимые мелодии вождя, дарил автомобили, совершенно не доступные рядовым гражданам. Именно тогда появились специально для элиты медицинские учреждения, санатории и дома отдыха.
Пользуясь всем этим, представители "верхушки" не задумывались над тем, что миллионы заключенных, в том числе и некоторые из их недавних коллег, копают мерзлую землю Воркуты, Колымы и Магадана, добывая золото, алмазы и другие сокровища, пополняющие Госфонд, из которого "вождь народов" щедрой рукой одаривал своих послушных подданных.
Именно на этой психологической установке держалась в сталинские годы созданная им административно-командная система: на сочетании собачьей преданности, слепого энтузиазма и... страха. Когда не стало "хозяина", когда страх убрали, а энтузиазм поубавился, система начала буксовать и привела нашу страну на край катастрофы. Мне представляется, что одна из главных причин неудач перестройки в том и состоит, что все еще действующая, особенно на местах, сталинская система, при полном отсутствии энтузиазма и свободная от страха, стала главной помехой движению вперед-Рано утром прибыли в Гаагу. На перроне нас встречали директор "Экспортхлеба" Львов, плотный пожилой человек с седой шевелюрой, и представитель Морфлота, мой старый друг Костя Ежов. Я не знал, что он в Гааге, и очень обрадовался этой встрече. Хотелось о многом поговорить, но нарком решил скорее отправиться в контору Львова, чтобы получить информацию о положении в стране и договориться о поездке на следующий день в Роттердам.
Только поздно вечером мы смогли встретиться с Костей. В кафе, куда мы зашли, было людно. Но все же свободный столик найти удалось.
- Тут все заведения переполнены, - пояснил Костя. - Люди до поздней ночи дискутируют. Никто не верит, что Нидерландам удастся защититься нейтралитетом. Но пока этим статусом пользуются разведки всех стран. Уверен, что и тут, в кафе, немало германских, английских, французских и других тайных агентов. Особенно активны немцы. Похоже, они готовят какую-то акцию...
Костя расспрашивал, какова обстановка в Москве, стало ли легче после окончания финской войны.
- Приезжающие в последнее время в Берлин,- ответил я, - рассказывают, что стало лучше.
- Это хорошо, - вздохнул Костя. - Надеюсь, что и моим родным в Ленинграде тоже полегчало...
Добравшись до Роттердама, мы лишь на пару минут заскочили в гостиницу и сразу отправились на верфь: в заводоуправлении Тевосяна уже ждали руководители фирмы. Нас провели в помещение по-деловому, но со вкусом обставленное деревянные, натертые душистым воском, панели, удобные кожаные кресла и диваны, низенькие столики. Вся комната была пропитана ароматом дорогих сигар и крепкого кофе: коробки с сигаретами и сигарами, а также все для кофе было расставлено на столиках.
Тевосян поинтересовался, как продвигается строительство рефрижераторов. Пояснения не вполне его удовлетворили.
- Мы хотели бы, - сказал он, - получить суда как можно скорее. Обстановка сейчас сложная, всякое может случиться, и чем раньше работы будут закончены, тем лучше. Мы даже готовы выделить определенную премию за досрочную поставку рефрижераторов.
- Это очень заманчивое предложение, - заметил президент фирмы, раскуривая сигару. - Мы его обдумаем. Но именно в связи с напряженным международным положением у нас значительно прибавилось заказов, и все их мы обязаны выполнить в срок. Поэтому, не изучив вопроса, не могу ничего сказать насчет досрочной поставки ваших судов. Что же касается вашего беспокойства, то Голландия - нейтральная страна. Не думаю, что в наш век кто-либо решится нарушить принцип нейтралитета. Мы на этот счет имеем неоднократные заверения воюющих стран, в том числе и Германии. И вообще уже так долго нигде не происходит военных действий, что мы начинаем думать: может быть, так тихо и закончится эта никому не нужная война...
Тевосян высказал сомнение насчет быстрого окончания войны, скорее, она разрастается: очень уж серьезные противоречия и интересы замешаны в нынешнем конфликте.
Мы отправились на строительную площадку. Один из наших рефрижераторов стоял на стапелях, другой был недавно спущен на воду. Тевосян поговорил с рабочими и мастерами, похвалил их за хорошую, аккуратную работу. Действительно, все делалось добротно, основательно. Я имел некоторый опыт судостроения на Киевской верфи и тоже мог по достоинству оценить квалификацию голландских корабелов.
Руководители фирмы предложили на следующий день совершить поездку на катере в Амстердам и Заандам, где мы хотели осмотреть домик Петра Великого.
После беседы на верфи было краткое знакомство с городом. Проехали по каналам на моторной лодке. Меня поразило обилие велосипедистов. Казалось, это основной вид городского транспорта. Стайки девушек стремительно пролетали по специально отведенной дорожке вдоль канала. Заметив, как я верчу головой, Тевосян презрительно хмыкнул:
- Не отвлекайтесь на эти глупости...
Потом был официальный ужин с краткими речами. Предвкушая завтрашнюю поездку, мы наконец вернулись в отель. Условились позавтракать утром в номере у Тевосяна.
Проснувшись, я принял душ и, начав бриться, включил радио. От неожиданности даже порезался: диктор сообщал, что германские войска в эту ночь высадились в Норвегии и Дании.
Вот и кончилась "сидячая война"! Наскоро завершив туалет, я побежал к Тевосяну. Он уже сидел за столом. К завтраку подали не ломтики ветчины, а целый окорок и головку сыра, и гость сам нарезал себе порции. Стояли целая корзина фруктов, термосы с кофе и чаем, кувшин с молоком.
- Опаздываете, - послышался шутливый голос наркома.
- Вы не знаете, что произошло?
- Здесь, кажется, не бывает землетрясений.
- Хуже! Немцы вторглись в Норвегию и Данию! С наркома мгновенно слетело беззаботное настроение. Он вскочил, зашагал по комнате.
- Этого надо было ожидать. Я же им вчера говорил, что скоро начнется! А они все твердили о нейтралитете. Наивные люди... - заключил Тевосян, сам недавно говоривший мне, что немцы будут соблюдать принцип нейтралитета.
- Как же нам теперь быть? - спросил я.
- Конечно, об экскурсии не может быть и речи. Мы должны немедленно возвращаться в Берлин.
- Почему?
- Странный вы человек! Теперь наверняка сюда, в Голландию, пожалуют англичане. И спросят: "Что тут делает советский нарком?" Мне не хотелось бы с ними здесь встретиться.
Тевосян замолчал, продолжая ходить по комнате. Подошел к окну, отодвинул занавеску. На улице было все спокойно.
- Спокойствие обманчиво, - сказал он задумчиво и после паузы продолжал энергичным тоном: - Немедленно наймите машину, и мы кратчайшим путем, не заезжая в Гаагу, отправимся к германской границе. Оставьте записку у портье, укажите, что меня срочно вызвали в Москву.
Я глотнул кофе и побежал выполнять распоряжение наркома. Нанять машину не представляло труда. Мы побросали вещи в багажник и двинулись в путь. Мосты и шлюзы охранялись голландскими солдатами. Кое-где на перекрестках стояли танкетки. Но шоссе было пустынно. Не замечалось никакой нервозности.
К вечеру добрались до пограничной станции, расплатились с водителем и перешли на германскую сторону. Поезд пришлось ждать долго на миниатюрной замызганной станции. Все же утром мы были в Берлине. А на следующий день Тевосян уехал в Москву.
Я тогда не подозревал, что это краткое общение с наркомом скажется на моей дальнейшей судьбе.
"Веселый уголок"
Весной 1926 года отец получил новое назначение. Будучи инженером-кораблестроителем, он был привлечен к проектированию новой верфи на Днепре, создаваемой на базе машиностроительного завода "Ленинская кузница", главным инженером которого он стал. Нам пришлось покинуть прекрасную директорскую усадьбу "Большевика" и перебраться в центр города.
С тяжелым сердцем обошел я в последний раз свои "владения" в зарослях сада, взобрался на развесистый дуб, в ветвях которого мы с друзьями соорудили шалаш, попрощался с гротом, где лишь недавно отцвели ландыши. Не забыл сбегать и к неподвижно стоявшему за оградой усадьбы узкоколейному паровозику. Заброшенный со времен гражданской войны, он доставлял нам, ребятам, много радости, делая правдоподобными наши игры в "красный бронепоезд", отстреливавшийся от осаждавших его "белых" полков. Я не подозревал, что весь этот сказочный мир, покидаемый мною, уже обречен.
Вскоре началась реконструкция "Большевика". На месте директорской усадьбы запланировали строительство нового котельного цеха. Деревья выкорчевали, старый особняк сровняли с землей. Когда после окончания школы-семилетки осенью 1930 года я пришел работать электромонтером на завод "Большевик", от моего любимого сада не осталось и следа. Неужели, думал я, нельзя было расширить предприятие в другом направлении? Ведь напротив до самого горизонта простиралось поле. Но в те времена кто думал о том, что еще мог послужить людям прекрасный фруктовый сад, еще долго могли давать плоды огромные ореховые деревья, на выращивание которых кто-то положил немало труда? Все старое под звуки международного гимна трудящихся "Интернационала" с энтузиазмом "уничтожалось до основанья", чтобы затем построить "наш, новый мир"...
Отцу удалось вступить в жилищно-строительный кооператив, который только что закончил строительство двухэтажного четырехквартирного дома в Липках, некогда аристократическом районе Киева. Кооператив, под несколько легкомысленным названием "Веселы кут" (по-русски - "Веселый уголок"), облюбовал неплохое местечко на углу Левашовской и Институтской улиц, впоследствии переименованных в Карла Либкнехта и 25-го Октября. Организаторы кооператива не думали, что жизнь обитателей нового дома окажется не такой веселой, как они рассчитывали при его создании.
Квартира нам досталась на первом этаже. Она состояла из трех комнат, кухни с дровяной плитой и совмещенной с туалетом ванной, имевшей колонку для нагрева воды. В комнатах также высились по углам кафельные печи: центральное отопление было в то время редкостью. Каждая семья располагала в подвале большим помещением, где хранились дрова и каменный уголь. Там же, в подвале, имелся еще и небольшой погреб. В нем всю зиму держали бочки с мочеными яблоками, квашеной капустой, солеными огурцами. Все это мама заготовила в первую же осень. Я почему-то всегда просыпался чуть свет, и в мои обязанности
Пб входило принести из подвала дрова и уголь, затопить печки, а когда вставали родители, развести огонь под плитой и колонкой в ванной. Пилили и кололи дрова, заготовляемые на всю зиму, монахи из Лаврского монастыря, расположенного неподалеку от нашего дома. Они же снабжали отца ароматной травкой-зубровкой, на которой он настаивал водку. В Лавре пекли огромные квадратные буханки душистого черного хлеба с выдавленным сверху крестом. Мы регулярно покупали его в монастырской булочной.
На новом месте тоже имелись свои прелести. Дворик был небольшой, но все же достаточно просторный для игры в футбол. На противоположном углу от нашего дома находился летний парк профсоюза совторгслужащих. Там был театр под открытым небом, а когда не ставили спектакль, то показывали кино. До революции в этом парке стоял особняк киевского генерал-губернатора. А чтобы проезжавшие по булыжнику телеги и коляски не беспокоили обитателей особняка, весь угол залили асфальтом - тогда это было, пожалуй, единственное в городе асфальтовое покрытие. Особняк сгорел в годы гражданской войны, но асфальт сохранился, и по нему ребята катались на велосипедах. Такой же подарок вскоре отец сделал и мне. Многократно ободрав в кровь колени и локти, я вскоре освоил велосипед и стал виртуозно гонять без рук, вызывая зависть других мальчишек и восторг девчонок. Одна из них, черноволосая Тамара, дочурка нашего соседа, грека Попондуполо - нэпмана, владевшего небольшим заводом металлических изделий, меня очаровала. Предприятие, надо полагать, давало неплохой доход. Тамару одевали богато и модно, она благоухала дорогими духами. Ее отец имел свой выезд - лошадь и коляску. С женой-красавицей, в кружевах и вуали под широкополой шляпой, они вечерами выезжали на Кре-щатик покрасоваться перед публикой. Нэпман, небрежно развалясь на сиденье и дымя ароматной сигарой, вызывал у прохожих смешанные чувства. Одни смотрели на него с восхищением и завистью, другие бросали злобные взгляды, как бы грозя, что еще разделаются с такими "недобитыми буржуями".
Другим нашим соседом был профессор Задорожный, знаток украинской истории и литературы. Он носил усы под классика прошлого века Тараса Шевченко, одевался в вышитые сорочки и шаровары, заправленные в сапоги с голенищами гармошкой. Они с отцом сдружились, и Задорожный, заходя к нам и выпив пару чарок зубровки, прекрасно исполнял украинские народные песни, аккомпанируя себе на бандуре. Он и во мне развил любовь к фольклору, истории и легендам Украины, ставшей, по сути, моей второй родиной.
Наконец, четвертым жильцом нашего дома оказался сам председатель правления кооператива Наум Соломонович Ротштейн. Паспортов в Советском Союзе тогда еще не существовало и никто не подозревал о скором их введении. Тем более что старшее поколение хорошо помнило, сколь унизительна была царская паспортная система.
Когда мы въехали в квартиру, Наум Соломонович попросту записал нас в домовой книге, на чем вся процедура и закончилась. Он был очень любезным старичком, охотно делился советами в самых различных областях жизни, всегда старался чем-то" помочь. Несомненно, благодаря его заботам и общительности в кооперативе "Веселый кут" царила дружеская атмосфера взаимной выручки и доброжелательства. Кооператив намечал строительство еще нескольких жилых домов, и Ротштейн часто приходил к нам посоветоваться с отцом насчет достоинств и недостатков того или иного из проектов.
Наш район нравился мне своими прекрасными парками, тянувшимися над кручами Днепра: Мариин-ский, Царский, Купеческий сады, зеленые холмы Владимирской горки, увенчанной бронзовой фигурой крестителя Руси князя Владимира с огромным крестом. Здесь же, в большом круглом здании под высоким стеклянным куполом, размещалась "Панорама Голгофы". Она потрясла мое детское воображение реалистическими картинами жизни и распятия Христа, созданными лучшими мастерами начала века. Видения, навеянные когда-то чтением Ветхого завета, как бы обретали плоть и кровь, вызывая восторг и смирение. В начале 30-х годов здание "Голгофы" разрушили, огромное полотно панорамы исчезло. Но, быть может, его не уничтожили? Вдруг оно да найдется, и наши современники смогут наслаждаться этим произведением искусства, возродившим с потрясающей силой библейскую легенду?
Лютеранская улица
С приближением осени надо было думать о моем устройстве в новую школу. Родители хотели, чтобы я продолжал изучение иностранных языков, а здесь, по соседству, оказались кварталы, с давних времен населенные киевлянами немецкого происхождения. Улица, вокруг которой расположилась колония немцев, называлась Лютеранской (впоследствии она была переименована в улицу Энгельса). На ней находилась школа-семилетка, где все предметы преподавали на немецком, а русский и украинский считались как бы иностранными языками. Рядом со школой расположилась лютеранская кирха, где органистом был пожилой благообразный немец - герр Ульпе. Он согласился стать моим репетитором: хотя я уже довольно бойко болтал по-немецки, все же для третьего класса специальной школы этого было недостаточно. На протяжении двух месяцев до начала занятий, а также в течение первого семестра я регулярно ходил к супругам Ульпе и там окунался в своеобразную атмосферу патриархальной немецкой семьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48